Текст книги "Оборотни"

Автор книги: Эдди Шах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Гуденах… Думаю, он был одним из них? – спросил ЗДР.

– Мы в этом не были уверены, но, в свете его неожиданного отлета, я бы сказал, что да.

– И к этому, значит, привязан Триммлер. И Бог знает, кто еще. А имя Гроб Митцер что-нибудь для вас значит?

– Он был одним из их лидеров. Именно «Призраки Луцы» снабжали его средствами и помогли ему создать свою империю.

– Почему же вы не остановили это, если вам все давно было известно?

– Мы не представляли, насколько это важно. Мы думали, что они не отличаются от других групп военного времени, зацикленных на воспоминаниях и военных маршах. Старые люди, ностальгирующие по своей молодости. Значение этой группы не выплыло на поверхность даже при объединении Германии. Все прояснилось только сейчас, когда англичанин услышал разговор между Триммлером и Гуденахом.

– Но почему же этому, английскому парню понадобилось бежать вместе с нашей женщиной? – переменил тему разговора ЗДР.

– Вот это ваша проблема. Спросите об этом ваших союзников. Может быть, он просто авантюрист, и этим все сказано. Вы же его проверяли?

– Конечно. – Исполнительный директор не желал обнажать перед этим русским свое грязное белье. – Хотите что-нибудь добавить?

– Только то, что бывшая ГДР, Восточная Германия, сильно отличается от Западной. Там все еще много людей, которые не забыли войны. Их отношение к нам различно. Некоторые все еще ждут, чтобы кончилась война. Это традиционные настроения. Многие бывшие нацисты и даже гестаповцы работают и живут там нормальной повседневной жизнью.

– Работали на Штази. – ЗДР напомнил всем о секретной полиции, которая железной рукой правила Восточной Германией.

– Да, были такие. Другие вернулись к своим довоенным занятиям. В новой же Германии многие из них оказались не у дел. Их тайное прошлое становится известным. Больше всего они боятся израильтян.

– А Фрик относится к этим ребятам? – спросил ЗДА, вспоминая имя, услышанное Эдемом в Новом Орлеане.

– Нет, – соврал Зорге. Указания ему были даны вполне конкретные: не упоминать никаких имен, не создавать для янки условий форсировать события.

– Вопрос остается открытым. Как же это все связано с гибелью наших агентов? – продолжал ЗДА.

– Здесь мы не вполне уверены. Возможно, в тех массивах информации, которые обе наши стороны утратили, есть материалы для точных выводов. Но совершенно очевидна связь между смертью Триммлера, внезапным отлетом Гуденаха в Германию и упоминанием «Призраков Луцы» в их разговоре, подслушанном в отеле. Согласитесь, что это важнейшая нить, которую нам следует распутать.

Некоторое время все молчали, наконец исполнительный директор возобновил обсуждение:

– А есть ли у Москвы какие-нибудь замечания относительно нашего способа ведения этого дела?

– Нет, – ответил Зорге. Это как раз было велено подчеркнуть. – Мы надеемся, что вы сами найдете правильное решение.

– Уверен, что так оно и будет.

– Не могли бы вы назвать имена некоторых этих «Призраков Луцы»? – вмешался ЗДР. – Тех, которые в России. Как высоко они забрались?

Зорге наслаждался своим предстоящим ответом.

– Со временем, да. Но могу сказать определенно, что вы, например, зря затрачиваете свои усилия в поисках Мартина Бормана в Южной Америке. Он умер двадцать лет тому назад.

На лицах всех присутствующих читалось изумление. Они были глубоко потрясены.

После этого мало что было сказано, и вскоре Зорге в сопровождении Новака вновь оказался в подземном гараже. Пять минут спустя они уже возвращались в Вашингтон.

– Борман. Неуловимый Борман! Он все время был у них, – говорил изумленный ЗДР. – Как в это поверить? А если они заодно припрятали самого Гитлера?

– Да. Это действительно раскрыло нам глаза, – сказал исполнительный директор. – Но не будем забывать о своем текущем кризисе. Найти англичанина – вот наша главная цель, выявить его и посмотреть, что собрался делать этот негодяй.

