Текст книги "Теттау Э. Куропаткин и его помощники. Поучения и выводы из русско-японской войны. Часть 1-2. "

Автор книги: Эберхард Теттау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Ген. Засулич видел себя, однако, обязанным оказать неприятелю «надлежащее противодействие и даже во время отступления доказать противнику превосходство наших войск», поэтому он не решался взять на себя ответственность за отдачу приказания об отступлении. Если бы у него действительно было твёрдое решение со всеми своими силами вступить в упорный бой с неприятелем, имея бесповоротное намерение добиться успеха или погибнуть, то такое решение было бы ещё понятно, как бы мало оно ни соответствовало обстановке.

Но ген. Засуличу вовсе не хотелось в данном случае принять на себя ответственность за бой, и он нисколько не думал жертвовать своими войсками. Ведь сам Куропаткин ему указывал: избегать решительного боя и отступать без потерь. Поэтому его решение не очищать позицию на Эйхо не противоречило полученным им общим директивам и в то же время вытекало из его собственной боязни никоим образом не брать на себя самого ответственность за такое решение.

Ввиду такого настроения ген. Засулич принял только некоторые нерешительные меры. В ответ на донесение Кашталинского о необходимости отступить от Эйхо, он посылает ему приказание: «войскам нигде не оставлять занятые ими позиции, но в случае нового обстрела со стороны японской артиллерии отойти назад на 200-400 метров, чтобы укрыться от огня, но никоим образом не отступать далее».

Таким образом, шеститысячный отряд на Эйхо он предоставил его собственным силам. Мы видим, следовательно, что меры Засулича не противоречили собственно духу стратегии командующего армией: ему тоже, как и ген. Куропаткину, хотелось сражения, но он боялся его[ 2

[Закрыть] ⁸]…

Рано утром 1-го мая начальник Восточного отряда лично объезжал верхом позицию под Тюренченом, где в тот же день разыгрался бой, «с целью, – как он сам доносил об этом, – воодушевить войска и внушить им уверенность и необходимость не оставлять позицию без боя». Из своего объезда позиции ген. Засулич вынес впечатление, что солдаты, а также низшие войсковые начальники отнюдь не пали духом.

В расположении войск на позиции у Эйхо были сделаны некоторые видоизменения, но самая суть дела, вопрос о том, что делать дальше – оставался в том же тумане, как и прежде. Ген. Кашталинский в день 1-го мая не отдал вообще никакого приказания. Указания его начальнику левого фланга Потетынза-Чингоу, полковнику Громову, ограничились тем, что он приказал передать ему, что в случае необходимости обороны переправы через Эйхо он ему пришлёт на подкрепление пулемётную роту. Дальнейшее его приказание, которое должно было иметь гибельные последствия, заключалось в том, что он в ночь на 1-е мая отправил в резерв конно-охотничьи команды 10-го и 12-го полков, стоявшие у Чингоу и Потетынза, так что для охраны левого фланга и поддержания связи и разведки остались ничтожные остатки охотников 22-го полка.

Когда, как это видно из вышеизложенного, 3 японских дивизии с огромным превосходством в силах наступали для атаки позиции Тюренчен-Потетынза-Чингоу, ген. Засулич направлялся к штабу 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии в Гантуходзы, где он скоро стал встречать одиночных людей 12-го Восточносибирского стрелкового полка, потом группы из 3-5 человек и, наконец, целые толпы из 20-30 человек, которые все были в полном отступлении. Начальник Восточного отряда тогда понял, наконец, из «интенсивности огня, что мы имеем против себя значительно превосходные силы», и согласился поэтому на отступление с целью занять позицию на речке Гантуходзы.

Одновременно с этим он послал приказание в Тензи, чтобы находившиеся там оба батальона 11-го стрелкового полка вместе с батареей отправились немедленно на подкрепление ген. Кашталинского. Сделав это распоряжение, ген. Засулич решил, что он сделал всё, что он должен был исполнить. Затем он неожиданно вспоминает, что совсем случайно ввязывается в бой, и признает опасность, которая угрожает остальным войскам его отряда, поэтому он не находит ничего лучшего, как поспешно исчезнуть с поля сражения, предоставляя ген. Кашталинского его собственной участи, чтобы он вместе с резервом, находившимся в Антунге, отступил на Фынхуанчен.

