Текст книги "Семейная книга"

Автор книги: Эфраим Кишон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Поколение громкоговорителей

«Качество жизни начинается с семьи». Я не знаю, сочинили ли уже это жизненно важное высказывание для какой-нибудь партии; если нет, то я это сделал сейчас, по доброй воле. Мы имеем в виду тот высококачественный шум, который безраздельно и безгранично господствует в нашей семье с тех пор, как мы с женой бездумно и безответственно инициировали появление у нас нескольких потомков.

Иногда я погружаюсь в воспоминания о том, как мой отец, вернувшись с работы, тут же выключал радио, дабы унять разбушевавшиеся толпы. В наши дни имеет место обратное явление. Каждый раз, когда глава семьи, то есть мой палестинский сын Амир, возвращается из школы, он по пути в свою комнату включает одним мановением руки все приборы, которые способны производить какие-либо звуки, – транзисторы, патефоны, телевизоры, миксеры.

Новое поколение выбирает шум. С каждым годом – все больше, черт его знает почему. Особенно если у этого черта есть несколько чертенят в доме. Говорят, что это общечеловеческое явление, что родители всего мира в последнее время ходят с затычками в ушах, что это месть юного поколения за отсутствие коммуникации с источниками нефти или что-то в этом роде.

Во всяком случае, когда пишущий эти строки возвращается домой, усталый и вымотанный процессом созидания страны, и находит все свои письменные принадлежности упавшими со стола и разбросанными по полу, он уже точно знает, что его сын Амир проигрывает в соседней комнате новую пластинку «Вертящихся камней» на мощности реактивного самолета «Конкорд», посадка которого запрещена в Нью-Йорке. Такова природа вещей – всякая ручка в нашем доме вывернута до ее трагического конца. Когда моя дочь Ранана, нежная, как анютины глазки в цвету, слушает свои группы по тридцать часов в сутки, то мебель в нашем доме начинает путешествовать и картины маслом падают со стен. Однажды, если я не ошибаюсь, с началом воспроизведения в нашем доме всепобеждающего рока, двери нашего закругленного холодильника под влиянием Элвиса раскрылись, и холодильник начал размораживаться. Мой сосед, д-р Фридлендер, рассказал, что большой одежный шкаф в их квартире рассыпался от оглушающего Траволты, а его близнецы как ни в чем не бывало продолжали валяться у патефона в полном спокойствии посреди развалин со счастливым выражением Харе Кришны.

– Я потерял самоконтроль, – продолжал сосед. – Ну что за удовольствие, прокричал я двум моим соплякам, чтоб эта чертова музыка так орала?

– Мы тебя не слышим… музыка…

Разница поколений. Мне самому трудно получить какую-либо информацию о причинах стремления поколения громкоговорителей к шуму. Однажды я восстал против певца по имени Фэтс Домино или что-то в этом роде и ворвался в комнату детей во гневе.

– Хватит, – заорал я, – прекратить немедленно!

Рыжеволосый голубоглазый Амир чуть увеличил звук. Я взял лист бумаги и дрожащей рукой вывел: «Что это за шум?!» Сын взял у меня из рук карандаш и написал четким почерком: «Какой шум?»

Мне кажется, что в головах нынешних молодых людей что-то изменилось. Возможно, у них утолщилась вдвое барабанная перепонка, либо же мы являемся свидетелями эволюции, протекающей в обратную сторону, когда человеческие органы слуха превращаются в рыбьи жабры. Это не обязательно связано с характером современной музыки, ведь наши потомки готовы слушать рок-н-ролл целыми часами, даже если игла на пластинке заедает до бесконечности. Ибо для них важна не сама музыка, а громкость и длительность воспроизведения. Они уже научились опытной рукой смешивать звуки: то есть транзистор, телевизор и Элвис, вместе взятые, в сопровождении активного там-там-там-там по столу, шкафам и перевернутым кастрюлям. Они просто больные, эти дети, – поколение громкоговорителей. И в Библии есть упоминание об этом: «И отступили перед грохотом во дни Узии, царя Иудеи». А ведь тогда еще не знали стерео!