Новоорлеанский экспресс

Атланта

Джорджия

Поезд отошел от вокзала Атланты в 7.39 вечера, на четыре минуты позже расписания.

Они хорошо поспали, хорошо поели, и в конце концов им наскучило проносившееся в окне сельское однообразие. Тем не менее Эдем настоял, чтобы они оставались в купе. Она не нашла достаточной причины, чтобы противоречить ему. Бесчисленный раз пролистывая газету «Ньюс тудей» в поисках чего-нибудь еще не прочитанного, он услышал ее короткий смешок. На фоне опустившейся ночи Билли сидела у окна на полюбившемся ей вращающемся стуле и озорно улыбалась.

– Что вас так забавляет? – мягко спросил он, откладывая газету.

– Вы наверняка знаете, как подарить девушке приятные воспоминания.

– Почему бы нет?

– Судя по кинофильмам и книгам, жизнь тайного агента полна очарования. Мы провели уже вместе двадцать четыре часа, и за это время меня искусали клопы в кровати для привокзальных шлюх, я связывала безногого парня и украла его кресло на колесиках, оставалась запертой в купе с привлекательным мужчиной и вела себя как девственница. Не истолкуйте это превратно, но Джеймс Бонд вел бы себя по-другому.

– Поскольку он шотландец, а я англичанин. Они предпочитают колотить направо и налево. Мы же более деликатны в своих действиях.

– А что произойдет дальше?

– В какой области?

– В той области, куда мы направляемся.

– Мы направляемся в Нордхаузен. Туда, где Триммлер договорился встретиться с Гуденахом.

– Триммлер мертв.

– А Гуденах убегает от русских, не желая вернуться под их начало. Из того, что я слышал, следует, что Германия все еще для них родной дом. А Нордхаузен – это место, где они вместе работали над чем-то особым. Они мечтали пробраться туда. Если Гуденах напуган и хочет спрятаться, это место для него не хуже других.

– Нордхаузен. Где это, поточнее?

– В Центральной Германии. К югу от Берлина, недалеко от прежней границы между Востоком и Западом. Промышленный город. Там во время войны нацисты выпускали большую часть своих ракет, «У-1» и «V-2». Насколько я знаю, они переместили туда основные свои мощности по производству ракет. Чтобы их не могли достать бомбардировщики, построили предприятие в горах. Там использовался рабский труд. Думаю, что масса людей погибла на этом предприятии еще до того, как ракеты были запущены в направлении Лондона.

– Почему их так тянуло туда?

– Не знаю. Может, из-за работы, которую они так и не закончили.

– Но они ведь чего-то добились? Запускали астронавтов в космос, на Луну. Разве это недостаточный успех?

– Они просто делали хорошую работу. Делали не для себя, не для Германии. Они работали на своих победителей.

– Вы как-то сказали, что все эти ученые, живя в Америке, не могли дождаться возвращения домой.

– Не все. Большинство из них стали хорошими американцами. И хорошими русскими, как я полагаю. Но эти двое хотели вернуться. Они всегда оставались немцами. Может быть, это и есть подлинный мотив их действий.

– Рок.

– Разве? Хотеть вернуться домой?

– К тому, что они восприняли в юности. Вернуться, чтобы вернуть утраченное.

– Разве мы все не стремимся к этому?

Она пожала плечами и задумалась.

– Пенни за ваши мысли, – сказал он.

– Я была… э… просто женщиной.

– Поделитесь.

– Думала о Питере.

– А! Уязвимое прошлое.

– Что поделаешь, мы такие, напрашиваемся на беды и Бог знает на что еще. Я в середине вашего рассказа о Нордхаузене переключилась памятью на Питера. Задаюсь постоянным вопросом, как он живет, что делает. Это эмоциональный женский склад ума.

– Перестаньте убиваться.

– Вносит разнообразие. Но обычно я предоставляю это вам.

Он засмеялся.

– О’кей, ушлый парень. Теперь вас что-то веселит?

