Текст книги "Обагренная Русь"

Автор книги: Эдуард Зорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Пошумев без толку, ляхи сами взялись за обоз. Да не тут-то было. Глубже прежнего увязли возы – их и на волах не вытащить, не то что лошаденками.

Снова приступились ляхи к Яну, и снова стал звать Ян обозников. Глухо в ночном лесу, ни звука в ответ.

Дождь так и лил не переставая. Истощилось у ляхов терпение, спешились они и, сбившись в кучу, сунулись в чащу. Обозники, а вместе с ними и Негубка с Митяем побежали без оглядки во влажную лесную глубину. Долго бежали. Устав, остановились, стали прислушиваться, нет ли погони. Погони не было, тишина стояла вокруг, только дождь пробегал по листочкам. Пристроились под кроной старого бука, пригрелись да так и не заметили, как задремали.

Проснулись от шума, протерли глаза, вскочили. Светло уже было. Дождь перестал. Вокруг стояли люди, обличьем русские.

– Челом тебе, купец, – сказал, лукаво улыбаясь, один из воинов. – Хорошо ли спалось, покуда справлялись мы с ляхами?

– Погоди, погоди, – смутился Негубка, – а ты отколь взялся тут?

– Думал, пригрезилось?

– Ей-ей.

– Не боись. Пощупай, коли так.

Негубка и впрямь пощупал его. Стоявшие рядом обозники добродушно смеялись.

Веселой гурьбой возвращались к дороге. Подшучивали друг над другом, вспоминали ночное происшествие:

– Ай да пугнули нас ляхи!

– Кабы не подоспели вовремя дружинники, так и бежали бы до самого Галича.

– Спасибо Роману, позаботился о нас.

– Не о нас, а о своем обозе...

Подъехал Ян, остановился над купцом. На левом его глазу красовался синяк.

– Добро, хоть сыскали тебя, Негубка. А то стронуться не решались. Туды-сюды сунулись, нет купца...

Злобно зыркнул на Яна Негубка:

– Помню, помню, как уговаривал ты обозников. Что – своя жизнь дороже? Ась?..

Смутился Ян, густо покашлял и молча тронул коня.

– То-то же, – смягчившись, пробормотал ему вслед Негубка.

3

Опасаясь новой встречи с рыскающими по дорогам дозорами Лешки, окольными путями добрались наконец Негубка с Митяем до осажденного Сандомира.

Тревожно было в городе, ждали худшего. Невесело встречал сандомирский купец своего гостя.

– Что-то лица на тебе, Длугош, нет, – проходя за хозяином в дом, сказал Негубка, – Вроде бы и не рад ты мне.

– Рад я тебе, да время-то какое! – вздыхал и охал Длугош. – Ссорятся наши князья, а ваш Роман, пользуясь смутой, сеет вокруг себя смерть... Видел ли ты, сколько набежало в крепость народу? Всё лишние рты, а нам и самим прокормиться нечем.

Сильно изменился Длугош, совсем не узнать было в нем когда-то живого и напористого собрата. Взялся успокаивать его Негубка, но напрасно старался.

– Езус-Мария! – закатывал Длугош помутневшие от страха глаза. – Что же делать нам, что же делать?

Помню я ужасные времена: голодные толпы громили склады, безжалостно растаскивали наше имущество, отца моего зарубили на пороге вот этого дома. А у меня четверо ребятишек...

Сверху спустилась жена Длугоша, такая же бледная и испуганная.

– Посмотри только, Андзя, кто к нам прибыл! – изо всех сил стараясь бодриться, однако же уныло воскликнул Длугош.

При виде гостей продолговатое лицо хозяйки еще больше вытянулось, сморщилось, и печальные ее глаза наполнились слезами.

– Располагайтесь, гости дорогие, будьте, как у себя, – сказала она срывающимся голосом и пробежала мимо них, захлебываясь от рыданий.

– За детей скорбит, – сказал Длугош. – Вот уж который день с нею так. А то сидит, молчит, слова из нее не вытянешь...

– Да, – согласился Негубка, – материнское сердце беду чует. Но сдается мне, всполошились вы до срока. Сколь известно мне, Роман надеется миром поладить с вашим Лешкой.

– А тебе откуда знать?

– Дак шел я до вас с Романовым обозом.

Оживился Длугош: вот удача – из первых рук обо всем узнать.

– Скажи, Негубка, – стал выпытывать он у купца, – верно ли, что Роман пашет на пленных?

