Текст книги "Обагренная Русь"

Автор книги: Эдуард Зорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Стал Егорка подбираться ко всходу: уж больно хотелось ему хоть одним глазком глянуть, как это ухитряется Прокоп отмыкать навешенный на дверь кладовой тяжеленный замок...

Эх, Егорка, Егорка, невезучий ты человек! Прокоп сколь уж дней пасется на запретных хлебах, а ты и двух шагов не сделал, ты и под всход-то не успел свернуть, только руку протянул к перильцам, как схватили тебя сзади в крепкие объятия.

– Держи! Попался хититель! – завопил истошным голосом келарь.

И как только подкрался он по скрипкому снегу, как только не услышал его малец, – должно, задумался, да что с того: не вырваться ему от келаря, хватка у монаха крепкая.

Стал Егорка, всхлипывая, просить:

– Не губи, отпусти меня, дяденька, не виноват я ни в чем.

Но не смягчить ему сердца келаря: давно примечал тот, что повадился блудливый кот на его припасы, только вот выследить не мог.

А кот оказался чадом Луки, и, поймав его, порадовался келарь: не любил он дьякона и, ежели бы не игумен Симон, ни за что не стал бы кормить будущих распевщиков в своей трапезной: смущали они чернецов суетностью своею и шумом. А келарь был человеком строгих правил.

На шум сбежались во двор заспанные монахи, таращились на Егорку, укоризненно покачивали головами. Келарь, захлебываясь от восторга, рассказывал, как словил его у всхода.

Появился игумен в наброшенной на плечи шерстяной монатье. Спросил мальца:

– Как звать тебя?

– Егорка.

– Почто лазил в кладовые?

– Не лазил я...

– А это уж другой грех. Врать не пристало отроку. Словил тебя келарь...

Нечего сказать Егорке, заплакал он, упал игумену в ноги, лбом ударил в снег. Поморщился Симон:

– Встань, отрок.

Егоркины слезы поколебали его решимость.

– А не ошибся ты, келарь? – обратился он к монаху.

– Да как же ошибиться, – обиделся келарь, – коли сам схватил его у кладовых? Давно смекнул я, что шарит кто-то в наших припасах, вот и подстерег.

Монахи возмущенно зашумели:

– Ишь ты, мал, да удал. Неча на него глядеть!..

– Завелся волчок в нашем стаде, игумен. Почто не веришь келарю?

– Ну, будя, – поморщился Симон. – Спрячьте его под запор. А заутра кликнете ко мне Луку.

Еще большие унижения принял Егорка, когда, заслышав возню, высыпали из кельи удивленные чада, его товарищи. Прокоп тоже был среди них, делал вид, будто только что проснулся, зевал и потягивался (и как только прошмыгнул он, никем не замеченный, через озаренный луною двор?!).

– Вот, – назидательно говорил им келарь, проводя мимо них опустившего голову Егорку, – глядите, чтобы другим было неповадно. Ни от каменя плода, ни от хитителя добра: люди молотить, а он замки колотить, – будя. Спросим с него строго.

Прокоп состроил мальцу гнусную рожицу. Егорка сжал кулаки.

По дороге в темную келарь не жалел затрещин.

– Благодари бога, что спустился игумен, – говорил он, – не то растерзала бы тебя братия...

В темной было сыро и холодно. Сидя у заплесневелой стены на корточках, Егорка проскулил всю ночь: и почто ему так не везет, почто любая беда – на его голову? А с Прокопа – как с гуся вода. Ничто ему не делается – лежит себе сейчас полеживает на лежанке, приятным снам улыбается.

Утром явился в монастырь Лука. С порога стал грозить и ругаться:

– Послала тебя нечистая на мою голову! А ну, встань, да сказывай: аль не поил, не кормил я тебя? Не одевал, не обувал, не учил уму-разуму?

Из-за спины его выглядывал келарь, на каждый вопрос Луки одобрительно кивал головой.

Не слыша ответа, еще больше расходился дьякон, размахнулся, влепил Егорке оплеуху.

– Кого угощала вечор Соломонида пирогом? – наскакивал Лука. – Кого квасом поила?... Брюхо у тебя бездонное, яко дырявая ряднина.

Вспомнив про всегдашнюю доброту к себе дьякона, не выдержал, в голос заплакал Егорка. Но как объяснишь Луке, что не лазил он в кладовые?

А дьякон себе на уме. Откуда было знать мальцу, что до того еще, как встретиться с ним, побывал Лука у игумена.

