355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Екатерина Домбровская-Кожухова » Воздыхание окованных. Русская сага » Текст книги (страница 29)
Воздыхание окованных. Русская сага
  • Текст добавлен: 9 апреля 2017, 15:30

Текст книги "Воздыхание окованных. Русская сага"


Автор книги: Екатерина Домбровская-Кожухова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 54 страниц)

Вот только в тайниках сердца этого чУдного, хорошего, умного и доброго человека таяла вера. Тому были и многие причины в его собственной почти сиротской судьбе и образе жизни. Разумеется, он никогда сам не говорил о своих сомнениях в вере, о своем охлаждении, и себя никому не выдавал: исправно исполнял все церковные предписания, молился вместе с горячо верующей семьей, но дети его – моя бабушка во всяком случае, – это неверие очень остро чувствовали…

Александр Александрович написал классический труд об истории фабричной инспекции в России, без которого ни сегодня, ни сто лет назад не обходился ни один историк русского капитализма. Надо ли оговаривать, что сам Александр Микулин был не просто чиновником, но настоящим печальником простого рабочего люда – поприще в свете тогда весьма не популярное – нет, ни тогда, ни ныне, поскольку вот уже скоро 100 лет, как все ужасы революции осели в сознании многих миллионов мрачным пятном и на отношение к тем, кто трудился над созиданием русской мощи: оружия, танков, машин военных, и мирных, – к простому русскому рабочему, к тому, что жил в тех фабричных бараках, о которых мы писали немного ранее, к тому мужичку с чугунными брусками и гайками, который готов был вдавиться в стену в обществе чистых дачников.

Здесь пролегал главный нравственный водораздел не только в большом обществе, но даже и в семьях. Выход из русского тупика искали все, и на разных направлениях, – но только не в вере отцов.

…Впрочем, среди «чистых» в том вагоне ведь мог оказаться и Жуковский, и сам Микулин, – вечные и неутомимые труженики, бессребреники, которые тоже вполне могли ехать на том самом поезде из, предположим, Киева – в Москву или в Орехово, где обычно жила летом Вера Егоровна с детьми и Анной Николаевной.

Жуковский и Микулин были очень дружны, хотя последний и стал бывать в их доме поначалу как ученик Николая Егоровича. Но пришла любовь, и семья Жуковских приняла Микулина в свое доброе сообщество: да и кто бы смог справиться с упрямством всеобщей любимицы Верочки?

На коллаже работы Екатерины Кожуховойсемья Александра Александровича Микулина: он сам – сидит, стоит жена – Вера Егоровна (урожденная Жуковская), рядом с матерью стоит дочка Верочка, сидит Катя, а на коленях у отца – сын Шура – Александр Александрович Микулин второй – будущий известнейший конструктор авиамоторов.

Ниже – дореволюционное фото Кузнецовского фарфорового завода.

…Но прежде чем мы возьмем тонкие кисти, чтобы, окунув их в изумительные, подлинные виндзорские акварельные краски (вернее, их крохотные, еле видные остатки – этой акварелью бабушка копировала еще до войны в 20-ые годы древние фрески России, Крыма, Украины, Грузии, Белорусии, Азербайджана, от многих из них после войны на территории центральной России не осталось ничего кроме этих копий; а вслед бабушке этой акварелью работала моя художница-мама), которые подарил бабушке ее отец Александр Александрович Микулин в 1903 году в связи с окончанием Кати гимназии с серебряной медалью, – прежде чем мы начнем набрасывать портрет милой Верочки Жуковской, – юной, тонкой, высокой, темноволосой, с переливчатым вишневым бархатом глаз, с удлиненным, подстать росту, но очень нежным овалом чистого лица, – мы дадим слово ей самой.