– Ну вот, мы здесь, заточенные в небольшом купе поезда, несущегося через всю Америку, за нами охотятся ЦРУ, ФБР и черт знает кто еще, а вы беспокоитесь о сексуальной жизни бывшего супруга. Боже, наверное, достойный человек.

– Он был дерьмом.

– Зачем же тогда… – Эдем замолчал, развел руками.

– Затем, что некоторым из нас нравится дерьмо. Не спрашивайте почему. – Она засмеялась вместе с ним. – Он ведь был еще и дешевкой. Однажды купил мне ручную сумку Луиса Вюттона. Ваш чемодан, когда мы уходили из отеля, напомнил мне о ней. Это случилось на вторую годовщину нашей свадьбы. У сумочки сломался замок, и я отнесла ее обратно в магазин. Мне сказали, что это не Вюттон. Дешевая подделка из Гон-Конга. Можете ли вы в это поверить?

– А что он сказал?

– Что он купил ее в Нью-Йорке во время своей поездки туда. И если он вспомнит адрес магазина, то вернется и подаст в суд на мерзавцев. Вот вам и Питер. Дешевый лжец и бабник. А я не могу его забыть. Какая смешная патетика, правда?

– Нет, это просто человечно.

– Глубокое понимание. А что же вспоминаете вы?

– Не женщин, нет. Своих родителей, своего брата-близнеца.

– У вас есть близнец?

– Был. Все они умерли, когда мне исполнилось девять лет.

– Вы же говорили, что они уехали, что у вас были опекуны.

– У каждого есть что скрывать.

– И это был совершенно похожий на вас близнец?

– Да.

– Это значит, что вы произошли из одного яйца. Правильно?

– Как будто. – Верный своей обычной сдержанности, он не добавил, что когда-то тщательно изучал все, что касается близнецов и их взаимоотношений.

– В средней школе я дружила с одним мальчиком. Он был близнецом, его брат играл в футбольной команде. Если тот получал травму, мой мальчик тоже страдал. Мы обычно вместе ходили на игру, и мне приходилось видеть, как он вдруг начинал корчиться от боли. Вроде бы без причин. А я смотрела на поле и видела, что брата подковали.

– Да. Что-то вроде этого. – Он засмеялся. – Мне вспоминается, что однажды я получил от отца затрещину. Я что-то сделал неправильно. И я помню, он сказал, что ему стыдно наказывать нас обоих, когда лишь один из нас провинился. Та затрещина досталась нам обоим.

– Вы хорошо его помните?

– Он всегда со мной.

– Тогда вы счастливчик. Вы не одиноки. Разве это плохо?

– Но я не знаю, почему я жив, а он мертв.

– А как его звали?

– Маркус.

– Приятное имя. Я рада, что у вас есть, кого любить. Это важно.

Кремль

Москва

Они вместе вышли в коридор, Ростов чуть сзади, пропуская вперед более пожилого и старшего по званию человека.

– Ваша голова на плахе, – сказал председатель, когда они пошли рядом. – И вы это должны знать, верно?

Ростов пожал плечами. Он был в форме, при погонах.

Шли медленно, в темпе пожилого, молча. В этом коридоре власти, где даже стены имеют уши, не очень-то разговоришься.

– Быть президентом в такое время, – сказал председатель, – работа незавидная. Со всеми проблемами, которые у нас возникают в республиках. Я бы себе такого не пожелал.

Они провели с президентом полчаса. За все это время председатель не произнес ни слова, предоставив Ростову возможность сообщить о событиях последних нескольких недель.

– Запутанная история, – сказал президент, когда Ростов закончил. – Но, вне сомнений, в ней есть и последовательность, и особая логика. Моя озабоченность, помимо безопасности наших людей, касается того, чтобы снова не столкнуть американцев с нами. Всегда трудно верить прежним противникам. Когда я встречусь с американским президентом в Берлине, я сделаю все возможное, чтобы он мне поверил.

Прощаясь, он попросил держать его в курсе событий. Он уважал американского президента. Ему не хотелось, чтобы все это дело встало между ними.