Наша нежная кошечка Кици-Кици просто сбежала из дому несколько дней назад, после того как мой старший сын Рафи открыл для себя «Пинк Флойд». Говорят, что улицы города переполнены оглохшими кошками. Когда Ранана произносит «Абба», это вовсе не означает, что она зовет меня[39]39
  «Аба» – отец (ивр.).


[Закрыть], она имеет в виду какой-то шведский квартет. Дети уже давно относятся ко мне с удивлением, смешанным с жалостью.

– Если я не послушаю музыку как следует, – объяснил мне Амир в сопровождении контрабаса, – я не в состоянии готовиться к экзаменам. Мне нужно сосредоточиться…

Я в его глазах – отец безнадежно устаревший, уставший, размазня, старая развалина, тютя-матютя, старпер, отсталый старый зануда. Впрочем, я не один работаю по этой специальности – все родители, которых я знаю, теряют слух. Если так будет продолжаться, мы все пойдем по стопам царя Узии…

А недавно я прочитал, что в Америке появилась новая молодежная мода – подрастающее поколение ходит по улицам с транзисторами размером с раздутый чемодан, транслирующий музыку с мощностью восемьдесят киловатт. Видно, к экзаменам готовятся…

– Они нарочно создают шум, – объяснил мне как-то один врач, конкретно дантист, – потому что знают, как мы, родители, от этого страдаем. Я всегда прошу моего Авигдора включать в доме музыку на полную громкость…

– И что же делает ребенок?

– Врубает на полную.

Когда настал момент истины, зубной, сжав зубы, признался, что нашел эффективное средство от неотвратимого процесса утраты слуха, ну, как лечение корня зуба. У него дома есть старая испорченная лампа, которая, если ее включить, тут же приводит к короткому замыканию. Разумеется, от транзисторов на проклятых батарейках это не помогает, но все же можно насладиться несколькими мгновениями тишины в темноте.

Я пока сдался, ибо натура победителя передалась мне от матери. После того как близнецы Фридлендера устроили в ту черную субботу оргию усилителей в саду напротив нашего дома и танцевали под рок-н-ролл до утра, я дошел до такого душевного состояния, что уже начал привыкать к музыке.

Я понимаю, что нет никакого смысла сопротивляться физически или же апеллировать к родителям. Однажды в полночь я вызвал полицию по случаю поп-приступа у прогрессивно шумящей молодежи с соседней улицы. Полицейская машина привезла здоровых полицейских, а увезла глухих. На следующий день я отправился в музыкальный магазин в Яффо и купил себе большую трубу для праздников.

– Дайте мне самую громкую, – попросил я, – чтоб годилась для оповещения…

Я потащил тяжелый духовой инструмент домой и приготовился к акции духового возмездия в ближайшую субботу. И вот, когда колонки внизу снова начали реветь роком, минута мести настала! Я подошел к окну, разнес его на куски, вдохнул два куба воздуха и начал концерт африканских слонов во всю силу моих легких. В промежутке между двумя сеансами дутья я с удовлетворением отметил, что это дается мне легко, и вообще – любой средний родитель может преуспеть в этом искусстве без всяких нот, если он достаточно рассержен и способен округлять губы, не испуская слюны.

– Ту-ру-ру!

Извращенные звуки моей трубы сливались с безумствующими колонками внизу. Прогрессивная молодежь в садике вначале смотрела на меня с замешательством, а потом уселась на травке полукругом и стала мне бурно аплодировать после каждого удачного соло. В конце я достиг весьма высокой частоты и повторял этот номер на бис.

На следующий день Амир похлопал меня по плечу – впервые за свои четырнадцать лет:

– Ребята говорят, что мой папа – просто класс!

– Ха-ха, – поставил я сына на место, – твой старик не такой уж старый, а?

И вообще – кому мешает немного шума? Что это, такая уж проблема? Об этом надо книги писать?