Верочка, Вера Егоровна Жуковская, как и все в семье, была одаренной барышней, – в особенности к словесности. В течение жизни она не раз принималась за писания – такой уж была наша семья, да и старинные эти представления были тогда еще очень сильны, что надо бы девушке и к изящной словесности приникать, и что неплохо бы быть и еще чем-то кроме как супругой, дочерью и матерью – XIX век – известно, – ценил просвещенных женщин. И русские образованные жены внесли в него свою прекрасную лепту. Все начальное образование детей они, как правило, брали на себя: Закон Божий, родной язык, литература, история, арифметика, иностранные языки, музыка, рисование и даже начала естествознания – такие матушки, как Анна Николаевна и Вера Егоровна успевали в первые годы заложить в детские головы и сердца очень важные представления и понятия о жизни, привить первые навыки аккуратной, серьезной умственной работы. А репетиторы появлялись уже ближе к поступлению в гимназию. Но первое слово было за матерью.

…Сколько раз на протяжении жизни я держала в руках эти прабабушкины странички, обрывки ее воспоминаний, дневников, короткие рассказы, и как-то всегда откладывала их в сторону. Я прежде все искала им какого-то применения (вот оно современное наше устроение – скорее ищем применения!), – «Может быть, где-то напечатаю?», – думала я по своей привычной редакторской сметке, и не находила, кому бы и где это могло быть интересно. Кому в наш архиделовой, расчетливый до оскомины, наижестокий век могли бы пригодиться эти, не хочу сказать, «наивные», «дамские», нет: так пусть уж высказываются «неподкупные судьи» XXI века, – женщины-политики, женщины-критики, – надутые, резкие, самоуверенные, надменные, словно вот уже целых сто лет не снимающие своих комиссарских кожанок, где, несомненно, в каких-то внутренних анналах прячется товарищ маузер, – кому могли что-то сказать эти несовместимые с неумирающим духом революции теплые, домашние, камерные и очень личные страницы, приоткрывающие для нас, совсем других, дверь в сокровенный мир русской женщины, какой она когда-то действительно была.

…Вот трогательная записка Веры Егоровны для сына Шуры, в которой рассказывается, как долго и трепетно ждала она его появления на свет, как была счастлива его рождением, как мучилась от того, что мало было у нее молока, а он, не переставая, кричал, и как однажды припала она перед Распятием Господним в храме Живоначальной Троицы, – тогда Микулины жили во Владимире, – и как горячо молилась Господу о помощи, чтобы ей самой выкормить сына, и как быстро была услышана ее молитва и пришла долгожданная помощь.

В этой же записке она рассказывает сыну и о предках, правда она рисует подробно только трогательно-светлый портрет своего незабвенного батюшки Егора Ивановича Жуковского. Ей было 22 года, когда отец скончался, да и жил он, как мы знаем, большей частью в отдалении от семьи, но Верочка все равно любила его больше всех. Она пишет об отце своему мальчику, что дед его был глубоко верующим человеком, что и жил он по вере своей – для своих крепостных крестьян был не барином, а отцом: три дня они работали на себя, три на него. А он в свою очередь жалел их, перекрывал им крыши, всегда помогал средствами отстроиться погорельцам, сам покупал крестьянам скотину наместо падшей, возился с малыми ребятками в детском саду, который сам же и устроил в деревне, учил хозяйствовать – поскольку знал сельское хозяйство очень хорошо…

Ей хотелось, чтобы сын сохранил память о дивном его дедушке, чтобы он подражал ему в сердечности, чистоте, в милосердии… И что характерно – ни о ком из родных она не пишет столь любовно и подробно. Вот, мол, сынок, тебе мой материнский наказ, который надлежало бы тебе сохранить во всю жизнь: «Сын мой, помни наставления отца твоего и не забудь заветов матери твоей. Помни их слова всегда, сделай их частью жизни твоей» (Прит.6:20–23).

Хорошо ли мы теперь слышим родительские наказы? Да и всякие ли родители о том теперь пекутся, да и способны ли они передать своим детям нечто действительно доброе и духовное и спасительное для жизни?

* * *

…Много раз переписывала Вера Егоровна свой рассказ о зарождении их с Александром Александровичем Микулиным любви и первом поцелуе-христосовании на Пасху, навек их соединившем. Написан он был на Пасху 6 апреля 1914 года, через тридцать лет после венчания, а переписывался потом не раз и в год кончины мужа, и позже. В одном из экземпляров Вера Егоровна сделала приписку: «с тех пор ни один мужчина не прикасался к моим губам». Для нее все, что было связано с мужем и их непорочным супружеством, было значительно и свято…

«Посвящается моему дорогому, любимому мужу.

ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ

На вечере у моей подруги по гимназии, Саши Кропоткиной в 1879 году я познакомилась с товарищем ее брата А. А. Микулиным. Сначала он показался мне гордым и напыщенным, но потом оказалось, что он держит высоко голову только для того, чтобы не свалилось его pince-nez. Я часто виделась с ним – и у нас и у Кропоткиных – и мы незаметно полюбили друг друга. О своем чувстве мы не говорили, но старались чаще видеться и быть вместе. Идя с сестрой или няней (одна я никогда не выходила из дома) утром в гимназию, я встречала его, идущего в техническое училище, потом он часто заходил и проводил с нами вечера. Так прошла зима нашего первого знакомства. К Светлой заутрени условились пойти вместе в церковь технического училища. Помню ясно себя в голубом барежевом (бареж – старинная лёгкая прозрачная ткань, – прим. авт.) платье с букетиком ландышей у небольшого выреза на груди. Он стоял недалеко от меня, и усердно молясь, я украдкой взглядывала на него. Заутреня близилась к концу, сейчас запоют: «друг друга обымем…» и мы можем поцеловаться; эту мысль уже трудно было отогнать, но что это!.. уже все обнимаются, сестра, брат целуют меня, подходит и он вместе с другими знакомыми и поздравляет меня: момент упущен… я машинально тушу и отдаю ему свою свечку и выхожу с ним в коридор. Мы молча идем, он закручивает мою и свою свечку и они постепенно обращаются в один большой шарик; подходят мои, одеваемся и уходим… «До свидания, до завтра…»

Утром не спится… Встаю рано, помогаю няне убирать столы. Куличи, пасха удались на славу, будет, чем его угостить. Как долго тянется утро…

Брат уехал с визитами, сестра ушла наверх поздравлять старушку Орлову, мама отдыхает, я одна, но вот его звонок, как хорошо знаю я его и сейчас еще слышу: короткий и тихий… бросаюсь в переднюю, нет побегу лучше в гостиную и встречу его там, сажусь за стол на диван… сердце стучит… он входит… «Христос Воскресе!» Встаю и через стол мы неловко и быстро целуемся и садимся, несколько мгновений от смущения молчим, входит сестра, идем пить чай, неловкость прошла, мы счастливы и веселы.

В. Микулина

Написано 6 Апреля 1914 в Киеве в день Светлого Воскресения».

Познакомились Верочка Жуковская и Александр Микулин, как уже сказано было, в конце 1879 года, а обвенчались лишь осенью 1884-го. Эти четыре года жениховства (хотя официальное предложение вовсе не так скоро было сделано, поскольку Александр должен был еще окончить Техническое училище) – стали порой ожидания, надежд и духовного взросления этой редкостной пары. И те свидетельства, реликвии, что остались от тех лет, да, пожалуй, и вся обширная переписка Микулиных за 35 лет их супружества свидетельствуют нам, сегодняшним, о чем-то почти несбыточном, идеальном, недосягаемом.

* * *

…Верочка слыла в семье всеобщей любимицей – нежная, экспансивная, грациозная, остроумная, со стечкинским взлетом бровей, и особенным свечением глаз – ведь Стечкины еще и Стечкиными-Струйскими прозывались (знаменитая благодаря шедевру Рокотова Александра Струйская, та самая о которой Н. Заболоцкий написал: «Со дна души моей мерцают /Ее прекрасные глаза», была в близком родстве со Стечкиными. Глаза у женщин Стечкиных, а потом и у Жуковских были действительно особенными), – Верочка при всех благих своих свойствах бывала и изрядно капризной.

