Текст книги "Теттау Э. Куропаткин и его помощники. Поучения и выводы из русско-японской войны. Часть 1-2. "

Автор книги: Эберхард Теттау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Около 11 ч. 30 м. утра положение было следующее: обе батареи 1-й артиллерийской стрелковой бригады на участке 4-го стрелкового полка были приведены к полному молчанию; расположенные в долине вправо от них батареи поддерживали ещё огонь, но в это время они стали поражаться фланговым огнём справа, со стороны японцев, атаковавших левый фланг 33-го стрелкового полка. Вправо от 33-го полка был расположен 1-й батальон 36-го полка, вступивший в бой под начальством ген. Краузе; к этому батальону присоединились также и остатки 10-й и 11-й рот 36-го полка. 35-й стрелковый полк с одной батареей и сотней казаков под начальством ген. Зыкова заблудился где-то к северу, заняв позицию уступом вправо и назад, развернув боевой порядок против неприятеля, наступавшего против его фронта и фланга. Между этим участком позиции и 1-м батальоном 36-го полка получился значительный разрыв, для заполнения которого ген. Штакельберг приказал двинуть оба батальона 34-го полка.

Таким образом, вместо производства энергичной встречной атаки, которая могла бы остановить обход противника, ген. Штакельберг удлинял всё больше и больше свою позицию вправо. В это время, около 11 ч. 30 м. утра, и ген. Штакельберг, наконец, решился покинуть станцию Вафангоу и направился на позицию 35-го полка, где вскоре под ним была убита лошадь. В качестве резерва на станции Вафангоу оставались тогда только что прибывшие по железной дороге 1-й и 2-й батальоны 9-го Сибирского полка, казачья батарея и две конно-охотничьи команды; остальные два батальона ожидались приблизительно через час.

Вопреки всем ошибкам в командовании войсками в этом бою, всё ещё нельзя было отчаиваться в благополучном исходе боя, в особенности потому, что в это время и ген. Гласко решился, наконец, вступить в дело, а победоносная атака левого русского фланга должна была неминуемо остановить обход 4-й и 5-й японских дивизий. Тем не менее, ген. Штакельберг решил около 12 ч. 30 м. дня отдать общий приказ о постепенном отступлении всех подчинённых ему войск по направлению на станцию Вандзелин.

Ген. Кондратович отправился к Штакельбергу, чтобы доложить ему о тяжёлом положении 33-го и 36-го стрелковых полков и об уничтожении 2-го батальона 36-го полка.

Во время этого доклада, который уже сам по себе вселил в ген. Штакельберга сомнение в благополучном исходе сражения, было получено тревожное донесение от ген. Самсонова. Дивизия ген. Самсонова в 11 ч. 30 м. утра прибыла к железной дороге в начале долины у Лунтьяху, и оттуда ген. Самсонов послал донесение в 11 ч. 45 м. такого содержания: «Японская пехота только что появилась на железной дороге между Цзяхозин и станцией Вафангоу».

Так как о силах противника ничего не говорилось в донесении, то нет ничего удивительного в том, что это известие очень встревожило ген. Штакельберга. Полководца с энергичным и решительным характером такое донесение, быть может, подвинуло бы к тому, чтобы искать решение в энергичном бою, но ген. Штакельберга это донесение заставило отказаться от всяких дальнейших попыток добиться успеха. Передача приказания об отступлении была произведена, по-видимому, недостаточно обдумано и нецелесообразно. Некоторые начальники получили это приказание лишь через несколько часов, после того, как они видели себя вынужденными к отступлению в силу обстоятельств, независимо от приказания об отступлении.

Необходимо заметить, что пехота, встреченная ген. Самсоновым наступающей на Лунтьяху, составляла всего только один батальон 19-й пехотной японской бригады, так что, казалось бы, дивизия Самсонова могла и собственными силами остановить движение этого батальона.

Решение ген. Штакельберга о начале отступления стало проводиться в исполнение прежде всего на центральном участке позиции. Дело в том, что, благодаря бездеятельности бригады ген. Гласко, японской артиллерии удалось сосредоточить весь свой огонь на батареях, расположенных по обе стороны железной дороги. Начало отступления было положено этими батареями, которые отошли на позицию между железной дорогой и р. Фучухе, но вскоре эта позиция стала поражаться фланговым огнём японцев справа, поэтому по приказанию ген. Мрозовского батареи направились на новые позиции к югу от Сизана; вместе с батареями следовали и прикрывавшие их роты. В это именно время было получено приказание ген. Штакельберга об общем отступлении.

