Текст книги "Семейная книга"

Автор книги: Эфраим Кишон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Дяди на веревочках

Все началось в тот злосчастный день, когда Дорон пришел в детский сад с известием: «Я смотрел „Пикколи“». Одна из воспитанниц учреждения, почти младенец по числу прожитых лет, но развитая не по годам, на удивление смышленая и симпатичная, побежала к отцу и сказала:

– Папа, я хочу «Пикколи».

– Ты еще мала для театра, – ответил отец со свойственной ему агрессивностью, – больше я не хочу ничего слышать на эту тему.

Теперь уже можно раскрыть, что вышеприведенная беседа состоялась между пишущим эти строки и его дочерью Рананой. Отсюда можно догадаться и о продолжении истории, то есть о том, что они пошли в кукольный театр как миленькие.

По дороге туда я вынужден был признать, что интерес Рананы к театру простирается значительно дальше, нежели я предполагал ранее. Дочь не скрывала от меня своих природных склонностей к сцене. Напротив, она заявила:

– Когда я вырасту, буду играть в театре.

– Что ты хочешь играть?

– В шарики.

Возможно, впрочем, что познания маленькой выскочки в области театрального искусства на этом заканчивались, ибо с выключением света в зрительном зале малышку объял ужас.

– Папа, – прошептала она, – почему темно?

– В театре всегда темно.

– Почему?

– Потому что так.

– Почему так?

Насыщенные беседы подобного рода в значительной степени способствовали просвещению моей дочери. Встав однажды на маршрут ответов на бесконечные «почему?», ты можешь свернуть с него, лишь радикальным образом изменив положение вещей, то есть при помощи различных продуманных предложений, как, например: «Смотри, Ранана, как папочка стоит на головке!» или «А кто хочет жвачку, пусть громко крикнет "Жвачка!"».

Да, образование – дело нелегкое! Как, к примеру, объяснить малышу, что в театре должно быть темно, ибо в визуальном аспекте… концептуально… я знаю?

– Ранана, – строго выговорил я, – или ты будешь помалкивать, или пойдем домой.

На мое счастье, занавес поднялся, на сцене появились маленькие смешные клоуны и начали красиво танцевать. Дочь смотрела огромными глазами и вскоре снова обратилась ко мне за получением информации:

– Папа, почему клоуны танцуют?

– Потому что они рады, что Ранана здесь.

– Я не хочу дядей, – заметила моя дочь и прорычала: – Тишина!

– Тихо, не мешай, ладно?

– Почему танцуют?

– Профессия у них такая. Папа пишет, Ранана разносит дом в щепки, клоуны танцуют.

На этом этапе моя дочь решила спеть песенку про маленького танцующего клоуна. Одни зрители начали проникаться впечатлением, другие же делали прозрачные намеки насчет дебилов-родителей, которые приводят в театр младенцев.

Я видел, что Ранана собирается расплакаться из-за враждебности окружения, и поэтому тут же попытался изменить ее настрой:

– Посмотри, малышка, как куколка красиво прыгает!

– Это не кукла, – внесла коррективу Ранана, – это дядя артист.

– Нет, это кукла.

– С ума сошел! Это дядя!

– Ты что, не видишь, что он деревянный?

– Из дня Праздника деревьев?

Этот Дорон в саду мне никогда не нравился. Он нахальный и тупой, надо будет поговорить с его родителями. Целую минуту стояла тишина. Я уже начал беспокоиться.

– Папа, – поинтересовалась Ранана, – зачем веревочки?

– За веревочки водят кукол.

– Не кукол, дядей!

Поняв, что мне одному не преодолеть объективных трудностей, я подозвал стоявшего в стороне распорядителя и спросил:

– Скажите, господин полицейский, это артисты или всего лишь куклы?

– Разумеется, артисты. Какие же это куклы?

И подмигнул мне. Ранана устремила на меня взгляд, полный жалости. Она всегда не переоценивала мои умственные способности. Куклы поют и танцуют! Конечно! На сцене продолжали кувыркаться клоуны ростом с Ранану.

– Папа, почему я без веревочек?

– Потому что ты – не кукла.

– Неправильно! Я – кукла!

Ну вот, она уже плачет. «Я – кукла! Я – кукла!» Я ее попытался успокоить. Маленькие зверьки на сцене спасли положение.

– Вау-вау, – перекрыла Ранана всех, – бау-бау, мяу-мяу! Папа, что это там? Видит Бог, я не знаю этого зверя. Он похож на верблюда без горба.

