Текст книги "Обагренная Русь"

Автор книги: Эдуард Зорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

– А что так? – насторожился человек.

– Съехались, вишь ли, два боярина, сидят в тереме, а других к себе кличут. Сами же на улицу ни на шаг. Вот и разъезжаю я по городу, аж голова кругом идет...

– Они, бояре-то, все такие. А ежели Славн у вас в гостях, так его и на волах не вытянешь из дома, – посочувствовал ему человек.

– Славн и есть! – обрадовался гридень. – Да ты-то как догадался?

– Я, брат, всех бояр знаю в Киеве наперечет, – сказал человек, порадовался своей догадливости и вечером предстал с улыбкой перед Чурыней.

– Никак, сыскал? – обомлел от счастья боярин.

– У Миролюба он.

– Ай да Миролюб! – так и подскочил Чурыня. – Самый смиренник промежду думцов.

– В тихом омуте черти водятся, – сказал человек, и Чурыня прикрикнул на него:

– Не тебе о боярах судить да рядить. Покуда не кликну, на двор ко мне ни ногой.

Не сразу задумка сложится, иной раз и сложится, да сбыться ей не суждено.

В этот день Чурыня вернулся домой раньше обычного. Сестра его Милана рассердилась:

– Что ни день, жду я тебя к ужину, да все ты в княжеских теремах. Так нынче вечеряй голодный.

– Куды как ловка ты, – осадил ее боярин. – Нешто кладовые наши пусты?

– А и не поешь, брюхо твое тоньше не станет.

– Ништо, – сказал боярин, – Голоден я, а своими речьми ты меня не накормишь. Кличь сюды слуг, пущай мечут на стол. Да вина, что приберег я для лучшего случая, тоже вели принести.

– Это почто же вина-то? – застонала Милана. – Одна только корчага у нас и осталась.

– Не одна осталась, – спокойно возразил Чурыня, – а ежели бы и одна, то и ее не жалей. Буду я пить и думу думать.

Не часто пил боярин, был он оглядчив и прижимист, но ежели втемяшится ему что в голову, то без чарочки – ни-ни. За чарочкой мысли его текли плавно и туда, куда их сам Чурыня направлял, а не в разные стороны, как у некоторых.

Скоро стол был накрыт, боярин сел, а сестрицу сесть не пригласил: лишний человек – пустые разговоры, а у Миланы язык что твое помело.

Налил боярин заветную чарочку и задумался.

Вот и потянул он за ниточку, вот и стал распутываться опасный клубок. А что в том клубке, пока никому неведомо.

Если бы Чурыня в ту пору о главном узнал, то и вовсе лишился бы покоя. Истекало его время, торопились последние денечки.

В Чернигове снаряжали свадебный поезд. Митрополит Матфей не зря ездил во Владимир, не зря вел долгие переговоры со Всеволодом, да и Юрий не был против того, чтобы взять в жены дочь Чермного.

Желая помириться с Ольговичами, Всеволод когда-то отдал за старшего Святославова сына Владимира свою племянницу Пребрану, да крепкого союза не получилось: породнившись с великим киевским князем, хлебнул он немало лиха. Теперь роднился с младшим. И даже далеко вперед глядел – надеялся, что, сев после Рюрика на киевском столе, Чермный не пойдет по стопам своего отца, хотя и он был крут и своенравен.

Умудренный умом своим, понимал владимирский князь, что, покуда расколота Русь, покуда враждуют Ольговичи и Мономашичи между собой, о единстве и думать нечего. Не извести ему Ольгова племени, глубоко вросло оно в Русскую землю, да и не одна ли у них отчина?

Чермный смирился, признал его старшинство, без его благословения о Киеве и думать не смеет. Может, с него, думал Всеволод, и настанут новые времена?

Перепутались, смешались друг с другом старые роды. И не только дедовы и прадедовы счеты сводят между собой князья. Вторгались новые причины. Вон Мстислав Удалой – тоже Мономашич, а сел в Новгороде, изгнав Мономашича же – Святослава... Даже со Всеволодом не посчитался, хотя он и старший в их племени.

Так рассуждал Всеволод, беседуя с Матфеем. Так думал и митрополит. Оторванный от Византии, теперь радел он о крепости последнего оплота православной веры. И немало преуспел в этом, пустившись, в отличие от своих предшественников, вынужденных то и дело оглядываться на Царьград, в улаживание ссор и недоразумений, связанных с мирскими делами, а не только с нуждами церкви.