– Он им тоже полностью не доверяет, – сказал председатель, когда они вышли во двор. Стоял ясный день, хотелось чуть подышать свежим воздухом. Председатель сделал знак водителю, чтобы тот не спешил с машиной. За пределами слышимости спокойней говорить о главном. – Но ему приходится пытаться. Точно так же, как нам. И, я полагаю, как американцам. В прежние дни все было проще. Мы знали, где находимся. Теперь, в это мирное время, хрупкое доверие легко подвергнуть испытаниям и поломать. Надеюсь, что все это пройдет хорошо у Дмитрия Дмитриевича.

– Его доклад должен быть готов к моему возвращению.

– А было ли разумно сказать им о Бормане?

– Это необходимая приманка. Надо их взволновать.

– Они, чего доброго, подумают, будто и Гитлер у нас.

– Наши источники всегда сообщали нечто невнятное о Бормане. Его видела какая-то генеральская дочь…

– Его видели везде. Отличная дезинформация. А теперь, когда им стало известно о деньгах, всегда можно ожидать, что они сообщат об этом немцам. И те могут попросить вернуть их.

– Это касается прежде всего швейцарских банков. И лишь того, что от далекого прошлого осталось.

Председатель рассмеялся:

– Не так уж много. Все это помогало Сталину финансировать послевоенные пятилетки. – Старик помолчал и сказал молодому совсем тихо: – «Призраки Луцы»… Важно, чтобы они не покидали Россию. До того, как будет утрясен этот вопрос.

– После войны мы депортировали тридцать тысяч немцев. Это будет не так-то просто. Сейчас, в период перестройки.

– Я знаю. Я это хорошо знаю. Но Германия была мирной потому, что Восточная Пруссия находилась под нашим контролем. Вы понимаете… так же, как и я… пруссаки всегда были поджигателями войны. Мы не можем позволить им… неонацистам… провоцировать беспорядки. И еще в такое время, когда вся Германия бурлит, а ее экономика так напряжена.

– Неонацисты… это в характере пруссаков. И это не изменится, даже если они необыкновенно разбогатеют…

– Но вы уверены, что избрали правильный курс действий? – Председатель намеренно не уточнял, какой именно, не желая ставить себя под угрозу, если бы дела пошли плохо.

– Да.

– А если он провалится?

– Это будет моей ошибкой.

– Грустный момент, когда человек понимает, что он заменим.

– Не я первый.

– Увы, через это проходят все, когда отстаивают правильность своих действий. Вы же понимаете, почему вопрос стоит так.

– Безусловно. Ничто не должно наносить вреда нашим отношениям с Западом.

– Если все сработает, никто никогда ничего не узнает. Если же нет, тогда… – Он пожал плечами. Оба они сознавали, что для Ростова это будет концом карьеры. Председатель подал сигнал своему шоферу.

– Вы едете со мной?

– Нет. Я пройдусь немного. Прекрасный день.

– В церковь?

– В церковь.

– Будем надеяться, что Он сможет помочь там, где бессилен КГБ.

Старик понял, что шутка не совсем уместна.

– Будьте, пожалуйста, осторожны. Зайдите ко мне, когда вернетесь. С докладом Дмитрия Дмитриевича.

Ростов вышел из Кремля, миновав синие фуражки охранников КГБ, и пошел вдоль реки. Он смешался с туристами и другими прохожими, наслаждаясь быть никем в бурлившем городе.

Он думал о силах, которые привел в действие. Он знал, что они опасны, и надеялся на то, что они реализуются в кратчайший срок.

Пока же оставалось только наблюдать и анализировать. Так можно поджечь один из нескольких запалов и смотреть за ним, пока он не выгорит до конца. Он чувствовал интуитивно, что исчезновение англичанина имеет первостепенное значение для его собственной игры. Этот человек не прятался. Он относился к людям другого сорта. Он за кем-то гнался. И в этом могла заключаться развязка проблемы.

Он готов был молиться за безопасность англичанина.

Он нуждался в любой помощи, которую мог предоставить случай.

