Текст книги "Обагренная Русь"

Автор книги: Эдуард Зорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Но с вами надежная стража!

– Э, какая же это стража, – помотал головой собеседник. – При одном только виде монголов все эти красавцы воины разбегутся, как дикие джейраны.

– Ты сказал: при виде монголов, – продолжал допытываться Негубка. – О монголах слышал я краем уха и в Отраре. Что это за народ и почему его все так боятся?

– Когда-то были они мирными аратами и пасли свой скот, – начал рассказывать караван-баши. – Но объявился Темуджин, которому присвоили имя Чингисхана, собрал вокруг себя всех монголов, отдал пастбища нойонам и пошел войною на соседние племена. Теперь он мечтает о завоевании Тангутского царства...

– Но ты же сам говорил мне о могуществе твоей страны.

– Да. Император Ань-цюань отгородился от степи крепкими стенами крепостей – ему монголы не страшны. А как быть нам? Купцы беззащитны всюду.

Рассказ караван-баши встревожил Негубку. Услышав о грозящей им опасности, Митяй испугался:

– Зря поехали мы с тангутами. Лучше бы вернулись домой.

– Об этом и думать не смей, – оборвал его Негубка. – Али по нашей земле ходили мы без опасностей?

– Там все свое. А отсюдова, случись беда, не выбраться нипочем. Истлеют наши косточки на чужбине – никто и не поведает о том, как сложили мы свои головы...

Но бог миловал купцов. Еще несколько дней прошло – и стали забываться страхи.

– Ну, теперь уж недалеко, – приободрился караван-баши.

Перевалили через горы, снова вышли в степной простор.

– Вот и наша земля! – радовались купцы, да недолго. К вечеру показались на горизонте незнакомые всадники.

Воины растерянно заметались, обнажили кривые мечи, бестолково пускали в воздух стрелы. Неразборчиво закричали по-своему.

Негубка вытащил из-под тюка с мехами припасенный еще во Владимире острый боевой топор.

Неизвестные всадники приближались на рысях. Кони в мыле, из-под копыт – пыль столбом. Сшиблись со стражей, смяли – уцелевшие тангуты бросились в степь.

Словно кровавый вихрь промчался вдоль каравана. Двое монголов насели на Негубку с Митяем. Купец с трудом отбивался от них топором, Митяй размахивал мечом, нехорошо ругался. Вдруг потемнело в глазах – тугая петля перехватила ему горло...

Очнулся он от холода. В ночи перекликались люди, горели костры. Рядом застонал и пошевелился Негубка.

– Жив, дядько?

– Жив...

Лежали молча, ждали, что будет дальше. В высоком небе медленно передвигались звезды, в траве звонко стрекотали кузнечики.

Подошел низкорослый, взмахнул зажатой в руке плетью, прокричал что-то непонятное. Негубка понял его по жесту, с трудом встал на ноги, Митяй тоже поднялся.

Долго петляли между костров, всматривались в озаренные пламенем узкоглазые лица. Остановились перед высоким шатром. За откинутым пологом горел тусклый свет, доносились голоса людей. Монгол подтолкнул их вперед, тьма расступилась. Посреди шатра – просторный ковер, по краю его сидят, поджав под себя ноги, воины, прямо перед входом на возвышении – бородатый человек в расстегнутом на груди халате, лицо сморщенное, сухое, губы сжаты, полуприкрыты глаза.

Приведший их в шатер монгол гортанно вскрикнул и стал стегать плетью по спинам. Негубка с Митяем поняли, опустились на колени.

– Чингисхан, Чингисхан, – прошелестело вокруг.

Поднялся один из воинов и, поклонившись хану, обратился к пленникам на тюркском языке:

– У вас светлые бороды и голубые глаза. Вы не похожи на всех, кого мы встречали до сих пор. Хан милостив, он дарует вам жизнь. Но скажите, кто вы?

Негубка понял его, но говорил с трудом:

– Мы русские и идем с товарами в Чжунсин.

– Чжунсин падет к стопам покорителя вселенной. – сказал воин строго и покосился на хана. Тот пожевал губами, что-то невнятно выкрикнул.

– Великий Чингисхан спрашивает вас, – перевел воин, – что это за племя – русские – и почему он до сих пор ничего о них не слышал?

– Мы живем далеко, очень далеко, – объяснил Негубка.

Чингисхан спрашивал, Негубка отвечал, воин едва успевал переводить:

– Что значит – далеко?