А Чурыня сидел за чарой, словно век ему еще впереди отпущен, сидел и думал, как бы словить боярина Славна. Пустыми затеями тешил себя, все еще полагая, что он в прежней силе.

Когда же к утру сплел он свою хитрую сеть, то тут же ее и спрятал: не ловить Славна, а искать с ним близости настал последний срок. Еще день-другой пройдет – и поздно будет.

На зорьке прискакал к нему взволнованный боярин Сдеслав Жирославич.

– Худо, Чурыня, – сказал он с порога. – Прознали мои людишки, почто Матфей зачастил в Чернигов, почто во второй раз ездил ко Всеволоду. За нашей спиною сговариваются с Чермным. Покуда отдает он дочь свою за Юрия Всеволодича, а там сядет и в Киеве. И так смекаю я: не по той ли самой причине объявился в городе Славн?

– Так ты и про Славна все знаешь? – удивился потрясенный новым известием Чурыня.

– Не ты один в трудах и премногих заботах, – ответил Сдеслав.

– Значит, дело наше обчее, – кивнул Чурыня и задумался. Хорошо, что еще один сообщник объявился, смекнул он. А там, глядишь, и еще кто поможет. Ежели придет Чермный в Киев, то не одному только Чурыне несдобровать. Новый князь новых бояр приведет с собой из Чернигова, а из прежних только тех оставит, кто докажет ему свою преданность.

И, как назло, ничего толкового Чурыне в голову не приходило.

– Трудненько нам будет с тобой к Чермному лицом поворачиваться, как стояли мы все эти годы к нему спиной, – сказал он Сдеславу.

– Трудненько, – согласился тот.

Угнетенно помолчали.

– Да неужто Славн переметнулся к черниговскому князю? – высказал сомнение Чурыня.

– Вот и меня смутило, – сказал Сдеслав. – Но потом я так рассудил: а чего бы и не переметнуться? Служил он Рюрику верой и правдой, и сыну его служил, а в трудную годину, когда бесчинствовал у нас Роман, справно оберегал от невзгоды Киев. А Рюрик чем ему за это отплатил? Черной неблагодарностью! И сын недалеко ушел от отца.

– А я уж подумал, не Ростислава ли видит он на киевском столе?

Сдеслав промолчал. Такая мысль и ему приходила в голову. Как знать, может, и впрямь берет к себе Всеволод дочь Чермного, а о том, чтобы Киев ему отдать, даже и не помышляет? Тогда, кроме Ростислава, некому занять великий стол.

Вот и гадай теперь, вот и кумекай: голова раскалывается. Не встретившись со Славном, главного вопроса им с Чурыней все равно не разрешить, сколько ни старайся.

И надумали они подальше припрятать свою гордыню и идти на поклон к своенравному боярину.

В тот же день при полуденном солнышке постучали они в ворота Миролюба:

– Отворяй, боярин. В гости мы к тебе и Славну.

Миролюб впустил их, но от Славна стал отнекиваться: чего-де выдумали, никакой другой боярин у меня не обретается. А про Славна только и слышал, что живет он себе, поживает в своей вотчине. Вот туда к нему и направляйте свои стопы, ежели вам так приспело.

– Ты, Миролюб, ловок, а мы тебя половчее, – сказал Сдеслав и дальше в переговоры пускаться с ним не стал. – Сам смекни, когда бы прибыли мы к тебе с дурными намерениями, то были бы не одни. Мы бы дружинников с собою взяли, чтобы гостя твоего вязать, – и, оттерев хозяина плечом, вошел в терем. Следом за ним вошел и Чурыня. Растерянный Миролюб последним переступил порог.

И впрямь, слушок, дошедший до бояр, был верен: старый Славн в одной рубахе сидел за столом и ел карасей в сметане. Густые поседевшие брови свисали ему на глаза. Из-под ворота рубахи виднелась волосатая грудь.

– Здорово, Славн, – сказал Сдеслав и, сев рядышком, тоже выудил в блюде жирного карася. – Давно мы с тобой не виделись.

Чурыня сел напротив, но карасей он не любил, а потому сидел, глядел на Славна белесыми глазами и только хлопал ресницами.

Славн рыгнул, руки вытер о скатерть и только тогда ответил:

– И вам поклон, бояре. С чем пожаловали?