Дрезденский Heide

Дрезден

Новоорлеанский экспресс подходил к станции Калпепер, Вирджиния, когда Петер Фрик открыл заседание Совета. Присутствовали все двенадцать его членов. Происходило это в огромном старинном доме, в отдельном зале, когда-то служившем столовой. Фрик сидел во главе длинного стола, как законно избранный лидер. Хельмут Краган расположился справа от него, несколько в стороне от стола, как это и подобает тому, кто ведет протокол, не являясь членом Совета.

– Мы находимся, – сказал Фрик после долгой паузы, длившейся свыше полуминуты, пока он не убедился, что все слушают с полнейшим вниманием, – в начале исторического процесса. Все, чего мы ждали, стало очевидностью. Немцы разделились. Объединение страны восстановило классовую структуру, основанную не на личных качествах, а на принципах собственности. На имущих и неимущих. Это ситуация, в которой мы работаем. Наш долг национал-социалистов – объединить немцев. Предоставить тем, кто имеет, возможность спокойно владеть заработанным. А менее состоятельным – способность подняться до процветания, на которое имеет право любой немец.

Он медленно обвел глазами зал, вглядываясь во всех одиннадцать членов Совета. Непосредственно слева от него сидел Карл Шиллер, самый новый член Совета, ускоренно избранный вместо Митцера с помощью эмоциональных и требовательных телефонных звонков. Инвестиционный банкир и финансист со связями и влиянием, простиравшимся на всю промышленность и правительство, Карл Шиллер был немцем нового склада со значительной международной репутацией в Соединенных Штатах и Японии. Ему было пятьдесят лет.

Фрик знал, что Шиллер отличается большой жадностью. Его предки владели огромными поместьями на Востоке, которые были потеряны после Первой мировой войны, когда неистовой инфляцией разрушались самые прочные состояния. Эти поместья перешли к еврейской семье, которая через некоторое время погибла в концентрационных лагерях. Гитлер пообещал его отцу за верную службу режиму вернуть поместья. Но поражение в мировой войне и переход Восточной Германии под контроль русских сделали это невозможным. Как только произошло воссоединение Германии, Шиллер занялся проблемой семейных поместий. И он с ужасом обнаружил, что семья английских торговцев бакалейными товарами, близких родственников тех евреев, к которым некогда перешли эти земли, располагала документами, подтверждавшими ее право на родовую собственность Шиллеров. Завещание, которое предоставляло ей это право, было написано на вырванном листке календаря за 1938 год, единственном листке бумаги, который оказалось возможным получить семье, знавшей о своей неминуемой смерти в газовой камере. Поместья были завещаны другому заключенному, отдаленному родственнику, с условием, что, если они когда-нибудь будут возвращены в еврейские руки, все деньги и прибыли, полученные от них, будут переданы на создание сионистского государства. Сами же поместья должны были использоваться на благо тех евреев, которые пострадали от рук нацистов и других угнетателей веры.

Шиллер понял необходимость бескомпромиссной борьбы с теми, кто, как всегда учил его отец, был ответственен за разгром Германии и принижение ее достоинства. Они были ворами и снова хотели красть землю, которая им не принадлежала, землю и поместья, которые по праву наследования были его собственностью.

Карл Шиллер с большим интересом и желанием вновь обратился к делу. Ненависть его подогревалась Гробом Митцером, которого он знал и которому верил как другу и коллеге по предпринимательству. На протяжении последних нескольких лет он помогал финансировать партию и тесно сотрудничал с Митцером в создании той финансовой базы, с которой могли бы начать воплощаться в жизнь мечты о новой Германии. Смерть Митцера привела его в оцепенение, но не надолго. Уже через полчаса он связался с теми, кому доверял в Совете, и представил веские соображения, почему ему следовало бы занять освободившееся место. Последний его звонок был Фрику, которого, как он знал, следовало убедить в первую очередь.

– Я пока не считаю вас готовым занять место в Совете, – сказал Фрик, когда Шиллер закончил говорить. Он лгал, поскольку финансист был очевидной кандидатурой. Он знал подноготную Шиллера, знал о его жадном стремлении к тому, что тот считал принадлежащим ему по праву, знал о его врожденной ненависти к евреям. Они были давно лично знакомы, и Фрик доверял Шиллеру настолько, насколько он вообще мог доверять другому человеку.