Борьба за мир

Вначале на мою дочь Ранану внезапно напал приступ вежливости, и она стала таскать стулья в гостиную, возвращаться и снова таскать, готовясь к семейной трапезе. Затем мой средний сын Амир поинтересовался, не надо ли вымыть автомобиль, а под конец к ним присоединилась и женушка, высказавшая мнение, что мои последние публикации просто замечательны.

– Извините, – ответил я им, – попугая мы не покупаем.

Перед моим внутренним взором давно стали мигать красные предупредительные огни. Точнее, они появились в тот самый день, когда члены моей семьи начали расписывать передо мной всеми цветами радуги замечательные способности большого попугая, только что приобретенного семейством Зелигов на международном рынке. По их рассказам выходило, что умная птица владеет иностранными языками на академическом уровне, заливается веселым смехом, как граф Дракула, да еще к тому же время от времени воспроизводит звонок будильника…

– Все так и есть, – подтвердил лично Зелиг внутреннюю информацию. Черные круги у него под глазами свидетельствовали о хроническом недосыпании. – Хотите его купить?

Я не хотел. Я подумал, что у меня и так уже есть один. То есть я совсем забыл упомянуть, что судьба недавно занесла меня и членов моей разветвленной семьи в зоомагазин старика Мазлеговича, откуда мы вышли с многообещающим ярко-зеленым талантом семейства грей африканс или что-то в этом роде.

– Мне не мешает, если он будет болтать хоть целый день, – предупредил я Мазлеговича, – но звонков в доме мне не нужно.

Продавец дал личную гарантию, что наше приобретение умеет вести себя по-человечески и будет лишь разговаривать.

– Эти, самые умные из них, как раз ненавидят шум, – объяснил продавец. – Мне рассказывал один сержант полиции, у которого был роман с моей тещей, как кто-то позвонил ему в участок и пожаловался, что в комнату зашла большая кошка.

– И ради этого надо звонить в полицию? – не понял сержант.

– Но это попугай говорит…

Продавец залился веселым смехом, затем вдруг посерьезнел и поведал мне основные правила плодотворного сотрудничества:

– У попугая подрезаны крылья, приятный голос, он очень дружелюбный, обожает, когда его чешут, любит клещей, его доверие можно приобрести путем селективного кормления. Если его не сердить, он может качаться на жердочке до ста лет. Вначале надо научить его сидеть на пальце, затем начинать уроки речи и за каждое «доброе утро» давать приз в виде целой фисташки. Источник проблем – клюв. То есть он щиплется, паразит.

– А может, паразитка?

Как выяснилось, уточнить это невозможно. У них нет этой штуки. То есть викторианская птица всеми своими органами. В неволе он не размножается, если размножается вообще. Более того, если поместить к нему в клетку подружку, он замолкает, и больше из него слова не выдавишь. Даже за банан. То есть птица от рождения холостая, пуританская, все ее желания уходят в разговоры, как у политиков.

– Если так, – заметил Амир, – то через неделю он будет приветствовать каждого нашего гостя большим шалом алейхемом!

Ребенок уселся перед массивной клеткой, протянул палец, как положено, закричал, усадил попугая и стал повторять ему первый урок:

– Скажи «Шалом!». Скажи «Шалом!». Скажи «Шалом!». Скажи «Шалом!».

Этой страницы не хватит, чтобы воспроизвести целиком весь текст. Во всяком случае, вечером юноша съел фисташки самостоятельно. Попугай в процессе марафонского урока часами смотрел на учителя остекленевшими глазами, можно сказать, с жалостью и молчал, как золотая рыбка из магазина старика Мазлеговича. Когда приходили гости, мы просто помирали со стыда. «Он сегодня не в форме», – бормотали мы, опуская глаза.

Три недели прошло под знаком ежедневных занятий Амира, пока мы не убедились, что судьба и Мазлегович подсунули нам глухонемую птичку. Мы его умоляли, профессионально чесали голову, подкупали сушеными фруктами, танцевали перед ним хула-хула – ответом нам был лишь остекленевший взгляд. Ожидаемый «шалом» был далек, как никогда.

