Текст книги "Теттау Э. Куропаткин и его помощники. Поучения и выводы из русско-японской войны. Часть 1-2. "

Автор книги: Эберхард Теттау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

Но русскому полководцу недоставало силы воли, чтобы последовательно проводить свой операционный план; ему недоставало, по выражению Клаузевица, силы характера для преодоления мёртвой точки. Это отсутствие необходимого импульса, которого недоставало Куропаткину, объясняется не нерешительностью наместника, но ещё больше характером самого Куропаткина: «ему хотелось сражения, и в то же время он боялся его; он жаждал победы, но боялся поражения». Только в этой нерешительности характера и отсутствии твёрдой воли кроется причина противоречивых приказаний, данных им начальнику авангарда на Ялу, которые привели к столкновению под Тюренченом.

Спустя три дня после прибытия Куропаткина в Ляоян состоялось совещание между ним и наместником. «Ввиду несомненного присутствуя в Корее значительных сил неприятеля, до 4-х дивизий», на этом совещании было решено авангард на Ялу (Восточный отряд) усилить 6-й Восточносибирской стрелковой дивизией (полки 21-й-24-й). Согласно этому решению, 22-й и 24-й Восточносибирское стрелковые полки были тотчас же назначены в поход на Ялу; 21-й стрелковый полк был двинут в Дагушан к ген. Мищенко; 24-й стрелковый полк был назначен также для усиления авангарда на Ялу, но был задержан впоследствии в Мукдене, чтобы служить охраной для наместника.

Таким образом, Восточный отряд был усилен 9 батальонами и 24 полевыми орудиями; в середине апреля туда прибыли также третьи батальоны полков 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии, так что к тому времени состав отряда на Ялу заключал в себе 21 батальон, 23 сотни, 48 пеших, 8 конно-горных орудий, 9 конно-охотничьих команд и 8 пулеметов.

Такое усиление Восточного отряда пехотой и пешей артиллерией совершенно не было согласовано с решением Куропаткина не ввязываться в серьёзное сражение до Ляояна. Внешне в этом усилении заключалась уступка настояниям наместника, требовавшего не оставлять линию Ялу без серьёзной обороны; но в то же время командующий армией, по-видимому, не имел в виду или не желал вступать здесь в упорный бой с японцами[ 2

[Закрыть] ⁴]. Это видно из того, что Восточный отряд, даже после своего усиления, был всё же недостаточно силен, чтобы противодействовать 1-й японской армии, которая оценивалась самим Куропаткиным в 4 дивизии. В то же время этот отряд, состоявший из пехоты и полевой артиллерии, был слишком грузен для выполнения поставленной ему задачи: «демонстративных действий» на Ялу.

Между тем Куропаткин со своей стороны ничего не делал, чтобы более ясно и определённо указать Восточному отряду его задачу. Все его приказания и распоряжения, данные Восточному отряду, носили на себе печать нерешительности и неясности, что существенным образом отражалось на действиях этого отряда.

Так, 3-го апреля Куропаткин пишет ген. Кашталинскому, временно командовавшему отрядом: «Прикажите предпринять небольшие нападения на японцев, которые могли бы постоянно тревожить противника… Взвесьте заботливо все мероприятия для действий оборонительных и для безопасного отступления отряда, чтобы противнику не достались какие-нибудь трофеи».

После вступления ген. Засулича в командование отрядом Куропаткин даёт следующие указания войскам на Ялу: «… Необходимо, пользуясь условиями местности, затруднять переход противника через Ялу и его дальнейшее движение через хребет Финзеаопинт… При всём том необходимо, во всяком случае, избегать решительного боя с противником, чтобы не поставить наши войска в необходимость вынужденного отступления и не повлечь тем самым поражение наших главных сил»… «Необходимо избегать поспешного отступления, стараясь всё время поддерживать тесное соприкосновение с противником.»… «Положительно надеюсь, что вы встретите неприятеля с надлежащей стойкостью и окажете ему упорное сопротивление, памятуя, однако, что на Ялу вы не должны принимать решительный бой со значительно превосходящим численностью противником»… «Отступать только под натиском противника и ни при каких обстоятельствах не терять тесное соприкосновение с ним»… «Весьма важно, чтобы при первой встрече с неприятелем, даже при отступлении наших войск перед натиском превосходных сил, всё же сказалось бы значительное моральное превосходство наших войск»…

Не было сомнения в том, пишет по поводу этих приказаний В. А., что отряд на Ялу должен принять и примет сражение. Позиция этого отряда была хорошо укреплена, хотя запрещено было устраивать сомкнутые укрепления; в то же время отряд был усилен значительными резервами и имел очень сильную кавалерию.