Она с раннего детства чувствовала себя центром всеобщих забот и, в особенности, брата – Николая Егоровича, который ее обожал. Не случайно Анна Николаевна писала ей: "Веруша, береги Колю, старайся, чтобы он забыл случившуюся невзгоду. Ласкай побольше его, не хандри и не делай ему сцен. Ему и без того горько…" Это было время больших денежных трудностей). В раннем детстве, как уже писалось, воспитанием Верочки занимался покойный братец Володя, да… старый сеттер Фигаро. Анна Николаевна в то время все силы и заботы свои отдавала сыновьям, оканчивавшим университет, и тосковавшему в отдалении мужу. А Верочка была на попечении таких вот замечательных «нянь». Ее усаживали на большой ковер, а Фигаро лежал рядом. Он никого к ней чужого не подпускал, а если она уползала с ковра, то нежно, за шкирку он возвращал ее в центр дозволенного поля деятельности.

Лет девяти Верочку повезли в Москву, где она поступила в ту гимназию, в которой начал преподавать ее красавец-брат Николенька, любимец всех гимназисток и чудесный учитель физики и математики. Правда сам Николай Егорович никогда не обращал никакого внимания на свой успех у слабого пола, все это шло мимо его глубокого ума и чистого сердца, никак в нем не отзывалось. Он просто был добр с гимназистками и умел, как никто, весело пошутить, но знания спрашивал строго, поскольку и объяснять умел великолепно. Коля и стал домашним репетитором Веры. Училась она хорошо, но с детства, да и потом почти всю жизнь почти непрерывно болела – крепким здоровьем она не отличалась, и напасти следовали одна за другой, хотя и прекратились сразу после революции, об этом чуде рассказ будет впереди.

Еще со времен гимназии Вера дружила с княжной Сашей Крапоткиной, у той был брат Дмитрий, влюбленный и очень целеустремленно ухаживавший за Верочкой. Среди поклонников юной Веры Жуковской выделялся и барон Александр фон-Рутцен, инженер, однокашник Александра Микулина, будущий известный кадет и депутат 1 Государственной думы (он был репрессирован и погиб в 1937 году). Однако Верочка не только взлетом бровей походила на свою бабушку Глафиру Кондратьевну Стечкину, но и довольно-таки упрямым и настойчивым своенравием (несомненно передававшемся по наследству от самых ранних стечкинских корней – вспомним о Настасье Григорьевне Стечкиной (урожденной Нарышкиной) – прабабушке Веры).

Стоит ли дивиться причудам генетики? Вполне подлинное жизненное сочетание, казалось бы, не сочетаемого: непреклонного упрямства, своенравия, и свойственного Жуковским нежного строя души и подлинной доброты, умеющей как никто согреть и утешить нуждающихся, тех, кем, правда, в другое время непрочь и поверховодить, или «порулить», как выражался мой Духовник об этом архетипическом свойстве русских женщин. «Ты всю-то жизнь рулила-рулила всеми, а теперь вот посиди-ка сама в послушании…» – говорил он нередко пришедшим к нему новеньким уже немолодым прихожанкам, жаловавшимся на семейные неурядицы. И ведь был прав, если попристальнее взглянуть…

* * *

Анна Николаевна к Микулину относилась сдержанно. Они с няней Аришей давно уже порешили, что надо выбирать князя Дмитрия или барона, – мнилась им блестящая партия для их любимицы. Однако Верочка, никого не спрашивая, дала слово преданному Микулину, и они решили сохранять свою тайну четыре года, пока он не окончит техническое училище и не получит место.

Однажды Александр нарисовал Вере картинку – закрытую дверь, и сказал: «Эта дверь откроется через четыре года». Какие удивительные совпадения и сходства в деталях, дорогой читатель: «Может ли рыцарь остаться или должен уйти?» – спрашивал Егор Иванович юную Анну Стечкину в 1839 году, показывая на эмалевую картинку на луковице своих часов, а теперь, сорок лет спустя, Саша Микулин вопрошал так же свою избранницу… Вот ведь и у Толстого Левин в таком же духе объясняется в любви и делает предложение Кити. Какая стыдливость, – дитя чистоты и целомудрия, какие трепетные отношения, какое уважение к личности другого и его свободе выбора…

Тем не менее Анна Николаевна долго ни о чем не подозревала, а Верочка вела свою линию: мечтала пригласить Микулина на лето в Орехово. Она писала Анне Николаевне в Новое Село весною 1880 года:

«Дорогая моя мамочка!

