Текст книги "Ряд случайных чисел [СИ]"

Автор книги: Елена Павлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Лья рассчиталась со своими контрабандистами, Фолом и Филом, и вышла из дела. Подобного рода деятельностью можно заниматься, только обладая абсолютным хладнокровием, которым теперь она похвастаться не могла. Повара они рассчитали, дом заперли и ушли заказным порталом на восточное побережье. Крохотный безлюдный пляж недалеко от лесов Перворожденных, хижина на берегу ручья, лодка. Лья не могла выходить с Берэном в море, даже купаться в море не могла – такое количество соленой воды плохо влияло на ее тело. Заклинание удержания пасовало, кожа начинала шелушиться, как при ожоге, и болеть. Зато она часами сидела на берегу, собирала раковины, красивые камушки, строила замки из песка. Денег они почти не тратили, охотились, собирали моллюсков в прибрежной полосе, Берэн ловил рыбу сетью с лодки. Покупали только хлеб для Берэна, молоко, яйца, иногда вино, соль – излишки рыбы Лья приноровилась солить, Берэну нравилось.

Там было хорошо. Восходы, когда гладкая вода отлива отражает всю прелесть зарождающейся зари, закаты, когда океан полон расплавленного золота, ночи с дурманящими ароматами южных цветов. Раскаленные яростным солнцем дни, когда даже близость океана не в силах умерить жару, а только делает ее влажной. В земли ле Скайн они возвращались только на время зимних штормов. В это время жить на побережье в их хижине было невозможно, охота и рыбалка прекращались из-за постоянных ливней и шквального ветра. Но так было всего два месяца в году. Очень полезных месяца. Идея доводить летние трофеи до ума и сдавать их на Большом рынке на реализацию пришла в голову Берэну, когда он увидел в сарае за грудой угля маленький шлифовальный станок, давно валявшийся без дела – одна из неудачных попыток Льи чем-то себя занять.

– А ты понимаешь, что меня либо обуют по полной программе, либо я, попытавшись торговаться, проявлю эмоции и спалюсь? Представляешь шоу – рыдающий вампир? Аншлаг обеспечен! Прошение-то мы подали, а причину-то я совсем другую указала! Рэнни, мы почти вне закона, ты понимаешь?

– Лья, мы с тобой все это, – он обвел рукой четыре ящичка, – сделали за неделю. Не торгуйся. Сколько дадут – столько дадут. Сами мы торговать все равно не можем. Обуют, так обуют. Чхать на них. Просто можно через недельку сходить, посмотреть почем уходит, улыбнуться продавцу, – Лья представила себе это и действительно заулыбалась. – Единственное, что действительно важно – обязательно составь письменный договор. Вот в следующий раз можно будет поинтересоваться, не велика ли разница в ценах. И пальчиком погрозить. А сейчас не торгуйся, не трать нервы.

Все оказалось гораздо проще. Мявшийся и подозрительно смотревший хозяин сразу успокоился, как только Лья попросила составить договор. Значит – не краденое! Воры договоров не составляют. Лья была приятно удивлена. Ставший вдруг весьма радушным, торговец дал вполне приемлемую цену и, даже, поинтересовался следующей партией. Лья попросила его отметить, какие образцы будут уходить лучше всего, и обещала зайти через пару дней. Жизнь налаживалась.

Они продержались сто двадцать лет. Разрешение на поднятие давно было получено и лежало в ожидании своего часа. Доза крови росла неуклонно: одна капля, три, десять. Лья строго себя контролировала, но сделать ничего не могла. При попытке себя ограничить меньшим количеством начиналась ломка, существование превращалось в пытку – и не только для нее. Через 50 лет она его в первый раз укусила. Через три часа, немного придя в себя, Берэн выдал свой комментарий:

– Блин! Сколько времени зря потеряли!