Позиция 4-го Восточносибирского полка после отхода батарей была открыта с правого фланга и поражалась фланговым огнём, подвергаясь также и охвату со стороны японцев, наступавших по долине р. Фучухе; полк в то же время вообще не получал никаких приказаний, не считая первого приказания о занятии указанной ему позиции. Находившиеся около полка батареи были подчинены ген. Мрозовскому, который прислал им приказание об отступлении после того, как отступили батареи 9-й артиллерийской бригады. Приказание это, однако, несколько опоздало, потому что обе эти батареи оказались совершенно подавленными огнём более сильной японской артиллерии, которая переправилась через Фучухе на северный берег и оттуда засыпала эти батареи снарядами; пользуясь огнём своей артиллерии, японская пехота подошла к батареям на расстояние около 1000 шагов. Удалось поэтому из этих двух батарей вывезти только три орудия, остальные 13 орудий были оставлены на позиции и затем достались неприятелю.

Сильно страдая от артиллерийского огня японцев, 4-й Восточносибирский полк был не в состоянии дольше держаться на своей позиции. Командир полка не получил никакого приказания от ген. Мрозовского об отступлении войск среднего участка; такое приказание было дано только батареям, так что командир полка видел, что мимо него уходят батареи по неизвестной ему причине; с правой стороны его, по долине Фучухе, обходила неприятельская пехота, в то же время у Тафаншина появилась японская батарея, которая начала обстреливать позицию полка фланговым огнём; на северном гребне горного массива по обе стороны железной дороги также появилась японская артиллерия, которая открыла огонь. Одновременно с этим и японская пехота продвигалась перед фронтом полка всё ближе и ближе.

Ввиду этих обстоятельств 4-й Восточносибирский стрелковый полк начал отступление около 1 ч. дня, ещё до того времени, как было получено приказание ген. Штакельберга об отступлении. Отступление полка происходило при ужасной жаре, в горной местности, в полном беспорядке и при значительных потерях; много отставших, а также и командир полка попали в плен.

К счастью русских, японцы не воспользовались беспорядочным отступлением 4-го полка, преследуя который противник мог вполне прорвать центр русского расположения. Дело в том, что японцам самим недоставало свежих резервов, войска были сильно утомлены и, наконец, разразившаяся сильная гроза помешала японцам энергично преследовать отступающего противника.

Необходимо заметить, что тактически сражение у Вафангоу разрешилось, в конце концов, не охватом правого фланга русской позиции, а прорывом её центра. Отступление 4-го полка имело последствием то, что и ген. Гернгросс оказался, в свою очередь, вынужденным также начать отступление в 1 ч. 30 м. дня, как раз в то время, когда бригада ген. Гласко начала, наконец, свою атаку. Так как японцы уже владели высотами у Лушагоу, то некоторые части войск вынуждены были с большими потерями пробиваться через занятые неприятелем высоты, другие же части войск должны были отступить в северо-западном направлении. Приказание об отступлении от ген. Штакельберга и здесь опоздало: оно получено было тогда, когда полки ген. Гернгросса прибыли уже в Цуитзятунь.

Отступление остальных войск 1-го Сибирского корпуса совершилось в сравнительном порядке, благодаря вялому преследованию со стороны японцев, ввиду их полгой усталости. Вследствие этого войскам ген. Штакельберга удалось занять последовательно три позиции: сначала к югу, потом к северу от станции Вафангоу и, наконец, у Цзяхозин.