– Это вас войты ваши запугали, – сказал Негубка. – Отродясь такого не было, чтобы пленных впрягали в орало, яко скот. Обычай мягкий на Руси – сажает Роман ваших людей на новые земли, вот и весь сказ. А поле и наши смерды пашут, так что с того? Хлебушко с неба не дается, потом поливается...

– Успокаиваешь ты меня, купец, – не поверил ему Длугош. – Сердце у тебя доброе.

– Охота мне тебя успокаивать. Или сам не хаживал в наши края?

– Что правда, то правда, – кивнул Длугош, – и я не замечал, чтобы впрягали у вас людей в орало.

– Слава богу, волы еще не перевелись. Не верь своим войтам, Длугош. Мне поверь. А ежели кого и стеречься тебе, то сам знаешь. Сам про то мне только что говорил. Однако же, – он постучал костяшками пальцев по столу, – князья дерутся, а нам промышлять.

Приехал я, чтобы звать тебя с собой в Гданьск.

– Куда звать? В какой Гданьск? – опешил Длугош. – Гостевать у меня гостюй, а ни в какой Гданьск я с тобой не поеду. Что же мне, семью бросить на произвол? Нет, дам я тебе надежного проводника, вот и ступай.

– Да, видно, нам не сговориться, – сказал Негубка.

– И не проси.

– Кто знает, может, ты и прав. Я-то и сам, поди, своих в беде бы не бросил. Прости меня, Длугош, показывай, где ночевать. И проводника твоего мне не нужно – не впервой, доберусь до Гданьска. А там погляжу.

Прощаясь на зорьке с Длугошем, заметил Негубка – облегченно вздохнул купец.

– Все слышал, Митяй? – спросил он своего спутника, когда они отъехали от Сандомира и пылили на возу по хорошо укатанной дороге. – А слышал, так запоминай. Не токмо незнакомых людей разделяют княжеские ссоры, но и друзья забывают, как вместе делили хлеб и соль. Разве я не смекнул, отчего так забеспокоился Длугош? Боялся он не столько Романа, сколько своих доводчиков. Прознал бы войт, что остановился у него русский купец, так возвел бы на невинного человека напраслину, потянул бы к ответу. В такое время ухо держи востро, гляди да оглядывайся, говори, да не заговаривайся. Даже лучше, что не поехал с нами Длугош: от испуганного человека пользы не жди... Сами мы с усами, а язык не токмо до Киева, но и до Гданьска доведет.

– Почто ты, дядько, сподобился идти на Гданьск? – полюбопытствовал Митяй. – Мог бы и в Сандомире обменять свой товар, а отсюда на Русь ближе.

– В Сандомире сейчас переполох. Честного торга нет. А без честного торга не мена – грабеж, – сказал Негубка. – В Гданьске будем с немцами торговать.

– Торговали уж, – намекнул Митяй на то, как однажды возвращались они из Поморья без товару и без ногаты за душой.

– Про что ты думаешь, так это завсегда за нами не пропадет, – отвечал Негубка. – Зато на хорошем торгу стоит наше купецкое счастье. Редких товаров наберем мы в Гданьске – в Новгороде им большая цена.

Эко товар, подумал Митяй. Раньше ходили они длинным обозом, а нынче Негубка поскупился, не все сгрузил с лодии, – прощаясь в Киеве, наказывал корм щику подниматься по Днепру и переволакиваться в северные реки. Встречу назначил в Новгороде.

Храбрился купец, но рисковать, как это раньше бывало, не хотел...

Через несколько дней однообразного пути по чужой земле прибыли они в Гнезно. Погостили недолго, отправились к морю.

Погода сопутствовала им, дни стояли ясные. Кони бежали легко, мимолетные дождички прибивали на дорогах едкую пыль.

У Негубки улыбка не сходила с лица: радостно было, что на этот раз, кажется, подвалила ему удача.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Бурлил, ревом толпы и бесчинствами полнился Новгород.

По настоянию Звездана (владыка Митрофан поддержал его на Боярском совете) молодого князя Святослава перевезли в Городище, вокруг поставили надежную стражу, на воротах обновили затворы – вместо прежних прибили новые, кованные из крепкой стали.

Навлек-таки на себя всеобщий гнев Михаил Степанович, не уследил за ним Лазарь, но немало потрудился и сын Мирошки Нездинича безоглядный и вспыльчивый Димитрий. Помогал ему в этом его брат Борис, еще совсем молодой, но нравом крутой и беспощадный.