Спешу поскорее поделиться с Вами моей радостью: я выдержала экзамен из русского языка и получила 12 – за год, – за сочинение 12 и 12 за ответ, вообще же выдержала на славу. Теперь же я отдыхаю и скоро опять сяду за занятия. Я жду с нетерпением лета. Если господу будет угодно, то мы проведем это лето очень весело. К нам обещал приехать Орлов, Андреев, барон Рутцен и еще один человечек молоденький и хорошенький, имя которого позвольте умолчать, хотя Вы его видели и хорошо знаете… Ах, хотя бы поскорее приходило милое лето!»

Надежды Верочки сбылись: Микулин был среди приглашенных; пикники, охоты, прогулки – устраивались чуть ли не каждый день. «В одни ворота въезжают, в другие выезжают» – добродушно ворчала Анна Николаевна.

Когда же пришел час разговора с матерью, то Верочка высказалась на удивление смело: «Пусть барон останется при своем баронстве». Николай Егорович не смел и не мог перечить любимой матери в устройстве своей личной жизни, не то Верочка: она уже, воспитанная не в такой строгости и твердости, – удила в связи с трудными обстоятельствами были вынужденно спущены во время ее детства, могла позволить себе поступать по-своему.

Главой семьи Вера Егоровна, конечно, не стала, – им был, несомненно, молчаливый, замкнутый и потому всегда казавшийся строгим Микулин. Дети его побаивались, хотя он никогда никого не наказывал, – авторитет отца действовал как-то сам собой: Александр Александрович излучал какую-то особенную серьезность, собранность, свидетельствующую о внутреннем достоинстве, о несомненной высокой порядочности, – поистине царственное благородство при столь же несомненной скромности и глубокой внутренней тишине. Это ощущали все – не только дети. Микулина уважали, кто только имел с ним дело. Это был образцовый человек – муж разума, действительно древний русский дворянин, достойный потомок своих пращуров Рюриковичей – святого благоверного Князя Михаила Тверского (приходившийся племянником святому Благоверному Князю Александру Невскому), замученного в Орде, и супруги его святой благоверной и преподобной княгини Анны Кашинской. Ветвь его рода исхода от славных князей Микулинских-Тверских, много послуживших Отечеству на военной и дипломатической службах. И при всем при том в доме Микулиных всегда царил культ матери – Веры Егоровны. Так любил, берег и ценил ее муж. Потому несколько своенравной и упрямой Верочке не пришлось, выйдя за него, ломать свой характер. Да и получилось бы что из такой ломки при ее постоянных болезнях?

Микулин стал бывать у Жуковских все чаще и чаще… И как-то быстро вписался в атмосферу семьи Жуковских: ему там очень хорошо дышалось. Рано лишившись матери (ему было всего 8 лет) он, как и младшие братья его и младшая сестренка Машенька (ее в семье называли Манечкой) вынуждены были воспитываться в казенных заведениях, он не знал, не помнил почти материнской ласки, тосковал по семейному уюту, батюшка Саши был довольно суровым, непростым по характеру человеком, а у Жуковских он нашел и уют, и заботу, и настоящее тепло – причем в великой мере.

Жуковские тоже быстро привыкли к Александру Александровичу, который вскоре стал, чуть ли не первым помощником Марии Егоровны, завоевав ее симпатии своими необыкновенными способностями ко всяким работам по домашнему хозяйству (Николай Егорович, шутили близкие, и гвоздя вбить не умел).

«Вот придет Микулин и повесит шторы, починит замок» (прибьет, исправит, наладит…), – говорили у Жуковских. У Микулина были золотые руки, и он действительно приходил, чинил, налаживал, исправлял…

А время текло и убыстрялось, и самое главное – двигалось в нужном для Веры и Александра направлении.

* * *

Летом 1882 года впервые в Орехове гостила маленькая сестрица Александра Микулина – Манечка. Ей в ту пору было лет одиннадцать.