Против батальона японской пехоты, наступавшего на Лунтьяху, развернулась около 12 ч. дня кавалерия ген. Самсонова, к которой вскоре присоединились также 3-й и 4-й батальона 9-го Сибирского полка, прибывшие по железной дороге и направленные тотчас же для встречи обходящего противника; пользуясь этим, кавалерия ген. Самсонова отступила в северо-западном направлении на Хова и Сунтьятунь. Кроме того, по приказанию ген. Штакельберга, для встречи обходящих японцев были направлены также 1-й и 2-й батальоны 9-го полка, которые двинулись от Лунтьяху по лощине. Таким образом, против обходящего одногобатальона японской пехоты было направлено четыребатальона русских, и, тем не менее, бригадный командир ген. Шилейко доносил, что батальоны Тобольского полка «сильно теснимы японцами». Потери полка простирались при этом не свыше 2-х офицеров и 47 нижних чинов…

От отступившей на север конницы ген. Самсонова опять было получено крайне тревожное и на этот раз совершенно неосновательное донесение, что лощина от Хова в пяти километрах к северу от Вафангоу занята японцами, что 8-й Сибирский казачий полк подвергся стрелковому огню из этой лощины. Трудно сказать, откуда ген. Самсонов подчерпнул такое сведение, которое со стороны ген. Штакельберга должно было вызвать весьма серьёзные меры.

Мы видим, таким образом, что с самого наступления ген. Штакельберга на юг до окончания этих наступательных действий у Вафангоу многочисленная русская конница не принесла начальнику отряда никакой существенной пользы. При разведывательной службе она не замечала как раз того, что представлялось в данную минуту наиболее важным, а то, о чём она доносила, отличалось всегда неясностью, преувеличенностью или же оказывалось совершенно ложным. Наконец, во время боя на поле сражения она проявляла полнейшую бездеятельность.

Около 4-х ч. пополудни, т. е. вслед за окончанием за окончанием сражения, ген. Штакельберг получил от ген. Куропаткина следующее приказание, помеченное 2-мя ч. дня: «Неприятель наступает со стороны Сиюяна. Прошу вас в случае одержания вами победы в этом сражении не преследовать неприятеля со всеми силами корпуса ввиду того, что объединивший все свои войска ген. Куроки может легко отрезать вам сообщение с главными силами армии». Это совершенно неосновательное сообщение командующего армией о предполагаемом наступлении ген. Куроки(!) из Сиюяна[ 4

[Закрыть] ⁸] было основано на донесении ген. Левенстамма, войска которого занимали Далинский перевал. Дело в том, что со стороны Вафангоу доносилась канонада, которая ввела в заблуждение ген. Плешкова, занимавшего со своим отрядом Далинский перевал; возможно также, что ген. Плешков принял за артиллерийскую канонаду пороховзрывные работы, производившиеся при постройке железной дороги на Симучен. Эти-то звуки и внушили ген. Плешкову предположение, что его атакуют японцы, о чём он поспешил донести своему ближайшему начальнику ген. Левестамму, который, в свою очередь, донёс об этом командующему армией, а этот последний счёл необходимым принять по этому поводу целый ряд экстренных мер.

Если бы ген. Штакельберг не видел себя вынужденным к отступлению в силу обстоятельств, то приведённая выше телеграмма сама по себе могла бы повлиять на него для принятия такого решения, потому что содержание этой телеграммы было таково, что могло подорвать всякую надежду на успех предпринятого наступления.

Между 6 ч. и 6 ч. 30 м. вечера все войска ген. Штакельберга находились уже в отступлении на станцию Ванзелин. Японцам досталась победа ценою потери 53 офицеров и 1137 нижних чинов убитыми и ранеными, в то время, как потери русских превосходили почти в три раза, а именно: 128 офицеров и 3435 нижних чинов; наибольшие потери пришлись на время отступления, причём японцам досталось ещё около 800 человек пленных; кроме того, русские потеряли в этом сражении 13 полевых и 4 горных орудия, доставшихся победителю.

Но ещё больше было огромное моральное значение исхода этого сражения. Под Тюренченом неблагоприятный исход боя русские оправдывали превосходством сил противника, злосчастным оборотом обстановки, а также некоторыми ошибочными действиями и распоряжениями отдельных начальников, которых делали ответственными за это поражение; теперь же с ужасом увидели, что те же самые ошибки и те же обстоятельства привели к новому поражению; поэтому являлось невольное опасение, что эти недостатки представляют собой органический недуг, который не может быть легко устраним.