Но всему приходит конец. С увеличением дозы Лья все дольше спала, энергии для компенсации уже не хватало, эмоции сжирали ее катастрофически быстро. В последние десять лет периоды оцепенения стали быстро удлиняться. На сутки бодрствования приходилось двое-трое суток сна. «Моя спящая красавица», смеялся Берэн. Он каждый раз тщательно готовился к ее пробуждению, чтобы не тратить время бодрствования на раздумья, чем себя занять. Просыпалась она всегда утром. Укус, глоток крови, часа три сумасшествия в постели, Госпиталь (если неделя была на исходе), продукты для Берэна и себя. А вот потом можно было покататься с горки на санках, или сходить на озеро, или много чего еще – Берэн был изобретателен. Но к ночи обязательно вернуться домой. Побережье пришлось покинуть, Берэн боялся оставлять спящую Лью в одиночестве в ненадежной хижине. Да, там никого не бывает, но все когда-нибудь случается в первый раз. Если ее кто-нибудь найдет и увезет, когда он будет в море – где он ее будет искать? А что будет, когда она проснется? Вот именно.

После того, как она проспала семь суток подряд, Берэн понял, что дольше тянуть нельзя.

– Лья! Это уже не жизнь – это существование! Посмотри: сейчас ты в Госпиталь, потом на рынок, потом к поставщику за едой. Все в один день! Сюда ты доползешь к вечеру, вымотанная и голодная. Даже если я буду тебя весь вечер кормить – следующий раз будет только через неделю! Получается, что ты живешь только за счет крови из Госпиталя – и моей. Ты еще и сопьешься в результате. В прошлый раз ты уже проснулась с ломкой, и сегодня тоже. Это плохо кончится, Лья. Мне жаль, но, видимо, это край.

– Но сегодня мне не так плохо, как прошлый раз. Может… – Берэн покачал головой.

– Просто я тебя вчера молоком поить пытался через трубочку. Половина в тебя, половина на пол. Я напугался: ты еще никогда не спала так долго. Лья, смирись. Пойми, дальше будет еще тяжелее, ты же читала, все знаешь не хуже меня. В этот раз ты проспала семь суток. Ты можешь мне сказать, сколько ты проспишь в следующий раз? И в каком состоянии проснешься? Ну, не плачь! Давай лучше подумаем, что нужно сделать и что приготовить. А в следующий раз ты меня поднимешь.

Вечером она долго плакала в его объятьях, так и заснула в слезах. И проспала восемь суток – мраморное изваяние с черными кудрями – не шевелясь, даже не дыша. К восьмому утру Берэн совсем извелся. А если это продлится десять, пятнадцать суток? Она проснется совершенно невменяемой, это будет уже не вампир – это будет неуправляемое чудовище с неуемной, неутолимой жаждой крови! А что будет с ним? Кто его поднимет? Но она проснулась.

И был последний вечер. Лья сидела у стола в гостиной. Даже плакать она была не в состоянии. Все эти годы она искала какую-нибудь зацепку, какое-то средство или заклинание и жила в надежде на чудо. И не нашла. Какая огромная опустошенность внутри! Ее Рэнни не станет. Сегодня. И она сделает это сама. Вместо него появится какой-то незнакомый, не исключено, что неприятный, вампир. Отчаяние захлестывало волнами, мир поблек и выцвел, и никакого удовольствия от этих эмоций она уже давно не получала. Уже очень, очень давно. Берэн подошел, сгреб в охапку – он теперь все время так делал.

– Лья! Ты меня, никак, хоронить собралась? Мы так не договаривались! – оцепенение прошло, она расплакалась. Он не понимает! Теплый! А через час будет холодным, таким же, как все они, как она сама – и уже никогда не согреется! – Лья, душа моя! Ну, успокойся! Пойдем лучше, похулиганим напоследок!

Он отнес ее в спальню. И в самый ослепительный миг она воткнула ему в основание шеи отравленную иглу. Он удивленно и виновато улыбнулся и рухнул ничком. Она заревела в голос, выбралась из-под ставшего непомерно тяжелым тела. Перевернула его на спину, всхлипывая навзрыд, достала нож и кисточку. Чиркнула по ладони ножом и, макая кисть в натекающую кровь, стала рисовать. Два серпа на лбу, рукоятью к носу, от переносицы вверх – колос. То же – над сердцем, на солнечном сплетении, внизу живота, на стопах ног и на тыльной стороне кистей рук. Ревела.

– Рэнни, Рэнни, милый, за что? Зачем они это с нами сделали!