Собирались в терему у прежнего посадника, нынче в нем Димитрий жил. Пили, веселились, а между весельем сговаривались:

– Ловко Михаил Степанович обвел вокруг пальца Всеволодова сына. Да и боярин Лазарь и дружинники тож словно бы ослепли: явного не замечают, все больше дают ему воли. Нам же, братия, о себе помышлять надо. Всех, кто прежде Мирошкиничам привержен был, люто изводил Михаил. Так-то к весне всех на корню изведет, и сам корни повыщипает. А Алексей Сбыславич, старый лис, теперь при нем первый подпевала.

– Это какой же Алексей-то?

– Вот оно! – вскакивал с лавки Димитрий. – Честной народ и знать его не знает и ничего о нем не ве дает. Пришел, сказывают, этот людин с Невоозера, мелкой торговлишкой баловался, а уж чем пленил Михаила, про то никто не слышал, сам же он помалкивает. Зато теперь, поглядите-ко, что за терем у Алексея, и торговлишка повелась не какая-нибудь, а с Готландом.

– Лестью, лестью приманил Алексей посадника, – сказал Борис зло. – Мне б его, я б с него спесь-то вместе со шкурой спустил. Почто на шею Новгороду сажать пришлого человека без роду и без племени? Нешто сами плохи? Или слабоваты умишком?

– Слабоваты, свет ты мой. Ой как слабоваты, – с усмешечкой вставил кто-то. Другие подхватили:

– Малолеток Святослав, нам бы покрепче князя.

– Окромя Всеволода, просить не у кого.

– Пущай даст нам Константина, – сказал Димитрий и оглядел заговорщиков. Был он себе на уме, сидел, слушал, смекал что к чему: не князь и не владимирские бояре в городе власть – они чужаки, власть – Михаил Степанович. На его место метил Димитрий. Давнишняя это была у него мечта, еще при жизни отца ее вынашивал. А преставился Мирошка – сейчас Димитрий в колокол, но мало кто в те поры услышал его: еще была свежа в памяти у новгородцев недавняя его разгульная жизнь. Вот и выбрали Михаила себе на голову.

Димитрий прикидывался, будто покладист. Себя не выпячивал, потому как все равно знал: мысли присутствующих обращены к нему. Смекают кончанские старосты, что выиграют, что проиграют от прихода молодого Мирошкинича.

Хоть и подзабыл Михаил Степанович обещания, даденные им при избрании новгородцам, но можно и напомнить. Димитрий же покуда только возводит на всех хулу, а обещать ничего не обещает.

Прижимисты старички, ничего из нажитого потерять не хотят. Ради того и стараются. Но все ж таки гложут их сомнения: а соберется ли выслушать старост посадник? Не обвинит ли в сговоре? Не пойдет ли к Лазарю с жалобою? Не начнет ли пытать и искать зачинщиков?

Верное дело – вече. Но кого выкрикнуть, на кого положиться? Что, как снова осерчает Всеволод и отвернется от Новгорода?..

– Надо идти ко Всеволоду и просить у него сына, – говорили рассудительные. – Но хорошо ли отказываться от Святослава? В чем обвиним мы его?

– Обвинять Святослава? – рассмеялся Борис. – Да в своем ли вы уме?!

– Верно, – согласились с ним, – Святослава обвинять нельзя. Так что же делать?

– То же, что и всегда, – сказал Димитрий. – В мутной водичке и крупная рыбка водится. Поднимем смуту против Михаила – глядишь, что и выловим. И винить его будем в измене, в сговоре со Всеволодовыми супротивниками.

Тут хлопнула дверь, и в повалушку, где все сидели, кубарем вкатился рыжий, как солнышко, отрок:

– Батюшка-боярин, Алексей Сбыславич на нашем дворе!..

Никто ничего толком подумать не успел, как уж стоял поздний гость перед общим столом.

– Здорово, бояре! Почто сидите все в сборе, а меня нет?

Борис побледнел, подпрыгнул, как змеёй ужаленный:

– А ты почто ломишься в избу не зван?

– Зван не зван, а коли здесь я, то ваш гость. Показывай, куды садиться к столу. Озяб я, да и голоден.