Шиллер продолжал просить, вновь и вновь доказывая необходимость своего участия в Совете. При этом он заверял Фрика в личной своей верности ему и всему руководству партии. И тогда Фрик сделал вид, что сдается на мольбы Шиллера.

– Когда мы придем к власти, дорогой мой Шиллер, – сказал в заключение того разговора Фрик, – мы возвратим земельные владения тем, кто поддерживал нас. Это самое меньшее, что мы можем сделать. – И даже по телефону он ощутил, как Шиллер затрепетал от восторга.

Итак, новый лидер продолжал осмотр зала. Взгляд его задержался на Клаусе Бюле, владельце франкфуртской «Дейли ньюс» и телевизионной станции. На эту сферу следует оказать большое давление, здесь недостаточно влияние национал-социалистов.

Надо раскачать Бюле, сделать его газету рупором национальных идей. Другие газеты последуют его примеру, средства массовой информации хорошо известны своим стадным характером.

– Но, – продолжал Фрик, – если нам предстоит занять принадлежащее нам по праву место в истории, мы должны выйти из подполья. – Он сделал паузу, ощутив общее напряжение. Они давно привыкли скрывать свои чувства, таить свои желания. Они не протестовали, когда на званых обедах, по телевидению или в газетах проклинали Гитлера и «третий рейх». Ненависть к нацизму превратилась в крупный бизнес. И они держали язык за зубами, никогда не высказывали открыто своих убеждений.

А теперь их призывают выйти с открытым забралом.

Он чувствовал их волнение; они как бы находились в тоннеле, и грохот приближавшегося экспресса уже сотрясал рельсы.

– Нам нечего стыдиться, – сказал он спокойно, преодолевая логикой состояние чистой эмоции. – Не можем же мы всегда извиняться за прошлое. Германия двинулась вперед. Мы должны чувствовать время, чтобы не оказаться людьми вчерашнего дня.

Он встал, сознавая, что все наблюдают за ним. Они были перепуганы, даже Шиллер застыл на своем месте, словно аршин проглотил. Что же, черт возьми, они ожидали после всех этих лет?

– Легко стать запуганными, – продолжал Фрик, медленно обходя стол и сопровождаемый взорами присутствующих. – Вот и я, увы, тоже запуган. Но мы не должны допустить, чтобы вбитый в нас страх исказил наши цели, помешал нашему долгу. В нашей стране были большие силы тьмы, чем «третий рейх». Американцы, британцы. Даже эти пуделеобразные французы. Они диктовали нам свой образ жизни и с помощью оккупации кое в чем преуспели. Они говорили нам приятные вещи, зная, что военной силой смогут подавить наше собственное мнение. Наконец, русские, которые творили свои темные дела за Стеной. Они насиловали нашу страну, лишали нас чести, плевали на нас за якобы преступления, совершенные пятьдесят лет тому назад. И как бы ужасны ни были их преступления против нас, они всегда оправдывали их, говоря, будто наши были еще хуже. Мы превратились в две страны. И только воля народа заставила их убраться и снести Стену. Я не забуду ту великую ночь. Вместе с другими я разбирал ее голыми руками, по кусочкам, эту чудовищную Стену. Люди заработали свою свободу, но не знают, как ею пользоваться. Нет стада без пастуха, говорил Ницше. Сейчас немцы уязвимы для коммунистов, для фашистов и даже для ненавистных сионистов. Вы же видели беспорядки в Берлине, разрушение синагог, даже взрыв бомбы, при котором был убит Гроб Митцер. Его смерть с определенностью должна показать вам, что мы не можем дальше оставаться в подполье. Для нас наступило время занять принадлежащее нам по праву место. Время, чтобы мы стали пастухами. У нас для этого есть средства. У нас даже есть собственная тайная полиция. Люди из Штази, тайной полиции Хонеккера, стали для нас хорошими штурмовиками. Целая армия людей, которым некуда деваться.