– Да, – сказал я, – очень красивое животное.

– Почему красивое?

– Не спрашивай каждый раз «почему»! – вышел я из себя.

Из зала я выбрался весь выжатый и похудевший. Ранана в моих объятиях проявляла недюжинные физические способности.

– Папа сказал, – обратилась она к публике, – что дяди на ниточках, чтоб они не убежали.

Равнодушная публика не желала углублять свои познания в том, каким образом некий отец пришел к такому заключению, – она реагировала презрительно, как бы говоря: «Есть же родители, пичкающие своих детей ерундой, пока полиция сидит сложа руки».

– Папа, – подвела итог Ранана, – я не хочу играть в театре.

Это – единственное достижение «Пикколи». Его гастроли в нашей стране прошли не впустую.

Переворот

До поворотного пункта моей жизни я пребывал в полной безвестности. Лишь изредка мне удавалось пробудить к себе некоторый общественный интерес, как, например, после составления нового словаря иврита, появление которого было отмечено в литературном журнале в разделе «Получено редакцией»: «Э. Киш. Сл. ивр. 24 тт.». Затем, если память мне не изменяет, я использовал летний отпуск, чтобы покорить вершину Килиманджаро, и, если бы не насморк корреспондента израильского агентства новостей ИТИМ, обо мне обязательно упомянули бы в новостях по радио. Через несколько лет мне удалось создать Десятую симфонию Бетховена, и тогда, наконец, в разделе развлечений газеты на идише появилась взвешенная критическая статья обо мне. А вот еще один важный момент моей жизни: после того как я изобрел лекарство от рака, меня принял министр культуры, и мы беседовали почти четверть часа до появления в кабинете делегации женской организации «Хадаса» из Аргентины. Что еще? Ах да, в последнее время я занялся историей и написал большой эпос о еврействе от праотца Авраама до футболиста Мики Берковича на 400 страницах, и по этому поводу со мной было интервью на армейской радиостанции. Однако широкой публике мое имя, к сожалению, оставалось неизвестным. И тогда в моей жизни произошел поворот.

* * *

Собственно говоря, это случилось без всякой предварительной подготовки в тот судьбоносный вторник. На улице Фруг ко мне подошел какой-то мальчик с микрофоном и спросил, каково мое мнение о текущих делах.

Я ответил:

– Все будет хорошо.

Я пошел себе домой и забыл об этом. Однако за ужином из салона, где на ковре у телевизора сидели дети, вдруг раздался сдавленный крик. На пороге появился мой сын Амир, дрожащий всем телом.

– Папа… – лепетал он, – телевизор… папа… телевизор…

Ребенок был просто в шоке. Нам пришлось вызвать врача, и через некоторое время мы уже слышали, как доктор кричит на лестнице.

– Я видел… – кричал доктор еще снизу, – видел… все будет хорошо… телевизор…

Тогда-то я и вспомнил, что там, на улице, действительно стоял еще один парень с камерой – когда меня спрашивали, как дела.

Начал звонить телефон.

– Спасибо, – шептала в трубку какая-то старушка из Иерусалима, – спасибо от имени всего человечества!

Первый букет мне прислал председатель кнессета:

«Я нахожусь под сильным впечатлением от вашего выступления – свободного и насыщенного оптимизмом, – писал он в записке, – вы попали прямо в точку!»

Он просил два автографа.

Затем пожаловали соседи и просто стояли вдоль стен, глядя на меня часами. Наиболее решительные подходили ко мне, дотрагивались и отскакивали обратно.

Вечером прибыл из Хайфы молодой инженер, дабы взглянуть на мой профиль.

– Точно! – воскликнул он и добавил, совершенно очарованный: – Все будет хорошо, а?

Это были дни опьяняющего успеха, осуществления всех юношеских мечтаний. Когда я появлялся в общественных местах, люди гудели за моей спиной, как пчелы в улье на выборах:

– Смотри, вон пошел тот самый, со вторника…

В магазинах продавцы постоянно пялились на меня, бледнели и падали камнем, как только опознавали во мне героя той передачи. Разные женщины, которые раньше не обращали на меня никакого внимания, теперь бросались мне на шею с глазами, полными скрытой страсти. И цветы, цветы, цветы…

По правде говоря, даже отношение ко мне жены изменилось к лучшему… В одну из безлунных ночей я лежу с открытыми глазами в постели, и тут она наклоняется надо мной и долго смотрит, как будто видит меня впервые:

– Эфраим, ты со стороны похож на певца Шломо Арци…

Да я и сам немного изменился. Моя походка стала более уверенной, а вид – солидным. По мнению матери, я даже прибавил пару сантиметров в росте.