И, не дожидаясь приглашения, сам выбрал место, опустился на лавку. Шапку снял, положил рядом с собой, шубу снимать не стал. Оглядел стол, поморщился:

– Скуп ты стал, Димитрий. Ране-то так ли пировал, так ли дружков своих принимал?

– То, что ране было, то прошло, – сдерживая себя, ответил спокойно Димитрий (глядят, глядят на него старосты и бояре – оценивают!).

Хохотнул Алексей Сбыславич, шмыгнул носом, потянулся рукой за куриной ножкой. Впился в косточку, переломил крепкими зубами. Доброхотством дышало его широкое лицо, светлая улыбка так и струилась из глаз.

– Почто замолкли, почто прервали беседу? – поворачивался он то к одному, то к другому, – Подымался я на крыльцо, слышал бойкие голоса. Нешто все уж сказано, нешто сказать боле нечего?

– Ты ешь да помалкивай, – прервал его Борис Мирошкинич, – а то ведь недолго тебя и за порог выставить. Не больно важный гость.

– Куды как приветлив ты, боярин, – ничуть не смутился Алексей Сбыславич и, сочно причмокивая красными губами, потянулся за второй ножкой.

От наглости такой не то что у Бориса – у всех пе

рехватило в груди дыхание. Повскакивали с мест, зашумели, придвинулись с угрозой к Алексею Сбыславичу.

А он будто и не видел, будто и не слышал их. Потянулся за третьей ножкой, икнул, перекрестил рот.

Громче всех надрывался староста Неревского конца:

– Вяжите его, люди добрые! Не то нынче же побежит он к Михаилу с доносом.

Алексей Сбыславич побагровел, скинул доброхотство с лица, словно скоморошью личину.

– А вот и не вытерпел, вот и выдал ты себя, староста, – произнес он угрожающе, бросил куриную ножку на стол, поднялся, ощерившись, словно волкодав.

Сразу притихла, хвосты поджала вся стая.

– А вот и выдал ты себя, староста, – повторил Сбыславич. – О чем доносить побегу, коли съехались вы к Димитрию в терем его на ужин?

– На ужин и съехались, у тебя дозволения не спросили, – на всякий случай спрятался за спины других староста. – Чего бы нам еще вечерять?

– Что ж тогда взгомонились, что вязать меня вздумали?

– Ворвался ты к нам яко тать, а по какому праву?

– Не ворвался, так же, как и все, в гости пришел, – усмешливо прищурился Алексей. – Может, дело у меня до Димитрия, вам-то отколь знать?

– Так и говори, коли дело, а почто народ мутить? – спокойно сказал Димитрий. Из всех, что были в избе, он один не вскочил, не кричал и не стращал угрозами.

– Хорошо, – кивнул Алексей. – Только допрежь того вели всем отсюдова выйти.

– Тебя не выпроводил, как других выпровожу? – улыбнулся Димитрий. – Вона как ты осерчал, а что, как все на меня осерчают? Как на улице покажусь?

– Воля твоя, – сказал Алексей и с сожалением оглядел стол. – Жаль, как был голоден, так не емши и ухожу. Но тебя, Димитрий, предостеречь хощу: еще вспомнишь ты, и не раз, как не захотел меня выслушать. Пришел я к тебе с добром, ухожу с тяжелым сердцем.

Нахлобучил шапку и – за дверь. На всходе подстерегал его незаметно выскользнувший из избы Борис.

– Ты что, ты что? – отпрянул от него Сбыславич.

Прижал его Борис к стене, в лицо дышал луковым перегаром. Глаза бешеные; дергаются, подпрыгивают уголки губ. Говорил тихо, но каждое слово падало, как камень:

– Ты, Лексей, мне голову не дури. Ты меня знаешь. Неспроста явился – уходишь с угрозой. Но не сойти тебе со всхода, коли не выдашь всей правды. И не крути головой – крикнул я людишек своих, ждут они тебя на дворе. Знают людишки мои тихие проруби на Волхове. А ряднина и груз потяжельче у нас завсегда сыщутся...

– Что ты, что ты, Борис! – замахал перед собой руками Сбыславич. – Вроде и не подавали к столу медов, а зело пьян ты, сказываешь несусветное. Да еще прорубью угрожаешь... Просто ехал я мимо, гляжу – у Мирошкиничей свет. Дай, думаю, загляну. Дома-то у меня пустота, сам знаешь: ни жены, ни детей – тоска по вечерам, словом перекинуться не с кем.