Открыла ему рот, разжав ножом зубы, вылила кровь, собравшуюся на ладони. Еще. Еще. Началась трансформация поднятия. Рисунки на теле впитывались и исчезали. Кожа светлела, темнели волосы, изменялась форма ушей. Лья тихо бормотала древнее: «И пришла святая мать ле Скайн в облике человечьем, и призвала Жнеца Великого, и сказала: „Се, зри, плоть от плоти моей, дух от духа моего, и нарекаю ему жизнь вечную. Не для жатвы колос сей, ибо уже скошен. Но не снимай его с нивы, ибо это мой урожай“». Она без оглядки, без жалости к себе отдавала заклинанию всю свою энергию. Он дал ей так много – весь мир и самого себя, а она могла так мало – только это. Жнец Великий! Святая мать ле Скайн! Пожалуйста, прошу вас, умоляю, пусть он будет другим! Пусть не станет он таким, как все мы, дети ваши! Хоть что-нибудь пусть у него останется от него прежнего, пусть не любовь ко мне, но хоть какое-то теплое чувство! Пусть не станет он черствой, расчетливой, практичной скотиной, существующей только для себя и своих удовольствий! Молю тебя, мать ле Скайн, и припадаю во прахе – пусть хоть малость останется от него прежнего! Он не заслужил такого конца! Это моя, моя вина, это я хотела любви, а не служения! Покарай меня, но позволь ему сохранить хоть подобие прежней жизни!

Изменения завершились. На закапанной кровью простыне лежал стройный черноволосый юноша. Волосы вились крупными кольцами, ресницы закрытых глаз лежали крыльями черных бабочек. Пухлые губы прихотливого изгиба, тонкий, слегка вздернутый нос, а через него – полосой – россыпь темных веснушек, как напоминание о прежнем цвете кожи. Лья так и сидела, поджав ноги, на краю кровати, глядя на него и шмыгая носом. В руке, сложенной лодочкой, набралась кровь и капала через край. Вспорхнули ресницы-бабочки, глаза открылись. Они больше не отсвечивали красным. Темно-вишневые. Как у всех.

Улыбнулся. Она жалко улыбнулась в ответ дрожащими губами. Взгляд его стал озабоченным, он одним движением заживил ей ладонь и потянул к себе. Она неловко повалилась на бок, он повернулся, стал целовать, быстро шепча:

– Ну, зачем ты так? Все хорошо, ну, видишь? Все получилось, ну, не плачь! – гладил по голове, целовал руки. У Льи началась истерика. Так похоже – и так не похоже! И слабость дикая, энергии нет совсем, и ручей – горный ручей на цветущем лугу – теперь пересох, и ничего уже не исправишь, ничего! Она была безутешна. И он сделал невозможное – он поймал ее на взгляд. Ее, суккуба! Она прекрасно понимала, что он делает – сама так умела, как всякий вампир – и сознавала неправильность, невероятность происходящего. Но сопротивляться не могла, да и не хотела, почувствовав вдруг себя защищенной и утешенной.

– Вот и все, все хорошо, я тебя никому не позволю обижать, а обидит – я его съем, правда-правда! – шептал он. – Иди сюда! Мы с тобой прервались так некстати! Но ты ведь меня извинишь? Я тут немножко умер, но удовольствие доставить все еще могу! – Лья невольно захохотала. Час спустя она, приподнявшись на локте, заглянула ему в глаза.

– Кто ты? Кого я сотворила, Рэнни? Нельзя поймать на взгляд вампира, как ты это сделал? Нет, я тебе благодарна, и ты сделал очень правильно – иначе я бы не успокоилась – но как? Почему мне кажется, что я сотворила что-то ужасное? Что ты чувствуешь, Рэнни?

– Я тебя люблю, – спокойно улыбнулся он. – А способности… Вряд ли я буду их растрачивать на кого-то там… – он неопределенно помахал рукой. – Ты же знаешь, я ленив! Чхал я на них. Ты – другое дело, для тебя не жалко!