– Скор ты в беседе, боярин, – сказал Сдеслав, – а я ишшо карасика не съел.

– Ну так ешь, да побыстрее, – усмехнулся Славн, не то мне самое время отходить ко сну.

– Наспишься, Славн, – сказал Чурыня. – Но сдается мне, что это только к слову, а самому-то не до сна.

– С чего бы это? – повел бровью боярин.

– А с того, что и тебе не терпится узнать, как это сыскали мы тебя и по какой причине явились. Ведь не по князеву указу покинул ты свою вотчину.

– А может, и по князеву?

– Мне лучше знать, – спокойно возразил Чурыня. – И обретаешься ты в Киеве не потому, что вздумалось потолкаться на торговище.

– Да почему бы еще? Забот у меня иных нынче нет.

Тут Сдеслав управился наконец с карасишкой и тоже вступил в разговор:

– Слух такой прошел, боярин, будто объявился ты в Киеве накануне больших перемен.

– В Киеве завсегда перемены, – сказал Славн, – а я живу на покое. Не до вас мне. Вон и Миролюба спроси, почто я в городе объявился.

Миролюб открыл было рот, чтобы поддержать гостя, но Сдеслав отмахнулся от него, как от мухи, и снова впился пристальным взглядом в Славна:

– Твой хозяин тебя не выдаст. А вот ведь что мне на ум пришло. Сколь лет ты в своей вотчине, да в Киев раньше не наведывался. А только Рюрик занемог, так ты и здесь!

– Так и вы со мною раньше дружбы не водили! – засмеялся боярин. – А тут, гляди-ко, сыскали. С чего бы это?

Умел Сдеслав развязывать языки. Вот и Славну язык развязал. Дальше речь его покатилась плавно:

– Небось не мы одни, и ты смекнул, что Рюриковы дни сочтены.

– На сей раз не выбраться ему, – поддакнул Чурыня.

– Вот, – указал на него Сдеслав. – Кому, как не Чурыне, про это знать.

– Да уж кому-кому, а ему-то я верю, – сказал старый боярин и снова срыгнул. – Хороши у тебя карасики, Миролюб.

– Ты про карасиков забудь, – рассердился Сдеслав. – Ты от беседы не уходи.

– А ежели мне карасики куды как приятнее вашей беседы? – нахохлился Славн.

– Вот закончим подобру-поздорову, – терпеливо сказал Сдеслав, – так хозяин тебе еще карасиков подаст,

Миролюб, стоя у стола, угодливо закивал головой. Напугали его незваные гости, так он уж и не рад был, что приютил у себя Славна. Теперь не оберешься лиха, теперь и ему ответ держать.

Старый Славн заметил его растерянность.

– Ты, боярин, не бойся, – сказал он, —Это они со страху. Скоро кончится их время, вот и лютуют.

– Ишь, како запел! – так и взвился Чурыня.

– Вот, – кивнул в его сторону Славн. – Небось и сам зришь. Ничего они с нами не сделают.

– А вот и сделаем, коли упрямишься, – пообещал Сдеслав. – Из терема тебя не выпустим и кликнем отроков. Покудова в Киеве наша сила.

– То-то же, что покудова, – сказал Славн, – а завтра иные наступят времена.

– Тебя только разозлить, боярин, а после ты сам заговоришь, – рассмеялся Сдеслав, – Ну так сказывай, по чьему указу ты в Киев пришел. Может, и мы с вами.

– А почто вам с нами быть? Вам и с Рюриком хорошо, – смирившись с тем, что таиться без толку, отвечал Славн. – Мы с вами по разные берега, а река промежду нас. Оба берега вместе не соединить.

– Так вот ты соединил же.

– Я завсегда у одного берега был. Где Киев, там и я. А вы глядели, где посытнее. И нынче не о себе, и не о Рюрике, я пекусь, и не о Ростиславе. Все бояре, что поумнее, пойдут к Чермному на поклон. Не то испоганят нашу землю половцы и вот такие сребролюбцы, как вы с Чурыней.

Все высказал боярин, теперь задумка его была как на ладони.

– Видит бог, не хотели мы тебе зла, – сказал, вставая, Сдеслав. – Да сам ты, Славн, себя не пожалел. И коли нет среди вас и нам с Чурыней места, то благодарствуем на карасиках да и в путь.