– Мы шли сюда целых два года.

– И велик ваш народ?

– Очень велик. А живет он в лесах от Варяжского до Русского моря.

Чингисхан улыбнулся, в глазах его засветилось лукавство:

– Разве два года пути так уж и далеко?

– Далеко, великий хан, – отвечал Негубка. – И не всякий отваживается пуститься в такую дорогу.

– Но ты же отважился?

Негубка молчал.

– Значит, ты храбрый человек?

– Всякий русский храбр, – с достоинством ответил Негубка и прямо взглянул в глаза Чингисхана.

– Хорошо, – сказал Чингисхан, – я не причиню вам зла. Ступайте к себе на родину и расскажите обо всем, что видели. Велико Тангутское царство, но я покорю его. Мои бесстрашные тумены пройдут по всей земле. И не так уж много минует лун, как познают силу моего оружия и в ваших пределах...

Словно страшный сон это был. Потрясенные, Негубка с Митяем вышли из шатра.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Ох, и живуч был род Михаила Степановича! На что совсем уж было зачах он после того, как сел на отцово место Димитрий, – Мирошкиничи-то давние их были враги. Так нет же – воспрял.

Новый посадник Твердислав весь был в своего батюшку: так же настырен и изворотлив.

Пораскинув мозгами да пооглядевшись вокруг, понял он, что по батюшкиной стезе ему не идти. Слишком извилиста и опасна она была, едва не привела его к гибели. Твердислав решил князю Всеволоду ни в чем не перечить, с боярами против него не замышлять, а жить себе поживать в свое удовольствие: пить, пока пьется, плясать, пока пляшется.

К юному Святославу на Городище стал он первый ходок (после недавнего позора князь побаивался жить в городе), а еще взялся он обхаживать давнего своего знакомца Словишу, который еще при старом Якуне помогал Всеволоду утверждаться в Новгороде, а теперь после того, как отошел от дел Звездан, снова вошел в прежнюю силу. Не обходил Твердислав вниманием своим и Веселицу, разбитного дружинника, Словишиного дружка, – тот и вовсе был покладист. Однако же примечал новый посадник, что хоть и хмелен через день Веселица, а Всеволодово право блюдет строго.

А еще пустился Твердислав на поклоны к Митрофану – владыка был строг и неподкупен, но падок на лесть. Черту эту за ним Михаил Степанович не приметил – сын же его был зорчее. Даже в споры с Митрофаном пускался Твердислав. А всё для чего? А всё для того, чтобы побиту быть и после признаться владыке:

– Умен ты, отче. Зело начитан, и мне тягаться с тобою грешно.

Со Словишей вел Твердислав иные разговоры. Помнил, как не любил он Якуна.

– Эко осерчали новгородцы на Димитрия Мирошкинича, погребать не хотели, – говорил он. – Да невдомек им, что обитается на юге еще один Димитрий – тот пострашнее Мирошкинича будет...

– Уж не про сына ли ты Якуна Мирославича? – с подозрением посмотрел на него Словиша. – Одного только я не пойму – к чему склоняешь беседу?

– К чему склоняю, про то ты и без меня догадался, – подмигнул Твердислав. – Али мало попортил крови Всеволоду Якун? Небось его дочка была за Мстиславом, когда собирал тот новгородскую рать против Владимира. Старое долго не забывается...

– Старое не забывается, да всегда ли на старое свернешь?

– В Новгороде – не в Понизье. Здесь бояре твердые, порядки свои, заведенные от дедов, оберегают и чтут. Стоит искре упасть, а пламя само займется...

– Что-то не договариваешь ты, Твердислав.

– А вот поразмысли-ка, слушки-то, что на торгу обретаются, собери, – ежели умен, так и сам поймешь.

– Слушки, сказываешь? – насупился Словиша: как же так недоглядел он; почто Веселица меды пьет, а мышей не ловит; почто посадник идет к нему с тревожной вестью?

Твердислав насладился растерянностью Словиши и тут же перевел разговор на другое. Но у дружинника словно кол засел в голове. Вокруг одного и того же крутились мысли. Не выдержал он:

– Откуда Димитрий Якунович весть подает?

– С юга и подает, – ждал его вопроса Твердислав, отвечал бойко, словно повторял заученное.

– Ох, и мудришь ты, посадник, – смеясь, погрозил ему пальцем Словиша. – Все знаешь, да задорого продаешь.