– Что же ты, дьякон, плохо пестуешь своих чад? – выговаривал ему ровным своим голосом Симон. – Нынче в кладовые, завтра в бретьяницы монастырские, а там и на дорогу с топором выйдут они, яко злобные тати...

– Тревога твоя не напрасна, игумен, – отвечал ему Лука. – И верно, завелась худая овца в моем стаде. Но не Егорку мню я, сей отрок послушен и богобоязнен. Напраслину возвел на него келарь, и, может быть, не по злому умыслу.

– Да как же напраслину, – удивился Симон, – коли схвачен малец не в келье своей, а у кладовых, и замок был потревожен?

– Не знаю я, как такое могло случиться. А не был ли келарь твой пьян?

Прикусил болтливый язык Лука, но поздно. Синие глаза Симона потемнели от гнева.

– Да как смеешь ты, дьякон, говорить такие слова в моей обители? Богохульство сие.

– Прости, игумен. Сказал не подумавши. А за Егорку я могу поручиться и своею головой.

– Что твоя голова, – усмехнулся Симон. – Сам давеча признался, что худая овца пасется в стаде...

– Не Егорка то, вот те крест не Егорка, – побожился Лука, крестясь на икону.

– Так что же хощешь ты? – озадачил дьякон игумена. – Нешто отпустить твоего чада с миром? Каков же будет другим урок?

– Отпусти, игумен. А истинного хитителя я тебе сыщу, – пообещал Лука.

Нахмурившись, задумался Симон. Не кривя душой, и сам он признавался себе, что не шибко верит в вину мальца. Много повидал он на своем веку воров и татей, ловил и казнил их нещадно, и в своей обители встречал нечистых на руку монахов (потому и разгневался на Луку, что обмолвился он, зная правду), предавал их жестокой епитимье и изгонял в мир. Но воспоминание о загнанном Егорке пробуждало в нем жалостливые чувства. Хорошие были глаза у мальца, и слезы его были неподдельны.

– Ладно, – смягчился игумен. – Однако же взять да и выпустить твоего чада я не могу. Почто вертелся он во дворе, мне неведомо. Но так думаю я: сие неспроста. Вот и попытай его, дьякон. Вот и потряси – авось что и вытрясешь. Коли сам не крал он из кладовых, то хитителя знает в лицо.

– Золотые слова твои, игумен, – заулыбался Лука. – Верно ты смекнул, и мне сдается, что знает Егорка, кто повадился за чужим добром, но – упрям малец. Так как повелишь, игумен?

– Пущай покуда посидит твое чадо у меня в темной. А сыщешь хитителя – тут и выпущу я его...

Таково побеседовали Лука с Симоном. Но с Егоркой дьякон был крут. Долго бился он с мальцом, но так ни слова из него и не выжал. Одно твердил Егорка: не крал я, а кто крал, не ведаю.

– Ведаешь, ведаешь. – драл его за распухшее ухо Лука. – А не скажешь – век сидеть тебе в темной.

– Да что говорить-то, дяденька, – верещал Егорка, – коли вышел я на двор по нужде, а келарь меня ни за что ни про что схватил?

– В иной стороне заход-то, в иной, – бормотал за спиною Луки монах. – Не верь ему, дьякон.

– Так почто у кладовых вертелся? – снова схватил Егорку за ухо Лука.

– Ой, больно, дяденька, ой, больно-то как! – закричал не своим голосом малец.

Устал Лука, перевел дух.

– Экой ты, малец, упрямый, – сказал он. – Думаешь, с тобою и ладов нет? Нынче топорщишься ежом, а как посидишь в темной, так и приободришься.

С тем и ушел. Загремели затворы, и остался Егорка опять один на один со склизкими стенами. Обут

Егорка на босу ногу, кожушок накинут на исподнее. Покусывает морозец ступни, забирается под одежку: прыгает Егорка, пытается согреться, но нет тепла в его теле. И холодно ему, и голодно, и от отчаяния хоть лютым зверем вой.

3

Один бог знает, как повернулась бы Егоркина жизнь, ежели бы вдруг не случилась с Прокопом промашка. Уверовав в свою удачливость, забрался он на следующий день во двор к Звездану, хотел пошарить в его погребах, но был схвачен конюшим, предстал пред дружинником и, напуганный его грозным видом, признался во всех своих грехах, помянул и про то, как угодил в темницу Егорка.