И Чурыня привскочил, чтобы двинуться вслед за Сдеславом к двери. Но Славн остановил:

– Не поспешайте, бояре, а лучше поспрошайте хозяина, нет ли у него и еще чего, кроме карасиков.

– Такими-то яствами мы холопов своих потчуем, – оглянулся с порога Чурыня – Не застряла ли у тебя кость в горле, Сдеслав?

– Застряла, да еще какая, – в тон ему отвечал приятель. – Плохой у тебя сокалчий, Миролюб: карасики-то были не дожарены. Чего же еще от него ждать? Мы уж дома повечеряем.

дома вечерять. Вы шибко-то не рядитесь, бояре, а снова садитесь к столу, покуда мы не раздумали.

И Славн ложкой постучал по столешнице. Миролюб перекрестился и юркнул за дверь: вот – чего боялся он, то и сбывается. Уверял его старый боярин, что все обойдется без насилия, что людишек своих попрятал он по всем закуткам из осторожности. Ан, нет: неспроста таились в его тереме Славновы молодцы – теперь не иначе как повяжут передних мужей, а спрос будет с него. Никого не следовало ему пускать к себе на двор. И Сдеславу с Чурыней не нужно было открывать ворот.

Вошли в горницу Славновы люди. Чурыня попятился и повалился спиной на лавку, Сдеслав отскочил к столу.

– Так будем и дальше судить-рядить, бояре? – спросил Славн, улыбаясь, – Или тихо поладим? Эй, Миролюб, – крикнул он за дверь, – ты куды это запропастился?

3

На Горе все сбились с ног, разыскивая Чурыню. Но толком так ничего узнать и не смогли. Потрясли челядь, тиуна допросили с пристрастием. Но тиун только и смог сказать, что заезжал к боярину как-то утречком Сдеслав, а после вместе они выехали, а куда – не сказывались. Как подъезжали бояре к усадьбе Миролюба, никто не видел. Так и оборвался в безвестности след Рюрикова любимца.

А князю с каждым днем становилось все бесприютнее и тоскливей. Все чаще преследовал его призрак приближающейся смерти.

И Рюрик не выдержал – запил снова. Впервые после долгого перерыва опять засветились в ночи окна княжеского терема, опять послышались веселые голоса скоморошьих дудок и сопелей, сгрудились у коновязей боярские холеные кони.

Выставлял князь меды и киянам, но кияне почему-то не веселились, хоть и не отказывались от угощения. Рюрик объезжал посады, удивлялся:

– Будто подменили моих киян.

А возвратившись в терем, говорил за ломящимся от яств столом:

– Это обо мне они скорбят.

И пил вино из большого рога. Не закусывал, не от

дыхал, снова и снова подставлял рог виночерпию:

– Лей, не жалей! Уважь хозяина своего перед кончиной!

Или вдруг хмурился и начинал придираться к боярам. Как-то выбрал он среди всех Миролюба:

– Что это у тебя, боярин, рожа такая кислая?

– Да с чего ты взял, княже? – вздрогнул Миролюб.

– Весь вечер за тобою наблюдаю и все понять не могу: али пуще, чем меня, скрутила тебя хвороба? Ране-то ты куда как жаден был – пил за троих да еще норовил утащить в рукаве жареного гуся.

– Сроду такого не бывало, княже, – смутился боярин. – У меня и своих гусей полон двор.

– Так то свои гуси, а то княжеские. Коли тащил их со стола, значит, были они вкуснее.

Все посмеялись Рюриковой шутке, хлопали Миролюба по плечу:

– А как поглядеть, не спрятал ли он и нынче что-нибудь в свои рукава?

Дергали боярина со всех сторон, пьяно улыбались. Рюрик подозвал виночерпия и велел наполнить свой рог. Протянул Миролюбу:

– Пей.

У боярина глаза полезли на лоб:

– Разве мне с тобою, княже, потягаться? Да я с этого рога под столом проснусь.

– Вот и спи. Но покуда сидишь, от подарка моего отказываться не смей.

Не потому не пил боярин, что здоровьем был слаб, а потому что боялся: не дай бог, проговорится во хмелю, что гость у него в тереме. И с тем гостем под строгим присмотром живут-поживают потерявшиеся бояре – Чурыня со Сдеславом.