– А ежели и продаю?

– Всему своя цена. Да только Димитрий и тебе не приятель. По глазам вижу – встревожился ты, боярин.

– Чего ж мне тревожиться-то?

– Сам знаешь. Придет Димитрий – тебе несдобровать. Так что цена новости – твой посох, посадник. Не юли, а напрямик мне сказывай: что пронюхал-то?

– Что пронюхал, то со мной. А ты прав: Димитрий мне – яко рыбья кость поперек горла... Ну так слушай, Словиша: не все спокойно в Новгороде. Ждет кой-кто великих перемен.

– Кому перемены на руку? Ты мне имя назови.

– Что имя! Рядом сидишь с супостатом на боярском совете, а мыслей его не прочел.

– Неужто Ждан?

Вспомнил Словиша вечно потную, угрястую физиономию боярина, и тошно ему стало. Громче всех кричал Ждан за Святослава, больше всех клялся в преданности

Всеволоду. Так вот что скрывалось за его покорством и готовностью услужить! И верно: худо ловит мышей Веселица – у Ждана на дворе он первый бражник. Говорят, и чара особая для него боярином припасена, никто к ней не притрагивается.

Нашептывал Твердислав Словише:

– Так ежели кликнут Димитрия, нешто потерпит он у себя понизовский дух?

– Значит, и о перемене князя ползет слушок?

– Ползет, еще как ползет...

– Да кого же хотят Ждан и те, кто с ним, на место Святослава?

– Мстислава торопецкого!

Аж за сердце схватился Словиша – больно кольнуло его в левый бок.

– И уж послали к Мстиславу своих людей?

– Чего не знаю, про то не скажу, – помотал головой Твердислав.

«Вот и ладно, – подумал он, – хорошо раззадорил я Всеволодова дружинника. Пущай дальше сам разматывает клубок».

Стал Словиша клубок разматывать, кликнул к себе Веселицу, набросился на него с упреками:

– И где только тебя носит, когда под носом крамолу куют?

От Веселицы сладко медами пахло, глаза улыбались с вызовом.

– Ты о чем, Словиша?

– А вот о чем: слал Ждан гонцов в Торопец...

– Так они у меня в порубе сидят!

Будто ножом отрезал Веселица. Словиша рот открыл от изумления: как же так?

– Сидят, да и всё тут. Не зря припасена у боярина для меня особая чара.

Да и верно – не зря. Только теперь по-настоящему оценил своего дружка Словиша. Мед-брагу пей, да дело разумей. Провел-таки Ждана Веселица, а тот и рад, что ушли гонцы за Волхов, думает, поди, что приближаются они к Торопцу.

Твердислав, узнав про новость, досиживал у Словиши вечер, как на раскаленных угольях. Все не терпелось ему уйти поскорее. Но и послушать хотелось, о чем еще говорить станут Всеволодовы дружинники.

А те быстро раскусили посадника и повели сторонний разговор – Веселица хвастался, как запорол днесь в

Зверинце набежавшего на него медведя.

– Врешь ты все. С такими-то хмельными глазами собака тебе заместо медведя показалась, – издевался над ним Словиша.

Веселица горячился, боярин хмыкал, не зная, на чью сторону встать: ежели молчать будешь, обидишь Словишу, а ежели, не ровен час, не то слово выронишь, так припомнит Веселица.

– А ты что в рот воды набрал, Твердислав? – приступил к нему Словиша. – Так запорол Веселица медведя али бродячего пса порешил?

– Медведь Веселице под стать, – уклончиво отвечал смущенный посадник.

– Да когда видывал ты в Зверинце медведей?! – не отставал Словиша.

– Так-то оно так, – изворачивался Твердислав и вдруг нашелся: – Может, из лесу забрел косолапый?

– Угодлив ты, боярин, – сказал со смехом Словиша. – Ступай уж, скоро ночь на дворе – поди, заждалась тебя твоя боярыня.

Вот оно – гонит его Словиша, потому как сейчас только и пойдет у них толковый разговор! Но делать нечего – шапку нахлобучил на лысый череп посадник, раскланялся с хозяином и веселым его гостем да и на двор.

А на дворе холод лютый, а на дворе поземка метет – ехать бы Твердиславу, не мешкая, к своему терему, где и впрямь заждалась его неспокойная жена. Да не тут-то было! Велел он отроку, погонявшему лошадей, сворачивать на улицу, где высились резные палаты именитого боярина – дородного Ждана Иваныча.