Он еще раз спокойно и внимательно обвел взглядом всех присутствующих. Его слова начинали производить требуемый эффект. Многие уже кивали в знак согласия. Чего ждать? Сколько времени можно еще ждать?

– А знаете ли вы, сколько было служащих в Штази? – внезапно спросил он. – Знаете?

– Больше двадцати тысяч, мой фюрер, – сказал Бюле, спеша воспользоваться возможностью выдвинуться вперед.

– Больше этого, дорогой мой Клаус. Таков был состав постоянных служащих. Но у них еще было девяносто тысяч частично занятых. Сотрудников резерва, различных информаторов и так далее. Только представьте себе! Мы можем выбирать из армии более чем в сто тысяч обученных солдат. Это больше, чем вся английская армия. Не все они пойдут с нами. Но если только один из четырех последует за нами, под нашей командой окажется тридцать тысяч обученных людей.

– Уникальное положение, – заметил Бюле.

– Действительно, уникальное. Обладать такими возможностями, когда Германию рвут на части. То же самое, должно быть, имело место и в ранний период существования рейха. – Фрик апеллировал к их жажде власти. – Представьте себе тот день, когда Он пришел к власти. – Все знали, кто такой «он». – Представьте. После всей неразберихи, после многих лет позора оказаться в положении абсолютной власти, когда будущее Германии в надежных руках. Разве вы не можете увидеть Его? Стоящим там, в Берлине, принимающим присягу в качестве канцлера в 1933 году. Какое знаменательное время, какой исторический момент! В окружении своих соратников, членов нового правительства. Поверьте, это же может произойти снова. – Он дарил им свою мечту. – Поверьте. Поверьте. Все это может стать нашим. Но это не запрыгнет нам в глотки. Это премия, которой мы должны добиться. А чтобы добиться этого, нам нужно себя показать. Иначе все то, во что мы верили, за что все мы и наши предшественники страдали, будет потеряно. Такая ситуация долго не повторится.

Он вернулся на свое место во главе стола.

– Воссоединение… не должно быть потеряно. – Это произнес самый новый член Совета, Шиллер. Остальные в удивлении подняли взоры. Они не ожидали, что новичок так скоро заговорит. – Гроб Митцер, наш друг, мой ближайший друг, отдал свою жизнь за такую возможность. То же произошло со множеством других, тысяч и тысяч, которые ждали. А многие уже умерли. В Южной Америке, в Африке и в других отвратительных местах, в потаенных частях мира. И они из мест своего изгнания посылали нам средства, чтобы поддержать наше движение. Наш фюрер прав. Отсрочка означала бы конец. Как большинству из вас, мне грозит потерять очень многое, если все сорвется. Я не хочу, чтобы меня обзывали носорогом из-за того, что я национал-социалист, чтобы они дискредитировали меня в своих средствах массовой информации. Премия стоит риска.

– Хорошо сказано, – зааплодировал Фрик. – Браво. Хорошо сказано. Все мы – уважаемые люди. Все мы имеем влиятельное положение. Но анархия нарастает, и от нас будут ждать, чтобы мы использовали это влияние. Клаус Бюле с помощью своей газеты и телестанции может заронить нужные для нас семена. Он может защищать нас, может отделить нас от прошлого, от концентрационных лагерей и проигранных войн. Он может сравнить Германию с тем, какой она была в тридцатые годы. Национал-социалисты вывели тогда страну из депрессии, национал-социалисты могут сделать это и теперь. Мы не поджигатели войны, мы – освободители. Боремся за ценности нашего наследия. Средства массовой информации должны раскрыть положительный потенциал нашего движения. – Фрик уже знал о существовании очерка, который должен был опорочить Митцера. Следовало предотвратить его публикацию. Бюле должен занять твердую позицию. – Только нас они должны представлять как реальную альтернативу анархистам и коммунистам. Ваши имена в руководстве партии много значат. Вас нельзя назвать поджигателями войны или убийцами.

– Это на тот случай, если беспорядки и взрывы будут продолжаться, – сказал Свинглер, один из старейших членов Совета. – Однако полиция заявляет, что контролирует положение.