– Да-а, – потрясенно протянула Лья. – Похоже, ты действительно все тот же Рэнни…

– Донни. Теперь я буду Донни, – уверенно сказал Берэн. Он лежал, закинув одну руку за голову, другой прижимал к себе Лью. – Берэн, Рэнни – они умерли, Лья! Посмотри на меня – я похож на дроу? Вот именно. И вообще, покажи, наконец, мне меня! Интересно же, что получилось! – Он соскочил с кровати. Лья с улыбкой наблюдала, как он разглядывает себя в полированном металле. Энергии не было совсем, глаза закрывались, но от сердца немного отлегло. Кажется, у нее что-то получилось! Кажется, он не стал к ней равнодушен. Может быть…

– А что! Неплохо! Молодец, Лья, мне нравится эта тушка! А тебе? Лья! Лья? – Она спала. В первый раз за последние десять лет она заснула с улыбкой. Он посидел рядом, гладя ее по голове, заплел ей кудри в косу, поцеловал в лоб. Потом оделся и вызвал Дочерей Жнеца.

Спустя сутки в Резерве Руки Короны появился новый мечник Донни дэ Мирион. Была осень 8246 года.

Десять лет спустя.

Какая омерзительная слабость! Так гадко она себя не чувствовала с тех пор, как перестала быть живой. Может, ее не долечили? До первого корпуса, за выпиской, тащилась нога за ногу. Как говорила мама, «ветром шатает». Сходила в корпус кормлецов, поела – не помогло. И что вообще случилось? Тут спрашивать явно бесполезно. Кто бы ей объяснил, с чего, собственно, она сюда попала? На ресепшене ей вместе с выпиской из истории болезни подали запечатанный конверт. Она вскрыла его на крыльце первого корпуса. Знакомый почерк!

«Милая! Если я тебя не встречаю, значит, рейд закончился неудачно и я в ящике. Не жди меня, иди домой – печать в конверте. Я приду сразу, как выпустят. И, напоминаю, тебе это стерли: я теперь вампир, и зовут меня Донни. Остальное – при встрече. Целую и бегу. Твой бывший Рэнни.»

Ничего не поняла. Перечитала еще раз. Рэнни – вампир? Рэнни? Ее теплый щедрый Рэнни стал таким же, как она сама – расчетливым прагматиком? Как это случилось? Почему? Он заболел? Они вместе заболели? Как же она его узнает? Насколько он изменился? Ей вдруг стало плохо почти физически. Навалилось чувство огромной утраты, как будто ее ограбили, обобрали до клочка, до ниточки. «Это любовь, Лья?» – вдруг вспомнила она и с удивлением вытерла слезы. Это что-то новенькое! Вампиры не плачут! Еще не хватало, чтобы ее кто-нибудь увидел за этим занятием! Не долечили, точно!

Дом встретил ее пыльным запустением. Только кухня и ее спальня явно кем-то посещались. Постель застлана чистым бельем, у кровати столик из гостиной, на нем пустой кувшин, кружка-вампирка, под ней записка: «Лья! Иду в рейд. Печенка на льду, вино в бочонке. Приду, как смогу. Донни.»

Лья покачала головой. Лаконично, ничего не скажешь. И стиль вполне узнаваем. Но, что же произошло? Сколько ей стерли? В выписке стоит частичное стирание. И насколько оно «частичное»? Рэнни она помнила прекрасно. И? Мысли шли по кругу. Она села в кресло, чувствуя себя вялой, уставшей. Больной. Тянуло в сон и в слезы. Ведь поела только что, и кормлец не противный был – что ж так плохо-то? Мигнул портал. Так и знала, ходит прямо в комнату. Нахал! Вошел незнакомый симпатичный вампир, закрыл портал. Лья вжалась в спинку кресла, наблюдая исподтишка. Незнакомец, опираясь рукой о стену и энергично крутя задницей, вытаскивал ногу из сапога, наступив на задник. Стащив сапог наполовину, дрыгнул ногой, отправив его в полет. Жест явно привычный и отработанный: сапог улетел точно в угол у двери. Второй отправился по той же траектории. Вампир прислонился к стене и блаженно заурчал, шевеля пальцами на ногах. Лья с трудом подавила смешок – знакомое ощущение! А незнакомец, закончив радоваться избавлению от ненавистной обуви, шагнул к столу, увидел Лью, заулыбался. Она нахмурилась и подобралась. Она его не знала. Вампир остановился.