Однажды утром, когда наконец раздался звонок от очень важного человека из-за океана и в трубке почти ничего не было слышно, за моей спиной раздалось вдруг четкое и ясное:

– Скажи! Скажи! Скажи!

То есть птица все же ухватила идею, невзирая на легкое недопонимание с ее стороны. Попугай наш все-таки обучаем, он говорящий и поддающийся дрессировке. Единственное, что ему нужно для активизации словарного запаса, – это звонок из-за океана. То есть сообразительная птичка чувствует, когда она мешает. Амир тут же на месте поклялся страшной клятвой:

– Или он скажет «Шалом», или я ему все перья из хвоста повыдергиваю!

И ребенок записал себя на магнитофон и поставил на автореверс, чтобы «шалом» крутился без перерыва.

Аппарат работал у клетки непрерывно, пока не кончились батарейки. Результат – ноль. Но однажды вечером, во время выпуска теленовостей, птица вдруг сломалась и издала хриплое:

– Макс!

Теперь попугай орал без конца:

– Макс! Макс! Макс!

Что за Макс, откуда Макс – по мнению жены, эта птица просто душевнобольная. Я тут же решил назвать ее Максом. Надо идти птице навстречу, объяснил я домашним.

Надежда на «шалом» испарилась окончательно. Но однажды Макс без всякого предупреждения начал лаять… Очевидно, наша собака Мими ожидала международного разговора. Мими тут же ответила звонким контр-лаем. С тех пор концерты у нас в доме проходили в любое время суток, кроме периодов визитов гостей, когда воцарялось удушливое молчание.

О «шаломе» по-прежнему никто не думал, и даже период танцев нас не очень-то вознаградил. Макс оказался заклятым любителем поп-музыки. Если встать у клетки, запеть популярную песенку и начать раскачиваться, он тоже раскачивается, но не поет. Он свистит. Он научился этому из телевизора, от баскетбольных судей, и теперь, между двух «скажи», он запросто может посреди ночи присудить двойной штрафной бросок. Это немного нервирует. Ну сколько раз за ночь человеку может сниться, что он – Олси Пери?

Однажды утром после бессонной ночи я пошел к старику Мазлеговичу:

– Наш попугай лает днем и свистит ночью, как насчет гарантий?

– Ребенок! – ответил Мазлегович. – Попугая вечером накрывать надо.

И тут же продал мне звукопоглощающий бельгийский чехол для клетки.

С наступлением темноты я плотно накрываю клетку, и наконец у нас наступает тишина. До 3.30 ночи. В это время жена встает с постели и снимает чехол:

– Это что – тюрьма?

С гуманитарной точки зрения она права. Однако иногда я все же жалею, что Макс не летает.

Однажды Ранана подхватила грипп, и попугай начал кашлять. Он вообще очень привязан к моей дочери, и это чуть было не привело к гибели живой души в Израиле.

Когда Ранана остается дома одна, она имеет обыкновение своим тоненьким голоском спрашивать «Кто там?», дабы не открывать дверь чужим. В ту туманную среду Макс сидел один дома. Наконец-то это закомплексованное существо осталось без публики…

В 17.00 прибыл и позвонил в дверь хозяин прачечной, принесший белье. Он тут же услышал изнутри тоненький голосок девочки:

– Кто там?

– Это из прачечной.

– Кто там? Кто там?

– Прачечная!

– Кто там?

– Прачечная!

Он барабанил в дверь кулаком свободной руки, падал наземь, звонил и орал, как ворона: «Прачечная!!!» Макс с олимпийским спокойствием повторял вариацию на заданную тему. О продолжении этой драмы у нас информации нет.

Когда в 19.00 мы вернулись домой, то нашли наш садик окруженным трусами. У дверей валялась пустая корзина, а вокруг лежало белье, разбросанное, как еврейство в изгнании. В то время, как выяснилось позже, хозяин прачечной уже был на обследовании у дипломированного врача.