Ген. Куропаткин и после этого сражения не находил, что он один является важнейшей причиной поражения – что его полумеры, нерешительность и неясные приказания влияли отрицательно на всех его помощников, а в особенности на ген. Штакельберга. Всю вину за неудачный исход сражения ген. Куропаткин свалил на командира 1-го Сибирского корпуса, который, как это упомянуто было уже выше, вопреки указанию командующего армией «двинулся в атаку, не выяснив достаточно силы и расположение противника». Вместе с тем, ген. Куропаткин упрекает начальников также и за отсутствие руководства боем в колоннах Гернгросса и Гласко и, наконец, – за «недостаточную стойкость» некоторых частей войск[ 4

[Закрыть] ⁹].

Конечно, недостаточное или, вернее сказать, совершенное отсутствие руководства боем на левом фланге русского боевого расположения действительно решило это сражение в пользу японцев.

Нельзя, однако, не согласиться с капитаном генерального штаба Пневским, который следующим образом защищает действия бригады ген. Гласко: «Всё, вместе взятое, и, в особенности, крайняя неопределённость приказания командира корпуса, отсутствие категорического указания для производства энергичной атаки, «переговоры» о всевозможных случаях вместо решительного приказания, постоянное поглядывание назад, подробные и точные указания для всевозможных случаев отступления – наконец, последнее полученное приказание, в котором предусматривалось всё, что угодно, но, опять-таки, не упоминалось ничего о нашей атаке, – всё это, вместе взятое, – говорю я, – должно было привести к тому, что бригада 35-й дивизии вела своё наступление медленно и нерешительно».

«Должно быть?» Нет! Начальник, воспитанный на принципах личного почина и инициативы, для производства атаки отнюдь не нуждается в категорическом приказании. Задачей ген. Гласко было прикрыть левый фланг Сибирского корпуса; этот последний находился в бою с неприятелем, поэтому ген. Гласко обязанбыл, без приказания и без особых указаний, поддержать всеми своими силами. Но начальника нерешительного приказание ген. Штакельберга должно было действительно влиять расхолаживающим образом, так что нельзя не согласиться с капитаном Пневским, когда он дальше говорит, что «характер отданного приказания неизбежно влияет на характер исполнения». Это старая истина. Но это в одинаковой степени относится также и к характеру приказаний и директив, которые были даны ген. Куропаткиным ген. Штакельбергу.

Со стороны русских критиков ген. Штакельбергу делается упрёк, что выбранная им позиция у Вафангоу была неудовлетворительна, слишком растянута и недостаточно сильно укреплена.

Мы видим, таким образом, что наклонность к позиционной стратегии до такой степени вошла в плоть и кровь многих начальников русской армии, что от этого не отрешились даже и теперь, после войны, после печального опыта применения этой стратегии в достаточно широких размерах во время этой войны. Если ген. Штакельбергу нужна была позиция, то разве лишь до того времени, пока он сосредоточил все свои войска. Задачу свою он никоим образом не мог выполнить на такой позиции, как бы она укреплена ни была. Не укреплённой позиции не доставало ген. Штакельбергу, а решимости взять на себя ответственность за решительный бой с противником; недоставало ему сильной воли атаковать противника всеми силами без колебаний, без поглядывания назад, – только тогда он мог рассчитывать на победу.

Но нерешительность высших начальников влияла парализующим образом на всех. Некоторое исключение представляет собой ген. Гернгросс, который пытался путём ясного приказания подвинуть бригаду ген. Гласко на решительную атаку, несмотря на отсутствие ясных указаний свыше, так как он видел, что цель может быть достигнута только решительной атакой. Со стороны же всех остальных начальников, без исключения, мы не видим ни малейшего проявления самодеятельности и самостоятельности. Все эти начальники – начальники конницы, 2-й бригады 35-й дивизии, отдельных отрядов, выдвинутых от этой бригады – все они были крайне нерешительны. Если на эту их нерешительность влияла неясность полученных свыше указаний, то всё же трудно оправдать их бездеятельность. Эта последняя обусловливается лишь тем, что они просто неспособны были на какой бы то ни было личный почин или самостоятельность действий.

Таким образом, и это второе большое поражение, понесённое русскими войсками под Вафангоу, объясняется также только отсутствием инициативы у начальников и готовности их взять на себя ответственность в случае необходимости.

ГЛАВА 7

От Вафангоу до Ляояна

«Энергичная деятельность войск поднимает их дух и настроение при условии, что они питают надежду видеть успех своих трудов…»

«Войска чутко относятся к тому, употребляют ли их целесообразно или бесполезно для достижения поставленной цели».