– Не помнишь? – мотнул он головой. Она мотнула в ответ. – Ну, да, тебе же стерли, – досадливо поморщился он. Сел прямо на пол, где стоял, подобрав ноги кренделем. Рэнни тоже так делал.

– Ты уже ела? – она мотнула головой, не отводя недоверчивого взгляда. – А чего? Записку нашла? – она криво кивнула. Он совсем расстроился. – Послушай, что же они с тобой сделали, а? Ты хоть дроу помнишь? – Лья опять молча кивнула.

– Лья! – почти застонал он – ну, скажи хоть что-нибудь, пожалуйста! Я тебя так ждал! Мне так тоскливо было – ты не представляешь! Если б эльфом остался – точно б сдох! А ты теперь молчишь! Ну, можно я подойду? – ее взгляд сказал ему «нет». Он сник, но вдруг его осенило. Он встал на колени и сжал руки перед грудью умоляющим жестом.

– Райя! Позвольте мне вам служить! Я сильный, и готовить умею! – она смотрела с недоумением. Что он хочет этим сказать?

– Райя, не прогоняйте меня, я все-все делать буду! Я знаю, у вас есть любовь! – не сдавался он.

– Рэнни? Это ты? – да, это она хорошо помнила!

– Я не хочу, чтобы ты испугалась, смутилась или обиделась! Можно, я подойду?

– Рэнни! – засмеялась она с облегчением, протягивая к нему руку – Но, Рэнни, что все это значит? Ты – вампир? Я ничего не понимаю!

– Слава Жнецу, узнала! – засмеялся он, мгновенно оказавшись рядом, и сгреб ее в охапку явно привычным, но незнакомым ей движением. – Привет, Лья! Ох, как плохо-то! – нахмурился он вдруг. – Давай, я тебе попозже все расскажу, ладно? А сейчас мы вот так сделаем! – он содрал с нее пижаму, как шкурку с банана, она и ахнуть не успела, как оказалась в постели.

– Рэнни, что… – начала было она, и замолчала, уже поняв – что. Он отдавал ей энергию. Заливал, запихивал, закачивал – не свою, чью-то, от Рэнни в ней был только слабый привкус талого снега. Остальное – мутный горчащий поток, но как много! Но это невозможно, он же вампир! Так не бывает! Не бывает! У вампира энергию можно отобрать только насильно, затратив при этом, чаще всего, больше, чем отберешь!

– Рэнни?

– Донни. Давай. Чуть. Позже. Ладно? – выдохнул он.

Полтора часа спустя они сидели на кухне. Донни протирал печенку через сито, поливая ее вином.

– Я не знаю, как у тебя получилось. Скорее всего, за счет того, что ты вбухала в меня всю свою энергию при поднятии. А я, бедный, даже сопротивляться не мог, по причине своей полной дохлости! Так что я монстр. Я дофига чего могу – и нифига не хочу. Тем более – демонстрировать кому-либо свои способности. Служу в Руке Средним пальцем, на рожон не лезу, сижу тихо.

– Значит, я теперь твоя мать во Жнеце? И ты свою маму только что… Ай-я-яй! Мало того, что монстр – так еще и абсолютно безнравственный! – веселилась Лья. Чувствовала она себя намного лучше. Слабость еще была, но уже не такая оглушительная, совсем не такая. Сколько же он ей отдал? Сколько же у него было?!! – Разве так можно, сынок!

– Ну, извини, – развел он руками. – Другого способа передачи я, при всем своем монстризме, пока не изобрел! Вытянуть могу, а, чтобы отдать – только так. Так что, хоть дочкой назови – я бы тебя все равно трахнул! Впрочем, – он задумчиво поскреб подбородок, меряя Лью взглядом. – И не для передачи – все равно бы трахнул. Ибо аморален! – поднял он палец. Лья засмеялась. – Я действительно очень скучал и беспокоился, – тихо добавил он. Лья затихла, изумленно покачав головой. Ей до сих пор не верилось. Неужели есть чувства, способные пережить смерть и поднятие? И как ей к этому относиться? Равнодушия она в себе точно не чувствовала. Тогда, что это? Она-то не монстр, а обыкновенные вампиры любить не умеют, так же, как и плакать. Но… она же плакала? Она чуть не разревелась там, у Госпиталя. Что же это за странное смятение? А он вполне спокоен, и, похоже, совсем не переживает по поводу своей исключительности.