– Умел грешить, умей и ответ держать, – сказал, выслушав его, Звездан и вместе с Прокопом отправился прямехонько в монастырь к игумену.

– А, ишшо одного пымали! – злорадно воскликнул попавшийся им навстречу келарь.

– Аминь, – оборвал его Звездан. – Вели-ко, келарь, вести сюды из узилища Егорку.

– Что-то загадками ты все сказываешь, дружинник, – растерялся под его взглядом монах, – а я загадки разгадывать не мастер.

– Зато злобы в тебе – хоть отбавляй, – сказал Звездан и даже ногой притопнул, прикрикнул нетерпеливо: – Кому велено?!

Делать нечего, привел келарь мальца.

– Ты Прокопа постереги, – приказал монаху Звездан и, подталкивая перед собой совсем обробшего Егорку, вступил на всход.

– Здрав будь, Симон, – сказал дружинник, входя в келью, в которой бывал уже не раз, и склоняя голову под благословение.

– С приездом тебя, – перекрестил его Симон и с удивлением взглянул на стоящего с ним рядом Егорку.

– И его благослови, отче, – подтолкнул Звездан Егорку. – Не шарил он по кладовым, напраслиной спугнули чада. А истинного хитителя стережет твой келарь. Взгляни-ко в оконце!

Все еще озадаченный, Симон, однако, послушался дружинника, приблизился к окну и выглянул во двор:

– Так вот он кто!.. А я все в сомнениях пребывал: уж больно ясные у мальца глаза.

– У него и душа чистая и светлая, – улыбнулся Звездан, ласково гладя Егорку по голове.

– Все мы грешны, – строго проговорил Симон, но чадо перекрестил. Пожевав в задумчивости ртом, добавил: – Ты на меня, малец, не серчай. И тако скажу я тебе: дьякон, наставник твой, слов келаря на веру не принял, тож уверял меня, что не твоих рук это дело. – Помолчал, подумал еще и договорил: – Любит он тебя...

Едва молвил игумен последнее слово, едва сел на лавку, поставив между колен свой посох, как дверь раскрылась и на порог вступил взволнованный Лука. Во дворе ему уже про все рассказали.

– Так, – произнес дьякон, пытаясь угадать по глазам присутствующих, о чем только что был разговор. Все молчали.

– Так. – повторил Лука неуверенно и теперь пристально смотрел на одною только игумена.

– Бери свово чада, – сказал Симон и глазами показал на Егорку. – Чист он и пред богом и пред людьми.

– Это как же чист-то? – удивился Лука и укоризненно покачал головой.

Не успел Звездан и рта раскрыть, чтобы рассказать про все, как было, – с громкими упреками набросился Лука на Егорку:

– Поглядите на него, люди добрые, стоит пред святым отцом, яко ангелочек! Да не ты ли, душа из тебя вон, извел меня и Соломониду?! Не из-за тебя ли не сомкнул я глаз всю ночь, а Соломонида плакать устала?! И не из-за твоего ли злого умысла запекла она в пироге таракана и того хуже – плеснула мне вечор в чашу вместо меда квас?! Почто молчишь – отвечай же, как на исповеди?

– Остановись, дьякон, – прервал Звездан сбивчивую речь Луки. – Не лай попусту. Ежели был бы ты со мною, когда словил я Прокопа и тот поносил тебя последними словами, язык твой не повернулся и на малую долю из тех упреков, что наговорил ты мальцу... Ступай же, Лука, с миром, и ежели не по душе тебе Егорка, так беру я его к себе. И на том кончим наш разговор.

Оторопел дьякон, не ожидавший такого скорого и решительного отпора. Вытаращил он на дружинника глаза:

– Да на что тебе Егорка? Он и меча-то поднять не в силах – вон как хил. Тетиву ему не натянуть. И на коне опять же он не ездок...

– А уж о том не твоя, а моя забота, – с лукавинкой во взоре продолжал раззадоривать Луку Звездан. – Кашей я его накормлю – подымет Егорка меч. А мясом попотчую, так и тетиву отожмет. Что же до коня, то и это дело наживное:никто из нас не родился лихим наездником.

– Почитал я тебя за человека разумного, Звездан, – сказал, бледнея, Лука, – но вот слушаю и тако думаю: недалеко ушел ты от Егорки, умом скуден, как чадо. Будто мало у тебя своих отроков, будто сесть на коня некому, а того понять не можешь, что голоса такого, как у Егорки, во всем нашем ополье не сыскать. И хоть кашей корми твоих дружинников, хоть мясом – толку от них никакого: кукарекнут – вот и вся песня.