Что же, однако, сделал Куропаткин для того, чтобы воодушевить свои войска в предвидении первой встречи с неприятелем, чтобы внушить им доверие к себе и в свои силы и тем обеспечить успех предстоящего боя? Ведь это было крайне необходимо, чтобы встретить противника с надлежащей стойкостью и в порядке совершить отступление перед его натиском, если хотели предотвратить отступление в виде панического бегства, как это на самом деле случилось под Тюренченом.

Куропаткин оставался всё время в Ляояне, встречая приходившие батальоны со стереотипной, заученной фразой: «Надеюсь, братцы, что вы поработаете». Он верхом объезжал позиции под Ляояном; с той же целью ездил он в Мукден, чтобы выискивать в тылу «опорные пункты для укрепленных позиций», вёл переговоры с китайским губернатором, чтобы уладить враждебные отношения низших китайских властей и обеспечить их содействие в снабжение наших войск подводами, рабочими и всем необходимым для армии; он продолжал посылать ген. Засуличу неопределённые, расплывчатые приказания, которые плохо вязались с тактическим и стратегическим положением отряда… Если бы он сам отправился на Ялу и лично осмотрел положение войск и их позиции, то, может быть, не случилось того, что затем произошло… нет сомнения, что Скобелев, Суворов и Наполеон, как и другие настоящие «полководцы Божьей Милостью», поступили бы именно так.

Во всяком случай, для решения с честью той задачи, которая была поставлена Восточному отряду, требовались отборные войска и известный своей решительностью начальник.

Что касается первого требования, то войска на Ялу принадлежали к отборным в русской армии.

Правда, многие стрелковые части имели случайный состав и им недоставало необходимой спайки мирного времени; обе дивизии принадлежали различным корпусам; третьи батальоны, прибывшие для усиления полков, только что явились из Европейской России и принадлежали, правда, многочисленным и различным частям армии.

Зато эти стрелковые полки состояли сплошь из нижних чинов действительной службы, среди которых не было вовсе запасных; ещё в мирное время роты в стрелковых частях содержались в военном составе – по 100 рядов в роте; части и команды, которые были предназначены для формирования 9-й Восточносибирской стрелковой дивизии, были составлены из отборных людей, выделенных из действующих частей Европейской России; точно также из отборных нижних чинов, назначенных главным образом по их собственному желанию, формировались третьи батальоны стрелковых полков.

Таким образом основной материал, составлявший ядро пехоты, должен быть признан наилучшим, какой только мог быть получен в русской армии.

Точно также и конница состояла из казаков строевого разряда, призывного возраста Забайкальского казачьего войска, т. е. также из отборных, наилучшим образом подготовленных людей, особенно пригодных для службы на Манчжурском театре действий.

Сравнительно менее сплочённой надо признать организацию полевой артиллерии, потому что приданные стрелковым дивизиям артиллерийские бригады были сформированы на Дальнем Востоке только перед началом. войны. Но и в данном случае было сделано что возможно, чтобы ослабить вредную сторону новых формирований, потому что целые батареи ещё в мирное время содержались по военному составу, имея полное число людей и лошадей, содержа в полной запряжке все 8 орудий и все зарядные ящики.

Таким образом, если материальная часть войск может быть признана хорошей, то им недоставало только необходимой организационной сплоченности и взаимного доверия частей войск между собою, а также к их начальникам. Этот недостаток мог быть устранен только, если бы во главе Восточного отряда, составленного из упомянутых 3-й и 6-й Восточносибирских стрелковых дивизий и казаков Мищенко, был назначен начальник, известный своей энергией и деятельностью, личность которого могла бы внушить доверие своим войскам.

Выбор Куропаткина пал, как было упомянуто выше, на бывшего до того времени командиром 2-го Сибирского корпуса генерал-лейтенанта Засулича, который 8-го апреля был назначен начальником Восточного отряда. Это был наименее способный начальник, который мог быть выбран для выполнения трудной задачи, выпавшей на долю Восточного отряда. Сам ген. Засулич был не особенно обрадован этим назначением и, по-видимому, не возлагал никаких надежд на предстоящую роль своего отряда.