Фон Блуме. «Стратегия»

После несчастного исхода сражения у Вафангоу в русских войсках, как сказано было выше, начала преобладать уверенность, что руководство войсками ведётся нецелесообразно, поэтому вместе с таким сознанием исчезло доверие к успеху своих трудов. В Манчжурской армии возникло подавленное настроение; у офицеров и у солдат исчезло всякое стремление к порыву и необходимое доверие к собственным силам.

Счастье было ещё для русских, что точно так же, как после боя под Тюренченом, так и теперь после Вафангоу, японские войска не преследовали отступающие русские войска. Четыре дня 2-я японская армия оставалась неподвижно на завоёванном ею поле сражения, где она дожидалась окончания высадки 6-й дивизии, которая должна была войти в состав армии, предназначенной для осады Порт-Артура. Отсутствие преследования со стороны японцев эти последние объясняют крайней усталостью войск, дурным состоянием дорог, а также недостатком боевых и жизненных припасов.

Далее мы увидим, что не только теперь, после Вафангоу, но и во всё продолжение этой войны преследование со стороны японцев более или менее отсутствовало, что препятствовало в достаточной мере использовать результаты своих побед; это явление объясняется отсутствием у них сильной кавалерии. Все эти основания не могут, однако, служить достаточным основанием для полнейшего отказа от преследования разбитого противника.

Если японцы уже раз сделали ошибку, направив в сражении под Вафангоу 7-ю бригаду 4-й дивизии из Тянгъятатуна не на поле сражения, а далее на север, то теперь, после окончания сражения, следовало бы, по крайней мере, эту бригаду, которая не участвовала в бою, двинуть немедленно для преследования отступающего противника. Это необходимо было тем более, что, по всем поступавшим донесениям, японцам хорошо было известно, что в отступающих войсках 1-го Сибирского корпуса господствует нервное настроение, граничащее с паникой, что им всюду мерещилось появление противника на флангах и в тылу.

Можно признать, что если бы 7-я японская бригада продолжала свой марш на север, параллельно железной дороге, а остальные японские войска постарались бы поддерживать всё время соприкосновение с отступавшими русскими войсками, то весьма вероятно, что корпус ген. Штакельберга растаял бы весь.

На самом же деле без дальнейших значительных потерь и в полном порядке, ввиду отсутствия преследования со стороны противника, корпус ген. Штакельберга прибыл 19-го июня в Кайпинг, позволив даже накануне иметь днёвку для отдыха. Конница ген. Самсонова оставалась сначала в Сиюнхечене, но затем скоро отступила оттуда на север, как только японцы сами перешли в наступление из Вафангоу и продвинулись вперёд до Сиюнхечена.

Как упомянуто выше, ген. Куропаткин сваливал вину и за это поражение на всех своих подчинённых, кроме только самого себя. В письме, адресованном Государю от 21-го июня, ген. Куропаткин пытается объяснить причины неудачи под Вафангоу, которые он видит в лучшем снаряжении японцев для горной войны, в их большей приспособленности и привычке для действий в горах, как жителей горной страны, в их воодушевлении и подъёме духа, пламенном патриотизме, фанатическом презрении к смерти и превосходной дисциплине.

Далее он доносит: «Как доказали ясно наши неуспехи, война против Японии в армии непопулярна, поэтому она до сего времени не вызвала в войсках ни энтузиазма, ни повышенного настроения. Масса людей исполняет свой долг и обязанности весьма просто, но без воодушевления, с которым японцы ведут эту войну. Во многих анонимных письмах, которые я получаю, часто повторяется жалоба на начальников и ставится постоянно вопрос: мы хотим знать цель, куда нас ведут и за которую мы должны умирать».

Неужели ген. Куропаткин не чувствовал, что он таким признанием сам произносит себе приговор?

Нет сомнения, что война в армии действительно была непопулярна, потому что народ оказался совершенно равнодушным к задачам этой войны, а армия является всегда верным отражением не только свойств и особенностей своего народа, но также и господствующих в нём взглядов и настроений; нельзя также отрицать и тот факт, что одной из важнейших причин поражений русских в эту войну было отсутствие всякого воодушевления в армии.