– Добрый вечер, Ждан! – приветствовал он хозяина, вваливаясь к нему в повалушу прямо в белой от снега лохматой шубе.

Ждан сидел за столом в исподнем, доедал, отпыхиваясь, зажаренного поросенка. Пот струился с его лилового лица, маленькие глазки лоснились от удовольствия.

Испортил ему Твердислав вечернюю трапезу. Икнул Ждан, отложил на блюдо надкусанное свиное ухо в розовой хрустящей корочке, набычился, будто на рога собрался поддеть незваного гостя.

Но делать нечего, обычая не преступить, надо звать посадника к столу.

– Садись, Твердислав, – неохотно указал он на лавку, – Сымай шубу – у меня, слава богу, жарко топлено.

Во второй раз приглашать Твердислава не нужно. Снял он шапку, стряхнул с ворса мокрый снег, шубу стаскивать терпения не хватило, сел против Ждана, локти упер в столешницу:

– Слышь-ко, Ждан, схватили понизовские чьих-то гонцов. Сказывают, посланы они были в Торопец ко Мстиславу.

– Да в своем ли уме ты, посадник! – притворно возмутился боярин. – Кому это такая блажь вступила? Вроде живем тихо-мирно, от Димитрия Мирошкинича избавились, ни купцов, ни посадских, ни нас не притесняет Святослав...

– То-то и оно. А вот на ж тебе!.. Может, ты, случаем, что слыхал?

– Да отколь мне! – отмахнулся Ждан. – Ты меня знаешь, человек я оглядчивый.

– Вот и я про то же подумал – куды там Ждану!.. Да только имячко твое вроде бы где-то промелькнуло, – осторожно пощупал боярина Твердислав.

– Какое такое имячко? – насторожился Ждан и, чтобы скрыть волнение, потянулся к надкусанному свиному уху. Сунул в рот, пожевал с неохотой. – Ты говори, посадник, говори, да не заговаривайся.

– Мне-то что! – почмокал губами Твердислав. – Мне-то ничего. Я и помолчать могу. Хотел упредить я тебя, боярин, но вижу – намеку моему ты не внял.

– Ишь, каков! – оправившись, спокойно возразил Ждан. – Ходишь тут, высматриваешь, а чуть что – и на Городище к своим понизовским дружкам: так, мол, и так – Ждановы это гонцы. А почто Ждану чужую вину на себя брать? Ну скажи – почто?!

– Куды как раскипятился ты, боярин, – успокоил его Твердислав, – сколь всего на себя наговорил. А у меня и на уме ничего такого не было. Слышал я – вот тебе и сказал. Ну, а ежели обидел, то прощевай, на поросенка твово я не напрашиваюсь...

Все по задуманному вышло, ни в чем не допустил оплошки посадник: и у Звездана он свой человек, и Ждана предупредил. Куда ни качнутся весы – Твердислав наверху.

Теперь и домой можно возвращаться. Теперь и боярыня хоть до полночи пили – не испортить ей его хорошего настроения!..

Но ни Твердислав, ни Словиша с Веселицей всей правды не знали.

Пойманные гонцы ничего толком не могли сказать дружинникам. Грамоты при них не было, а послали их говорить Мстиславу изустно: так-де и так, просит тебя Великий Новгород к себе князем.

– Кто же слал вас? – допытывался у них Словиша. – Посадские?

– Не.

– Купцы, что ль?

– Может, и купцы. А может, и нет. Кликнули нас на торгу, отвели в церковь: так, мол, и так – людишки вы надежные, скачите в Торопец. И пенязей насыпали полные пригоршни. Да еще заставили тут же в церкви, пред аналоем, клясться, что все исполним, как велено, и никому не скажем ни слова. Нарушили мы клятву!..

– Клятвы вашей бог не услыхал, – сказал Словиша. И задумался. Что-то разобрало его сомнение – странно отправляли к Мстиславу гонцов. Вроде бы и не всамделишные они, вроде бы нарочно выбрали на торгу первых попавшихся мужиков. А что, как умнее оказались заговорщики? Что, как боятся – пронюхали о их заговоре, а время не ждет? Вот и пустили по ложному следу, а настоящие вестуны давно в Торопце, и Мстислав, не мешкая, вздевает ногу в стремя?

Недалек от истины был Словиша, когда посылал во Владимир Веселицу:

– Коня не жалей. Скажи Всеволоду, что замышляют против Святослава новгородские бояре...