– Да что песня! – засмеялся Звездан. – Песня и есть песня: ни хлеба в твоих одринах, ни золота в бретьяницах от них не прибавится.

Нарочно задирал он Луку и на Симона поглядывал, как заговорщик. Игумен давно уже понял, что к чему, Звездану поддакивал, кивал и хмурился, когда горячился дьякон.

При последних словах дружинника Лука аж подпрыгнул на месте:

– Постыдись, Звездан. Что ты такое говоришь, да как только язык у тебя поворачивается!.. Песнею испокон веку славилась Русь. В почете были песенники да гусляры при Владимире Ясное солнышко, и князь Всеволод чтит нашего брата – слава ему за то и низкий поклон! Весело поется – весело и прядется. Один ты глух, как пень, да что с тебя взять!..

– То-то учишь ты песням дубьем да березовым веничком, – спокойно отвечал дружинник. – Этак-то отвадишь от себя не одного токмо Егорку – все чада разбегутся куда глаза глядят. Не мне стыдиться пристало, а тебе, Лука. Нет, не отдам я тебе Егорку! Почто неволить его, ежели наука твоя ему не в радость, а в муку?

Устремляя помутневшие от негодования глаза на игумена, дьякон сказал:

– Отчего же ты молчишь, Симон? Иль не сказано в евангелии: «В поте лица да добудешь хлеб свой на сущный»? Для праздной ли жизни приготовляю я чад своих?.. О каком злате сказывает тута Звездан? Почто соблазняет Егорку?

Симон смущенно покашлял.

– Скажи, Егорка, – обратился он к топтавшемуся у порога пареньку, – хотел бы ты возвернуться к Луке?..

– Ишшо чего! – вспылив, оборвал Симона дьякон. – Его ли это забота?.. У мальца одно на уме – собакам хвосты крутить, а Звездан своими подстрекательскими речьми и того пуще совращает его: вона сколь на дружиннике злата да серебра надёвано, один пояс стоит три гривны кун, а сапоги, а шапка соболья, а меч! Да какому же отроку не лестно напялить на себя блестящие доспехи!.. Аль сам не видел – толпами увязываются они вослед за дружинниками... Да ежели гончар сына свово не обучит глину месить, а коваль юноту варить крицу, а древодел – рубить и тесать лес; ежели все на коней воссядут да пойдут добывать себе богачество во чистом поле, не уподобимся ли мы безбожным татям и не пустим ли землю свою в разор, хоть и призваны украшать ее и расстраивать?!

Устав от длинной речи, Лука глубоко вздохнул и, не дожидаясь, что скажет игумен, решительно взял Егорку за руку:

– Пойдем, чадо, – Соломонида тебя заждалась.

Простыми словами развеял дьякон приятные сны: нет, не скакать Егорке на боевом коне, не ходить в расшитом жемчугами кожухе, не вынимать из красивых ножен блестящего меча. Вон и Звездан уж боле не противится, и Симон смотрит на них с тихой грустью.

– Благослови же, отче, – склонился пред игуменом Лука, зашипел, в бок подтолкнул Егорку, – тот, насупясь, глядел волчонком.

– Во имя отца и сына... – раздался над чадом ровный и тихий голос Симона.

Тут не выдержал, в рев пустился Егорка:

– Не хощу к Луке!..

– Погодь, погодь, – протяжно проговорил Лука, крепко сжимая его руку. – Это как же так – на хощу? А кормил-поил тебя кто, а одевал-обувал? А распевкам кто учил?

– Меня и слепец распевкам учил, – всхлипывая, отвечал Егорка, – а ты вот взял же да привел к себе и дозволения не испрашивал?

Он с надеждой, сквозь слезы, глядел на Звездана. Дружиннику не по себе стало под его вопрошающим взглядом: вроде смазал он мальцу губы медом, а и лизнуть не дал.

– Не огорчайся, – сказал он ласково, присаживаясь перед ним на корточки и запуская пятерню в его светлые волосы. – Ведь и прав Лука: мал ты еще, куды тебя в дружину? А там как бог даст. Еще свидимся мы с тобою, Егорка, еще прокатимся на моем коне – тебя я не забуду... Как, дьякон, коли выдастся свободный день, отпустишь ли ко мне Егорку?