Один из критиков Куропаткина, В. А., повествует со слов ген. К.: «однажды, в апреле, я был приглашён:к командующему армией в Ляояне. Возле его вагона взад и вперед ходил ген. Засулич, с папиросой в зубах, мрачный и сосредоточенный. Я обратился к нему с вопросом: что вы здесь поделываете, Михаил Иванович? Видите ли, на меня возложили трудную задачу, за которую меня потом будут ругать. Куропаткин назначил меня начальником отряда на реке Ялу с приказанием, что я должен отступать оттуда с боем. Так что вся моя предстоящая деятельность, при всех обстоятельствах, будет непременно иметь характер поражения. Ведь если мне придётся отступать под натиском превосходных сил противника, то ввиду характера местности мой отряд неизбежно понесёт большие потери, а вся вина за эти потери, конечно, падёт на меня»…

Генерал был прав; но в то же время едва ли можно было ожидать успеха от действий такого начальника, который преисполнен боязни за ответственность и за то, что «ругать будут» за неудачу. Так что, в конце концов, и в данном случае причина неудач кроется не только в неясности или нерешительности свыше отданных приказаний, но также и в отсутствии самостоятельности и готовности принять на себя ответственность за свои действия со стороны исполнителя, – как мы видим это, впрочем, и в отношении большей части русских генералов на войне.

Наилучшая мера для воспитания самостоятельности войсковых начальников заключается в том, что каждый начальник при отдаче приказаний своему подчинённому должен поставить ему только цель, которую имеется в виду достигнуть и которая должна быть указана совершенно ясно, но достижение этой цели должно быть предоставлено самому исполнителю – настолько, насколько это соответствует его личным способностям.

Мера свободы действий, которая должна быть предоставлена исполнителю, определяется размерами и значением круга действий, который ему принадлежит по его служебной роли. В данном случае этот круг должен быть особенно обширным.

О положении выдвинутого далеко вперёд и изолированного Восточного отряда, который один находился лицом к лицу с неприятелем, в Ляояне ничего обстоятельного знать не могли. Но для продуктивной самостоятельности Восточного отряда недоставало необходимого условия – ясной, определённой директивы со стороны командующего армией и способности к самостоятельным действиям со стороны ген. Засулича.

Собственная нерешительность и видимая неспособность помощников делали то, что ген. Куропаткин, находясь в Ляояне, на расстоянии 200 километров от Ялу, и не будучи знакомым ни с характером местности, ни с положением Восточного отряда, каждый день донимал своих подчинённых многочисленными приказаниями, инструкциями, запросами, советами и замечаниями насчёт их деятельности, стараясь направлять все их мелочные действия настолько, что в конце концов начальство Восточного отряда не решалось на самые пустые передвижения части войск с места на место. Так, в донесении от 18-го апреля, ген. Кашталинский запрашивает штаб армии, может ли он передвинуть горную батарею из Фынхуанчена на левый фланг своей позиции у Шандохоку…

В своих приказаниях и запросах ген. Куропаткин задаёт ежедневно массу мелочных указаний:

«Примите энергичные меры, чтобы войти в тесное соприкосновение с противником; организуйте разведку по ту сторону реки Ялу; прикажите предпринять нападение на противника; устройте заботливо наблюдательные пункты»… «Связь с отрядом полковника Трухина должна быть тщательно поддерживаема»… «Не требуется ли подкрепить частью казаков, находящихся перед фронтом войск, конно-охотничьи команды; не нужно ли для облегчения охотничьих команд и казаков, придать им небольшие пехотные команды для достижения большей устойчивости в их действиях против японской кавалерии?»… «Надлежит принять необходимые меры, чтобы предотвратить возможность поражения батальона, расположенного изолированно в Амбихо»… «Исправлены ли дороги к Фынхуанчену и укреплены ли позиции около этого пункта?»… «Представляет ли собою река Эйхо препятствие для перехода войск?»… «Меня беспокоит недостаток конницы в центре вашего расположения. Предлагаю вам для образования дивизионной кавалерии вытребовать по одной сотне от полков Читинского, Аргунского и Уссурийского»… «Не будут ли чрезмерно ослаблены главные силы под Тюренченом после выставления полка у Потетынза – Чингоу?»… «Необходимо озаботиться о том, чтобы при отступлении кавалерия не теряла связь с главными силами на обоих флангах» и т.д., и т.д.

