Текст книги "Семейная книга"

Автор книги: Эфраим Кишон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Мыло и коммуникация

Кажется, период телепатии в стране кончился. Имена телепатов, набранные большим красным шрифтом, исчезли со страниц объявлений, оставив за собой сдавленные кольца и разбитые сердца, но так и не дав ответа на вечный вопрос – существуют эти явления или нет. С тех пор пишущий эти строки остался один-одинешенек на ниве средиземноморской телепатии.

Наше представление еще не используют антрепренеры, оно происходит в нашем доме, в узком коридоре между письменным столом и ванной. Это явление связано с цифрами. И вот что происходит – мы заходим в ванную, чтобы принять душ. В тот момент, когда мы намыливаем спину – слушайте внимательно! – точно в этот момент начинает звонить телефон. Всегда. Когда спина. Телефон.

Мы бы не подчеркивали это сверхприродное явление так настойчиво, если бы оно не повторялось в течение многих лет. Сегодня мы уже привыкли к подобным проявлениям телепатии до такой степени, что на определенном этапе намыливания уже перестаем натираться мочалкой, ожидая звонка. И звонок всегда раздается. Разумеется, его можно игнорировать, человек может сделать вид, что он не слышит звонка из-за льющихся струй воды, или просто сказать себе:

– Допустим, меня нет дома, ну и что?

Однако это нелогично, ведь на самом деле он дома, правильно? Горячая вода пробуждает фантазию, и за каждым намыленным звонком мы представляем себе очень толстого мужчину с сигарой но другую сторону телефонной линии где-нибудь к Нью-Йорк-Сити, который хочет нас превратить в преуспевающий бродвейский мюзикл… Тогда мы берем трубку, не можем не брать. И вот человек в панике смывает мыло, оборачивает чресла влажным полотенцем и странно, вприпрыжку передвигается к телефону по всем комнатам, где окна распахнуты настежь, и когда он наконец подходит к телефону, звонки прекращаются. Либо же на другом конце провода кто-нибудь говорит:

– Извините, Узи еще у вас?

– Какой Узи? – спрашиваем мы, и он тихонько кладет трубку, и от него остается лишь лужица на ковре.

Человек возвращается в ванную, выбрасывает влажное полотенце, чихает и залезает обратно под отличный горячий душ. Он намыливает хорошенько спину, и телефон звонит. Теперь у нас есть два варианта: если не брать трубку, то на другом конце будет толстый мюзикл с сигарой. Если брать – это снова Узи.

Телефонокинез. Перемещение людей посредством намыливания.

Жена утверждает, что я говорю глупости и никакой телепатии в этом нет: никто не звонит из-за того, что я в душе. Наоборот, я чувствую, что мне должны позвонить, и начинаю намыливаться. Все-таки существует взаимовлияние. Я никогда не забуду, к примеру, ту самую ночь тринадцатого числа месяца хешван, когда я просиживал часами как на раскаленных булавках, ожидая звонка. Я так нервничал, что готов был на стенку лезть. И утром жена решила меня пожалеть.

– Попробуй, – сказала она слабым голосом, – попробуй все-таки душ…

Терять мне было нечего. Я разделся, открыл горячую воду (холодная для целей телепатии не годится) и стал тщательно намыливаться. Как только я добрался до спины – раздался долгожданный звонок из Лондона.

Я думаю, что я – очень хороший медиум. Внезапно, особенно в летние месяцы, наступает момент, когда я ощущаю непреодолимое стремление позвонить кому-нибудь, не осознавая почему. Я подхожу к телефону как лунатик, и горячая волна прокатывается по позвоночнику туда и обратно:

– Шайке дома?

– Да, но он в душе…

Телефонокинез. Теплая волна прокатывается по мне, когда Шайке намыливается. Удивительно то, что контакт устанавливается не от собственно душа и в большинстве случаев не от общего намыливания, а от намыливания спины.

Я проводил множество экспериментов. Я густо намыливал ноги – ничего, грудь – почти ничего, спина – дзинь-дзинь.