Генералу Кашталинскому стало ясно, что его отряд предоставлен собственным силам и может рассчитывать только на затребованные подкрепления из главного резерва в виде 2-х батальонов и 1-й батареи, поэтому ему было необходимо самому подумать о своевременном отступлении, не ввязываясь в бой с превосходящими силами. Ему представлялась для этого полная возможность, потому что японцы, занявшие позиции на Эйхо около 9 часов утра, вместо того, чтобы быстро навалиться всеми силами на отряд Кашталинского, задержались на занятой ими позиции на Эйхо, где оставались 4 часа, и только в 2 часа дня начали дальнейшее наступление.

Покидая свои войска на Ялу, ген. Засулич не преминул передать ген. Кашталинскому приказание, чтобы после очищения позиции на Эйхо задержать наступление японцев, заняв для этого новую позицию в тылу на речке Гантуходзы для того, чтобы дать возможность отступить также войскам, занимавшим позиции у Антунга. Кашталинский, однако, скоро должен был убедиться, что предложенная ему для занятия позиция мало отвечает указанной ему задаче, потому что путь отступления на Хаматан проходил лишь за его левым флангом и был до некоторой степени на весу.

Если бы японцы, которые около 10 часов утра уже владели высотами между Потетынзой и Тюренченом, продолжали немедленно наступление, то отряд Кашталинского был бы, несомненно, отрезан от своего пути отступления. Вместе с тем, на этой позиции отряд не мог рассчитывать на присоединение к нему направленных из общего резерва 2-х батальонов и батареи. Если же было необходимо оказать неприятелю сопротивление для того, чтобы дать возможность другим войскам отступить безопасно, то являлось более подходящим занять позицию у дефиле около Хаматана, где можно было оставить только охотничьи команды и пулемёты для того, чтобы задержать наступление противника на Антунг. Там, к востоку от Хаматана, Кашталинский мог бы гораздо легче поддерживать связь с войсками, которые должны были отступать из Антунга на этапную дорогу, а, вместе с тем, и сам он мог бы отступить своевременно, не теряя ни минуты, убедившись, что Антунгский отряд находится в безопасности.

Представим себе такое положение в 1 ч. 30 м. пополудни, если бы ген. Кашталинский после очищения позиции на Эйхо направился на высоты у Хаматана. К этому времени, когда японцы ещё только намеревались продолжать своё наступление от Тюренчена-Потетынза, отряд из Антунга, отступление которого тем временем даже замедлилось без всяких уважительных причин, достиг бы уже перекрёстка дорог этапной и той, которая идет из Хаматана на Лахонден. В то же время остатки 22-го полка подходили бы со стороны Лауфангоу через Хаматан к этапной дороге. Это было бы как раз то время, когда и отряд Кашталинского, не теряя ни минуты, должен был начать отступление, которое удалось бы вполне благополучно без потерь людей и материальной части, потому что противник был ещё на расстоянии 5-6 километров.

Вместо этого 12-й Восточносибирский стрелковый полк с батареей и пулемётами находился ещё около Хама на речке Гандуходзы. Ген. Кашталинский вместе со своим начальником штаба блуждал в это время на местности, лежащей вдоль пути отступления, и здесь он между 10 и 11 часами утра «открыл» 3-ю позицию к востоку от Хаматана на высоте 192. Казалось бы, что ген. Кашталинский мог и раньше совершить это «открытие», если бы он был достаточно знаком с местностью, на которой он со своей бригадой простоял свыше двух месяцев. Но то, что войска мало заботило знакомство с местностью вообще, видно из того, что около 4-х часов пополудни начальник штаба дивизии подполковник Линда предпринял напрасную попытку провести 2-ю батарею 6-й артиллерийской бригады по какой-то, ему одному известной, кружной дороге через горы в Тученза, с целью спасения этой батареи.