– Будя, будя юлить-то, – оборвал его Борис и еще ближе придвинулся. – О чем говорить хотел с Димитрием? Почто с другими говорить не захотел?

– Боюсь я злых языков: услышат одно – разнесут совсем другое.

– Стращал ты его...

– Так это к слову пришлось, это от гордости. Обидно мне сделалось, шибко поносили вы меня. Тебе за дверь выгонять вздумалось, старостам, вишь ли, и того хуже – вязать меня. А за что вязать-то?..

Алексей Сбыславич помолчал.

– Ты правды хотел – вот правду тебе и сказываю. А что вы обо мне думаете, то для меня давно не тайна. Вот-де пришел безродный людин с Невоозера, никто его не знает, а Михаил Степанович к себе приблизил. Смекнули: приблизил – так неспроста, верный пес он у нынешнего посадника. Ходит по городу, вынюхивает и все, что вынюхает, несет своему благодетелю.

Нехорошо рассмеялся Борис:

– А ты умнее, чем я думал, оказался, Лексей. Слушал я тебя, и сердце надрывалось от жалости: бедный, бедный Сбыславич – и дом-то у него пуст, и друзей нет, и молва идет худая. Но всё-то в словах твоих ложь. А еще худо ты обо мне подумал: поверю-де я твоим байкам, слезу уроню, отпущу с миром. Да зря – отродясь не ронял я слезы, другие слезами горькими умывались. Умоешься и ты, Лексей, кровавой слезой.

Железо на железо натолкнулось. Но не равен был поединок: Борис на своем дворе, и полностью во власти его Сбыславич. А то, что угроза Борисова не пуста, не сомневался Алексей. И верно – есть на Вол хове тихие проруби, никто тела его искать в них до весны не догадается.

– Одолел ты меня, Мирошкинич, – сказал, задохнувшись от злобы Алексей. – В другом месте и в другой раз я бы тебя одолел.

– Еще бабка надвое сказала, – отвечал Борис. – Только сызнова не юли – многое мне про тебя известно.

Ох как не хотелось ему признаваться – от бессилия до немоты сжал кулаки Сбыславич:

– Верно, неспроста заглянул я в вашу избу. Не через меня, через других проведал Михаил Степанович, что хотите вы Димитрия выкрикнуть в посадники.

– А еще?

– Еще говорил Степанович, что вы мутите новгородских простцов, что ежели подтвердится его догадка, то пошлет он вестунов ко Всеволоду, чтобы привести вас к порядку.

– Тебе проверить поручил?

– Мне. Про других не ведаю...

Борис поскреб подбородок: та-ак. Долго думал.

– Вот теперь хоть не вся, но половина правды нам ведома, – сказал он.

– Вся правда, вся, – торопливо заверил его Сбыславич.

– Твоя-то вся. Да не ты один советчик у Михаила – нам бы Лазаря пощупать. Да Звездана.

– Те высоко. До тех я не доберусь...

– Сами пощупаем, – сказал Борис и отстранился от Алексея. – Иди, боле тебя не держу.

– Нешто отпускаешь?! – обрадовался Алексей. Борис засмеялся:

– Выкупать тебя завсегда поспеем. Смекнул ли?

– Как не смекнуть!

– Вот и помалкивай, – Борис помедлил. – А в гости к нам приходи, чего ж не прийти-то?

– Нагостился уж, – махнул рукой Алексей и, внезапно огрузнув, на неверных ногах сошел с крыльца.

2

Бурлил, ревом толпы и бесчинствами полнился Новгород. С Великого моста головою об лед сталкивали Михайловых людей.

Звездану бы порадоваться, что сами новгородцы кончают с коварным своим посадником. Но кричали взъерошенные толпы:

– Не хотим Михаила Степановича. Димитрия Мирошкинича хотим!..

Это куды же Димитрию в посадники? Михаил Степанович у Звездана в крепкой узде, а Димитрий придет – не оберешься лиха. Прикидывается он овечкой.

Михайловы доводчики шныряли по городу, искали зачинщиков. В порубах было тесно – узников бросали куда придется, рыли новые ямы. Перепуганный Святослав безвыездно жил на Городище.

Бесполезно пытался успокоить людей владыка. Бесполезно взывал с амвона к их благоразумию.

Теперь, что ни день, собирались у Митрофана вместе боярин Лазарь и Звездан. Сидели, думали, ничего не придумали. По-старому управлять Великим Новгородом они уже не могли.