Появление японского флота перед Порт-Артуром и гибель «Петропавловска» внушили ген. Куропаткину предположение, что японцы поспешат с переходом через Ялу и начнут переправу 13-го или 14-го апреля. Ввиду этого командующий по телеграфу сообщил ген. Кашталинскому свои предположения и приказал ему все войска 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии немедленно выставить на укреплённой позиции на реке Ялу, а части 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии, которые должны прибыть из Фынхуанчена, «направить на Тензи или в другой соответствующий пункт»…

Наконец, накануне боя 30-го апреля, ген. Куропаткин телеграфирует следующее ген. Засуличу: «Я нахожу операции японцев до сего времени недостаточно энергичными. То, что они в последнее время предпринимали против вашего крайнего левого фланга, скорее похоже на демонстрацию. Зорко следите по всей линии и ждите серьёзную атаку на ваш центр и правый фланг».

Таким образом без личного знакомства с положением дела, а только на основании своих собственных предположений, ген. Куропаткин, издалека даёт указания, которые совершенно не соответствовали обстановке и должны были гибельным образом влиять на и без того уже нерешительного ген. Засулича.

Мармон говорит: «Я никогда не видел ни одного выдающегося человека, способного направить большое дело, без того, чтобы он не имел для этого вполне определённой системы, которая даёт ему возможность совершенно не входить в мелочи дела, сохраняя за собою лишь общее направление всей системы».

Куропаткин, напротив, весь уходил в заботы о мелочах и вследствие этого совершенно терял из виду важнейшую цель, которую он должен был иметь в виду – это уничтожение противника. Кроме того, благодаря его вмешательству во все распоряжения своих помощников, а также вследствие постоянной беспрерывной опеки, которой он их донимал, и неустанных приказаний и указаний по вопросам мелочного характера, Куропаткин отнимал у своих помощников последний остаток всякой самостоятельности и сознание ответственности с их стороны.

Беспрепятственно, оставаясь совершенно незамеченной русскими войсками, первая японская армия в конце апреля закончила своё наступление к Видчжу и таким же образом вполне беспрепятственно и мирно закончила все свои подготовительные действия, согласно заранее намеченному плану для перехода через реку Ялу около Видчжу. В то время, когда японцы направили свою главную атаку против левого фланга русских войск по направлению на Эйхо, стремясь охватить этот фланг, Куропаткин держался предвзятого убеждения, как это упомянуто было выше, что японцы будут форсировать переправу через Ялу у Антунга для того, чтобы облегчить высадку 2-й японской армии, которая, по предположению, Куропаткина должна была совершиться у Дагушаня, поэтому для японских войск у Антунга являлось необходимым войти в связь с этой 2-й армией.

Безвольный начальник Восточного отряда оставался, тем временем, со стороны своей кавалерии, находившейся на его левом фланге, совершенно без вестей; отдельный же батальон, расположенный в Амбихо для прикрытия левого фланга, оставил свою позицию при первом известии о переходе небольших команд японцев через Ялу в северном направлении и потерял таким образом совершенно связь с противником.

Ген. Мищенко тем временем доносил о появлении 10 японских военных судов и о сосредоточении материалов для переправ у Думбагао.

Всё это представилось ген. Куропаткину в таком виде, что он свой правый фланг у Антунга продолжал считать в опасности в то время, когда уже назревала вполне настоящая атака на левый фланг Восточного отряда по направлению на р. Эйхо. Соответственно этому предположению резерв Восточного отряда – 5½ батальонов и 8 орудий – держался к северу от Антунга, у Тензи, на расстоянии о 8-12 километров от позиции на р. Эйхо, с которой был связан двумя трудно проходимыми дорогами, переваливавшими через горный хребет.

Собственно у Антунга расположено было 4¼ батальона, 16 орудий, одна пулеметная рота и 3 конно-охотничьих команды под руководством начальника 3-й Восточносибирской стрелковой дивизии ген. Кашталинского.

На левом участке позиции, у Тюренчена, против которого направлялась вся атака 1-й японской армии, расположено было 6 батальонов, 16 орудий и 2 конно-охотничьих команды под общим начальством начальника 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии ген. Трусова. Когда всё более и более увеличивались признаки, что японцы переправляются через Ялу выше Видчжу и укрепляются на островах Кюрито и Озекето, ген. Трусов, ввиду назревавшего серьёзного положения, стал ужасно нервничать.