Но что в продолжение войны в армии не проявлялось никакого подъёма духа, ни повышенного настроения, – чья же это вина, как не самого ген. Куропаткина и его помощников?! Полководец талантливый, умеющий направить деятельность своих войск продуктивно и целесообразно, который задачи ставит ясные, всегда сумеет внушить полное доверие к своему вождю и перелить в них самих сознание твёрдой несокрушимой воли к достижению победы; такой полководец, который ведёт свои войска на войне от победы к победе, всегда воодушевит свои войска и сумеет оторвать от равнодушия к войне не только армию, но даже и народ.

Но солдат куропаткинский, – помимо тех анонимных жалоб, которые посылались командующему армией, бросая некоторую тень на дисциплину в армии, – имел тем более право задать вопрос своему полководцу: «куда ты нас ведёшь? За что мы должны умирать?».

Если от армии требуют, что она должна отправиться на войну с воодушевлением, то она, по меньшей мере, вправе думать, что требуемые от неё жертвы не пропадут даром, что они ведут к достижению какой-нибудь цели.

Именно это сознание в армии Куропаткин и его помощники задушили у солдата в самом начале войны, после первых поражений, когда всем ясно стало всякое отсутствие планосообразности в мероприятиях, когда действительность показала, что армию ведут только к напрасным жертвам, без надежды на какой-нибудь успех.

Во всё продолжение войны постепенно укоренялось убеждение, что все приносимые жертвы пропадают совершенно даром, что у самих начальников имеется лишь одна тенденция «назад». Армия, правда, отправилась на войну без воодушевления, но готовая, однако, свой долг. Русские же начальники, со своей стороны, ничего не делали, чтобы поднять дух армии; они, напротив, убили даже существовавшее сознание долга после того, как в войсках пропали всякое доверие к своим начальникам и надежда на успех, когда стало ясно, что все труды и жертвы ведут только к поражениям.

Ввиду сказанного, звучит, до некоторой степени, иронией утверждение ген. Куропаткина, когда он говорит в своём отчёте следующее по поводу преждевременного, по его мнению, заключения мира с Японией: «Начиная с первого дня моего прибытия в армию, я постоянно старался укрепить в ней сознание, что никто из нас не вернётся с войны, не добившись победы, что стыдно всем нам будет возвратиться назад на родину, не одержав победы над врагом. Это сознание было внушено и действительно засело, посредством влияния начальников всех степеней, в недрах армии, которая, таким образом, уверилась в необходимости одержать победу над противником, без чего мир заключён быть не мог».

Конечно, армия убеждена была в необходимости победы, но это сознание было совершенно самостоятельно и отнюдь не было вызвано ген. Куропаткиным. Какая же армия не ждёт того, что её поведут к победе?

Но именно Манчжурская армия увидала себя очень скоро обманутой в этом отношении. После решительных сражений от Ляояна до Мукдена никто в армии уже не надеялся на победоносный исход войны. Напротив, в армии крепко засело убеждение в том, что с этиминачальниками она никогда не достигнет победы, что всё самоотвержение, все жертвы ни к чему не приведут.

И если даже и теперь, после войны, Куропаткин высказывает взгляды, подобно приведённым выше, то он этим доказывает только, что он не вынес никаких уроков из своей печальной деятельности командующего армией и что он не имел никакого понятия о настроении и духе армии, вызванных его командованием.

Далее, ген. Куропаткин пишет следующее Государю: «В тяжких испытаниях научились мы познавать и уважать своего противника, но, что нехорошо – это то, что многие, слабые духом начинают преувеличивать силы врага и бояться его».

Бесспорно, все русские начальники, без исключения, обыкновенно умаляли свои собственные силы и повсюду видели всегда превосходство сил противника. Но разве сам ген. Куропаткин поступал иначе? Почему он постоянно отступал перед всё более слабым противником? Почему он боялся энергичными действиями захватить в руки инициативу и самому перейти в наступление? Ведь это объясняется только единственно тем, что у него самого не хватало силы духа, что сам он постоянно преувеличивал силы японцев и боялся их.

Относительно тактических уроков, данных первыми боевыми действиями на войне, командующий армией высказывает такой взгляд, что русским войскам «необходимо сначала научиться двигаться и сражаться в горах». При таких обстоятельствах, т. е. при отсутствии такой подготовки, ген. Куропаткин находит, что «преждевременные решения, поспешные и недостаточно подготовленные операции приносят не пользу, а вред, потому что они ведут не к победоносному окончанию войны, а, скорее, затягивают войну».