Как-то застал их во владычной палате Михаил Степанович.

– А я только что от князя, – сказал он тускло. Сел, распахнул на груди шубу; лицо растерянно, в глазах – лихорадочный блеск.

Владыка Митрофан глядел на него, прищурившись, молчал. Тихо горели лампады. От только что истопленной пристенной печи исходил сухой березовый жар.

– Почто безмолвствуешь, владыко? – не выдержав укоризненной тишины, вскинул голову посадник. – Скажи, како мыслишь?..

– А ли не все сказано? – кивнул за окно Митрофан. – Простцы, да ремесленники, да купцы, да бояре, иже с ними, принесли слово свое ко святой Софии – тебя свергнуть хотят, требуют Димитрия.

– Про то всяк знает. Но не простцы вершат свободную волю Новгорода.

– Кто же?

– Ты, владыко.

– А не тобою ли допрежь того против меня настроены были посады и слободы? Не ты ли подбивал на меня Совет, когда призывал бояр и кончанских старост не слушаться их духовного пастыря, ибо посажен он не волею самих новгородцев, но силою и прислан из Понизья, дабы укреплять неугодные святой Софии новые порядки?.. А нынче сам пал жертвою своих козней и ко мне поспешаешь за помощью? Чем помогу я тебе, ежели слово мое втоптано тобою в навоз?

– Ложь это, владыко! – вскочил Михаил Степанович, заметался по палате. – Вот, боярин не даст мне соврать: верой и правдой служил я и тебе и владимирскому князю.

Лазарь нетерпеливо пошевелился на скамье, метнул вопросительный взгляд в сторону Звездана. Тот сидел, положив подбородок на рукоять поставленного между колен меча, казалось, тихо дремал.

– Ну, – подступился к боярину посадник, – ответь владыке.

– К совести моей взываешь? – бледное лицо Лазаря сделалось почти белым.

Михаил Степанович остановился, будто наткнулся на невидимую стену. Перемена, наступившая в боярине, нехорошо поразила его, сердце сжалось и тут же отпустило: кровь ударила в голову.

– Говори!

– Чего ж не сказать, – медленно начал боярин, – я все сказать могу. И про то, как угрожал ты мне, и про то, как подарками задаривал...

– Рехнулся ты, Лазарь! – закричал Михаил Степанович. – Не слушай его, владыко!

– И про то, как хотел посылать в Киев к митрополиту, дабы дал он Новгороду нового пастыря, – продолжал спокойно Лазарь. – А еще подбивал ты кон-чанских старост народ подымать против Всеволодовых людей, а на Звездана замышлял клевету, очернить его хотел перед владимирским князем...

Глаза полезли из орбит у Михаила Степановича, не хватало ему в палатах воздуха, заклокотало в горле дыхание.

И вдруг засмеялся посадник:

– Так на кого же возводишь ты хулу?!

– Не хула это, а истинная правда, – сказал боярин и размашисто перекрестился.

Звездан с любопытством разглядывал Михаила Степановича.

– На себя, на себя возводишь ты хулу! – выкрикнул посадник и угрожающе приблизился к боярину.

Отшатнувшись, Лазарь выставил перед собою посох. Выкрикнул визгливо:

– Не подступись!..

– Экая ты загогулина, экой ты шелудивый пес, – слова пообиднее отыскивал Михаил Степанович и с наслаждением хлестал ими боярина. – Верно: задаривал я его, покупал с потрохами, – а он-то, он-то продавался, яко распутная девка. Чего глядишь на него, Звездан? Чего медлишь? Вяжи его да вези ко Всеволоду – пущай князю расскажет, сколь принес ему бед.

И откуда только в Лазаре такое проворство: вскочил он, ударил посадника посохом промеж глаз, откинул посох, вцепился Михаилу Степановичу в бороду.

Могутен посадник, широк в кости – отшвырнул боярина, словно котенка. Тот пролетел мимо лавки и шмякнулся мягким местом об пол, быстро-быстро пополз к Михаилу Степановичу на четвереньках.

– Остановись, боярин, – сказал владыка. – Куды как ты горяч, быстро перенял здешний обычай. Да только мы не на Великом мосту, и не пристало передним мужам, как простому быдлу, идти стенкой на стенку. И ты поостынь, – обратился он к Михаилу Степановичу.