– Нет, если тебя вдруг беспокоят возможные косые взгляды – я жениться могу! На человечке какой-нибудь.

– С ума сошел? – возмущенно фыркнула Лья.

– А что? – задрал бровь Донни, удивленный такой эмоциональной реакцией. – Запрещено?

– Да я тебя умоляю – кто ж такую чушь запрещать будет? Жениться на кормлеце – это надо придумать! А смертные ради детей женятся, порядок наследования и все такое! Кто ж за тебя пойдет? Это не запрещено, потому что абсолютно нелепо! Ты не монстр, ты чокнутый! – почему ей так неприятно? Это что, это ревность?!! Она сходит с ума? Он ее заразил, наверно, своей неправильностью!

– Какова мамочка – таков и сынок – фыркнул Донни. – Да ладно, пока не горит, там видно будет. Все равно пока ни одной кандидатуры нет. А меня – он потряс перечницей над кастрюлькой, размешал, лизнул ложку – больше интересует ближайшее будущее. Как ты думаешь, Мастеру Мечей нравятся пухленькие блондинки? – и в ответ на ее недоуменный взгляд – Из меня такая девочка получается – ахнешь!

– Рэнни! – действительно ахнула она, смеясь.

– Донни, Лья, Донни. Или Дон, как больше нравится. Дорогу я уже построил, теперь я гора, – подмигнул он, подавая ей бокал.

– Это любовь, Дон? – попыталась она пошутить, но в носу странно защипало от собственной шутки, на глазах выступили слезы. Может, это просто от слабости? Потом пройдет? А если не пройдет? Сентиментальный вампир с глазами на мокром месте – ходячий анекдот, да и только! Как она жить-то будет, такая слабонервная?

– Думаю, что да, – он осторожно вытер ей слезы салфеткой. В голосе его была такая спокойная уверенность, что Лья, наконец, поверила, сразу и до конца. – Ты не напрягайся, плачь, если плачется – это остаточная реакция, потом пройдет, я узнавал. Но неделю тебе лучше никуда не ходить. А я побуду нянькой. Я надеюсь, у тебя не будет возражений против моей кандидатуры? У меня целых три дня Осознания – пойдем на побережье? А потом я буду приходить по вечерам после дежурства. Ты, конечно, не помнишь, и я не думаю, что вспомнишь, но тебе там нравилось. Сейчас осень, через пару месяцев там пойдут дожди – но, нам ведь столько и не надо, а пока там хорошо. А главное, о том месте никто не знает, а значит – не припрется поинтересоваться, как ты себя чувствуешь, чтобы потом рассказать остальным – «Ах, вы зна-аете! Я тут заходи-ила…» – он изобразил одну подругу Льи. Лья удивилась – откуда бы? – Она меня месяц терроризировала – кто я такой, и где ты, – пояснил Дон.

– А ты? – Лья прекрасно знала эту сплетницу.

– Наплел про секретную дипломатическую миссию, потом выпил ее наполовину и запечатал вход. Да не ахай, ненадолго, на пару лет. Она уже давно опять «вращается в обществе», но ко мне, слава Жнецу, больше не лезет. Так что, будет приставать – так и говори: секрет, подите… как можно дальше. Ну, как, что решишь? Если хочешь – можем отправиться прямо сейчас – там все готово.

– Как можно дальше? – улыбнулась Лья.

– А то! – улыбнулся Дон.

Ненадолго наполнившийся иллюзией жизни, дом опять опустел. Заснула ворона в гнезде, свитом на дымоходе, уже десять лет не знавшем дыма. И только ветер хлестал запущенный сад, и холодный осенний дождь лил, лил, лил…

Историческая справка.