А Ждан Иваныч тоже времени не терял. От Твердислава узнал он, что удалась его хитроумная затея. На другой день, после того как побывал у него посадник, кликнул он к себе Домажира, Репиха и Фому – передних новгородских мужей:

– Возрадуйтесь, бояре: не долго осталось ждать. Скоро заживем по-иному. Мстислав всегда стоял за старый порядок, не позволит он понизовским хозяйничать на нашей земле.

Раскраснелись, расхрабрились бояре, закричали наперебой:

– Повадился к нам Всеволод, как из лесу волк. Будя!

– Не стадо мы, чтобы нами помыкать!

– Не для того кровью своей багрили мы наше порубежье!

Откричались, преданность свою Ждану показали, пришла пора спокойно думать:

– А кого поставим в посадники?

– Вот он, мужеский разговор, – сказал Ждан. – Рад я, что рассуждаете вы здраво и поняли, что Твердислава оставлять не годится.

– А ежели не Твердислава, то кого же? – спросил Домажир, поглаживая свою холеную ромейскую бороду.

– Старого Михаила Степановича, что ли, снова звать? – покачал лохматой головой Фома.

– Не, Михаил Степанович себе на уме, – вторил ему длинный и тощий Репих.

Ждан Иванович с удовлетворением оглядел бояр.

– А вы сметливы, – сказал он, – все верно рассудили. И Твердислава оставлять нельзя, и Михаил Степанович – плохой нам посадник.

– Вот Якун Мирославич был бы жив, – неуверенно начал кто-то.

– Чего уж покойничков беспокоить, – подал голос Домажир, – Не томи, Ждан, видим мы по твоему лицу, что есть у тебя достойная задумка.

– Есть, – согласился Ждан и заговорил тише, словно его еще кто-то мог услышать. – Вот вы Якуна помянули – с Юрьевичами у него давние счеты. А как поглядите, бояре, ежели попросим мы вернуться на отчую землю кровного сына его?

– Димитрия?! – воскликнул Репих.

Ждан пристально посмотрел на него:

– Аль не по душе он тебе?

– С чего бы это? – отстранился Репих. – Только больно уж чудно мне показалось – сколь годов уж не объявлялся Димитрий в Новгороде, поди, и сгинул на чужбине...

– Не объявлялся, потому как нипочем не простили бы ему отца понизовские, – сказал Ждан. – А ежели бы объявился?

– Ну, ежели бы объявился... Подумать надо, Ждан. – смущенно заговорили бояре.

– А вы споро думайте. Времени у нас мало. Так как, выкликнем Димитрия?

– Ежели объявится, чего ж не выкликнуть, – сказали бояре. – Помнят еще в Новгороде Якуна. Всеволоду-то не шибко баловать позволял, не то что Мирошка.

– Мирошку вы не беспокойте, – оборвал их Домажир. – Мирошка за Новгород пострадал. Сын вот у него только непутевый был... Слышь-ко, Ждан?

– Чего тебе?

– Кровь-то кровью, а что, как и Якунов сыночек зачнет у нас бесчинствовать – так не оберешься греха?

– Димитрий Якунович – не Мирошкинич. Тот еще когда нам всем надоел.

– Ну, а ежели? – не отставал прилипчивый Домажир.

– Так и его скинем, – раздраженно ответил Ждан и оглядел присмиревших бояр. – А вы почто молчите? Али один Домажир за всех нынче ответчик? С князем всё враз решили, а о посаднике уж сколь времени в ступе воду толчем. Так звать ли нам Димитрия Якуновича али кого другого назовем?

– Кого уж другого, коли ты посох приять не согласен, – сказал Репих и приложил ладонь к тугому уху: экую наживку бросил он – чай, и самому Ждану лестно положить начало новому роду новгородских посадников.

Ждану приятно было, но сам лезть на рожон он не хотел.

– Ты, Репих, про меня и говорить забудь, – обрезал он боярина, и тот сразу отшатнулся от него, замахал руками:

– Что ты, что ты, батюшка, я ведь любя!

Бояре облегченно зашумели. Так вот что мешало им – боялись Ждана обидеть! Засмеялся Ждан:

– А вы уж подумали, что я о себе пекусь...

– Ты бы нам был любезен, – за всех отвечал Фома.

– Спасибо вам, бояре, за верность, – сказал Ждан. – Но токмо так и не понял я – согласны ли вы на Димитрия Якуновича?