Я рассказывал об этом узкому кругу друзей, и большинство из них подтвердило мои наблюдения. Выясняется, что, когда по-настоящему хороший медиум заходит в ванную, в определенных точках земного шара люди встают со своих стульев и, не отдавая себе отчета в том, что с ними происходит, объятые странным чувством, начинают звонить ни с того ни с сего по определенным номерам. Почти никакой эффективной защиты от этого явления нет. Однажды я обнаружил в супермаркете цветной пакет с надписью: «Мыло без мыла» и сразу же возложил много надежд на этот новейший материал. Если это не мыло, подумал я, значит, не должно быть и телефонокинеза. Однако действительность опрокинула мои предположения. Как только я дошел до спины, прозвенел звонок – с той же неизбежностью, как день приходит после ночи. Ибо не мыло играет определяющую роль, а намыливание.

* * *

Ваш покорный слуга, по-видимому, последний телепат в стране. Я уж было подумал передать себя для научных опытов, но опасаюсь газетной шумихи. Уже и так достаточно людей надо мной смеется. Только вчера мне позвонил один из неверующих в мылотелепатию, молодой лектор по физике.

– Уважаемый господин, – посмеивался он, – да будет вам известно, что я уже четверть часа намыливаю себе спину и никаких звонков нет…

– Вода горячая?

– Кипяток. Я уже дважды мыло менял.

– Может, с телефоном что-то?

– Телефон у меня исключительный, – продолжал насмехаться собеседник, – так где же ваша телепатия?

– Не знаю, – ответил я, вконец сломленный, вытер телефонную трубку от мыльной пены и вернулся под душ.

Эйтан-вундеркинд

Я обожаю посиживать в послеобеденные часы в сквериках, потому что там никого не бывает в зимние месяцы и никто не мешает мне читать собрание приложений к субботним газетам. Примерно позавчера я надежно уселся на скамейке и с удовлетворением отметил, что вокруг нет ни души. Однако радость моя была преждевременной. Пока я был погружен в приложения, появился еврей, какие часто бывают в сквериках, прошел мимо всех скамеек, обратился ко мне и спросил:

– Можно?

– Пожалуйста, – ответил я голосом, лишенным всяческой убедительности, но мой сосед удовольствовался малым и уселся на другом конце скамьи. Я явственно ощутил, что этим наша борьба не закончится, и ради сохранения безопасности погрузился в чтение по уши и даже стал записывать на полях газеты свои точные замечания, дабы моему соседу сразу стало ясно, насколько я нуждаюсь для своих регулярных занятий в покое и тишине и в том, чтобы неизвестные личности не задавали мне никаких вопросов типа, как часто я посещаю скверы, или женат ли я, и сколько у меня денег, и что я думаю о правительстве.

По-видимому, сосед почувствовал мое желание уединиться, так как перескочил через львиную долю положенных в таких случаях вопросов и перешел сразу к концу беседы. То есть сунул мне под нос шесть фотографий и заявил:

– Эйтан. Тринадцатого декабря ему исполнилось семь лет.

Я нехотя перебрал фотографии. Дважды, когда Эйтан строил рожи, я дружелюбно улыбнулся и вернул отцу всю фотовыставку. Затем я тут же вернулся к своим делам и погрузился в приложения, хотя уже знал, что это меня не спасет.

– Эйтан – очень здоровый мальчик. Здоровый – и не более того, – поведал мне сосед первую порцию информации, – многие родители становятся просто смешны, когда начинают возносить хвалу своим довольно посредственным детям. Я же, напротив, не боюсь сказать вам, господин, что Эйтан – ребенок обычный, и не более того. Никаких особых способностей у него нет, наоборот, в нем до такой степени нет ничего особенного, что я вчера сказал жене: «Я тебе говорю, Агнес, это что-то необыкновенное, это уникальное явление, чтобы до такой степени в этом маленьком ребенке не было ничего особенного». Разумеется, это не значит, что ребенок – гений, но все же он – необыкновенный ребенок…

– Да, – ответил я, перелистывая газеты, но мой сосед уже завелся и не мог остановиться.

– Ну ладно, если вы так настаиваете, – сказал он и позвал ребенка, который играл в нескольких шагах от нас: – Иди, Эйтан, дядя хочет с тобой познакомиться…

Эйтан подошел к нам с видимой неохотой.

– Ты сказал дяде «Добрый день»?

– Нет, – ответил ребенок.

Я не мог сдержаться и спросил отца, зачем он показывал мне фотографии, когда ребенок играет возле нас?

– Очень просто – на фотографиях он больше похож. Сейчас он похудел немного.

– Понимаю, – сказал я и поспешил встать, однако был усажен на место.