Теперь все мои заявления начинались со слов:

– Как человек, приглашенный несколько недель тому назад выступить по телевизору, я полагаю…

После того как я потерял столько бесценных лет на досадные неудачные предприятия вроде издания словаря, создания никому не нужных симфоний и эпосов, можно понять, что я был слегка опьянен сладким вкусом внезапно нахлынувшей популярности и у меня вскружилась голова.

По самым скромным подсчетам, меня видели в тот вторник около трети населения нашей страны, за исключением Йосефа Мильштейна. Этот из ряда вон выходящий человек огорчил меня тем, что у него сгорели пробки как раз во время моего появления на экране. Я воспроизвел ему мое интервью в личном письме.

Было бы логично предположить, что улица, на которой я живу, будет переименована в мою честь, ну, скажем, «Ул. им. Интервьюированного по ТВ» или что-то в этом роде… Во всяком случае, я напечатал новые визитные карточки:

 
Эфраим Кишон
Вы видели его по ТВ
26 хешвана с. г. «Все будет хорошо»
 

Такая визитка очень нужна мне по нынешним временам, ибо я чувствую, что благодарные массы начинают потихоньку меня забывать. Это приводит меня в ужас. Не раз в последнее время случалось, что люди относились ко мне равнодушно – как к писателю, а не как к Выступавшему по телевизору. Я интересовался в Иерусалиме – может, будет повтор, дабы обновить мое достижение, но они сказали, что ничего такого не планируется.

Я теперь стараюсь почаще бывать в тех местах, где мальчики снимают для ТВ, но пока без успеха. Лишь однажды, когда я сидел на концерте, ко мне подошли, но в последнюю минуту сняли кого-то ковырявшего в носу. Я тоже начал, но было уже поздно!..

Теперь я просто в панике. Позавчера мне передали, что я получил престижную литературную премию им. Бялика. Я спросил, будут ли снимать. Сказали, что нет. Я даже и не пошел.

Одна уборщица на ТВ обещала, что пропихнет меня в новую развлекательную программу «В чем тут штука?». А до тех пор я снова погружен в безвестность и исчезаю бесследно, то есть не оставив следов.

Маленький полицейский

Те, кто не в состоянии постичь явления в их подлинной глубине, склонны полагать, что сатирик – человек мрачный и желчный, в груди которого бьется не сердце, а мина с часовым механизмом, поэтому он не способен любить и вообще весь состоит лишь из насмешек и отрицаний.

Те, кто склонны тешить себя подобными незрелыми мыслями, были бы поражены, увидев автора этих строк на ежегодном тель-авивском карнавале «Аделаида». Трудно описать то чувство, которое мы испытывали при виде милых малышей, носившихся вокруг нас во время праздника под лучами сияющего солнца с гордо поднятыми головами. Наши сердца переполнялись умилением и счастьем, когда мы видели детей, одетых в карнавальные костюмы, придуманные с немалой фантазией. Я погладил по головке юного начальника генштаба, побеседовал с жутким морским пиратом и с военным полицейским полуметрового роста.

Но больше других наше внимание привлек один маленький полицейский, одетый точь-в-точь как настоящий, в прекрасно сшитой форме. Он стоял на пересечении центральных улиц – Дизенгоф и Керен Кайемет, рядом со своими «коллегами», боровшимися с бурным дорожным движением.

– Господин, – обратился ко мне «полицейский» с умилительной серьезностью, – проходите, проходите!

– Почему, – улыбнулся я ему (лицо его было хмурым), – мы себя здесь прекрасно чувствуем, лапочка.

– Господин, – повысил он голос, – не пререкаться!

– И что вы мне сделаете, господин полицейский? Закроете в детской?

Маленький «страж порядка» покраснел от гнева:

– Предъявите документы, гражданин!

– Пожалуйста, голубчик!

Я вытянул из кармана завалявшийся билет в кино и протянул ему.

Он чуть не плакал:

– Вы издеваетесь надо мною?

Я обнял его и спросил, где он живет, чтобы отвести его домой, если это, разумеется, не заденет его честь. Мой новый друг обиделся настолько, что даже пачка жвачки, купленная мною специально для него, не смогла его утихомирить. А когда я ущипнул его за румяную щечку, он засвистел в свой свисток, тут же появилась полицейская машина, и меня отвезли в ближайший участок, обвинив в неподчинении полиции. Из-за этого я пропустил весь фестиваль.