Отношения тайной невесты Микулина с его маленькой сироткой-сестрой, которая воспитывалась в московском Мариинском училище благородных девиц (в том здании, напомню, на Софийской набережной против Кремля училась и автор этих строк, о чем повествуется в первых главах книги), – эта страница жизни Веры Егоровны Жуковской заслуживает более пристального взгляда. Часто ли таковое теперь встретишь, чтобы двадцатилетняя невеста (да еще необъявленная!) взяла под свою полную сердечную опеку и заботу маленькую сиротку – сестренку жениха и делала это столь серьезно, сердечно, последовательно и с рассуждением:

28 Марта.

Милая моя Манечка

Я слышала, что ты плохо учишься и даже, может быть, не перейдешь в другой класс. Очень огорчает, дитя мое, это известие. Ты не маленькая и можешь понять, как важно тебе хорошо учиться; если ты перейдешь, тебя возьмут на казенный счет и этим ты облегчишь труд твоему папе и ему будет хорошо и покойно жить. Знаешь, милая Маня, что к каждому человеку Господь посылает Своего Ангела, чтобы он охранял его, и у тебя есть такой Ангел Хранитель. Видя тебя ленивой, он отошел от тебя и с грустью смотрит на тебя. Помолись ему, дорогая моя, чтобы он не отходил от тебя и помог бы тебе в твоем желании быть примерной и хорошей девочкой. Сделай, милая моя, над собой усилие и обрадуй нас всех твоим прилежанием. Теперь у тебя есть учительница, старайся слушать ее внимательно и хорошенько учить уроки. Не долго осталось до лета, а летом, если ты будешь хорошая девочка, я возьму тебя в деревню и ты проведешь его еще лучше, чем прошлое. Постарайся хорошенько и Господь поможет тебе. Он увидит твое раскаяние, твое старание загладить прошлое и пошлет тебе разум. Представь себе, как грустно твоей маме видеть тебя неленивой и знать как ты огорчаешь своего папу, который теперь болен. Брось лгать, это гадкий порок, мешающий тебе походить на своего Светлого Ангела. Целую тебя, мое дорогое дитя, и надеюсь, что ты исправишься. Зато как тебе легко и весело будет после трудов отдохнуть в Орехове. Еще я хотела сказать тебе: не слушай ленивых и дурных девочек и старайся отходить от них и поменьше говорить с ними. Да сохранит тебя Господь Бог! Крещу тебя. Помоги тебе Матерь Божия начать новую жизнь и быть хорошей девочкой. Папе твоему, Слава Богу! Лучше. Ответь мне сейчас как получишь мое письмо.

Собери аккуратно твое белье и первый раз, как придет к тебе брат, отдай ему. У тебя 4 рубашки, 4 кальсон, 2 юбки и 6 пар чулок.

Целую тебя.

Вера Жуковская.

«10 мая.

Родная моя Манечка!

Мы уезжаем 17 мая; тебя привезет Коля или твой брат в конце мая. Надеюсь, милая, что ты перейдешь в следующий класс. Мы не берем тебя с собой, потому что очень холодно и мы боимся, что ты простудишься в сыром доме. Заяц и Туська(котята)здоровы и едут с нами; ты их увидишь уже в деревне. Захвати с собою все, что у тебя есть твоего и привези непременно французский и немецкий учебник. Не печалься, милая, скоро увидимся. Если будет холодно, когда ты поедешь, надень теплую юбку; я ее тебе посылаю вместе с другими вещами. Целую тебя и люблю. Будь умницей.

В. Жуковская.

1882 г. 18 Сентября.

«Дорогая моя Маничка!

Как поживаешь ты, родная моя. Обещала писать, а от тебя нет ни словечка. Напиши мне обо всем, что тебя интересует. Я так привыкла к тебе, что мне было скучно спать одной. Вчера из деревни приехала Варвара и рассказывала, как Сабаня и Муша (щенки) скучали, как они бегали и выли, а Сабаня все царапался в нашу комнату. Твой Тусё здоров и весел, он постоянно сидит у меня в комнате. Ему очень скучно без тебя. Он приходит ко мне на плечо ласкаться и грустно мурлычет видя что это не ты. Кисточку на хвост он уже отрастил и стал очень мил. Любимая моя деточка, будь умницей и не ленись и не капризничай. Не слушай дурных воспитанниц и будь от них подальше, а постарайся найти себе подругу тихую и хорошую, которая бы тебя полюбила. Прощай милая. Будь здорова. Да хранит тебя Бог. Молись, родная, хорошенько Богу.