– У ребенка фантастические склонности к математике, – сказал отец, понизив голос, чтобы ребенок не испортился, услышав похвалу, – учитель сказал, что он, в сущности, вундеркинд. Эйтан, скажи-ка какое-нибудь число дяде.

– Тысяча тридцать два, – сказал Эйтан.

– Еще! Больше!

– Шесть тысяч двадцать семь.

– И откуда он такие числа берет? – Глаза отца лучились болезненной гордостью. – Но это еще что! Эйтан, скажи дяде, чтобы задумал число.

– Не хочу, – сказал Эйтан.

– Скажи дяде немедленно, чтобы задумал число!

– Дядя, – со вздохом сказал Эйтан, – задумайте число.

Сосед искривил рот и прошептал мне умоляюще:

– Три! Задумайте три!

Затем он поднял палец и сказал Эйтану:

– А сейчас, дядя, я попрошу вас умножить ваше число в десять раз, да, Эйтан?

– Да, – ответил ребенок.

– Без «да». Отвечай полным предложением!

– Дядя, – без увлечения повторил ребенок, – умножьте ваше число на десять.

– Дальше, дальше! – настаивал отец.

– Полученное число разделите на пять, – продолжал Эйтан под давлением отца, – остаток разделите на два, и вы получите задуманное число.

– Правильно? – спросил меня отец с большим чувством.

Вследствие моего правильного ответа радости отца не было границ:

– Да это еще что! – Он снова обратился к своему чаду и спросил, подняв палец: – А теперь скажи дяде, какое число он задумал.

– Не знаю.

– Эйтан!

– Ну, семь, – неуверенно промямлил Эйтан.

– Нет! – крикнул отец.

– Один? – прошептал ребенок.

– Нет! Сосредоточься!

– Я сосредотачиваюсь, – хныкал ребенок, – но откуда мне знать, какое число дядя задумал?

Эта наглость вывела отца из себя.

– Три! – прорычал он. – Я тебе уже тысячу раз говорил, что всегда задумывают три! Ты не помнишь?

– Не помню, – бормотал ребенок, – а зачем, зачем нужны эти числа?

Мой собеседник встал и с силой схватил ребенка.

– Это ужас! – обратился он ко мне. – Видели вы ребенка, который в семь лет не способен удержать в голове даже одно число! Только у меня такое «везение» с этим идиотом!

Он потащил визжащего ребенка. Я пожалел измученного отца. Ибо нет большего расстройства для родителей, чем сын, который не наследует ни капли из их способностей.

История тихого кондиционера

В конце осени мы обнаружили, что в доме все еще жарко. Женушку стали занимать мысли о приобретении кондиционера, и она выразила вслух это свое запоздалое намерение. Из соображений экономии я напомнил ей, что мы находимся в фазе окончания палящего сезона, на что жена сообщила мне, что лучше поздно, чем никогда. Чудесным образом она наткнулась на огромное объявление в солидной газете, данное от имени преуспевающего промышленного предприятия «Эйркондишионер Йестердей ЛТД». Объявление сердечно рекомендовало новую модель предприятия, особо тихий кондиционер марки «Шептун», который будет надежно охлаждать вас летом и согревать ваше сердце зимой. Сделка была короткой и целеустремленной. Шломо, главный инженер по холодильным установкам фирмы «Йестердей» появился у нас дома, основательно изучил положение и выбрал окно, в котором будет монтироваться «Шептун» объемом один куб с четвертью.

– Прибор оборудован специальным глушителем «Сайленсер», – объяснил нам специалист, – если его задействовать, то шум кондиционера снижается до такой степени, что я рекомендую время от времени класть руку на прибор, дабы убедиться, работает ли он…

Цена этого чуда – 24 999.98 лир плюс 3500 лир за установку, за все нужно платить вперед и наличными, иначе говорить не о чем.