Мы осторожно приоткрыли дверь и слышим громкое:

– Прачечная! Прачечная! Прачечная!

С тех пор наблюдается некоторый прогресс:

– Макс. Скажи. Гав-гав. Кто там? Прачечная.

Репертуар весьма случаен. Однако в сопровождении лая получается неплохо. Да, ведь именно поэтому мы и рассказываем теперь всем эту замечательную историю – она стоит того! Итак, в счастливые времена Кэмп-Дэвида мы, как и все, валяемся у телевизора, наблюдая за мирным процессом, долгим, как еврейское изгнание от Вашингтона до Эль-Ариша, за множеством речей и лозунгов. И вот позавчера вечером Макс таки сломался.

– Шалом, – закричал он тонким голоском, – шалом!

Мир то есть.

С надлежащими вибрациями в голосе. Наш попугай стал голубем. Он готов призывать к миру в любую минуту и без конца. Шалом! Мир! Мир сейчас!

Мы просто счастливы. Мы посылаем поздравительные телеграммы премьер-министру, президенту Садату, Джимми Картеру и старику Мазлеговичу.

Связь с домом

Местный житель на чужбине частенько теряет связь с родиной. Порой он бросает взгляд на карту Синая на экране ТВ или получает от кого-нибудь израильский еженедельник двухнедельной давности или письмо с известием, что в следующий раз напишут больше. Вот и все. Разумеется, остается еще телефон. Этот совершенный прибор соответствует всем легитимным требованиям. Он позволяет осуществлять мгновенную связь с семьей, живую, освежающую сердце и довольно-таки дорогую. Очень дорогую. Например, из Нью-Йорк-сити каждая минута разговора с домом обходится в полновесных восемь долларов. А, была не была!

Глава семьи, находящийся на чужбине, глубоко дышит, поднимает трубку в своем маленьком гостиничном номере и уверенным пальцем набирает 009723. Ту-ту-ту, отвечает замечательный прибор. Я поговорю с женой лишь о неотложных проблемах, говорю я себе, дабы не растрачивать все наши средства на один разговор. Дома все в порядке? Дети здоровы? Слава Богу! У меня все нормально, дорогая, я постараюсь вернуться пораньше, пока не плати городской налог, еще есть время, целую, все. Три минуты максимум, все в интенсивном сокращении…

Оп!

– Алло! – щебечет из-за океана тоненький знакомый голосок. – Это кто?

Это моя маленькая дочь Ранана. На сердце теплеет.

– Привет, доченька, – ору я в трубку, – как дела?

– Это кто? Алло!

– Это папа!

– Что?

– Папа, папа говорит, мама дома?

– Это кто?

– Папа!

– Мой?

– Да, это твой папа говорит. Позови маму!

– Минуту… папа, папа…

– Да!

– Как дела?

– Хорошо, где мама?

– А ты сейчас в Америке, да, правильно, что ты в Америке?

– Да, надо спешить…

– Ты хочешь с Амиром поговорить?

Я должен, иначе он обидится.

– Ну хорошо, только быстро, до свидания, доченька!

– Что?

– Я сказал – до свидания.

– Кто это?

– Дай мне Амира!

– До свидания, папа!

– До свидания, доченька, до свидания!

– Что?

– Дай мне Амира, черт побери!

– Амир, ты где? Тебя папа ищет. Амир!

Вот так прошло семь полновесных минут. Зачем детям позволяют подходить к средствам связи? Где этот рыжий дурачок? А-м-и-р!

– Алло, папа?

– Да, сынок, как дела?

– Хорошо. А у тебя?

– Хорошо. Все нормально, Амир?

– Да.

– Хорошо.

Небольшая пауза. Вроде бы обо всем поговорили, по-моему.

– Папа.

– Да.

– Ранана хочет с тобой поговорить.

Перед моими глазами возникает огромный счетчик, как в такси, и цифры бегут в нем как сумасшедшие – щелк 860 лир – 869–932 – щелк…

– Папа, папа…

– Да.

– Вчера… вчера…

– Что вчера?