– Да мне-то каково? – тяжело дыша, ответил посадник. – Как наскочил на меня боярин, так я и ответствовал. По лбу не я посохом бил, хулу на честного человека возводил не я. Пущай откажется от своих слов.

Тогда заговорил Звездан:

– Не думал я, что прорвет боярина. Однако же не хулу возводил он на тебя, Михаил Степанович.

– Это как же не хулу-то?

– Сам ты признавался, что покупал Лазаря.

– Вместе мы горячились, чего не бывает... А как мог я еще оправдаться перед владыкой?

– Нет, не откажется Лазарь от своих слов, – покачал головой Звездан. – Это у тебя все быстро и просто делается... А только не купил ты Лазаря, а брал он у тебя дары со Всеволодова позволения. Мы же через него следили за каждым твоим шагом. Вот и прикинь, кто над кем верховодил?

– Так и смута нынешняя – ваших рук дело? – пошатнулся Михаил Степанович.

– Нет, нынешняя смута тобою посеяна, – прав был владыка, – сказал Звездан. – А обернулась она против тебя...

– Воистину, покарал господень меч предателя, – произнес Митрофан и поднял руку, чтобы проклясть посадника.

– Остановись, владыко! – воскликнул Михаил Степанович и пал на колени. – Каюсь я! Грешен еси и хощу грех свой тяжкий искупить.

– Запоздало твое раскаяние, – сказал Звездан. —

Не в наших силах оправдать тебя перед Новгородом.

– Так нешто раскаявшегося грешника отдадите слепой толпе? – испугался Михаил Степанович. Куда и делась его былая самоуверенность, куда гордость его делась! Не у кого было искать ему помощи. Ехал на владычный двор, искал ее у тех, кого сам предавал. А те, кто с ним был заодно, давно от него отшатнулись. Даже Алексей Сбыславич – и тот переметнулся к врагам. А уж на что был преданный человек!..

Лазарь возликовал:

– А, вот како запел! Овцой заблудшей прикинулся... Не щади его, владыко, прокляни, предай анафеме!..

Митрофан с приподнятого над полом владычного кресла с гадливостью смотрел на поверженного Михаила Степановича.

– Господь был милостив... – начал он нерешительно.

Звездан прервал его:

– Не поспешай, владыко! Подумай... Не верю я в раскаяние Михаила Степановича. Не для благих дел ищет он у нас безнаказанности.

Посадник затравленным взглядом прилип к его губам – знал он, как весомы слова, сказанные Всеволодовым милостником. Даже себя унизив, торопился Михаил Степанович выговорить хоть крохотную надежду:

– Знаю я: прегрешениям моим несть числа, коварству моему нет прощения. Но пред вами и пред богом клянусь – пущай поразит меня рука всевышнего, ежели впредь не отплачу я добром за оказанное мне снисхождение.

– Выйди, посадник, – сказал Звездан. – Без тебя решим мы, как дальше с тобою быть, а после объявим свою волю.

– Да будет так, – произнес Митрофан и ударил посохом об пол. – Выйди.

Удивился Лазарь, когда они остались втроем:

– Что-то не пойму я тебя, Звездан. Пробил час свести давние счеты. В наших руках посадник, а ты медлишь... О чем говорить будем, ежели и так все яснее ясного.

– С тобою тоже все ясно было, – напомнил Звездан, и Лазарь сжался, как от удара, – Иль не правду говорил Михаил Степанович, иль не принимал ты от него даров?

Лазарь нахохлился, пряча глаза, пробормотал:

– Время ли былое поминать?

– Время, – сказал Звездан. – Самое что ни на есть время. Ежели бы я и тогда с тобою так же рассудил, нешто решал бы ты, сидя у владыки, как поступим с Михаилом Степановичем?

– Пререкаться после будем, – мягко остановил Звездана Митрофан.

– Так вот и вопрошаю я вас, – проговорил Звездан, – на руку ли нам Димитрий Мирошкинич?

– Так кого ж иного выкликать? – удивился владыка.

– Димитрий лишь на время утишит бояр и купццов, – продолжал Звездан, – но распри ему не пресечь. Еще пуще прежнего вознегодуют те же, кто нынче собирается имя его выкликнуть на вече. И так подумал я: Михаилу Степановичу покуда деться от нас некуда...

– А о том подумал ли ты, Звездан, как успокоим мы новгородцев? – спросил владыка. Не понравилась ему затея Всеволодова милостника. Уж больно хитроумен он, а времени нет: вот-вот ударят в вечевой колокол.