Я спросил, почему установка такая дорогая, и инженер Шломо объяснил нам, что предприятие дает гарантию на год на отверстие в окне. Установка прошла очень быстро и легко. На следующий день у нас появились двое мощных рабочих и под личным наблюдением Шломо выпилили дыру в выбранном окне наверху, вокруг обили фанерой, кто-то вызвал стекольщика, и «Шептун» – куб с четвертью превратился в неотъемлемую часть пейзажа нашей квартиры…

– Я благословляю установку, – объявил Шломо по окончании работы. – Отныне вы будете получать удовольствие от приятной и свежей прохлады в вашем жилище…

Однако благословение не реализовалось полностью – после того, как Шломо включил кондиционер, комната начала набирать высоту. То есть, если выразиться поточнее, наша комната не поднялась в воздух в буквальном смысле, но шум, что раздавался из кондиционированного окна, в точности напоминал оглушающий шум и вибрацию «Боинга-747», когда этот гигантский аэробус поднимается ввысь, как гордый орел…

Мы стояли на нашем домашнем аэродроме, потрясенные необычайной мощностью звуковых эффектов. Однако после того, как это необычайное явление продолжилось четверть часа и мы все еще взлетали ввысь, я набрался смелости и заметил Шломо:

– Шумит немного.

– Извините, – ответил инженер по охлаждению, – не слышно.

– Шум, – прокричал я, – шум!

– Что?

– Ш – У – М!

– Я, – прокаркал инженер как ворона, – я не слышу никакого шума!..

Наша комната поднялась уже на высоту тридцать тысяч футов. Поскольку у меня не было никакого опыта в чтении по губам, я вызвал инженера на лестницу, чтобы поговорить с ним об этом явлении в относительной тишине. Шломо объяснил мне, что «Шептун», как и всякий девственный кондиционер, нуждается в раскрутке в течение пары дней, для того чтобы все его совершенные части привыкли к новой обстановке. Холодильщик дал нам номер телефона их конторы и упрашивал нас, чтобы мы завтра же утром сообщили ему о том, что слышно у нас в доме. Затем его образ исчез в густом тумане.

* * *

Тот вечер запомнился нам как замечательное светозвуковое представление. Каждые четверть часа я вставал с постели, зажигал в комнате свет и, подходя по настойчивому требованию женушки к свежеустановленному кондиционеру, снова и снова нажимал на кнопку глушителя «Сайленсер», но ни разу мне не удалось хоть чуть-чуть заглушить истерические крики жены. Как выяснилось, разницу в шуме после включения особого прибора и без оного человеческое ухо не различает. Мы продежурили всю ночь напролет. До полуночи мы набирали высоту на крутом взлете, непрерывно поедая консервы. Я со своим проклятым оптимизмом вначале утверждал, что можно адаптироваться к любой ситуации, но в два часа ночи кнопка «Сайленсера» сломалась, и я перешел к богатому по выразительности венгерскому языку. Дети время от времени навещали нас, утверждая, что их кровати трясутся, и Амир высказал свои опасения, что в кондиционере сидит маленький барабанщик, который тренируется в выбивании дроби.

Надо признаться, что прохлада была приятной. В три часа ночи жена встала и раздала нам специальные пробки для затыкания ушей, которые применяются ныряльщиками. И действительно – мы тут же погрузились в мир молчания, и из внешнего мира не доносилось никаких звуков, кроме оглушающего рева «Боинга-747». В пять утра жена написала на бумаге, так как это было единственное средство коммуникации, которое у нас осталось:

«Нужно вернуть этот ужас».

Я дал ей ответную телеграмму:

«Мы заплатили Шломо вперед, он не заберет его».

Жена предложила обратиться в Верховный суд.

У меня возникла революционная идея: я подошел к «Шептуну» и внезапным резким движением руки выключил его. Комната стремительно приземлилась, и по ней распространился приятный летний зной. Такого мы не ощущали с начала века. Мы чувствовали себя прекрасно, как пара шпионов, вернувшихся с холода.

* * *

Утром я набирал номер дрожащими руками.

– Послушайте, – сказал я Шломо, – ваш кондиционер…

– Хорошо, – сказал инженер холодно, – мы вернем вам полную цену аппарата.

Примерно через две минуты на пороге нашего жилища появились двое мощных рабочих и с проворством чертей сняли «Шептуна», оставив на его месте дыру цвета голубого неба. И всего лишь за полторы тысячи лир одномоментно они согласились по нашей просьбе заделать и дыру. Наша радость по поводу того, что «боинг» забрали, была столь велика, что о цене заделки мы уже не спорили. Надо уметь и проигрывать.

В ту ночь мы спали прекрасно, впервые за двое суток. Вначале тишина немного мешала, но мы очень быстро к ней привыкли, как будто это была самая естественная вещь.

* * *

Каковы же проделки дьявола местного разлива?