Для поддержания связи с войсками, отступавшими по этапной дороге, как и с 22-м стрелковым полком, прикрывавшим левый фланг в Потетынза и Чингоу, ничего не было сделано. Ген. Кашталинский, по-видимому, нисколько не тревожился тем фактом, что он, начиная с раннего утра, не получал оттуда никакого известия. Конно-охотничьи же команды сопровождали генерала и его штаб во время выше упомянутого открытия им новой позиции. Здесь около 11 часов утра, когда ген. Кашталинский. находился около высоты 192, он «совершенно случайно и неожиданно» узнал от скакавшего верхом лазаретного служителя, что 22-й стрелковый полк у Потетынзы и Чингоу совершенно рассеян, а батарея захвачена неприятелем…

Когда после боя у Тюренчена понадобился какой-нибудь козёл отпущения за поражение войск, то вся вина была свалена на 22-й стрелковый полк за то, что он своим бесславным поведением на левом фланге обнажил позицию Тюренченского отряда и дал неприятелю возможность зайти ему в тыл[ 2

[Закрыть] ⁹]. Командир полка точно так же, как командир батальона и командир батареи, был отрешён от своей должности, а полку пригрозили расформированием.

Но, как в настоящее время становится вполне ясным, едва ли можно свалить ответственность на 22-й полк за его отступление, если вспомнить, что он с раннего утра был оставлен совершенно без всякого приказания и в то же время был атакован превосходными силами всей 12-й японской дивизии и частью гвардии. 22-й полк очистил свою позицию даже несколько позже – именно после 9 часов утра – чем это было сделано остальными частями Тюренченского отряда. Кроме того, на командира полка было возложено обязательство при своём отступлении на Дауфангоу водворить возможный порядок на этом пути и частыми остановками на соответствующих позициях замедлить наступление неприятеля со стороны Чингоу. Что же касается потери 6 орудий, то едва ли это может быть вменено в особую вину 22-му полку.

Но совершенно непростительно со стороны полковника Громова и со стороны командующего батальоном в Чингоу то, что они тотчас же не дали знать ген. Кашталинскому о своём оставлении занимавшейся ими позиции и об энергичном наступлении японцев на левый фланг. Такое упущение с их стороны указывает на совершенное отсутствие понятия об элементарнейших требованиях командования войсками в бою. Не может быть никакого извинения за такое замедление важного донесения. Если даже под рукой «не было ни одного конного охотника», то надо было немедленно послать адъютанта или артиллериста, памятуя, что своевременное донесение в данном случае было настолько важно, что должно было служить их первой и неотступной заботой. Когда в 11 часов утра около высоты 192 ген. Кашталинский случайно и неожиданно узнал об отступлении 22-го стрелкового полка, он решился, наконец, одну из бывших при нём конно-охотничьих команд послать по направлению на Чингоу. Положение вещей должно было становиться ему вполне ясным, поэтому, казалось, он должен был принять неотложные меры к тому, чтобы обеспечить беспрепятственное отступление своих войск со стороны речки Гантуходзы.

Но приказание ген. Кашталинского об оставлении этой позиции несколько запоздало. Вероятно и этот генерал боялся, что потом «ругать будут», если он оставит позицию без боя, поэтому он никак не мог принять какое-нибудь определённое решение.

Таким образом, отступление 12-го полка с батареей и пулемётной ротой с позиции на речке Гантуходзы совершилось только около 2-х часов пополудни, т. е. три часа спустя после того, как ген. Кашталинсюй получил угрожающее известие о наступлении на его левый фланг и о дальнейшем движении японцев со стороны Потетынзы-Тюренчен для атаки его войск. Последствием этого замедления было то, что 12-й полк мог отступать, только прокладывая себе дорогу оружием и выдерживая тесное преследование наступающих японцев; поэтому полк понес тяжёлые потери у Хаматана, и только ценой тяжких жертв он достиг этапной дороги; батарея же и пулеметная рота не могли пробраться в Хаматан и поэтому попали в руки неприятеля.