– Чего же не отпустить, пущай гостюет, ежели тебе не в тягость, – обрадованный спокойным тоном дружинника, сразу же согласился Лука.

– Не плачь, ступай с миром, Егорка, – сказал игумен, – никто нынче не посмеет тебя обижать. А ежели что, то и ко мне приходи. Пустишь ли ко мне чадо свое, Лука?

– Как же к тебе не пустить, игумен! – совсем успокоился дьякон. – Ты наш отец и благодетель.

– Слышал, Егорка? – сказал Симон. – Утри слезы-то... Вот так. Бог отметил тебя чудным голосом – радуйся: не каждому такое дано. И Лука ради тебя же старается. Сие – и хлеб твой, и отрада. А людям радость. Дай-ко облобызаю я тебя в лоб...

Перекрестил Симон Егорку, а Луке наказывал:

– Учи его, дьякон, со тщанием, ибо тако мыслю я: достойно украсит он нашу Богородичную церковь.

– Твоя правда, игумен, – смиренно отвечал Лука и кланялся Симону.

И еще сказал Симон:

– Ты мне знак подай, Лука, как срок наступит: не худо бы показать Егорку нашему князю.

– Облагодетельствуешь, игумен! – обрадовался дьякон, и глаза его засияли. – Да неужто чести такой удостоится мое чадо?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

С утра пораньше на Звезданов двор явились гости: Негубка с Митяем, да Крив, да Мистиша.

– Принес бог гостя, дал хозяину пир! – обрадо вался Звездан и, пока накрывали в горнице стол, стал расспрашивать знакомцев, что да как. – Думал уж я, не выпустили вас из Новгорода али в пути беда стряслась?

– В Ростове мы подзадержались, – объяснил Негубка. – В Ростове хорошо царьградский товар шел. А ко Владимиру прибыли только-только, еще бы чуть замешкались – и вмерзли бы в лед. Ну да, слава богу, все обошлось.

– Лед-то когда еще установился, – попрекнул купца Звездан. – Зима в самой силе, а вы только объявились...

– Не серчай на нас, Звездан, – ответил Негубка. – Куплей да продажей торг стоит. И у нас хватает забот. Да вот еще Мистише искали его фаря.

– Сыскали ли?

– Сыскать-то сыскали, но уперся Несмеян.

– Не отдает?

– И не слушает! Я уж ему и мзду предлагал.

– За чужого фаря-то?

– А что делать? Мистише без коня в Триполь возвращаться не можно. Без коня-то беглый он, а с конем – посланный боярина своего Стонега.

Со вниманием выслушав купца, Звездан задумался.

– А что, Негубка, – сказал он, – не поговорить ли мне с Несмеяном?

– Вот бы уважил! – живо кивнул купец. У Мистиши щеки порозовели.

– Тебя Несмеян послушает, – сказал он.

Звездан улыбнулся.

– Погоди радоваться-то, – охладил он паробка. – Торопом вороху не вывеешь. Не знаком я с Несмеяном, а по вашим словам выходит, что человек он несговорчивый.

– Несговорчивый-то, несговорчивый, а Стонега вона как заговорил, – сказал Негубка.

– Так то он Стонега, а то я его самого. Чем бы прельстить Несмеяна?

– А ты не мудри, Звездан, – подал голос молчавший до поры Митяй. – Где просто, там ангелов со сто. Кликни его сюды на пир. Пущай посланный твой скажет Несмеяну: прознав-де про твои заслуги, хощет хозяин мой с тобою знакомство свесть.

– И то, – обрадовался Звездан. – Так, сказываешь, меды пить он горазд? – повернулся дружинник к Мистише.

– Ой, как горазд-то!

– Будь по-твоему, Негубка, – сказал Звездан, – и откладывать задуманного нам ни к чему. Живо кликну я Несмеяна, а медов у меня вдосталь – пущай порадуется.

– Пущай, – кивнул Негубка с лукавой ухмылкой. Уж он-то сразу смекнул про Звезданову хитрость.

Поняли и другие. И покуда ждали Несмеяна, обсуждали, кто и как станет себя вести.

– Всех ли знает из вас Несмеян? – спросил дружинник гостей.

– Меня и Мистишу, – отвечал Негубка.

– Тогда не обессудьте, гости дорогие, – сказал Звездан, – а с вами встретимся мы в другой раз. Нынче же пировать станем вчетвером. Я сяду рядом с Несмеяном, а ты, Митяй, с другого боку. Тебе же, Крив, следить, чтобы чаша у нашего знакомца не была пуста.