Невдомек ему было, что и другие многие из пировавших тоже со Славном виделись и были с ним в полном согласии. А ждали они только Рюриковой смерти, чтобы сразу же после этого слать гонцов к Чермному в Чернигов, звать его на киевский стол. И таких было даже больше, чем тех, что скорбели о близкой утрате. И выявлять они себя не спешили и делали вид, что все идет по-прежнему.

Миролюб принял от князя рог с поклоном, дрожащей рукой расплескал вино, перекрестился и выпил все до дна. Перевернув, потряс пустой посудиной над головой.

– Вот теперь иное дело, – сказал Рюрик, – вот теперь я вижу, что и ты любишь своего князя.

Дальше – больше, скоро бояре оглохли от скоморошьих гудков, Рюрик поднялся из-за стола, замахал руками. Гудки смолкли.

Тут все увидели, что князь необычно бледен. Глаза выкатились, на губах пузырится желтая пена.

Бояре повскакали со своих мест, одни кинулись к Рюрику, другие к двери...

Миролюб очнулся на дворе. Сквозь слипшиеся веки видел: на гульбище мечутся люди с факелами, на всходе беспомощно барахтается людской клубок. Истошный женский голос вопил:

– Христиане, куды вы? Князь наш преставился.

Кто-то подхватил боярина под мышки, поволок во тьму.

– Да что с тобою, батюшка, – постанывал у самого уха знакомый голос отрока, – чего это ты оброб?

Потом все покатилось во тьму. Очнулся Миролюб у себя в тереме на неразобранном ложе. Руки занемели, в голове клубился розовый туман.

Вдоль стен на лавках сидели Славн и некоторые другие знакомые бояре, улыбались. Миролюбу сделалось не по себе. С чего бы это такое сборище?

– Доброе утро, боярин, – сказал Славн. – Каково спалось?

– Да вы-то почто у меня расселись, как у себя дома? – проворчал боярин, садясь на ложе.

День ото дня не легче. То Славн один со своими людьми у него жил, то Чурыню со Сдеславом приютил Миролюб. А это что же – всю думу кормить-поить?!

Так и сказал он боярам:

– Похмеляться к себе я вас не звал.

– Это тебе нужно похмелиться, Миролюб, после вчерашнего княжеского подношения, – за всех ответил ему Славн, – а бояре трезвехоньки.

– Всю ночь пировали, а трезвехоньки? – ухмыльнулся Миролюб.

– Рюрик их отрезвил...

– А что же князь? – спросил Миролюб.

– Да ты и впрямь не в своем уме, – сказал сидевший ближе всех к нему боярин Федосей. – Кончился наш князь. Как выпил ты свой рог, так и кончился.

– Неужто? – не поверил Миролюб. Потешно начиналось утро в его терему. Уж не еще ли одна это Рю рикова забава? Но тут из липкого тумана стало обрывками всплывать вчерашнее, будто въявь, услышал он женский голос на всходе: «Христиане, куды вы?..»

Так вот оно что, так вот почему собрались в его тереме люди!

– Ты, боярин, князевых служек теперь не пасись, – успокоил его Славн. – Кончилось их время. А за то, что приютил ты меня, что в нашем деле ты был сподвижником, тебе сторицей воздастся.

– Как же, воздастся, – сказал Миролюб ворчливо. – Как начнут по одному тягать, так и до меня доберутся.

– Не доберутся, – уверил его Славн и обратился к боярам: – Так все ли со мною согласны, думцы? Будем Чермного звать или кто инако мыслит?

– Инако никто не мыслит, – ответил за всех Федосей. Остальные молчали.

– Что безмолвствуете, бояре? – насторожился Славн. – Или не по душе вам князь? Так говорите прямо.

– Чего ж не по душе-то, – раздались голоса. – Мы за Чермного. Да вот Всеволода Юрьича не прогневим ли? Батюшка Чермного с ним завсегда не в ладах был.

– О том не печалуйтесь, – сказал Славн. – Был у Всеволода Матфей, так они обо всем столковались. Не прогневается на нас Всеволод, он и дочь Чермного за Юрия взял. Родня!

– Родня-то родня, – сомневались бояре, – а все ж таки... Вон Ростислав-то Рюрикович тоже ему не чужой.

– Ростислав у нас покняжил, – возражали другие. – Не для Киева он. Слабовата у него жила.

– Киеву сильный князь нужен.

– Чермный нам худа не учинит. Как-никак – отцова вотчина.

К Чермному склонилось большинство бояр. За Ростислава никто не высказался.