Тому, что 12-й полк ещё смог отступить через Хаматан, ген. Кашталинский был обязан не каким-нибудь собственным распоряжениям, а чрезвычайно вялому и медленному наступлению 12-й японской дивизии из Чингоу на Лауфангоу. Это видно из следующего: около 9 часов утра полковник Громов с 7-ю ротами 22-го полка отступал по дороге Лауфангоу-Хаматан около высоты 192. Здесь его встретил ген. Кашталинский. Вместо того, чтобы эти 7 рот 22-го полка остановить и расположить на высотах к северу от Хаматана для того, чтобы облегчить отступление войск, находившихся около Гантуходзы, ген. Кашталинсмй не дал полковнику Громову никаких указаний, предоставив его 7-ми ротам продолжать спокойно свое бегство далее. Таким образом, если бы 12-я японская дивизия между 1-2 часами дня продолжала безостановочно и энергично наступление вперёд, то она беспрепятственно заняла бы теснины около Хаматана и могла бы совершенно отрезать путь отступления войскам, находившимся у Гантуходзы.

Только около 2-х часов дня подошли, наконец. 1-й и 3-й батальоны 11-го полка и 3-я батарея 3-й артиллерийской бригады, высланные ген. Засуличем из общего резерва для подкрепления ген. Кашталинского. Оба батальона заняли позицию у высоты 192, под прикрытием которой отступил 12-й стрелковый полк, хотя и с потерей орудий и пулемётной роты.

Причины запоздалого прибытия подкрепления в высшей степени знаменательны и указывают на полнейшее отсутствие в войсках всякой связи в бою, как между самими войсками, так и между штабами; кроме того, мы также видим здесь порядочную распущенность некоторых войсковых начальников перед лицом боя. Согласно реляции Восточного отряда, запоздалое прибытие подкрепления, потребованного ген. Засуличем из общего резерва ещё ранним утром, объясняется тем, что посланный для передачи приказания офицер генерального штаба «долгое время не мог разыскать начальника резерва ген. Яцынина».

Но об обстоятельствах, по причине которых нельзя было найти ген. Яцынина, даёт полное объяснение упомянутый капитан Свечин, который в то время находился при только что прибывшем в Тензи временно исполнявшем должность начальника 6-й дивизии ген. Япынине, который был в то время начальником общего резерва.

Капитан Свечин рисует следующую обстановку: «Мирно и спокойно проспали мы ночь на 1-е мая. Начиная с 5 часов утра, мне всё снилась пальба, но когда я вполне проснулся, то убедился, что это не сон, что пальба происходит наяву. Издали доносился оживлённый ружейный огонь, тем не менее ген. Яцынин, нисколько не торопясь, спокойно приготовлял нам чай. За чаем он нам рассказывал о всех новостях, слышанных им в Ляояне. Я помню, что допивал уже третий стакан чаю, закусывая прекрасными сухарями. Офицер, заведующий нашей штабной столовой, напомнил нам, чтобы мы не наедались особенно за чаем, потому что скоро должен был поспеть весьма тонкий завтрак. Один из денщиков, который по хозяйственным надобностям был послан на бивак, доложил нам, что бивак уже снят и повозки обоза нагружены. Пронесся слух, что японцы находятся очень близко, что Тюренчен уже взят и что противник энергично наступает вперёд».

«Там, где в войсках служба связи отбывается очень плохо, где в командовании существует полнейший хаос, где рвутся всякие организационные связи и войска чужды друг другу, – там необходимо очень внимательно прислушиваться ко всяким слухам, распространяющимся между нижними чинами. Что поделаешь, когда нет почти никакой прочной организации, когда нет твёрдо налаженной связи. Поэтому и мы начали на основании этих тёмных, но тревожных слухов укладывать наши вещи, а так как я ещё не получил свои вещи, то оказался свободным и поэтому отправился в штаб Восточного отряда, чтобы узнать какие-нибудь новости. Едва лишь я вошёл в штаб, как все набросились на меня с вопросом: «Где это находится в такую важную минуту начальник арьергарда ген. Яцынин»? Я указал на соседнюю фанзу, в которой мы провели ночь; это было также хорошо известно и некоторым лицам в штабе Восточного отряда. Оказалось, что с раннего утра нас разыскивали, но нигде не нашли, так что нас считали без вести пропавшими, и поэтому без ведома начальника резерва два батальона 11-го полка и одна батарея были отправлены для подкрепления Кашталинского»…