Крив впервой был на дому у такого важного дружинника: шутка-ли – к самому князю Всеволоду вхож, сидит у него с другими, как равный, на боярской думе. Поручение Звездана он воспринял со всею серьезностью.

Прощаясь с Мистишей на крыльце, Крив шепнул своему дружку на ухо:

– Ну и попотчую я Несмеяна!..

– Уж попотчуй, Крив, попотчуй.

– Ей-ей, не подымется он из-за стола!

– Одного боюсь я: приедет он в гости не на моем фаре, – засомневался паробок.

– С почетом зван, да не на фаре! – воскликнул горбун. – Плохо знаешь ты своего знакомца. Где похвастаться, где себя показать – там и он. Весь Киев наслышан про его коня, во Владимире тож одолели его с расспросами: не продашь ли, мол, фаря? От бояр приходили, от княжеских думцов... А тут в гости зван. Ни кольчугою Несмеяну не блеснуть, ни дорогим платьем – одним только конем.

Тем временам стол в горнице у Звездана был накрыт по-праздничному: пироги, кулебяки, жареные гуси и рыба, огурчики соленые, и грибки, и разные диковинные плоды, от одного вида которых у Крива потекли слюнки и заурчало в желудке. А когда появилась хозяйка в расшитой жемчугами красной рубахе, показалось горбуну, что попал он в чудесную сказку, что во сне это, а не наяву. Даже за ухо подергал себя, чтобы убедиться: и впрямь на пиру он, и впрямь ломится стол

от чудесных яств, а Звездан ласково улыбается хозяйке, ведет ее, придерживая под руку, на почетное место, усаживает на пушистые полавочники.

Все готово, а гостя нет. Сунулся Митяй к оконцу:

– Едут!

Звездан тоже выглянул: впереди посланный отрок на пегой кобылке, за ним – Несмеян на фаре! Вот уж воистину неспроста пустил Стонег своего паробка в погоню, неспроста лишился сна и покоя. Таких коней не видывал еще и Звездан.

Вышел он на крыльцо приветствовать долгожданного гостя, в горницу его вводил, сияя улыбкой; жена Звезданова Олисава принимала у Несмеяна шапку, челядины, толкаясь и мешая друг другу, помогали гостю снимать полушубок.

– Сюды садись, сюды, Несмеян, – указывал Звездан, проводя дружинника по горнице. – Наслышан я о тебе, вот и решил поглядеть, таков ли ты с виду, как люди сказывают.

Сел Несмеян ко столу, приосанился, одной рукой провел по усам, другой на стороны расправил бороду. На Олисаву кинул блудливый взгляд, но тут же спохватился, крякнул и обратился к хозяину:

– Сие великая честь, Звездан. Уж как ни раскину я своим худым умишком, а все в толк взять не могу, почто удостоился. Не спутал ли ты меня с кем другим?

– С кем же другим тебя спутаю, – в тон ему степенно отвечал Звездан, – коли и на княжом дворе слушок прошел, что знатно водишь ты купцов и в обиду их не даешь. А князь наш, что и тебе, должно быть, ведомо, всею душой радеет о торговле. Да вот беда – еще не безопасны дороги, еще не перевелись тати и иные лихие люди. Урон же от них велик... Да что я разговорами гостя потчую! – спохватился он. – Выпьем меду за твое здоровье, Несмеян, а для беседы у нас весь день впереди.

Понравилось Несмеяну хлебосольство хозяина и обнадеживающее начало: знал он по опыту своему, что медуши в таких теремах всегда полны. Но вот хозяек таких, красавиц писаных, еще не встречал он нигде. Может, берегли от него своих жен купцы да ремесленники, а может, были они страшнее жаб? Да что там сказывать, у Звездана все было ему по душе: и почтительность, с какой обратился к нему посланный, и суета челядинов, старавшихся с порога угодить гостю, и сам терем, резной, будто пряник, и праздничный стол. Вот только горбун разве, что сел напротив, смущал и беспокоил дружинника: был у него недобрый пристальный взгляд, и длинные руки его с широченными ладонями казались кузнечными клещами, словно не ложку брал он, а выхватывал из огня горячую поковку.

Ну да ладно, хозяину виднее, кого с собою рядом сажать за стол.

Поднял Несмеян чашу, привстал, поклонился Звездану и Олисаве:

– На добром слове благодарствую!