Только матери Перворожденные знали, что первые дети, по четыре в каждой семье, были рождены ими от совсем другого существа, даже близко не похожего на эльфов. Но они молчали. А дети, тем временем, выросли и нашли своих Избранников. Тут-то и обнаружился весьма трагический момент. Дети от этих союзов невероятно быстро росли, взрослели и… умирали. Это был шок. Для вечно живущего, вечно прекрасного эльфа вид морщинистой старухи, в которую превратилась его дочь в возрасте, когда нормальный эльфеныш еще только-только начинает взрослеть, оказался невыносим. Он сбежал из дома. Старуха умерла, молодая мать-эльфийка сошла с ума, только тогда муж вернулся и долгих тридцать лет выхаживал свою несчастную супругу. Они были первыми – но не последними. Остальные пары тоже рожали, каждый раз надеясь на лучшее – нет. Эти новорожденные опознавались сразу: они иначе пахли. А потом начинали болеть. Чем они только не болели! За два-три года они успевали переболеть всем, чем только можно, не умирая только за счет того, что эльфы от природы были прекрасными целителями и могли их спасти от любой хвори. Но горюшка доставалось всем – и родителям, и дедушкам с бабушками. Правда, с ума больше никто не сходил. Выросших с невероятной скоростью детей отселяли к им подобным и старались как можно быстрее забыть об их существовании. Это была не жестокость – скорее инстинкт самосохранения, тем более что дети не протестовали, наоборот. Уже достигнув 15 лет, они начинали возмущаться строгой родительской опекой, сбегали, сбивались в стайки с такими же, как они сами, быстрорастущими. Перворожденные пытались применить известную им магию – ничего не помогало. Внуки вырастали, старели и умирали у них на глазах с чудовищной скоростью, успевая при этом нарожать таких же недолговечных правнуков. И все они, всю свою недолгую жизнь, непрестанно болели, у них болело все, что имелось в организме! Их приходилось лечить непрерывно! И не всегда удавалось вылечить. А от старости не удалось вылечить никого. В чистых эльфийских лесах появились – страшно сказать – кладбища! Это было ужасно. Это было недопустимо.

Решением общего совета Перворожденных был произведен раздел территории. В тропиках на побережье осталось жить 182 пары Перворожденных и их младшие дети, названные Истинными. Все старшие потомки, 728 эльфов, поселились в субтропиках вдоль полосы тропического леса, поклявшись больше не иметь детей, и назвали себя Стражами. Отныне, сказали они, мы будем охранять покой ваших лесов. Людей выселили в среднюю полосу и предоставили самим себе, снабдив только некоторыми знаниями о земледелии и траволечении. С этого момента и начался отсчет времени в Мире. Вечноживущих время интересовало весьма мало, они никогда не пытались его считать.

За 2000 лет люди (ль уди – мягкая волна под край длинного камня, т. е., смертные) заселили весь материк, основали несколько государств, от души повоевали, понастроили вонючих заводов и вырубили почти все леса. Стражи не вмешивались. Но однажды третий страж почуял неладное. Он переместился и оказался на краю обширной вырубки. Целое стадо металлических чудовищ копошилось среди поваленных стволов. А управляли ими люди. Сказать, что он пришел в ярость – это не сказать ничего. Через три часа все Стражи собрались вместе. Третьего успокоили, посовещались и решили на первый раз мягко пожурить потомков, не тревожа Перворожденных. Ночью десяток Стражей, разойдясь на расстояние хорошей слышимости, запели. К утру от двухкилометровой вырубки не осталось и следа, три бригады рабочих всю ночь сначала отступали, а потом уже бежали в панике, пытаясь обогнать неумолимо приближающуюся границу непролазной чащи, в которой мелькали таинственные огни, и раздавалось нечеловеческой красоты пение. На этом все вроде бы и закончилось, но Стражи теперь внимательно следили за границами своих рощ. Была одна попытка, значит, будет и вторая. И она действительно последовала, правда, только через месяц и в другом месте. На этот раз шестой Страж заметил подозрительное скопление людей и их металлических слуг – или наоборот? – недалеко от своей территории. К Перворожденным, пусть они решат, что делать с зарвавшимися тараканами – решили Стражи. Ай-я-яй, сказали родители, конечно, нельзя позволять им вырубать! Надо их отодвинуть подальше, вот так, смотрите! Но чтобы никто не пострадал! За трое суток одно из южных государств практически закончило свое существование. Эльфы пели по два-три часа, потом их сменяли другие. Передвигаясь короткими порталами, они прошли за это время 300 километров вглубь материка. Удивительно, но взрыв случился только один, и не на оборонном предприятии, а на лакокрасочном заводе. Были ли жертвы, сколько – до сих пор неизвестно. На север хлынула волна беженцев. На общем совещании 45 держав континента эльфы и леса были признаны общей угрозой. К границам лесов начали стягивать тяжелую технику и войска. Ага, сказали Стражи, и «отодвинули» все это там, где оно подошло слишком близко. Началась 300-летняя война. Она началась в 1999 и закончилась в 2301 году.