Совсем настоящая идиллия, если бы она только была уместна в такую серьёзную минуту. Начальник резерва, будучи в то же время командующим дивизией, находящейся в бою, мирно себе беседует и безмятежно завтракает со своими офицерами, совершенно не думая о необходимости установить связь со штабом отряда, несмотря даже на то, что с раннего утра доносится боевой огонь. Он принимается, наконец, укладывать свои вещи только потому, что слышал от какого-то денщика, что японцы находятся уже поблизости и что бивак снимается. И только потому, что нашёлся штабной офицер, у которого, к счастью, никаких вещей не было и который поэтому нашёл время сходить в штаб «узнать новости» – этот начальник дивизии случайно узнаёт, что делается с его войсками. Надо заметить, что случилось это не очень рано утром, потому что, как это видно из дальнейшего повествования рассказчика, – который вместе со своим командующим дивизией сели затем на коней, – по направлению на Фынхуанчен вместе с проходившими колоннами войск находились остатки бывших в бою 11-го, 12-го и 22-го полков…

Ген. Засулич утверждает в своей реляции, что он лично передал командиру 11-го стрелкового полка, полковнику Лаймингу, приказание, что его задачей должно служить «занятие позиции с целью прикрыть отступление отряда Кашталинского и что полковник Лайминг в своём желании отомстить неприятелю вышел из границ своей задачи». Так как полковник Лайминг нашёл себе в этом бою геройскую смерть, то трудно выяснить тут истину, но если принять во внимание всё изложенное выше и обстоятельства, предшествовавшие бою, можно с уверенностью сказать, что и полковнику Лаймингу его задача была не вполне ясна.

3анятие прикрывающей позиции, соответствовавшей обстановке, было, пожалуй, удобнее к северу и к югу от Хаматана, по обеим сторонам низовой дороги. Но ввиду полнейшей неосведомленности о положении дела и отсутствия всяких указаний со стороны начальника отряда было совершенно естественно со стороны командира 11-го стрелкового полка, что он стремился вперёд на помощь товарищам, находившимся в бою. Это было даже настоящее счастье, что прибытие отряда Лайминга несколько замедлилось; если бы это совершилось ранее, – до того времени, как ген. Кашталинский послал приказание об очищении позиции на речке Хантуходзы, – отряд Лайминга, наверное, потянулся бы туда, при полном отсутствии сведений об обстановке, и тогда наступление 1-й японской дивизии, вероятно, совершенно отрезало бы путь отступления отряду Лайминга.

Но и со стороны ген. Кашталинского отданное им приказание о занятии позиции на высоте 192 двумя батальонами 11-го стрелкового полка совершенно не соответствовало обстановке, о которой в 2 часа дня не могло уже быть никакого сомнения, потому что пассивная оборона этой высоты никак не могла воспрепятствовать наступлению неприятеля со стороны Лафангоу, откуда он приближался уже к теснинной дороге у Хаматана и поэтому обстреливал уже единственный путь отступления русского отряда на север.

Представим себе положение около 3-х часов пополудни: высота 192 занята обоими батальонами 11-го полка; 12-й стрелковый полк стремительно отступает от Хантуходзы южнее высоты 192 по дороге на Хаматан. Со стороны 12-й японской дивизии, которая наступала из Лафангоу на Хаматан, здесь в это время находилась только одна 5-я рота 24-го полка, которая приближалась ко входу в долину; под огнём этой роты 12-й стрелковый полк мог ещё пробраться по теснинной дороге, для того, чтобы затем выйти на этапный путь отступления, но артиллерийские и пулемётные лошади пали под огнем, вследствие чего батарея и пулемёты оказались неспособными для движения и стали затем добычей неприятеля.