– Наполовину решим, – сказал Звездан. – Просят новгородцы дать им Константина – в том перечить им мы не станем. И я с ними: Константин повзрослее, потверже Святослава будет. Пущай присылает Всеволод старшего сына. При нем и Михаил Степанович присмиреет. Куды ему деться? А ежели что, так и пригрозим...

«Ишь ты!» – сообразил Лазарь. Звезданова повадка была ему знакома: сам сидел у дружинника на крючке. На такой же крючок поддевал Звездан и Михаила Степановича. Но свою недалекую выгоду увидел в том догадливый боярин.

– Шлите меня ко Всеволоду, – сказал он. – Все сделаю, как повелите, не сумлевайтесь.

– Слово за тобой, отче, – повернулся Звездан к Митрофану.

– Ох, не нравится мне твоя затея, – опуская глаза, пробормотал владыка.

3

К весне добрался Лазарь до Владимира. Прослезился, увидев еще издалека золотые соборные шеломы. Истово крестился, кланялся, встав коленями в подточенный солнцем рыхлый снег.

«Теперь не оплошай, – говорил он себе, – теперь гляди, боярин, в оба!»

Не оплошал Лазарь, бил себя в грудь и униженно ползал у Всеволодовых ног:

–Вот те крест, попутала меня нечистая, княже. Но с той поры, как простил ты меня, служу тебе верой и правдою. И о Святославе пекусь, как о своем дите.

– Старое поминать не будем, – сказал Всеволод. – Ты мне, боярин, о том, что нынче творится в Новгороде, расскажи. Скачут ко мне мои вестуны и гонцы новгородские. Обеспокоен я и решил забрать из Новгорода Святослава и дать им старшего сына. А вот о посаднике мыслю двояко: Михаила Степановича оставить или согласиться на Димитрия Мирошкинича. Что скажешь?

– Да что я скажу, – оправился прощенный Лазарь, – нешто прислушаешься ты к моему совету?

– Говори, а я думать буду. Не советов жду я от тебя, боярин, а хощу правду знать. Почто настаивает Звездан на Михаиле?

Само порхнуло Лазарю в руки прихотливое счастье, бьется, как живая птичка, – не упустить бы.

– То, что Звездан тебе в грамоте отписал, не наша с Митрофаном задумка, – сказал он.

– Тебя послали...

– Меня-то послали, да я себе на уме, – хитро прищурившись, отвечал осторожный Лазарь. Остерегался он, как бы лишнего не сказать, покуда срок не наступил. Не решался рубить выше головы: как бы не запорошила глаз щепа.

Но князь клюнул на приманку. Стал выспрашивать, сердился:

– Недосуг мне твои загадки разгадывать.

– Может, я и худ умом, – не решался подступиться к главному боярин, – может, чего и не смекнул...

– Говори прямо!

– Прямо-то скажу, да как обернется?

– Аль заподозрил что?

– Любишь ты Звездана, веришь ему...

– Верю, – насторожился Всеволод. – Ежели с доносом на него ко мне пришел, так ступай прочь.

– Верно, зря я проболтался, – сказал Лазарь. – Только начал, а ты уж и договорил...

Всеволод насупился, помолчал. Но гнать боярина не стал. Приободрился Лазарь:

– Нынче заступников у Михаила Степановича во всем Новгороде не сыскать.

Исподволь и ольху согнешь, а вкруте и вяз переломишь. Тихонько нажимал боярин:

– В самый раз избавиться нам от строптивого посадника. Вот и думаю я: пошлешь ты в Новгород Константина, так и Димитрий при нем остепенится...

– Ближе, ближе, боярин, – все больше хмурился Всеволод.

– Ежели что, так ты у Митрофана спроси. Он скажет.

– Митрофан далеко. Да и о чем его спрашивать?

– О Звездане, вестимо...

– Ишь, куды поворотил!.. Так что же сделал Звездан?

– Может, почудилось мне, – сказал Лазарь, – но како пред тобой смолчу? Подбивал нас Звездан, чтобы Михаила Степановича посадником оставить... Вот я и подумал – почто? И тако решил: неспроста это!

– Может, и неспроста, – кивнул Всеволод. – Но токмо все никак в толк взять не могу – к чему клонишь?

– А вот к чему, – решился Лазарь. – Сговорился Звездан с Михаилом Степановичем за нашей спиной.

Назад к карточке книги "Обагренная Русь"