На том и порешили: сослать послов в Чернигов к Чермному, просить его на киевский стол.

Миролюб к тому времени очухался. Хмель понемногу выветривался из головы. Степенные речи бояр успокаивали: уже ежели собрались они открыто у него в терему, уж ежели не таятся, то и ему бояться нечего. Боле того: коль скоро у него в хоромах зачин был столь важным делам, то со временем сбудется и предсказание Славна. Неужто всех вспомнит Чермный, а про него забудет? Нет, решил Миролюб, такому не бывать. И от правился тормошить челядинов, чтобы споро разводили под котлами и сковородами огонь и поглядели, что есть послаще в медушах.

Когда он вернулся, умывшись, причесавшись и надев нарядное платно, бояре говорили уже кто о чем. Увидев его преображенным, Славн приветливо помахал рукой и сказал:

– Как снаряжали мы послов, то про Миролюба забыли. Негоже хозяина лишать столь высокой чести.

Бояре закивали, соглашаясь со Славном, а Миролюб стал отнекиваться. Но никто и слушать его не хотел.

Так и ему легла дорога к Чернигову. Что и говорить, отнекивался он только для виду, а доверие, оказанное ему думцами, было приятно.

Слуги тем временем накрыли столы, и Миролюб звал всех отведать его яств.

Тут кто-то вспомнил про пленников. Другие подхватили:

– Сказывай-ко, боярин, где прячешь ты Чурыню со Сдеславом?

– Где же и прятать их, – отвечал Миролюб с лукавой улыбкой, – окромя как в подклети?

И вопросительно посмотрел на Славна.

– Веди их сюды, – сказал Славн, – поглядим, как воспримут они благую весть. Да и попотчуем бояр со своего стола.

– Что, – воскликнул, появляясь в горнице Сдеслав, – пошумели да и на мировую? Вона сколь вас собралось, но не ждите, что замолвлю я перед Рюриком за каждого словечко.

И Чурыня, чернее тучи, угрюмо сказал:

– Нынче ты, Славн, от меня в вотчину свою не сбежишь. А тебе, боярин, – он повернулся к Миролюбу, – я ишшо припомню твой подклет. Крысы тамо у тебя как собаки. Да и сам ты хуже пса!

Миролюб вздрогнул, а Славн рассмеялся:

– Вот напугал! У всех у нас коленки трясутся. Что, бояре, поклонимся Чурыне со Сдеславом, попросим у них прощения?

Бояре подыграли ему:

– Не гневайся на нас, Чурыня. И ты, Сдеслав, на нас не гневись. Чего не бывает. А теперь вы у Миролюба гости. Глядите, каких нажарил он для вас куропаток. А гуси каковы?!

рыня. – А теперь нам ко князю поспешать: поди, заждался нас Рюрик.

– Ох как заждался-то, – сказал Славн. – Да только как ни спешите, а вам его все равно не догнать.

– Чего ж не догнать-то? – начиная догадываться, пролепетал Сдеслав. И Чурыня, глядя на приятеля, прикусил язык.

– Почил в бозе Рюрик, – ответил Славн и налил им по чаре. – Выпейте, бояре, за нового князя.

– Не Ростислав ли возворачивается на отчий стол? – с плеснувшей в глазах надеждой воскликнул Чурыня.

– Великим князем зовем мы на киевский стол Чермного, – сказал Славн и поднял свой кубок. – Так выпьем за Чермного. А кому не нравится, – скосил он взгляд в сторону все еще стоящих у порога Чурыни и Сдеслава, – тех мы не держим, пущай ступают на все четыре стороны.

Хлестко сказал боярин, лучше не скажешь. Но Чурыня со Сдеславом, пораженные известием, не двинулись с места.

Давно ли в этой же самой горнице они угрожали Славну, а теперь стояли посрамленные и униженные.

И Сдеслав первым робко поднял чару.

– За Чермного, – сказал он и выпил вино до дна. И Чурыня грустно вторил ему:

– За Чермного.

4

Быстро, быстрее ветра разносятся по миру худые вести. То странник их пронесет, то поспешающий вершник. А то подхватит злой человек да и нарочно передаст их другому.

В степи же вести ловятся на лету. Чутким ухом прослушивают Русь половецкие дозоры.

И о том, что умер Рюрик и что Киев остался без князя, в степи узнали раньше, чем добрались неторопливые послы до Чернигова.