В конце недели мы ходили в гости к нашим новым друзьям в Холоне, и как только вошли в хорошо кондиционированный салон до нас донесся знакомый вой «Боинга-747»…

– Утром нам установили кондиционер «Йестердей», – прокричал хозяин с лицом цвета свеклы, – мы уже заявили производителю, что возвратим им этот ужас. Мы проигрываем только на стоимости монтажа и установки…

Я подошел к прибору взлета. Да, вы уже догадались – кнопка «Сайленсера» была сломана. Я сломал ее собственноручно в начале этого рассказа.

* * *

Шломо оказался прижатым к стене своей конторы. Моя рука, как клещами, обхватывала его горло, а в моих глазах сверкали отблески смерти. Через несколько минут он раскололся:

– Кондиционеры – это не бизнес, из-за налогов, – извивался поверженный в прах инженер по охлаждению, – бизнес – это установка и заделка дыр в окнах…

Я заставил его пройти со мной на большой склад фирмы. Склад был пуст. Один-единственный кондиционер стоял там в углу, наш старый знакомый «Боинг-747», а рядом двое мощных рабочих ели сандвичи с сыром и помидорами…

– Мы, – пробормотал Шломо, – продаем один и тот же кондиционер каждые два дня… нужно же с чего-то жить… у меня дети… жена… любовница…

* * *

Вы читали в газетах, что предприятие «Йестердей» на этой неделе закрылось? Они, как выяснилось, сделали ошибку, стоившую им жизни, и продали кондиционер навсегда одинокому пенсионеру из Бат-Яма, который, на их беду, оказался совершенно глухим. Два дня, долгих как еврейское рассеяние по всему миру, провел Шломо в своей конторе у молчащего телефона, непрерывно ожидая жалобы, но она так и не поступила. В конце концов он сам, охваченный растущей с каждой минутой паникой, позвонил пенсионеру:

– Извините, господин, кондиционер случайно не шумит немного?

– К сожалению, – ответил старик, – как раз сегодня я занят.

– Можно вернуть кондиционер, – прокричал Шломо в отчаянии во все горло, – деньги мы возвратим…

Так Шломо остался без бродячего кондиционера и вследствие отсутствия другого «боинга» вынужден был закрыть свое предприятие. Я слыхал, что еще два небольших предприятия по установке кондиционеров закрылись. Может… все они… все… работали с одним и тем же кондиционером…

Заставлять или не заставлять?

Если в окружающей нас среде двое останавливаются на улице и начинают изливать друг другу душу, то возможно, что они обсуждают проблемы региона или спорят о постоянно улучшающемся балансе импорта, но довольно скоро беседа все равно переключится на самую волнующую тему: пойдет ли Амир Кишон в сад или нет?

Ставки обычно делаются из расчета три к одному, что не пойдет. Таким образом, проблема приобретает общественное звучание. Наши дорогие соседи перед тем, как выйти в город, имеют обыкновение спрашивать нас через окно:

– Ну, он останется дома?

И Амир остается дома. Разумеется, так было не всегда. Когда мы впервые отвели наше чадо в близлежащий сад – было это на исходе октября, если память мне не изменяет, – ребенок сразу же адаптировался среди других детей, весело носился вместе с ними, делал корзинки из пластических материалов, танцевал под аккордеон – словом, был еще зеленым и неопытным в своей профессии. На следующий день он уже стал на верный путь:

– Не хочу идти в сад! – орал Амир, нос его стал шафранного цвета. – Папа, мама, не сад! Не сад!..

Мы спросили его – почему не сад, ведь ты себя там прекрасно чувствовал, разве нет? Мы не получили от ребенка никакой существенной информации. Он просто не хотел, вот и все. Ни за что не хотел. Он бы предпочел эмигрировать из страны, но не ходить в сад. Амир – опытный притворщик, и, если он включает свою сирену в режиме нон-стоп, он достигает весьма высоких частот в показательном плаче.

На следующий день он тоже остался дома. Зелиги не скрывали своего мнения о нашей беспомощности.

– Глупости, – заявила Эрна на лестничной площадке, – этот ребенок ничего не любит и не ценит, таковы факты. И нечего с ним спорить, надо отвести его в сад, оставить там, и все тут…

Мы ценили эту крупную и энергичную женщину за ее силу духа. Она из тех, кто не умничает. Жаль, что как раз у нее детей нету. Под ее влиянием мы упаковали Амира и взяли его в путешествие, из которого не возвращаются. Мы прибыли к воротам сада, высадили его, и все тут. Наше чадо верещало как ворона, но это нас волновало как прошлогодний снег. Мы с женой пожали друг другу руки с видимым удовлетворением и забыли о существовании этого трусливого существа напрочь.