И сразу вылил ее до дна. Накануне-то с вечера был он зело хмелен, всю ночь маялся от изжоги, выцедил в молодечной полкадушки воды. Вовремя звал его Звездан: еще бы немного – и сам отправился бы он в ремесленную слободу искать своих давешних дружков, с которыми веселился накануне. Так уж повелось исстари: у кого гулял, тот и исцеляет...

Сладок был мед у Звездана, крепок, но первая чаша не облегчила Несмеяна. Покуда есть не хотелось, и он глядел, как закусывали хозяева. Еще бы медку!.. Вот когда оценил он длинные руки сидевшего напротив горбуна – проплыли они над столом, глядь, а чаша снова полна.

Уголками губ улыбнулся Криву Несмеян, а тот подморгнул ему плутоватым глазом.

Не дожидаясь других, вторую чашу выпил гость. Потом Митяй, обходя стол, по очереди разливал всем. Несмеяну из глиняного сосуда с узким горлышком плеснул душистого фряжского вина.

«Зело гостеприимны володимерцы, – чувствуя в груди приятное тепло, расслабленно думал Несмеян. – Нигде еще не потчевали меня с такою щедростью».

И стал размышлять он над собою и своею долей. И чем больше размышлял, тем значительнее сам себе казался. «Иные небрегут мною, а зря – куды им без меня податься?! – рассуждал Несмеян. – На таких, как я, все пути-дороги держатся. Это им не пиры пировать, не красоваться перед девками за крепостными воротами».

Словоохотливый от природы, любил он сказывать случайным знакомцам разные байки про свою опасную жизнь. Не обошелся без них и на сей раз.

Почтительно и со вниманием выслушивали его хозяева.

– А что, – вдруг произнес Звездан, – поди, и фаря своего добыл ты в неравной сече?

Польщенный, заулыбался Несмеян:

– Видал, каков конь?

– Не конь, а лебедь, – кивнул дружинник, а длинная рука горбуна услужливо долила гостю в чашу не то меду, не то вина (хмелен уже был Несмеян и за Кривом не следил).

– Верно, лебедь, – кивнул гость и поискал взглядом хозяйку, но Олисавы за столом уже не было. Жаль, не успел при ней похвастаться он своим конем.

Перехватив взгляд его, Звездан улыбнулся:

– Так как же попал к тебе конь, Несмеян? Не простых он кровей, на торгу такого не купишь...

– Ха, на торгу, – пьяно засмеялся гость, – да где же ты видывал, чтобы вывели на торг такого зверя?

– Вот и я мыслю, на торг такого не выведут. Подарок, что ль?

– Почто подарок? – вдруг насторожился Несмеян. – Не, князья мне подарков не жалуют.

– Откуда же фарь?

– У половцев на волоке отбил, – хоть и пьян был, а складно сказывал Несмеян. – Ночью напали на нас степняки, едва отбились. Почитай, всех положили, а ентот, на фаре-то, едва было не ушел...

– На таком коне да не уйти! – подзадорил его Звездан.

– Пымал я его!

– Неужто?!

– Вот те крест, пымал, – побожился Несмеян и наложил на себя крестное знамение. Однако же рука его, крестившая лоб, дрогнула. Гость опустил глаза и жадно приложился к чаше.

– Как же догнал ты степняка, Несмеян? – словно не замечая смущения дружинника, продолжал допытываться Звездан.

«И чего это он так прилип?» – впервые с неприязнью подумал Несмеян о хозяине.

– Споткнулся фарь на пригорке, – соврал он заплетающимся языком.

– Ну?

– Тут и метнул я стрелу.

– В фаря?

– Почто в фаря? В степняка, вестимо.

– А дале-то?

– Упал степняк. Конь-то над ним и встань...

– Да, – сказал Звездан, – шибко везучий ты человек, Несмеян. Ну-ка, Крив, – обратился он к горбуну, – плесни-ко нам еще в чаши. Что-то пересохло во рту.

– И верно, – подхватил Несмеян, радуясь, что трудный разговор позади. – За вино бьют, а на землю не льют.

Икнул он, поглядел в чашу с сомнением, но выпил до дна. Хозяева, как и до того, свое питье только пригубили.

Убедившись, что Несмеян дозрел, со значением покашлял Звездан в кулак и приступил к главному.