Ну зачем принимают в органы правопорядка таких маленьких и худых?

Вечер орешков

– Эфраим, ты уверен, что это ужин?

– Думаю, что уверен.

Я уже семьдесят раз объяснял жене положение, и опять она спрашивает!

Я говорил по телефону с г-жой Померанц и с благодарностью принял ее приглашение на среду на 8.30. И вот мы снова пережевываем эту тему до бесконечности – действительно ли госпожа Померанц сказала, что это ужин. Но ведь что это не ужин, она тоже не сказала…

– Не приглашают людей ровно на восемь тридцать без ужина, – таково было мнение жены, – очевидно, это все-таки ужин…

Мне тоже так кажется. Говорят «Не приходите раньше девяти», либо «между восемью и девятью», но ни в коем случае не ровно в 8.30. А ведь госпожа Померанц вроде бы подчеркивала точное время. Да, она сказала именно так – в 8.30, и в ее голосе звучала уверенность…

– Нет, это все-таки ужин, я убеждена.

– А я – нет.

Я предложил позвонить Померанцам и уточнить, готовят ли они что-нибудь, но жена сказала, что это неудобно.

Так или иначе, в ту среду мы оба мотались по городу, перехватив лишь несколько сандвичей в обед, и к вечеру уже были довольно-таки голодны, но жена настаивала, что не стоит ничего есть дома.

– Померанцев я знаю, – сказала жена, – если уж они готовят ужин, то это будет что-то серьезное…

Перед нашими глазами предстала воображаемая чайная тележка, доверху нагруженная кебабами, шашлыками, индейками, салатами, чипсами и маринованными овощами; все это было сервировано с хорошим вкусом. Только бы не тянули время, разговоры – после еды, сколько угодно.

* * *

Начало обескураживало. Прежде всего, никого еще не было, да и сами Померанцы только одевались. Мы смущенно озирали салон и не находили даже намека на что-нибудь серьезное. Обстановка была обычной, будничной, стулья и кресла стояли вокруг низенького столика, на котором располагались тарелочки с орешками-фисташками, изюм, немного нарезанных маслин, кусочки сыра с воткнутыми в них зубочистками. Огурец. Соленые палочки. В какую-то секунду в моей голове мелькнула мысль: может, госпожа Померанц все же сказала по телефону «без пятнадцати девять», а не «восемь тридцать» или вообще не назвала конкретного времени, а только упомянула о каком-то фильме…

– Выпьете что-нибудь?

Господин Померанц вышел при полном параде, в галстуке и плеснул нам джину «Коллинз». Замечательный напиток, в нем треть коньяка, треть содовой и треть «Коллинза». Мы были не против отхлебнуть немного, особенно если учесть, что вообще-то нас приглашали на порционную индюшатину и тому подобные массивные вещи.

Мы ощутили определенное беспокойство в области желудка, когда с сердечной улыбкой поднимали бокалы.

– Ваше здоровье, – провозгласил Померанц, – а что вы думаете о Сартре?

Я набрал полные пригоршни фисташек и попытался проанализировать экзистенциальный аспект нашей ситуации, однако очень быстро выяснилось, что у меня не хватает материала. Ну действительно, что такое тарелочка фисташек для взрослого человека? Жена сидела у столика, размышляя о том же самом, – она одним махом смела черные маслины и принялась расправляться с сыром. Когда мы дошли до инфляции, на столике не осталось ничего, кроме нескольких одиноких огурцов в ограниченном ассортименте.

– Извините, – улыбнулась госпожа Померанц, – я принесу еще…

Она унесла напрочь опустошенные тарелки на кухню. Мы глядели ей вслед с определенной надеждой, может, там, за дверью, обнаружатся какие-нибудь серьезные приготовления, но результаты оказались весьма разочаровывающими. Кухня выглядела совершенно стерильной, там царили пустота и тишина.

А гости тем временем прибывали, было уже 8.15, и мой желудок издал нечто вроде урчания, во всяком случае звук, которого надо было бы стыдиться. Кто-то повернул занимательную беседу в сторону успеха министра финансов во время его последнего визита за океан.

– Говорите, что хотите, – утверждал инициатор беседы, – но он многого достиг.

Конечно, достиг! Но хотел бы я видеть его, если б он в Америке питался целый день одними фисташками. Нет, я против фисташек ничего не имею, наоборот, это очень питательно, у них много разных протеинов внутри, но они все же никак не могут заменить индейку, хлеб и рыбный салат с майонезом.