Один офицер его штаба дивизии пишет по атому поводу следующее: вместо того, чтобы предпринять что-нибудь, Трусов телеграфирует 24-го апреля, т. е. за целую неделю до разыгравшегося затем сражения под Тюренченом: «Если я в течение двух часов не получу приказания, отменяющего мое распоряжение, то я начну отступать ввиду перехода японцев через Ялу, угрожающего охватом моего левого фланга»…

Слух о намерении начальника отступить быстро распространился между войсками и привёл ко многим недоразумениям. Как только смеркалось, войска вводились в окопы, где они всю ночь лежали с оружием в руках, готовые отразить атаку противника. Все напряженно и пристально всматривались в темноту. Ген. Трусов был совершенно болен, он поминутно обращался то вправо, то влево с вопросами: «Не видите ли вы там далеко зелёные огоньки? А вот они исчезли! Не видите ли вы там дальше красные огоньки? А там вот ещё синие огоньки?…». Мы ровно ничего не видели, но скоро, однако, его галлюцинации стали передаваться и другим, и им тоже начало казаться, что они видят то появляющиеся, то исчезающие огоньки.

В ночь на 26-е апреля начали доноситься выстрелы с запада, от долины Эйхо; со стороны островов стали появляться сигнальные огоньки, всё это продолжалось минут 40. Находившаяся на острове Кюрито спешенная конно-охотничья команда 22-го Восточносибирского стрелкового полка была атакована японским батальоном, переправившимся через рукав Ялу на понтонах. Команда была прогнана японцами; она быстро переправилась на северный берег и поспешно отступила далее, бросив на северном берегу всех своих лошадей. Японцы довольствовались тем, что расположили на северном берегу надёжную охрану для прикрытия начатого постройкой моста, который наводили с южного рукава реки Ялу на остров Кюрито и оттуда на северный берег реки. Вместо того, чтобы атаковать небольшую японскую команду на северном берегу Ялу и помешать постройке моста, ген. Трусов был всецело поглощён мыслью о собственном спасении и начал донимать штаб Восточного отряда многочисленными и бессмысленными донесениями[ 2

[Закрыть] ⁵].

Не имея никакого понятия о событиях, происшедших в ночь на 27-е апреля, ген.Трусов доносит в 4½ часа утра 27-го апреля, что «неприятель идет в наступление по всему фронту». В трёх следующих телеграммах между 8½ и 9¼ часами утра он указывает на возможность обхода японцами его левого фланга, что угрожает его пути отступления на 7-й этап, на Тансанчинза…

Около полудня 1½ батареи у Тюренчена открыли огонь против японской пехоты, показавшейся со стороны Видчжу. Вслед за этим ген. Трусов доносит, что им «отбита атака японцев, предпринятая сильной колонной против Тюренчена». Это донесение ген. Трусова, как и позднейшее его донесение о том, что «два-три японских полка находятся в движении на Лизавен», заставили ген. Засулича занять войсками все участки позиции на Ялу. Ген. Трусову он отправил на подкрепление 2-й батальон 11-го и 8-ю роту 24-го Восточносибирских стрелковых полков и, вместе с тем, он указывает ген. Трусову направить в Цингоу 22-й полк с 1-й батареей для прикрытия его левого фланга. Вслед за тем он предписывает ему «упорно оборонять свою позицию и отступать на Люшигоу только с боем»…

Ген. Трусов был, однако, иного мнения. Он доносит начальнику Восточного отряда после полудня, что «оба японских полка, направляющихся на Лизавен, отрезают ему путь отступления на Люшигоу»: поэтому он прибавляет в своём донесении[ 2

[Закрыть] ⁶]: «ввиду полученных мною лично устных инструкций от командующего армией не ввязываться в серьёзный бой с противником я решил отступить на 7-й этап». Ген. Трусов не получил на это донесение никакого ответа. Вечером он ещё раз доносит начальнику Восточного отряда, что «атаку японцев на Потетынза надо ожидать через несколько часов», и тогда он неизбежно будет вынужден предпринять отступление, так как ему невозможно обороняться. Этим его судьба была решена окончательно.