– Славно попировал ты у меня, Несмеян, – сказал он, – терпеливо слушали мы тебя, но всякой сказке бывает конец. Про что иное, может, и правду ты говорил, а про фаря плел нам гнусные небылицы.

– Как же небылицы-то? – пьяно мотнулся Несмеян. – Ты, хозяин, говори, да не заговаривайся. Меды я пил у тебя – на том и спасибо, а поносить меня почто?

– Вот, гляди, – сунул ему под нос княжескую печать Звездан. – Вышло такое дело, что зван я был ко князю нашему Всеволоду. И говорил мне князь: негоже, Звездан, что укрываются в нашем городе тати. Пришла-де мне от Ростислава из Киева такая весточка, что похитил дружинник у боярина Стонега в Триполе лучшего его коня, даренного Романом, и след-де ведет ко Владимиру... Как увидел я твоего фаря, Несмеян, так и обомлел: точь-в-точь по приметам сходен он со Стонеговым конем.

Тяжело дышал Несмеян, в рот глядел Звездану.

– Ну так как же, – прихлопнул ладонью по столу Звездан, – сам вернешь коня али вести тебя на княж двор.

– Вона куды весть долетела, – хрипло пробормотал Несмеян. – Вона как все обернулось.

– Радуйся, что не на улице схватили тебя и что ты мой гость, – сказал Звездан, – не то слушать бы тебя не стали.

– Да не крал я фаря! – вдруг взвился Несмеян. – Не крал, и все тут.

– У половца взял? – усмехнулся Звездан.

– Про половца врал я, – признался Несмеян, – А вот то, что у Стонега увел, – наговор. Сам боярин мне его подарил.

– За что же?

– Бог весть. Шел я от Олешья, гостил у Стонега. Меды пили, вот как нынче у тебя. Боярин мне коня при прощании и подарил.

– Щедрый боярин.

– И я подивился. Но отказываться не стал – худой тогда подо мною был скакун.

– А после?

Замялся Несмеян.

– После-то что?

– Да вот, во Владимире пристал ко мне отрок – от Стонега, говорит, прислан, верни боярину коня...

– Что ж не вернул?

– Жаль стало. Привык я к нему. Да и как дружиннику без коня? Нынче сговариваюсь я с купцами, весною пойду на Волгу в Булгар. Не загуби меня, Звездан. Ну что тебе стоит? Вроде и не был я у тебя, вроде и не приметил ты фаря... А я заутра съеду из Владимира, только меня и видали.

– Нет, Несмеян, – твердо сказал Звездан. – Князю своему лгать я не стану. Но и печаль твоя мне понятна. Гость ты мой, а гостя обижать не след, христь-янин я. Дам тебе другого коня, мастью похуже, но быстрого и выносливого. Не останешься ты на меня в обиде.

– И на том спасибо.

– А теперь, – сказал Звездан, – выпьем еще по чаше. Эй, Крив, уснул ты, что ли?

– Тута я! – вскочил горбун и схватился за черпак.

Горькой была для Несмеяна последняя чаша, еще горше будет похмелье.

2

Во Владимире у Негубки, куда ни глянь, всюду родичи и знакомцы. С утра до вечера переходи из дома в дом – все будут тебе рады, везде столы накрыты для дорогого гостя.

Негубка же был человеком рассудительным и хоть родичей и друзей своих не забывал, но и не баловал. Чаще других хаживал он к златокузнецу Некрасу.

Давнишняя дружба связывала их. Недаром говорят: друг другу терем ставит. Не раз выручал златокузнец Негубку из беды, не раз Негубка помогал Некрасу.

А тут едва ли не породниться собрались. Митяй

Негубке был все равно что сын родной, а у златокузнеца дочь подрастала, Аринка. Не то чтобы уж очень с лица хороша, но статью пригожа, и нрав у нее был веселый и легкий.

У бывалого купца глаз завсегда приметливый: видел он, как маялся и краснел Митяй в присутствии Аринки. А там на хороводы стали вместе они похаживать, а там и вечером нет-нет да и шмыгнет златокузнецова дочь на огороды. Переглянутся дружки: знамо дело, поджидал ее у плетня Митяй.

– Не пора ли, Некрас, сватов к тебе засылать? – стал поговаривать Негубка, будто в шутку, а будто и всерьез.

Некрасу Митяй нравился. Серьезен, не то что иные. Опять же и хватка у него купцовская. Познав Негубкину науку, далеко пойдет.

Назад к карточке книги "Обагренная Русь"