Плачет? Пусть поплачет! Для этого у него и глотка. Так ведь?

Лишь по прошествии определенного времени, целой минуты или даже более того, в наших сердцах пробудилось сомнение: неужели он до сих пор плачет? Мы побежали в сад и нашли нашего студента висящим на железных воротах заведения и призывающим к свободе в две глотки. Он расшатывал изо всех своих сил тяжелые ворота, то есть себя самого:

– Мама, мама!

Политика силы провалилась, насилие вызвало лишь насилие.

На следующий день всю округу облетело известие: он снова не пойдет в сад.

Но здесь произошел решительный поворот, как и в любой истории, взятой из жизни.

В тот вечер нас пригласили Биренбоймы, живущие на другом конце улицы. Приятная пара, ничего особенного, но все-таки… В процессе беседы мы описали свежими красками историю об утраченном саде.

– Не хочет он туда идти, – подытожили мы, – ни за какие коврижки в мире.

– Конечно, не хочет, – заметила госпожа Биренбойм, очень культурная женщина, – вы просто пытаетесь применить к нему силу, как будто жеребенка объезжаете. Наш Габи тоже отказывается идти в сад, но нам никогда не приходило в голову его заставлять. Мы терпеливо подождем, пока он сам попросит отвести его в сад. Если вы будете вести себя так, как сейчас, то, возможно, ребенок обнаружит по отношению к себе насилие и в школе, и у него разовьется внутреннее сопротивление к учебе. Мы не заставляем. Это, разумеется, связано с некоторыми проблемами в семье, теряется время, но это стоит того, ведь ребенок вырастет душевно здоровым.

Желтая зависть охватила нас:

– И вам удается ваша методика?

– Исключительно, – подтвердили хозяева дома, – время от времени мы спрашиваем Габи, как бы между прочим: «Габи, может, завтра пойдешь в сад?» – вот и все. Не хочет – не надо. В один прекрасный день, мы уверены, он сам попросит нас отвести его в сад. В этой «холодной войне» надо бороться до конца…

Габи просунул голову внутрь:

– Папа, послушай!

– Иди, Габи, представься дяде, – сказал Биренбойм, – у дяди есть сын Амир.

– Да, – сказал Габи, – выслушай меня.

– Погоди немного.

– Нет, сейчас!

– Прежде всего будь хорошим мальчиком и представься дяде.

Я пожал руку Габи. Симпатичный мальчик, высокий и стройный, очень похожий на популярного певца Арика Айнштейна, только немного старше его. Кажется, он не брился несколько дней.

– Простите нас…

Биренбойм направился в детскую укладывать мальчика.

– Габи, – спросила госпожа Биренбойм как бы невзначай, – может, хочешь пойти завтра в сад?

– Нет.

– Ну, как хочешь, дорогой, спокойной ночи!

Мы остались с матерью.

– Меня не волнует, что он не хочет, – отметила г-жа Биренбойм, – он уже в призывном возрасте и, конечно, чувствовал бы себя странно среди этих малышей…

Мы покинули Биренбоймов, охваченные думами. Со всем нашим уважением к воспитательной системе наших гостеприимных хозяев, мы не можем согласиться с результатами их системы. Вообще-то, решили мы, этот сад создает очень много сложностей и стал, по сути, главной проблемой нашей жизни.

И вообще – кто сказал, что нужно ходить в сад? Ну я, допустим, ходил. Ну и что? Нужно избавиться от этого кошмара. Наш семейный врач окончательно развеял наши колебания, сказав:

– Сегодня вообще опасно водить ребенка в сад. Дети заражают друг друга разными летними заболеваниями…

Мы позвали нашего студента с несказанным облегчением:

– Амир, тебе сильно повезло, господин доктор запретил тебе ходить в сад, чтобы ты не заразился там разными жуткими болезнями. С садом покончено, слава Богу…

С тех пор у нас нет никаких проблем с садом. Амир просиживает там целыми днями, ожидая бактерий. Его оттуда теперь трактором не вытащишь. Когда наши сопереживатели спрашивают, как случилось это чудо, мы лишь поводим бровями и говорим:

– При помощи медицинской методики.