– Согласны, – в один голос отвечали бояре.

Ждан загадочно улыбнулся и вышел за дверь. Вернулся скоро, и не один. Следом за ним в повалушу протиснулся дородный дядька с огненно-рыжей бородой и слегка косящими, внимательными глазами. Все настороженно уставились на него.

– Никак, Митя? – приподнялся на лавке Домажир.

– Он и есть, – сказал Ждан и отступил в сторону.

– Челом вам, бояре, – сказал Димитрий с хорошей улыбкой и поклонился до пола, грива густых рыжих во лос упала ему на лицо. Выпрямляясь, он откинул ее назад легким движением ладони и смущенно покашлял.

– Садись, Митя, ты у себя дома, – указал ему на свое место во главе стола Ждан, а сам сел с краю. – Бояться тебе здесь некого.

– Вот и слава богу, – засуетился оправившийся от изумления Репих. – Как дошел, Митя, до Новгорода?

– Дошел как дошел, жив – и то ладно, – слегка волнуясь, отвечал Якунович и снова покашлял. Не очень-то он был пока расположен к разговору с незнакомыми людьми.

– Вижу, не припоминаешь ты меня... – не отставал от него Репих.

Глаза слегка прищурил, пригляделся к боярину Димитрий:

– Нет, не припомню.

– С батюшкой твоим мы приятели были.

– Много было у батюшки приятелей, да как помер он, так все и сгинули.

С болью в голосе отвечал Репиху Димитрий – лучше было и не заводить этот разговор. Ждан одернул боярина:

– Будя язык-то чесать. Не на поминки приехал Димитрий – ты дело говори.

– А что дело-то? Дело-то когда уж обговорено. – Еще что-то пробормотав, Репих замолчал и до конца беседы не проронил больше ни слова.

Расходились поздно. Зарывшись в господские шубы, возницы дремали на дворе.

Прощаясь со всеми в обнимочку, каждому в отдельности Ждан говорил:

– Про Димитрия никому ни слова.

И каждый честно отвечал:

– Положись на меня, боярин.

Разъехались полюбовно. А утром кто-то загремел колотушкой в ворота, да не просто, а так, как только хозяин греметь умел. Ждан отволокнул высоко нависшее над улицей оконце, высунулся по пояс в одном исподнем:

– Кого бог принес?

– А вот отворяй, так увидишь!

– Ну, Димитрий, – прибежал предупредить гостя перепуганный Ждан, – кажись, беда стряслась. Кто-то донес на тебя. Беги, покуда не поздно!

Сунул Димитрий ноги в сапоги, на плечи шубу да и за Жданом – во двор, а со двора – на заметенные снегом огороды.

У трясущихся от ударов ворот взад и вперед бегал насмерть перепуганный тиун.

– Отворяй! – приказал ему Ждан, приняв степенный вид: позевывая, будто спросонья, приготовился встречать непрошенных гостей.

Въехал Словиша, с ним двое отроков – все в доспехах и при мечах.

– Кого я вижу! – притворно обрадовался Ждан. Словиша только покосился на него, сам, как сыч, смотрел через голову боярина – там поскрипывала на ветру отворенная на огороды калитка. Приметил-таки Всеволодов прихвостень свежий следок, убегающий к Волхову!..

– Догнать! – обернулся Словиша к отрокам.

– Да кого догнать-то? – сунулся к его коню Ждан, а сам побелел, зуб на зуб не попадает, рука, взявшая повод, дергается и пляшет.

– Что, перетрусил, боярин? – обнажил в усмешке ровные зубы Словиша.

– Вона как нагрянул ты – тут перетрусишь, – ответил Ждан, с беспокойством оглядываясь вслед ускакавшим отрокам. – Кого ловишь в моем дворе?

– Кого ловлю, того поймаю, – сказал Словиша. – От меня далеко не убежишь.

Он слез с коня и прохаживался по двору, с удовольствием разминая ноги. Снег сочно похрустывал под его сапогами. Пряча лицо в мех поднятого воротника, Ждан смотрел на него с ненавистью. «Вот кого первого – в поруб», – думал он о Словише. И откуда только такое в голову лезет – ему бы о себе поразмыслить: к кому поруб ближе?

Отроки возвращались, между коней мелко потрухивал Димитрий Якунович – шуба нараспашку, шапка где-то обронена, рыжие волосы в беспорядке спадают на плечи.