– Гей-гей! – пролетело от табуна к табуну.

– Гей-гей! – полетело от становища к становищу.

К ногам хана упал гонец:

– Рюрик умер! Киев без князя!..

– Подумай, хан, – сказали мудрые старики и беки. – Истосковались твои воины без дела. Давно не привозили они в степь хорошей добычи. Загоны наши пусты, давно нет в них русских пленников.

Озадачился хан. А ведь правы старики и беки: другого такого случая скоро не представится. Знал он – не скоро угомонятся князья, таков у них древний обычай: начнут друг у друга рвать Киев из рук, повернутся к степи незащищенной спиной. И, пока заняты они дележом, самое время не мешкать.

И на следующее утро задвигалось, всполошилось половецкое поле. Взметнулись над весенними травами потревоженные шумом ястребы, закружились над головами воинов вороны, ненасытно закаркали: неужто сбылось, неужто справят они свой печальный пир?

Сбылось. Справили вороны свой первый пир в степи неподалеку от Переяславля.

Ехал себе дозором по сочным травам небольшой русский отряд. День был ясный, яростно палило солнце. У воинов глаза слипались от дремы, старшой лениво покачивался в седле. Лишь время от времени он приоткрывал глаза и оглядывал пропадающий в мерцающем мареве спокойный горизонт.

Ничто не предвещало ненастья. Разве что вон та маленькая тучка прольет долгожданный дождь. И думал старшой о том, что хлебам этот дождь оказался бы в самую пору. А еще, подумав о хлебах, вспомнил он свой дом, жену, белоголовых ребятишек. И улыбнулся своим приятным мыслям. Скоро, скоро вернется он на оставленную ниву, поднимется на косогор – и сочные зеленя приласкают его взор. По всем приметам, добрый подымается в этом году урожай, – значит, с хлебом будет родная деревня, в каждом доме поселится достаток. До следующей весны, до новых хлебов.

Идет по травам, поекивая селезенкой, сильный конь, и из-под копыт его с фырканьем взлетают перепелки. Коню жарко, но он терпелив, приучен к дозорной службе, знает – не забудут, вовремя накормят его и вовремя напоят. Вот переметнется солнце за этот пригорок – и покажутся два деревца, а под деревцами теми – прозрачный ключ...

– Эй, старшой! – вдруг прервал его мысли молодой дружинник.

– Чего тебе? – пробудившись от дремы, вскинул голову старшой.

– Да вон вроде вспылило что-то.

Старшой протер глаза, вгляделся.

– Так енто облачко, – успокоил он молодого, – я уж его когда приметил.

Молодой воин приотстал, старшой снова смежил веки. «Эх, молодо-зелено, – подумал он, погружаясь в привычную дрему. – Всюду ему половцы мерещатся. Да отколь им в такую-то пору. Поди, и вовсе забыли дорогу на Русь. А вот, бывало...»

Но дружинник во второй раз прервал его спокойные мысли:

– Нет, не облачко енто, старшой, а вроде что-то движется.

– Тьфу ты! – выругался старшой. – Прилип, как овод. Ну где движется-то?

– А ты взгляни.

– Глядел уж...

– Точно, движется. Али ослабел ты, на глаза, старшой?

Дружинник завертелся на коне, оглядываясь на товарищей. Те тоже привстали на стременах. Похоже, что и они что-то высмотрели.

«А и впрямь ослаб я на глаза, – с грустью подумал старшой. – Раньше-то глядел зорчее ястреба. Вот когда ходили со Святославом в степь...»

Снова его не в ту сторону потянуло, а дружинник вертелся перед ним на коне, кричал уже почти озверело:

– Вона, вон они!

Тут уж дрему сняло как рукой. Старшой вгляделся и обмер: в половецких конников тучка-то обернулась. И быть дождю, да только не тому, которого жаждут нивы. И грому греметь, да не небесному.

– Поворачивайте-ко, робяты, – приказал он, – да скачем зажигать сигнальные огни.

– Может, схватимся, а? – крикнул, поблескивая белками глаз, молодой дружинник.

– Они тебе схватятся! – рассердился старшой. – Они тебя и близко не подпустят – снимут стрелой. Поворачивай, кому велено!

Развернулись, пустились вскачь. Один из курганов, где был заранее сложен сухой хворост, был уже захвачен половцами, до второго – не рукой подать. А костер зажечь, оповестить дымами об опасности – первая заповедь дозорных. Сам умри, а искорку в хворост брось...