Я заглянул наверх, жена была совершенно белой и держалась за горло, очевидно, огурцы и изюм сражались внутри с Джоном Коллинзом. Я же увлекся новым розыгрышем лотереи с кусочками белого сыра и, кажется, проглотил одну зелененькую зубочистку. Просто не мог остановиться. Госпожа Померанц долго глядела на меня, затем перекинулась несколькими словами с мужем и снова ушла на кухню обновлять запасы…

– Ну, – заметил кто-то из гостей, – количество безработных в стране растет день ото дня.

– Конечно, – ответил я, – это правительство никуда не годится.

Мне было тяжело говорить – рот был набит солеными палочками. И вообще – чего это я должен рассуждать о безработице, когда здесь, посреди салона, находится голодающая семья.

Женушка тем временем расправилась с третьим заходом фисташек, и на лицах хозяев отразились первые признаки паники. Померанц выхватил у какого-то господина тарелочку с конфетами, но и они приказали долго жить вслед за всем остальным. Мы ведь практически не ели с утра и перебивались, чем хозяева пошлют.

Эти чертовы соленые палочки производили такой шум во рту, что я почти оглох от них там, внутри. Мои щеки раздулись от фисташек, и я почувствовал легкое головокружение. Во мне барахтались, по самым скромным прикидкам, два кило орешков, несколько пачек палочек и целое Мертвое море соли. Я уже давно утратил самоконтроль, я обильно икал и отрыгивал, плюс ко всему мой внутренний голос постоянно исполнял песенку «Мой дядя спустился в рощу фисташковых деревьев». Жена вся отдалась конфеткам, и в глазах ее застыла немая мольба. Госпожа Померанц принесла оливки от соседей.

Чертовы палочки уже стояли у меня поперек горла, только бы не думать о еде, не думать ни о какой еде…

– Пожалуйста, заходите, господа!..

Померанц широко распахнул двери в соседнюю комнату, и перед моими глазами открылся большой стол, покрытый белой как снег скатертью… тарелки… бокалы… о Господи!

Госпожа Померанц ввезла столик с индейками, грибным супом, чипсами, спаржей, салатами…

– Господа, прошу к столу!

Ладно, оставим это.

Если вы захотите, это не будет сказкой[21]21
  Финальная фраза из утопического романа Теодора Герцля «Старая новая родина», ставшая одним из основных лозунгов нарождающегося сионизма.


[Закрыть]

– Кто это? – спросил я. – Тот, кто украл книги у мужа Флер?

– Идиот, – сказала жена, – это племянник Уинфрид – жены Монти.

– Это который с лошади упал?

– Френсис упала, мать Джона, тихо!..

Каждую пятницу одно и то же. Мы валяемся перед Форсайтами у телевизора, вместе с Амиром, которому вообще-то давно пора спать, и я постоянно путаюсь в династии. В последней серии, например, я все время думал, что художник, рисовавший обнаженную натурщицу, – это сын актрисы Делии Пен, пока Амир не объяснил мне, что это двоюродный брат Джолиона-отца, тихо!

Почему на экране не пишут имена, как в новостях?

И вот сейчас муж Флер выступает в парламенте, а я не помню – это сын Айрин, которую Сомс изнасиловал пять недель назад, или нет?

К тому же из комнаты нашей новой дочери Рананы уже несколько минут доносится подозрительный шум, а ее плач все усиливается. Это просто ужас! Возможно, наша малышка влезла на перила загончика и как раз сейчас выписывает на них опасные петли. Все может обрушиться каждую секунду, кошмар! Я покрываюсь холодным потом при одной мысли об этом и вижу, что и жена терзается тяжкими подозрениями.

– Кто это? – снова спрашиваю я. – Это молодой человек, который влюблен в Флер?

Где-то в глубине квартиры звонит телефон. Никто не двигается с места. Тот, кто сейчас звонит, просто ненормальный, он исключает себя из народа Израиля, и нет преступления тяжелее. Три недели назад нам принесли телеграмму или что-то в этом роде, человек на улице звонил четверть часа, но ему не открыли, потому что Сомс встречался с Айрин по вопросу помолвки Джоан.

– Суббота! — крикнул я наружу. – Форсайты!

Трах! Из комнаты Рананы донесся звук падающего тела в сопровождении громкого плача. Да, она упала, в этом нет сомнений…

– Амир, – говорю я, – немедленно иди посмотри, что там стряслось!