– Так что я говорил, боярин? – торжествующе повернулся к Ждану Словиша. – Далеко ли ушел твой гость? Как звать-прозывать тебя, мил человек? – обратился он к Димитрию.

Тот супил брови, смотрел себе под ноги, молчал.

– Экой ты, Димитрий Якунович, неразговорчивый, – сказал Словиша и раскатисто рассмеялся. – Думаешь, я тебя не признал? Давненько мы с тобой не виделись, а мир тесен – вот и встретиться довелось. Словиша я.

Вздрогнул, злобно, словно вилы, воткнул в него свой взгляд Димитрий и тут же снова потупился.

– Эх ты, – посмеялся Словиша, – тучен стал, бегать не горазд. Случись мне быть на твоем месте, ни за что бы не догнали.

– Еще побываешь на моем месте, – подал охрипший голос Димитрий Якунович, – еще побегаешь...

– Вона как!

– От отца бегал...

– Бегал, – согласился, нисколько не обидевшись, Словиша. – Да что-то не видно Якуна, а я тута!

Он повернулся к Ждану:

– Собирайся, боярин. Али собран уже?

– Куды это? – встрепенулся Ждан.

– К Святославу на Городище. А там видно будет. Может, и в поруб. Небось припас для меня местечко? Вот и для тебя сгодится.

Мечтал, возвращаясь в Новгород, Димитрий: колокольным звоном, хлебом-солью будут встречать его земляки. Да не сбылось – шел он, словно безродный тать, на суд и великое посрамление.

Зато Словиша радовался: когда ехал, и не думал застать у Ждана Димитрия. Просто попугать, пощупать хотел боярина. Ведь не случайно же от него топтали дорожку к Мстиславу в Торопец. И вот – щедрый подарочек.

Сам перед собою выхвалялся Словиша: славный, славный у Святослава дружинник. Эк угораздило его – на самом корню смуту пресек! Честь ему и хвала.

3

Чего уж там говорить – и впрямь ловок был Словиша. Но смуты он не пресек: когда въезжал дружинник с пленниками на Городище, Мстислав подходил к Торжку.

Торжок стоял на пути всех, кто хотел воевать Новгород. Понизовский хлебушко шел через Торжок, в Торжок сходились торговые люди со всех концов Руси; переваливали товары с возов на возы, торговали солью и кузнью, мехами и воском.

Вслед за гонцами от Ждана прибыли в Торопец, к берегам Соломеноозера, иные гонцы, принесли совсем иные вести: Ждана схватили, бояре, иже с ним, попрятались, боясь мести от Всеволода... Вот и ступай, кня жить, когда хозяев, звавших в гости, поймали и заковали в железа!

Но, начав что-либо, не привык отступаться Мстислав Удалой, не привык поворачивать, своего не добившись, с половины пути. Ежели добром не отдастся Новгород, то он возьмет его силой.

Ехал во Мстиславовом обозе бежавший от Словишиных исполнительных людишек боярин Домажир. Сам он теперь себе не верил, понять не мог, как удалось ему уйти за городскую ограду. Страху лютого натерпелся, пробираясь к Торжку, а под Торжком встретил его Мстислав:

– Куды это ты, боярин, в этакую рань, да в худом зипунишке, да с батожком наладился?

– Спаси, батюшка-князь, и помилуй мя, – упал ему в ноги Домажир. – Гонятся за мною Всеволодовы псы, поймать хотят и, как Ждана, ковать в железа!

– У страха глаза велики, – засмеялся Мстислав. – Никто за тобою не гонится, и никому ты не нужен – оглядись вокруг себя! А то, что звали вы меня, оторвали от сладкой чары и сесть на коня принудили, – это уж вам на страшном суде зачтется.

– Что ты такое говоришь, княже, – как листок на ветру, затрепетал Домажир, – почто на верных слуг своих серчаешь?

– Да как же мне на вас не серчать? Не по своей воле собрался я с дружиной. А теперь куды себя деть?

– К Новгороду иди. Новгород тя встретит.

– Стрелами калеными да сулицами?

– Хлебом-солью.

– Пустое мелешь, боярин. Лишь тогда встретит меня хлебом-солью твой Новгород, когда сам я того захочу. Вот зажгу Торжок, так и спохватятся ваши крикуны, признают во мне хозяина.