Поспешные решения, конечно, всегда неуместны, но решения целесообразные, сопровождаемые быстрыми энергичными действиями, всегда полезны.

Ген. Куропаткин признаёт необходимым, однако, сначала обождать, пока войска его научатся – вероятно, после ряда поражений – «двигаться и сражаться в горах». Он забыл, очевидно, важнейший принцип командования войсками, что время чрезвычайно дорого на войне, так как выигрыш во времени иногда предрешает собой исход весьма важных действий.

В заключении своего письма ген. Куропаткин пытается в следующих словах свалить на адмирала Алексеева вину за поражение под Вафангоу: «Отношения мои к наместнику ухудшились, ввиду последовавшей у него перемены взглядов по вопросу об обороноспособности Порт-Артура; последствием было то, что пришлось предпринять наступательное движение к Порт-Артуру с недостаточными силами. В сухопутных операциях нельзя прилагать тот же масштаб, который иногда допускается в действиях морских»…

Такое утверждение ген. Куропаткина, во всяком случае, довольно своеобразно, если вспомнить, что наместник беспрестанно, хотя и безуспешно, настаивал, чтобы наступление на юг было предпринято не менее, чем 48-ю батальонами. Правда, у него не хватило силы воли настоять на исполнении своего требования, но это не меняет сущности вещей, в основе которых упрёк за недостаточные силы в наступлении на Вафангоу должен пасть всецело на самого Куропаткина, которому не хватало решимости собрать достаточные силы.

Так как на основании неверных донесений конницы ген. Куропаткин сообщил наместнику, что корпусу ген. Штакельберга пришлось иметь дело с 3-мя – 4-мя японскими дивизиями, что Куроки с 3-мя дивизиями своей армии двинулся на Сиюянь, а в Фынхуанчене осталась только одна дивизия, а может быть, только одна резервная бригада, то наместник выразил весьма естественное пожелание, чтобы ген. Куропаткин двинулся против какой-нибудь части разбросанной армии Куроки, – будь это против Фынхуанчена или Сиюяна, – с тем, чтобы быстро и решительно атаковать разрозненные части японской армии. Высказанный при этом взгляд адм. Алексеева, что решительные наступательные действия имеют значение сами по себе, потому что расстраивают планы противника, вполне согласуются с взглядом, проводимым нашим уставом полевой службы, что «решительные действия представляют собой важнейшее требование на войне».

Надо ещё раз признать, что, вообще, взгляды штаба наместника относительно характера ведения войны имели освежающее, бодрящее влияние, сравнительно с медлительностью и робким характером действий, господствовавшими в штабе командующего армией. Остаётся лишь пожалеть, что штаб наместника, по тем или иным причинам, не смог проводить на практике свои взгляды.

Так мы видим это теперь и в настоящем случае, при настояниях наместника о необходимости энергичного наступления против разрозненных частей армии Куроки. В ответ на это требование адм. Алексеева командующий армией утешал наместника общими, ничего не значащими рассуждениями; в штабе армии было приступили к выработке соображений об общем наступлении 73-х батальонов на Сиюян в трёх колоннах; составлены были даже особые «соображения об атаке, исчисление сил и глубины наступления», которое было поставлено в зависимости от «подготовки требуемых для наступления перевозочных средств».

В действительности, однако, ген. Куропаткин вовсе не думал о наступательных действиях; ему нужно было только временно успокоить наместника, что ему вполне и удалось. О наступлении больше уже не было и речи.

Достойно внимания, что в истории русского генерального штаба проводится, по-видимому, до некоторой степени, тот же взгляд, которого придерживался и сам ген. Куропаткин, потому что по поводу упомянутого выше предполагавшегося наступления мы встречаемся в истории с такими соображениями: «Наше положение между разрозненными войсками противника казалось весьма благоприятным для действий по внутренним операционным линиям, но нашей армии недоставало безусловно необходимых для таких действий быстроты и решительности».

Прибавим ещё, что самое главное, чего недоставало для таких операций командующему армией – это силы духа и твёрдости воли брать на себя ответственность за решительные действия.