Но и половцы были не из простаков. Русскому обычаю их сами же русские обучили. И, приметив, куда по

скакали дозорные, они ринулись им наперерез.

Не зря досыта кормили на порубежье коней, не зря поили чистой водой, не зря купали в реках, терли скребницами, не зря подковывали их лучшие ковали – словно ветер, несли они на своих спинах пригнувшихся, к лукам дружинников.

Да проспал старшой самый заветный миг: не намного, а опережали их степняки. Два отряда мчались к кургану друг другу наперерез. Чьи кони выносливее, чья возьмет?

Вот и рядом заветная куча, еще немного – и дружинники наверху. Но и половцы тут как тут: криком всполошили степь, рвут кривые мечи из ножен.

Не успеть, не зажечь костра, если хоть чуть-чуть не сдержать лавину. И старшой осадил коня, только молодому крикнул:

– Скачи, не робей, Ванятка!

Сбились в кучу, подняли пыль до небес. Рубили, оглядываясь: успел ли?

Нет, еще далеко ему до вершины, а к половцам подмога спешит. А русским неоткуда ждать подмоги.

Эх, ослабел на глаза старшой, опозорился. Но не опозорит его испытанный меч. Направо и налево разит он врагов, в крови весь, зазубрился.

То тут, то там падают дружинники. Падая, оборачиваются: поспел ли Ванятка, пустил ли к небу спасительный дым?

Последним из всех пал старшой. И, умирая, не плакал он, не стонал, а улыбался: черный змеящийся столб поднялся над курганом.

Спасибо, Ванятка. А теперь дай бог быстрые ноги твоему коню. Рано тебе спознаваться со смертью – живи!

И совсем уже вздел молодой дружинник ногу в стремя, а вторую занес, чтобы вскочить в седло, но увидел, что топчут его костер поганые.

Да разве позволит Ванятка умереть своему живому огню! Не за то пали его друзья, чтобы он удирал от половцев, как трусливая лиса...

...Отсверкало полуденное солнце, улегся томительный зной. На кургане тишина, в степи еще тише. Только возы скрипят, да ржут обеспокоенно кони.

Это половцы идут к Переяславлю, проходят мимо мертвых, порубленных тел. Но не радует их легкая победа: затушили они Ваняткин огонь, да поздно – чуть

подальше другие дымы протянулись к небу, а там еще и еще.

Надеялись половцы, что застанут Русь врасплох, но просчитались. И еще не один такой Ванятка встретится на их пути. А беки говорили им: возьмем Переяславль, вернемся в степь без собственной крови. Да вот уж пролилась, она у первой заставы, а сколько таких застав впереди!..

От селенья к селенью летела поданная Ваняткой весть. В Переяславле подхватил ее резвый гонец, понес в Чернигов.

А в Чернигове гонца встречал малиновый перезвон.

– Что это? – спросил у воротника удивленный гонец.

– Пришли бояре из Киева, зовут Чермного на великий стол.

Князь с епископом и послами только что отстоял в соборе обедню. Прямо на паперти запыленный гонец преклонил перед Чермным колени:

– Выслушай, княже.

– Ты кто? – удивился князь.

– Прислали меня в Чернигов переяславцы. Снова половцы вступили на нашу сторону – большая стряслась беда!

– Видишь, – сказал стоявший поблизости Славн, – выходит, в самое время мы тебя к себе призвали. Почуяли степняки, что остался Киев без князя.

И епископ тут же обратился к Чермному, крестя его.

– Благослови тебя бог. Нелегкое выпало тебе испытание: ступай, княже, и прогони поганых.

Скорым шагом на другой же день Чермный двинулся на выручку Переяслав-лю. А следом за ним от Десны к Дону шла великая рать...

5

Хорошо и спокойно жилось Константину в Ростове. Весною на озере Неро – голубое раздолье.

Князь сидел у окошка над раскрытой книгой, глядел в необъятную даль.

Утрами над водой растекался туман, вечерами вода вишнево зажигалась в заводях. И с первой до последней зари в волнах невесомо порхали белые паруса рыбачьих лодок.

Расставаясь с запечатленной на пергаментных листах мудростью древних, Константин уходил на зеленые берега, тащил с отроками невод, хлебал уху из простой медяницы и возвращался в терем, пропахший дымом костра и запахами свежей рыбы.