28-го апреля, т. е. за три дня до боя под Тюренченом, прибыл ген. Кашталинсшй со своим штабом, чтобы принять командование войсками от ген. Трусова, который вместе со своим штабом был отправлен в резерв в Тензи[ 2

[Закрыть] ⁷]. Но и оттуда ген. Трусов через два дня был отозван в Ляоян. На место Трусова был назначен только что прибывший вновь назначенный командир бригады ген. Яцынин, который принял командование над 6-й Восточносибирской стрелковой дивизией и резервом в Тензи. Но и ген. Яцынин был болен не менее ген. Трусова: у него был серьёзный порок сердца, пешком ходить он не мог, а верхом мог ездить только шагом.

Конечно, ген. Трусов был больной человек, поэтому ему до некоторой степени можно многое извинить, но не только в нервозности кроется причина его образа действий.

Мы видим здесь, какое гибельное влияние на ход событий имело отсутствие твёрдой воли и вполне определённой цели в верхах армии, что отражалось на настроении помощников, в особенности на тех, которые и без того были сами по себе слабохарактерны.

Про операционный план Куропаткина, в основе которого имелось в виду отступление на Харбин, давно уже шли обширные толки и слухи во всей армии; говорят, что вслед за прибытием командующего армией в Харбин он обратился, будто бы, к своим адъютантам стакой фразой: «Скоро мы опять сюда вернёмся». Во всех указаниях ген. Куропаткина начальнику Восточного отряда сквозит уже опасение ожидаемого поражения; лично он сам передаёт инструкции войсковым начальникам в обход ответственных высших начальников, как мы это видим в отношении ген. Трусова, которому Куропаткин передаёт лично инструкцию не ввязываться в бой, обходя старших начальников этого генерала. Неудивительно поэтому, что ген. Трусов был поглощён заботой, главным образом, о безопасности своей собственной и своих войск.

В то время, когда японцы вполне мирно и без всяких помех со стороны противника подготовляли свой переход через Ялу и обход левого фланга русской позиции, многочисленная русская конница ничего не предпринимала, чтобы сколько-нибудь разведать о действиях японцев. Тем временем ген. Куропаткин 29-го апреля направил из Мукдена оставленный там 23-й Восточносибирский стрелковый полк через Ляоян, Саймадзы и Куаньдянсянь для подкрепления Восточного отряда. Как мало командующий армией был осведомлён о готовящейся в ближайшие дни форсированной переправе японцев через Ялу, видно из следующего его указания, данного ген. Засуличу относительно 23-го полка, в котором он пишет: «Прибытие 23-го полка (которого едва ли можно было ожидать ранее 10-го мая) следует использовать для того, чтобы ослабить разбросанность 6-й Восточносибирской стрелковой дивизии, и с этой целью собрать в Тензи под командой начальника дивизии 7 или, по крайней мере, не менее 6 батальонов»…

В то время, когда 29-го апреля 12-я японская дивизия начала переправу через устье около Анбихо, находившийся там отряд Лечицкого стал отступать на север; в то же время ген. Засулич, оставаясь в полной неизвестности относительно начатого обхода левого фланга русской позиции, решил для уяснения положения предпринять усиленную рекогносцировку. С этой целью им были назначены 2-й батальон 22-го полка, 2 конно-охотничьих команды и 2 орудия под начальством генерального штаба подполковника Линде. Эта рекогносцировка была направлена на высоты между Тигровой горой и Лизавен, а также на высоту «Тигр».

По своим результатами эта рекогносцировка ничего не выяснила; всё дело ограничилось тем, что отряд полковника Линде опрокинул японскую сторожевую роту, которая была выставлена для прикрытия постройки моста с острова Кюрито на правый берег около Гузана; но на следующий день, однако, эта рота опять возвратилась на своё место, так как отряд Линде вынужден был отступить, встреченный артиллерийским огнём с Тигровой горы, которым был отброшен на восточный берег реки Эйхо.

Таким образом, и эта усиленная рекогносцировка ровно ничего не выяснила относительно обхода левого фланга русской позиции 12-й японской дивизией. Это мелкое предприятие русского отряда, о котором в своё время так много нашумели – говорили даже об обращении в бегство 2 японских батальонов, – характерно по некоторым своеобразным приёмам ведения боя. Так, упомянутый выше русский офицер генерального штаба (капитан Свечин), принадлежавший штабу 6-й стрелковой дивизии и наблюдавший эту рекогносцировку с телеграфной горы, так описывает этот бой: «Пехота энергично двинулась вперёд… Боевому порядку противостояла только одна японская рота, которая вскоре была вынуждена отступить на Потетынзу исключительно благодаря действию артиллерийского огня со стороны Гузана, где была расположена батарея полковника Покотилло. Наступление пехоты прикрывалось конно-охотничьими командами, которые галопом неслись впереди стрелковых цепей, по временам спешивались и открывали огонь. Это была совсем исключительная «эффектная» картина, жаль только, что такой образ действий возможен лишь в таких случаях, когда нет неприятеля.