Иначе представлялось бы дело, если бы ген. Кашталинский проявил со своей стороны какую-нибудь инициативу и занял высоту 192, хотя бы малой частью войск из отряда полковника Лайминга, например, 2 роты и батарея, для того, чтобы принять на себя отступающие войска 12-го стрелкового полка, а с остальными 6-ю ротами бросился против неприятеля для того, чтобы проложить себе путь отступления. Необходимо иметь в виду, что до 4-х часов пополудни ген. Кашталинскому пришлось бы иметь здесь дело только с одной японской ротой, которую можно было отбросить без особенного труда. Нет сомнения, что если бы ген. Кашталинский овладел здесь высотой 159, то батарея могла бы свободно отступить на север, а вслед за артиллерией могли бы отступить и части 12-го полка, а также и батальоны полковника Лайминга.

Между тем, на самом деле ген. Кашталинский предпочёл покинуть поле сражения одновременно с частями 12-го полка. Нельзя, конечно, упрекнуть полковника Лайминга за то, что он также не последовал за ген. Кашталинским; это, напротив, делает ему честь, хотя то, что он задержался несколько дольше на высоте 192, уже не соответствовало обстановке. С востока наступали японская гвардия и 2-я дивизия, с севера надвигалась 12-я дивизия, угрожая совершенно отрезать путь отступления. Но полковник Лайминг считал долгом чести не бросать свою артиллерию, которая в это время лишилась лошадей, и предпочёл задержаться на позиции для отражения неприятеля до своего последнего выстрела.

Но когда в 5-м часу на поле сражения также прибыли и остальные войска 12-й японской дивизии и с высот к северо-западу от Хаматана открыла огонь горная японская артиллерия, то окружение со стороны японцев становилось всё более тесным; японская пехота захватила уже проход у Хаматана.

Тогда только полковник Лайминг решился штыками проложить себе путь отступления в долину. Что этот прорыв русских войск вообще удался, хотя с огромными жертвами, отнюдь нельзя приписать форме строя, которая была выбрана для этого штыкового удара. Командир полка геройски повёл атаку, имея свои войска в сомкнутых колоннах; но как мужественно ни наступал 3-й батальон 11-го полка под звуки музыки на штурм неприятеля, проявляя величайшее самопожертвование ради спасения остальных войск, всё же было очевидно, что движение в атаку глубокими сомкнутыми колоннами на виду значительно превосходящего противника на расстоянии 1000 шагов совершенно не соответствовало требованиям современной тактики.

Если, несмотря на это, японцы, не дождавшись атаки, очистили путь отступления для русских войск, то это доказывает лишь то, что или японцы вовсе не имели такого превосходства сил в этом направлении, или же они не сумели использовать надлежащим образом свой успех, так как сами не знали обстановки.

Известие о поражении под Тюренченом, которое стоило Русской армии потери 60 офицеров и 2130 нижних чинов, в том числе 3 офицера и 524 нижних чина, попавших в плен, а также потери 22 орудий, 8 пулемётов и многочисленной материальной части, произвело в армии действие грома с чистого неба[ 3

[Закрыть] ⁰]. Фантастические слухи о потерях 11-го и 12-го полков, бегство 22-го полка, паника в бежавшем обозе, оставление поля сражения штабом Восточного отряда, – всё это распространялось в армии часто в преувеличенном виде, не соответствовавшем действительности. Доверие к собственным силам пошатнулось, а прежде всего пошатнулось доверие к своим начальникам. Видно было, какое чрезвычайное, неизгладимое впечатление в армии произвела неудача при первой встрече с противником.

Один только ген. Куропаткин оставался спокойным и пробовал даже шутить[ 3

[Закрыть] ¹]. Конечно, хладнокровие и спокойствие являются для полководца превосходными качествами, отлично влияющими на окружающих; но – только в том случае, если эти качества сочетаются с твёрдой волей и энергией. Спокойствие же Куропаткина отнюдь не являлось показателем его душевных сил; оно никого не могло ввести в заблуждение, потому что оно исходило из его крайне флегматичного и пассивного характера.