Любящая тебя Вера Жуковская.

Тусё целует тебя и любит. Вот Туськина лапка: обведена…

6 Мая.

Милая Маничка! Не печалься, что мы тебя сегодня не взяли. Тебя возьмем очень скоро; жди терпеливо и будь умница. Вещи, которые тебе принес вчера брат, береги и не надевай, чтобы белье было чистое для отъезда. Платье застегивается назади. Целую тебя.

Вера Жуковская.

Твой Туся жив и здоров. За тобой приедет моя няня. Будь умницей, дорогая. Привези с собой все, что у тебя есть своего.

1884 год. 25 марта.

Милая девочка Маничка!

Поздравляю тебя с днем твоего рождения – желаю тебе хорошенько учиться и перейти в следующий класс. Брат тебе принесет все, что нужно для вышивания. Выбери себе узоры и вышивай для русской рубашки. На рубашку надо вышить пять полос: две на рукава, две на плечи, и одну на грудб. Постарайся, родная перейти – это так необходимо. Целую тебя и желаю быть сегодня веселой. Уже недолго до лета…

Вера Жуковская.

Хотелось бы мне еще и еще цитировать эти письма, сшитые во внушительную тетрадку самой Манечкой, – с нею неустанно всю жизнь переписывалась Вера Егоровна, а брат Александр всю жизнь терпеливо и заботливо опекал, хотя характер у Манечки вытанцевался очень непростой, и супругам Микулиным бывало еще как нелегко с ней. Личная жизнь у Манечки не сложилась. Окончив Консерваторию, она преподавала фортепьяно в разных городах, и отличалась мнительностью, всегда считала себя обиженной на всех и на все – на мир, на судьбу… Во второй половине жизни увлеклась спиритизмом, правда, потом, говорят, это порочное увлечение совсем оставила. Как бы то ни было, она сберегла всю эту бесценную переписку до наших дней, а прожила Мария Александровна 94 года.

И я еще вернусь к микулинской – уже супружеской – переписке, а сейчас мне хотелось бы сказать об этих дорогих мне людях то и так, что и как я не умела сказать и самой себе раньше, что я не умела доосмыслить и назвать сколько-то лет назад, но когда теперь мне вдруг это «нечто» открылось явно и убедительно, я не могу не поделиться с читателем…

* * *

И я, как и все в мое время, искала в прабабушкиных листках и письмах или литературных совершенств и признаков таланта, оригинальности форм или языка, или смысловых глубин и подтекстов, или хотя бы любопытных подробностей тогдашней жизни, но там всего этого, чем так дорожит наш практичный век, спешащий скорее пускать подобные «листочки» прошлого в дело, на службу своим авторским амбициям, – всего этого там совсем и не наблюдалось…

Передо мной лежали странички, излучающие бесхитростность и необычайно нежный, мягкий свет, приоткрывающие для нас редкий, а ныне просто и реликтовый строй женской души. Чистоту и детскую простоту, которая ходит с ней об руку, простодушие, и неотъемлемую от него ласку, – милые черты, которые еще успели запечатлеть в своих женских портретах в неблизкие нам времена великие русские рокотовы, боровиковские и тропинины…