– А что такое, – цедит он, – она ведь уже упала…

Вот! Это проклятое телевидение для него важнее, чем родная сестра! Жена чуть ли не рыдает от материнской заботы. На экране Сомс спорит с молодым адвокатом.

– Кто это? – спрашиваю я. – Это сын Элен?

– Тихо!

Шум теперь исходит из нашей спальни, слышны звуки передвигаемой тяжелой мебели и звон разбитых стекол. Нет, адвокат не может быть сыном Элен, потому что его давно задавили. То есть не его, это архитектора Босини задавила карета или что-то в этом роде…

– Так кто же это? – спрашиваю я. – Это случайно не брат Марджори?

– У нее нет брата, – хрипит жена мне, – посмотри направо!

Я дождался смены кадра и на мгновение отвел взгляд от телевизора. У кресла Амира стоял какой-то мужчина, его лицо было закрыто платком, на плече – большой тюк с разными вещами.

Майкл Монт, муж Флер, получил тем временем от кого-то по морде в туалете парламента…

– Кто это его ударил? – спросил мужчина с платком. – Это не муж Уинфрид?

– Да нет, он уже давно сбежал в Южную Африку с актрисой, – крикнул я ему, – тихо!

Бедный Сомс совсем запутался с адвокатом, который продолжал его шантажировать.

– Как он страдает, бедный, – вздохнула жена в темноте, – все его обижают.

– Да что ты его жалеешь! – произнес кто-то из угла. – Вспомни, как он обошелся с Айрин в день свадьбы. А это кто?

– Тихо!

Я заметил, что уже двое мужчин стоят передо мной с мешками.

– Сядьте! – крикнул я. – Не видно!

Они уселись на ковер.

– Что там происходит? – спросила жена. – Кто это?

– Это брат Энн, – ответил один из мужчин, – и вторая жена Джона, тссс!

Они все время препирались и мешали. Жена подавала мне нервные знаки, призывая предпринять что-нибудь, но я не мог сдвинуться с места, пока на экране не появилась служанка двоюродной сестры Сомса, не слишком привлекательная старушка. Я воспользовался перерывом и быстренько побежал на кухню, чтобы позвонить в полицию. Как минимум три минуты никто не подходил. Потом рассерженный голос ответил:

– Сержант занят, позвоните в десять пятьдесят.

– Погодите! – закричал я. – Два грабителя сидят у меня в доме.

– Пойманы на Форсайтах?

– Да, приезжайте срочно!

– Еще чуть-чуть, – ответил дежурный полицейский. – Кто это?

Я назвал себя.

– Да я не вас имел в виду! До свидания!

Я побежал к телевизору.

– Что я пропустил? Это Джолли, брат Холли?

– Идиот, – прохрипел высокий грабитель, – он умер от тифа в первой серии.

– Так это двоюродный брат обнаженной манекенщицы?

– Это Вик, Вик! – закричала дочь Ранана с другого кресла. На улице послышалась полицейская сирена. Один из грабителей привстал, но как раз в эту минуту Маргарет зашла в больницу и столкнулась там лицом к лицу с Флер у постели этого, как его?.. Напряжение стало невыносимым. Снаружи кто-то сильно колотил в дверь.

– Кто там? – спросил я. – Это тот, кто уехал в Австралию?

– Это приемный отец Айрин, тихо, ради Бога!

Нашу дверь высадили, и она упала внутрь со страшным грохотом. Я увидел полицейских, входивших в комнату за нашими спинами. Они встали у стены.

– Кто это? – спросил один из них. – Это муж Холли, жены Вэла?

– Господа! Тихо!

Флер, в конце концов, не пожелала мириться с Марджори и вернулась ухаживать за братом Энн, продолжение на будущей неделе. Это была исключительная серия!

– Флер не права, – заметил полицейский, – Маргарет сделала красивый жест, и Флер должна была принять его у смертного одра Деви во имя ее брата.

– Прежде всего, Марджори просто шантажистка, – ответил один из грабителей, стоявший в дверном проеме, – во-вторых, это не ее брат, это Бикет, муж Вик, который нанял сыщиков.

– С чего вдруг, – кричал я им вслед, – он же две недели назад уехал на Дальний Восток!

– Это Уилфрид, поэт, если тебе интересно, – заметила жена, – когда ты наконец запомнишь их всех!

Как будто это главное в жизни! Она сама выставила себя на посмешище, когда на протяжении двух серий утверждала, будто Джолион-сын продавал на улице шарики, а теперь вышла на борьбу с невеждами. Не ей учить меня, кто такие Форсайты!