– Они всегда так говорят, – ответил Фрик. – У них нет никакого представления о том, что происходит. – Он, разумеется, умалчивал, что прямо занимался организацией многих террористических актов и что собирался обеспечить их продолжение. – Такие вещи длятся дольше, чем думают люди.

– Но если и так, – настаивал Свинглер, – ведь за нами стоят «Призраки Луцы». Именно их деньги многое определили. Когда они вернутся, в средствах массовой информации начнут перебирать их прошлое, поднимется крик о военных преступлениях. Стоит связаться с ними, и на нас начнутся нападки, как на нацистов.

– Пусть остаются там, где находятся. Пока мы не придем к власти.

– Но они хотят вернуться сейчас.

– Придется подождать.

– Они ждут этого так долго! Сидя в своих лесах и болотах, запрятавшись от всего мира.

– Им придется подождать еще. Я ничего не могу сделать в этом отношении.

– Но мы же истратили миллионы на то, чтобы уничтожить данные об их прошлом. Мы…

– Тратил миллионы Вилли Кушман. Разбазаривал средства. Я высоко его ценю, но он был только мечтателем. Теперь наступило время прагматиков, реалистов. Единственный путь к возвращению «Призраков Луцы» – через создание такой Германии, которая захочет их возвращения. Помогите выиграть эту борьбу, и мы их вернем скорее, чем вы ожидаете.

Вокзал Ньюарка

Нью-Джерси

Они так и не завершили свое путешествие на поезде до Пен-Стейшн.

Эдем настоял, чтобы они покинули новоорлеанский экспресс на промежуточной остановке, в Нью-Джерси. Они съели свой ранний ленч, собрали вещи и вышли из поезда в 1.19 дня. На Эдема произвело впечатление то, что поезд после почти тридцати часов пути и тысячи миль опаздывал только на две минуты.

Они услышали крик: «Все в вагон!» – когда уже покидали вокзал и спрашивали такси в аэропорт Тетерборо. Он был довольно далеко; в течение часовой поездки они воздерживались от разговоров.

Тетерборо с такой же интенсивностью обслуживает частные самолеты, с какой Ла-Гардия и Кеннеди обслуживают коммерческие рейсы в Нью-Йорк и из него. Реактивные самолеты высших администраторов корпораций и маленькие поршневые самолеты то и дело приземляются на посадочную полосу этого аэропорта, который находится всего лишь в пяти милях от сдвоенных башен манхэттенского Международного торгового центра.

«Могла бы дотянуться до них рукой», – подумала Дженни Дейл, провожая взглядом небоскребы, но затем снова сосредоточилась на управлении небольшим двухмоторным самолетом «Пайпер-Сенека» при заходе на посадку. Последние пять миль она придерживалась высоты в двести футов.

– Посадка разрешается, – прохрипел в наушниках голос авиадиспетчера.

– Ладно. – Она опустила педали моторов и полностью продвинула вперед винтовые рычаги.

Оглянувшись направо, она опять увидела контуры Манхэттена на фоне вечеревшего неба. Она улыбнулась. Приятно чувствовать себя хозяйкой собственной судьбы, не теряться в толпе крысоподобных, мечущихся по улицам в поисках средств к существованию. Хорошо быть летчицей, смотреть на жизнь сверху вниз, быть достойной в собственных глазах. Она двинула вперед ручки управления, и самолет клюнул носом, начав снижение на посадочную полосу.

Дженни Дейл, темноволосая женщина с пышущей здоровьем фигурой, в двадцать девять лет имела уже двенадцатилетний стаж летной работы. Она была пилотом по перегонке самолетов из Дейгенхема, графство Эссекс. Обучил ее мужскому делу отец, который летал на «Конкорде» старшим летчиком «Бритиш эйруэйз». Свой первый самостоятельный вылет Дженни совершила, когда ей исполнилось семнадцать лет. Полеты были у нее в крови, она заменила родителям сына, которого они так и не дождались. Получив права частного пилота, она стала инструктором в летной школе в Биггин-Хилл, а потом начала в возрасте двадцати одного года свои коммерческие рейсы. К этому времени она налетала свыше двух тысяч часов.