– Дело говоришь, княже, – взбодрился Мстиславовой решимостью Домажир. – Зажги Торжок, припугни. Неча на них глядеть!

– Аль не жаль тебе, что пущу я по миру вдов, что прибавится сирых и бездомных в твоей земле?

– Отныне и твоя это земля, княже, – подольстил боярин. – А что до сказанного тобою – так то ж для острастки, то ж любя...

– Полюбил волк овцу, – усмехнулся Мстислав. – Ну да ладно. Ступай, боярин, в обоз да сиди тихо.

Тихо сидел Домажир, только и дел у него было, что приглядывать за обозниками.

Бывало, встанут на привал, запалят костры, а он тут как тут. Стоит у огня, посошком поправляет поленья, в кучку сгребает прыгающие угольки:

– Куды глядите, мужики? Этак весь лес вокруг спалите.

– Лес не огород. Не ты его садил, – отвечали те, что были побойчее.

– Мой это лес, – говорил боярин.

Или набьют зайцев, кинут сокалчим:

– Свежуйте, сокалчие!

А боярин опять с попреками:

– Пузо у вас бездонное. Куды зайцев набили?

Батожком замахивается на ретивых охотничков.

– Да что ты, боярин? Твои, что ль, зайцы?

– А то чьи же! Ежели лес мой, то, стало быть, и зайцы мои, – говорил Домажир.

Всем надоел боярин: от скуки в каждый котел совал он свой нос:

– Мясо не пережарьте!

– Сочиво не передержите!

– Чесночку добавьте!

После сокалчих первым пробовал еду боярин. И все ворчал:

– Слушались бы меня, так не переварили бы...

– Не пересолили...

– Не переперчили...

Все вздохнули с облегчением, когда, встав под стенами Торжка, забрал его из обоза Мстислав.

– Вот что, боярин, – сказал ему князь. – Думал я, думал и так порешил. Ступай-ко ты в крепость да скажи, чтоб сдавались подобру-поздорову: не чужак-де пришел и не дикий половец.

Без особой охоты отправился боярин в Торжок. Впустили его в город, отвели к посаднику.

– А я-то думаю, кто это в гости ко мне пожаловал! – обрадовался, увидев Домажира, посадник. – Садись, боярин, к столу!

– Некогда мне с тобою меды распивать, – от гордости распирало Домажира. – С повелением я к тебе от Мстислава: сдай город, и зла он ни вам, ни домам вашим не причинит. А буде не сдадитесь, буде упрямиться станете, так возьмет вас князь наш на щит.

– Что-то запамятовал ты, боярин, – сказал посад

ник. – Князь наш Святослав, сын великого Всеволода. А Мстислава мы не звали. Кто звал, тот пусть его и встречает. Да только сам ты, Домажир, бежал из Новгорода, а Ждан сидит в оковах.

– Погода, посадник, в наших краях переменчива, – намекнул Домажир, – как бы кому другому в оковы не угодить.

– Зря вздумал ты меня стращать, боярин. Покуда нет мне повеления веча и владыки Митрофана, со стен не сойду и ворота не открою.

– Так и передать Мстиславу?

– Так и передай.

Другого ответа от посадника Мстислав и не ждал. Ничуть не удивился он, выслушав Домажира, и стал готовиться к осаде. Знатоки своего дела, первейшие плотники, ехали с ним в обозе; срубили они в лесу крепкие стволы, обили комли железом – бить в городские ворота; натесали длинных жердин, сделали лестницы – лезть на городские стены; лучники насмолили пакли, чтобы стрелы с огнем метать за городницы – зажигать в городе избы...

Русский на русского пошел, брат на брата – жаркая сеча завязалась на городских валах. Взял Мстислав Торжок, отдал своим воинам на поток и разграбление. И одним из первых ринулся к одринам боярин Домажир, полные возы набил, а ему все мало – даже бедных изб не оставил без внимания, отовсюду что-нибудь да взял: там горшок, там ухват, а где и колыбельку из-под младенца. Сидел довольный на куче сваленного добра – никого к себе не подпускал, сам никуда не отлучался.

Но розыскал его посланный от Мстислава.

– Будя, боярин, на куче-то сидеть, – сказал он с усмешкой. – Зовет тебя к себе князь.

– Да как же брошу я свою кучу? – разворчался боярин. – Воины ваши нехристи и хитители – останусь я, отлучившись, ни с чем. Может быть, ты постережешь мою кучу?

Назад к карточке книги "Обагренная Русь"