Эльфов было мало: вместе с Истинными и детьми Истинных всего 4000. За 300 лет они прошли вдоль всего Хребта Дракона с юга на север. Человеческая цивилизация перестала существовать. Нет, люди остались, но предоставлять им еще одну возможность запакостить Мир эльфы больше не собирались.

К концу войны в живых осталось 2000 эльфов. Стражи погибли все, правда, некоторые из них были подняты в ле Скайн.

Перворожденных, от посева Жнеца, осталось 47 полных пар. На самом краю рощи 364-го Стража, на высоком холме Стэн, что над озером Стилл-эн-Вилл, был ими выращен замок из 470 деревьев. Огромные стволы срослись, образовав тронный и бальный залы, на восток и запад соответственно. Полые ветви стали переходами и коридорами. В стволах по южной и северной стороне образовались личные покои для размещения королевской семьи и гостей, помещения для челяди. 47 пар Перворожденных тянули жребий Жнеца, и пал он на того, кто звался Ливэльф. Он и стал правителем райнэ и на-райе, стал основателем династии на-фэйери Лив на райе Стэн.

За 300 лет войны в Мире появились дроу и вампиры. О дроу тогда, в конце войны, еще не подозревали. Инкубы ле Скайн – в основном поднятые эльфы, хоть и изменившиеся, но сохранившие память и знания – решили основать собственное государство, но под протекторатом на-фэйери Лив. Им отдали земли полосой вдоль Хребта Дракона.

Эльфов война сильно изменила. Только три сотни вернулись в благословенные леса с надеждой забыть увиденное и попытаться возвратить блаженство неведения. Около сотни ушло в земли ле Скайн вслед за поднятыми женами и мужьями. Остальные отправились в Мир, чтобы научить людей не быть такими уж скотами. Результаты получились весьма спорные. Да, людей удалось кое-чему научить – но цена оказалась велика, некоторые даже считали, что велика непомерно. Повсеместная установка мусорных порталов позволила ануллировать свалки и устранила необходимость ремонтов канализации – вместе с самой канализацией. Все отходы собирались этими порталами в Провал – глубокое ущелье на севере. Раз в полгода три десятка магов отправлялись туда и выжигали все, что успело скопиться, Симфонией Солнца, самым сильным заклинанием огня из имеющихся. Образовавшийся пепел отправляли на поля в качестве удобрения. Да, людей удалось немного приучить к порядку. Эльфам же пришлось весьма нелегко в выполнении взятой на себя миссии. Вдумчивые и неторопливые в принятии решений, эльфы просто не успевали следить за своими шустрыми и богатыми на выдумку подопечными. Никаких нервов не хватало, никакой энергии. Большие энергетические затраты потребовали изменения рациона. Эльфы стали есть мясо. Дома-деревья не могли отапливаться – воздух пересыхал, деревья гибли. Эльфы научились жить в каменных домах. И, конечно, приобрели массу милых человеческих черт: спесь, зависть, хитрость, чванство и страсть наряжаться. Эльфы очеловечились. Лесные отшельники во время кратких визитов смотрели на них с ужасом, шептались о заражении скверной ле Скайн, но вслух и в лицо говорить не отваживались. От них, от этих, в глаз получить – плевое дело, на раз, только намекни! Грубые, агрессивные – представляете, они даже вот этими, как их? Мечами, да – машут вовсю! Дерутся – я сама видела! Раса практически раскололась на две неравных части, на мирских и лесных эльфов, и понимали они друг друга с течением времени все хуже и хуже.