– Вчера… погоди… дай мне с папой поговорить! Папа, а Амир меня все время толкает…

– Позови маму быстренько!

– Что?

– Подожди… вчера..

– Да, я слушаю. Ну, так что случилось вчера, что вчера случилось?

– Вчера Мошик не пошел в сад…

– Где мама?

– Что?

– М-а-м-а!

– Мамы нет дома. Папа… папа…

– Ну что?

– Ты хочешь поговорить с Амиром?

– Нет, не нужно, до свидания, доченька.

– Кто?

– Ц-е-л-у-ю.

– Вчера…

Вдруг связь с домом оборвалась. Может, я коснулся вилки или что-то в этом роде. Дыхание немного с присвистом, остекленевший взгляд, пульс колотится. Этот чертов аппарат весело звонит. Вежливый голос телефонистки:

– Мистер Китчен, с вас сто шестьдесят долларов семьдесят центов.

– Спасибо, мисс!

Радости зрелого возраста

В последние дни, а точнее – сегодня утром, у меня возникло подозрение, что я уже не юноша. И не то чтобы меня внезапно удивил собственный день рождения. Это, в общем-то, не такое большое событие для меня, бывали у меня уже дни рождения, так что теперь они на меня никакого впечатления не производят. Что меня беспокоит, так это чрезмерно раздутое, я сказал бы даже, нереальное количество этих дней рождения. Они не имеют никакого отношения к моему аутентичному возрасту – с чего бы это мне вдруг пятьдесят? Никогда раньше мне не было пятьдесят, я всегда был намного моложе. Это чья-то прискорбная ошибка, в управлении регистрации граждан должны об этом позаботиться. Насколько я могу судить, мне только что исполнилось тридцать, точнее, в конце ноября мне будет где-то двадцать восемь-двадцать девять или что-то в этом роде. Так чего они от меня хотят?

Убедительное доказательство моей правоты – мое физическое состояние, не соответствующее тому формальному возрасту, на котором настаивает МВД. Я хожу, сижу, встаю точно как в дни юности, мои нос и два уха до сих пор оригинального производства и находятся точно на тех же местах, где и раньше, так что ж мне морочат голову с этим количеством лет?

Изменения, произошедшие во мне с течением лет, совершенно несущественны. Скажем, я теперь не бегу за такси, а просто громче кричу в его сторону. Или, допустим, я научился ценить преимущества лифта, ну так и что? Возможно, что моя коробка с лекарствами становится все больше и разнообразней от поездки к поездке, но это связано с общим положением в регионе. Я помню, что когда-то переплывал озеро Балатон, дабы встретиться с особо интеллигентной девушкой, а вчера хотел съездить с детьми в бассейн, но просто не было сил…

Короче, я в отчаянии. В последний раз я был в таком отчаянии, когда мне исполнилось девятнадцать и я почувствовал, что старость уже близко и это конец. К тому же, окружающие все время подчеркивают шаткость моего положения. В прошлом году я ехал в автобусе и наткнулся взглядом на одну сморщенную помятую тетку, зажавшую корзину с продуктами между острых коленей. К ужасу своему, я тут же обнаружил, что это все, что осталось от самой красивой девушки, за которой мне случалось ухаживать в юности.

«Господи, – подумал я, – я ведь ее едва узнал, как она, бедная, постарела!»

И тут эта тетка встает и уступает мне место…

Или вот, например, моя шестилетняя дочь Ранана. Смотрим мы фильм «Бен-Гур», где рассказывается о римских солдатах и первых христианах.

– Мама, – спрашивает она в темноте, – а папа там был?

Да, возраст у меня впечатляющий. Даже если вычесть два года, потраченных на набор вечно занятых телефонных номеров, все равно получается внушительная цифра. Даже с учетом того, что мой возраст подает мне сигналы лишь в душе. К примеру, я уже ничего не помню. Если я немедленно не запишу на клочке бумаги пришедшую мне в голову мысль, она в мгновение ока улетучивается и навеки утрачивается для будущих поколений. Например, эту последнюю фразу я записал вчера, дабы не забыть, что я ничего не помню. Иначе я бы об этом забыл.