Тем не менее, благодаря тому, что охотничьи команды, хотя ничего и не выяснив, поработали в этой фронтальной атаке, они должны были отдыхать после этого боя, так что 30-го апреля и 1-го мая, т. е. в дни, когда происходили наиболее важные бои, некому было нести ни службу связи, ни разведочную, ни охранительную… Вся эта рекогносцировка представляет собою в сущности только мелкое предприятие, притом такого характера, которое для неспособных, но ловких начальников получает вид активной деятельности на фоне общей пассивности и недостатка предприимчивости, при готовности в случае надобности принять на себя ответственность».

30-го апреля открыла огонь сосредоточенная артиллерия 1-й японской армии, имевшая 20 тяжёлых полевых гаубиц, предназначенных специально для прикрытия переправы через Ялу и для подготовки дальнейшего наступления 12-й дивизии по направлению на Видчжу, Гузан и со стороны островов. Огню этих гаубиц вскоре подвергся Тюренчен, и небольшое число русских орудий, находившихся у этого пункта, вынуждены были замолчать.

Несмотря на действия японцев, ген. Засулич всё ещё не видел серьёзного намерения с их стороны в этом направлении. Упомянутый выше капитан Свечин, присутствовавший ранним утром при бомбардировке Тюренчена, отправился 30-го апреля в Тензи, где спокойно в это время находился ген. Засулич, которому он и доложил о положении дела. Но когда Свечин начал излагать вынесенные им впечатления, ген. Засулич резко прервал его словами: «Вы распространяете ложные слухи, капитан! Как вы можете рассказывать подобные вещи! У нас ведь нет потерь, дух войск превосходен. Наша артиллерия подавляет огонь японской артиллерии»…

После бомбардировки Тюренчена 30-го апреля не оставалось больше сомнения, что вскоре последует и атака. Командир 12-го стрелкового полка, занимавшего позицию перед Тюренченом, доносил ген. Кашталинскому, что его полк едва ли будет в состоянии на следующий день выдержать такой гаубичный огонь, как накануне, и поэтому он не берёт на себя ответственности за возможность отступить в порядке ввиду несомненно предстоявшей атаки.

Вместе с тем ген. Кашталинский в ночь на 1-е мая доносил ген. Засуличу, который всё ещё находился в Тензи при своём резерве, что, по его мнению, следует очистить позицию на Эйхо и занять высоты, находящиеся позади Тюренчена, потому что, оставаясь на нынешней позиции, его войска терпят большие потери от артиллерийского огня японцев и в то же время играют совершенно пассивную роль.

Такое мнение ген. Кашталинского, однако, совершенно не соответствовало положению вещей, потому что не было сомнения, что Восточный отряд имел перед собою всю 1-ю японскую армию, силы которой, по донесениям шпионов к тому же значительно преувеличивались. Поэтому не было смысла очистить позицию на Эйхо для того, чтобы занять высоты позади Тюренчена. Если действительно хотели избежать боя с противником, в шесть раз более сильным, то было гораздо благоразумнее и вполне своевременно отступить по направлению к этапной дороге на Фынхуанчен. Конные и пешие охотничьи команды вместе с пулемётными ротами – потому что из 23 конных сотен нельзя было, к сожалению, воспользоваться ни одной – могли отлично прикрыть отступление от Эйхо и задержать, по возможности, наступление японцев.

Ген. Засулич, однако, совершенно не был согласен на очищение позиций. Как мог он согласиться на такое отступление без боя, когда он и без того задолго уже выражал опасение, что его «ругать будут» за это отступление. Тем более, что сам командующий армией по телеграфу выражал ему свой взгляд о необходимости, чтобы даже во время этого отступления выказалось значительное превосходство во всех отношениях русских войск над японскими. Такое требование командующего армией звучало с внешней стороны очень просто, но как это осуществить на практике – должно быть, было неясно и самому Куропаткину.