Причины поражения искали всюду: их искали и находили в преждевременном отступлении 22-го полка, в запоздалом прибытии подкрепления из резерва, в замедленном отступлении ген. Кашталинского и т. п.

Конечно, все эти причины имели некоторое влияние на общий исход боя, который привёл к тому, что предполагавшееся «отступление с боем» превратилось в тяжёлое поражение. Но коренная причина этого поражения кроется в отсутствии инициативы и готовности взять на себя ответственность со стороны военачальников, которые не хотели, как это требовал Фридрих Великий от своих офицеров, «брать кое-что и на собственные рога».

Кроме того, с русской стороны мы встречаемся с такими формами строя и тактическими приёмами, которые совершенно не соответствуют основным свойствам современного оружия, хотя всё это и не имело в данном случае существенного влияния на исход боя. Вина за это поражение должна пасть всецело и исключительно на начальников, со стороны которых не было ни твёрдой воли и решительности к действиям, ни умения и знания в командовании войсками, а именно:

Генерал Куропаткин —который согласился на то, чтобы кавалерия ген. Мищенко ещё в конце марта отступила за Ялу; он дал Восточному отряду невозможную задачу, в которой он требует победу и успех, но в то же время желает, чтобы это обходилось без жертв; он постоянно вмешивается в распоряжения своих подчинённых и своими беспрерывными указаниями отнимает у них всякую решимость и инициативу действия; он на расстоянии 200 километров принуждает Восточный отряд принять бой на позиции, которую он никогда не видел, и при обстановке, о свойствах которой он не имел никакого представления.

Генерал Засулич —который в постоянном страхе за ответственность никак не мог решиться ни предпринять своевременное отступление, ни принять бой со всеми своими силами и с полной решимостью победить или умереть; он принуждает отряд ген. Кашталинского, вопреки совету этого последнего, как ближайшего начальника этого отряда, ввязаться в бой и в то же время покидает его и вместе с резервом уходит с поля сражения, предоставляя Кашталинского его собственной участи.

Генерал Кашталинский —который признал излишним дать своим помощникам необходимые указания и приказания в день боя 1-го мая; он ничего не делал для того, чтобы обеспечить связь со своим левым флангом, отрядом полковника Громова, и даже сам отнял от этого последнего средства разведывания и охранения: он не сумел выбрать надлежащую минуту для отступления, несмотря на то. что сам неприятель приготовил ему для этого золотой мост; присланное ему подкрепление из резерва под начальством полковника Лайминга он ввёл в бой недостаточно ориентированным, без указаний, оставил их на поле сражения вбезвыходном положении, а сам покинул место боя.

Генерал Мищенко -который не постиг задачу своей кавалерии в Корее и, потеряв связь с противником после того, как находился с ним в тесном соприкосновении, отступил за Ялу, так что высшее начальство в армии целый месяц было лишено всяких сведений о противнике.

Полковник Трухин(начальник кавалерии на левом фланге Восточного отряда) – который возложенную на него задачу по охранении и разведывании на левом фланге Восточного отряда оставил без надлежащего внимания; он недостаточно осведомлял свои войска, а после перехода противника через Ялу он отступил на север, бросив всякое наблюдение за неприятелем, так что японцы могли незаметно и беспрепятственно овладеть позицией на реке Эйхо.

Полковник Громови начальник отряда у Чннгоу – которые упустили из виду немедленно донести ген. Кашталинскому как о своём собственном отступлении, так и о движении противника на Потетынзу и Чингоу.

Все начальники,а также и их штабы – которые недостаточно заботились как о разведывании противника, так и о поддержании связи в бою.

Сами войска —хотя и без надлежащего разумения обстановки, —всё же, в общем, выполняли свою задачу в бою с полным самоотвержением. Но с ужасающей ясностью сказался уже в этом первом столкновении с неприятелем важнейший недостаток командования войсками – это «главная мудрость генерала, которая заключается в его решимости».

ГЛАВА 6

Вафангоу