Особенно плохо я запоминаю лица. Образы моих старых друзей и знакомых, членов моей семьи проплывают мимо меня, и мне нипочем не вспомнить, откуда я знаю всех этих людей. Разумеется, я отвечаю на приветствия, однако люди сразу же обнаруживают провалы в моей слабеющей памяти.

– Лето тысяча девятьсот пятьдесят пятого! – намекают они, обиженные до смерти. – Бриндизи, ну? – И мое лицо вдруг озаряется.

– Ну конечно, – радостно кричу я, – как дела?

Так кто же это, черт побери, какое там Бриндизи?

Я уже и врагов своих не помню. Поэтому меня принимают за всепрощенца. Это, разумеется, уже финальная стадия.

Память на имена тоже меня подводит. В последние годы я называю всех знакомых молодых девушек одним и тем же именем, дабы произвести впечатление человека в расцвете сил, который помнит своих юных приятельниц.

Литературу и искусство я не воспринимаю вообще. Я уже целый год читаю одни и те же пять первых страниц «Одного дня Ивана Денисовича» Александра Солженицына, и когда дохожу до строки: «Голубчик, – обратился Владимир Прощенко к Павлу Петрвасильевичу Чубчику, секретничавшему через забор с Петром Николаевичем Костоболевским», то всегда останавливаюсь и не могу продолжать, так как не помню, кто есть кто. Тогда я, как правило, начинаю читать сначала.

Единственное, что врезалось в мои мозги навечно, как высеченное стальным зубилом на камне, – это фамилии венгерских футболистов 30-х годов. Вот здесь никаких ошибок быть не может; даже если меня разбудят посреди самого крепкого сна, я без всякого труда могу перечислить: Шароши, Тольди, Кохот, Че Мати и, разумеется, Торай, который поразительно сдерживал центрального нападающего Синдрела из сборной Австрии в ответном матче 11 февраля 1938-го…

Зато все остальное тонет в сплошном тумане. Правда, внешне это никак не проявляется. Никто не может дать мне больше сорока семи, максимум – сорока восьми с половиной. Главная причина этого – я хожу в теннисных туфлях.

Позавчера я сказал одной рыхлой даме, которая пыталась меня утешить в связи со всем вышесказанным:

– Госпожа, я предпочел бы быть двадцатипятилетним и выглядеть на пятьдесят два, чем наоборот…

Просто выводят из себя. Один престарелый идиот придумал опасную теорию, что каждому человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Так вот, для сведения всех пожилых людей, отказывающихся смириться со своим возрастом: каждому человеку столько лет, сколько он прожил! Если человек хочет узнать, сколько ему лет, не надо ничего чувствовать, достаточно просто заглянуть в собственный паспорт. Там написано. А когда он начинает становиться похожим на фото в своем паспорте, то, значит, пора заменить его самого!

С другой стороны, почтенный возраст делает человека спокойным и умудренным опытом. Вот взять меня, к примеру. Я больше никому не завидую, смирился с человеческими недостатками и с миром в целом. Единственное, что по-прежнему выводит меня из себя, это мужчина моего возраста, который выглядит моложе, чем я. Вот как тот сурового вида страховой агент, что младше меня всего на два месяца, но у него нет ни одного седого волоска, тогда как мою голову уже давно обогатила седина.

– Как, – спросил я его при случае, – как же тебе это удается?

– Это очень просто, – он гордо усмехнулся, – человеку старше сорока нельзя покоряться возрасту. Я до сих пор встаю в шесть утра, обливаюсь холодной водой и обтираюсь до крови железной щеткой. Бегу три километра вдоль берега, принимаю финскую сауну, ем в огромных количествах фрукты и йогурты, езжу на лошади, покупаю «Плейбой», короче – ощущаю ритм жизни всем своим телом…

Я стоял с раскрытым ртом…

– Ну и кроме того, – добавил он, – я крашу волосы.