…Как быстро вытеснил и истоптал этот нежный тип холодный и жестокий рационализм, превратив женщину в умную, четкую и резко работающую машину, но, отнюдь не приблизив ее дух и природу и к другому высокому образу или типу женщин, которых святые отцы издревле именовали «мужемудрыми женами». Интеллект не равен мудрости. Не была интеллектуалкой святая премудрая дева Феврония, покорившая и перевоспитавшая своего князя Петра. Так же и великие равноапостольные жены: святая благоверная Киевская княгиня Ольга, просветительница Грузии Нина, святая Мария Магдалина… В отличие от тропиниских жен они были еще и «мужемудрыми» – то есть, как говаривала в древности (IVвек н. э.) святая преподобная мать Синклитикия: «по естеству я жена, а по помыслам – муж», – хотя и сохраняли при том и свою любовь, и ласку, и чистоту. Только любовь и ласка были у них уже перерожденными в подвиге – не душевными, а духовными. За великую любовь к Богу они были облагодатствованны столь же великими Божиими дарами, подлинными сопутниками святости. Но сила их (духовная) в немощи совершалась: в чистоте, кротости, терпении, смирении и жертвенной любви к ближним.

Таковыми Русь помнила и почитала святых благоверных княгинь – вдову князя Дмитрия Донского Ефросинию Московскую, мученицу верности святую Иулианию Вяземскую, преподобную Анну Кашинскую, преподобномученицу Елисавету Феодоровну… Такими были и еще очень многие русские женщины всего каких-нибудь 150 лет назад. И опять же – светили они миру, согревали его своими сердцами и в дворянских усадьбах, и в крестьянских дворах. И не только благочестивая старина говорила о себе в них, но больше всего хранимая свято Вера, которая все и всех ставит на свои собственные Божии места: мужчин делает настоящими мужами, женщин – христианскими женами. А как начинает ломаться и подтачиваться вера, так и женский тип сразу – быстрее всех, – теряет вои светлые черты, переменяется до неузнаваемости… Не случайно же Достоевский говаривал, что женщине без веры совсем жить невозможно. А он-то хорошо знал и любил этот женский образ сокровенной красоты, пришедший на Русь вместе с Верой Христовой.

* * *

…Подходило к концу лето 1884 года и вместе с ним и Успенский пост. Потянулись на юг над полями ореховскими треугольники журавлей, косяки перелетных птиц… А в Орехове готовились встретить Крестный ход, который всегда по традиции – в память о чудесном избавлении Орехова от холеры, совершали в последнюю среду Успенского поста – «Успенскую среду». Ход двигался от Глуховского храма к Орехову, с частыми остановками и молебнами. Служили молебны и в Орехове (целых пять!) после чего отцу Павлу и причту подавался завтрак.

Готовились встретить крестный ход с вечера. Распоряжалась Анна Николаевна – ведь она была молитвенным столпом семьи. Переставлялись в зале стулья к окнам и простенкам, застилались они вышитыми старинными полотенцами, чтобы на них ставить образа. Верочка украшала стулья цветами, плющом и рябиной – зала превращалась в подобие храма. Приносили старинную меру, полную семенами ржи, приготовленными к севу. В рожь обычно ставили выносной крест, чтобы освятить первые горсти посева. Утром за Красные ворота выносили столик, покрытый салфеткой. Выходила Анна Николаевна – ей уж в ту пору было 67 лет, за ней шло все семейство, домашние, гости, исключая повара Евгения, который пек огромный постный пирог к завтраку. Все шли к воротам, где уже гурьбой собирались все деревенские ребятки. На плотину большого пруда «Кубики» (за деревней), в котором поили и купали лошадей – вода там была очень чистая, – выставляли мальчишку глашатаем. Крестный ход проходил мимо Кубиков. Но вот прибегал глашатай: «Идут! Несут!..»… И вот уже все слышали: «Многомилостивый Господи, помилуй нас!».

Служили быстро: иконы несли очень тяжелые, древние, несколько верст, а еще предстояли молебны на углах сада и на деревне. Почти все становились на колени, встречая Крестный ход и святые иконы. Среди них сияла позолоченным окладом древнего письма Казанская икона Божией Матери, которую издавна у нас сугубо чтили как покровительницу нашего рода: когда-то давно еще прапрабабка Веры Егоровны воздвигла в честь этого образа Богоматери храм в Алексинском уезде Тульской губернии, откуда родом была Анна Николаевна, и хранились в памяти рода множество случаев чудесной помощи от этого образа. Потому и молились в особенных случаях именно перед этой иконой Богородицы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю