Текст книги "Теттау Э. Куропаткин и его помощники. Поучения и выводы из русско-японской войны. Часть 1-2. "

Автор книги: Эберхард Теттау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

«Будьте деятельными и неутомимыми, отрешитесь от всякой лени души и тела, иначе вы никогда не будете подобны тому Великому Капитану, который должен нам служить примером».

Фридрих Великий: Общие принципы войны.

«Инициатива есть важнейшая добродетель полководца. Сосредоточенность сил – лучший залог победы».

Устав учебный для кавалерии.

Ни Суворовым, ни Наполеоном Куропаткин не был, по его собственным словам. Но он не задал себе труда сколько-нибудь изучить великие дела этих Великих Капитанов, чтобы брать их за образец. Безграничный порыв Суворова, не желавшего знать никаких затруднений, точно так же – «activité, activité, vitesse!» Наполеона были совершенно чужды характеру Куропаткина.

Как упомянуто было выше, он ещё с самого начала войны, согласно его же плану, крепко держался необходимости оборонительно-отступательной стратегии, не допуская мысли воспользоваться подходящей обстановкой, самому захватить инициативу и навязывать противнику своё желание.

Случай мог бы легко представиться, если бы для наступления своих войск предвидели лучшую обстановку, чем та, которую рисовали себе при составлении плана. Так оно в действительности и случилось. В конце марта 1904 года, когда Куропаткин прибыл на театр войны, численность русских войск, находившихся в Манчжурии, была значительно больше, чем та, которая предусматривалась операционным планом, тогда как со стороны японцев, вместо 6-8 дивизий, которые, как предполагалось, будут к тому времени на Ялу, на самом деле в конце апреля находилось всего только 3 дивизий, единственные высаженные к тому времени на материк.

Но русские в конце марта имели смутные сведения о силах противника, который только что высадился со своей 1-й армией на берегах Кореи, так как кавалерийский отряд Мищенко «ввиду своей слабости», по выражению истории русского генерального штаба, «не доставлял никаких достоверных сведений о силе и расположении неприятельских войск».

Мало того, что со стороны Куропаткина ничего не предпринималось, чтобы «осветить положение, представлявшееся в полном тумане», он сам со своей стороны отклонял все меры, которые могли бы выяснить положение, так как с самого начала войны он неохотно поощрял всё, что хотя отчасти носило характер активных действий. Своеобразная и предвзятая идея Куропаткина уже характеризуется тем, что он все свои решения принял ещё до прибытия на театр войны, не будучи ещё знакомым ни с обстановкой, ни с действительным положением вещей.

Нам уже известно, что, ещё будучи военным министром, в самом начале 1904г., Куропаткин исходатайствовал Высочайшее утверждение операционного плана наместника, в то же время лично не соглашаясь с основной мыслью и некоторыми деталями этого плана. Он не одобрял взгляд Алексеева о численном превосходстве русских сил в районе действий и, в особенности, намерение наместника относительно необходимости выдвинуть сильный авангард на Ялу с целью дальнейшего выдвижения кавалерии в Корею, чтобы провести разведку противника и помешать ему переправиться через Ялу. Он видел в этом опасность для далеко выдвинутого вперёд изолированного русского отряда потому, что он не мог успешно сопротивляться наступлению японских войск в южной Манчжурии.

Но не в характере Куропаткина было осуществлять свои взгляды на практике какой бы то ни было ценой, так что и в данном случае он являлся ходатаем об утверждении им самим не одобренного плана наместника. Когда же он сам был назначен командующим армией и должен был явиться исполнителем этого плана, то он, находясь ещё в Петербурге, принимал уже меры к тому, чтобы затруднить исполнение этого плана или, по меньшей мере, ослабить последствия его выполнения.

«Каждый полководец, – говорит Наполеон, – взявший на себя задачу исполнения операционного плана, которому он сам не сочувствует, является уже виноватым… он обязан потребовать отставку, а не стать орудием гибели своей страны». Но Куропаткин, однако, не мог быть таким решительным, чтобы стать либо на одну сторону, либо на другую; поэтому все его меры имеют половинчатый характер, который представляет собою ещё худшее зло, чем если бы он взялся за решительное осуществление своих собственных планов, при всём их несоответствии данной обстановке.

Несколько дней перед открытием военных действий адмирал Алексеев, согласно своему операционному плану, направил из Порт-Артура в южную Манчжурию, на линию Ляоян – Хайчен – Ташичау 3-ю Восточносибирскую стрелковую дивизию, от которой ещё 22-го февраля были отправлены некоторые части в Антунг, на реке Ялу. Уже 10-го февраля наместник получил Высочайшее разрешение отправить в Корею казаков генерала Мищенко «ввиду полного отсутствия сведений о противнике, который, несомненно, высадил уже свои войска в Корее, чем безусловно уже нарушен нейтралитет этой страны».

Куропаткин находил поборника своих идей в и. д. командующего армией генерале Линевиче и, ещё находясь в Петербурге, писал о своих опасениях относительно выдвижения далеко вперёд в Корею конницы Мищенко.

«Кавалерия является в наших руках могущественным средством для разведки противника», – говорит Куропаткин в своём операционном плане; но как только возник вопрос об использовании этого средства, чтобы «выяснить положение, представлявшееся в полном тумане», Куропаткин сейчас же испугался ответственности за такую решимость. Наместник был совершенно прав, когда возразил ему на это, что без известной решимости и жертв немыслимо предпринимать какие-нибудь серьёзные операции на войне.

ещё до 20-го февраля, т. е. до назначения Куропаткина командующим армией, наместник приказал кавалерии Мищенко перейти корейскую границу. Под командой Мищенко в то время состояли 1-й Читинский и 1-й Аргунский полки Забайкальского казачьего войска, всего 12 сотен. Несколько позже к этой бригаде был присоединён Уссурийский казачий полк.

17-го февраля 3 сотни Читинского казачьего полка перешли Ялу, имея задачей, по приказанию генерала Мищенко, «настойчиво разведать о противнике, не втягиваясь, однако, в бой с ним». Затем 22-го февраля по настоянию наместника генерал Мищенко получил приказание от генерала Линевича двинуться со своим отрядом в Корею, «и если они встретят на пути неприятельскую кавалерию, то уничтожить её».

Это звучало очень энергично, но на исполнявшего должность командующего армией эта смелость приказания навела такой страх, что он вслед за этим приказанием послал Мищенко другую телеграмму, в которой высказывается уже, что «необходимо заботливо щадить нашу кавалерию. Не следует забывать, что наша слабая численностью конница может легко растаять в начале войны… Важнейшей задачей должно служить своевременное и тщательное её довольствование»…

Действия кавалерии, по словам Блуме, «должны быть преисполнены смолой решимости и порыва вперёд, а энергия должна запечатлевать собою все действия кавалерийского начальника». В этом состоит залог удачной разведывательной деятельности о противнике и это же вполне противоречит таким указаниям, как «заботливо щадить кавалерию» или «своевременно и хорошо довольствовать». Впрочем, все эти указания были совершенно бесполезны, так как сам начальник этой кавалерии и не думал жертвовать своими войсками для выполнения данной ему задачи.

23-го февраля генерал Мищенко вместе со своим отрядом, состоявшим из 12-ти сотен, 1-й конной охотничьей команды и 1-й Забайкальской казачьей батареи, прибыл в район Тенгчжу, имея авангард в Анжу. Здесь кавалерия остановилась, ограничившись высылкой вперед одной сотни в Анкори, к северу от Пхеньяна. В Корее в то время в районе Сеула находилась лишь одна японская 12-я дивизия, от которой вперёд к Пхеньяну была выслана кавалерия общей численностью всего лишь в 3 эскадрона. К этому месту 27-го февраля прибыла высланная вперед сотня из отряда Мищенко. Столкнувшись с неприятельским кавалерийским разъездом, сотня преследовала его до стен города, из которых встречена была огнём. Этим и закончилась вся разведывательная деятельность кавалерии Мищенко.

Пока кавалерия оставалась в полной бездеятельности в Тенгчжу, 25-го февраля в Ляояне была получена телеграмма из Петербурга от вновь назначенного командующим армией генерала Куропаткина, в которой он, как уже было упомянуто выше, высказывал живейшее беспокойство относительно отдалённого выдвижения вперёд кавалерии Мищенко. «По моему мнению, – телеграфировал Куропаткин, – необходимо, чтобы после того, как кавалерия произвела свою разведку, она возвратилась назад, не дожидаясь такого положения, чтобы быть вынужденной отступать назад под натиском противника».

Таким образом, едва лишь русская конница вошла в соприкосновение с противником, она из боязни потерь была уже отозвана назад. Озабоченный положением выдвинутой вперёд кавалерии, генерал Линевич немедленно распорядился через авангард генерала Кашталинского, находившегося на Ялу, передать приказание генералу Мищенко отойти назад к Видчжу «или лучше на правый берег реки Ялу». Когда Мищенко, получив это приказание, оставался ещё несколько дней в Тенгчжу и в Квангзане, чтобы дождаться высланную вперёд сотню, он получил вторичную телеграмму ген. Линевича с подтверждением исполнить приказание, данное в первой телеграмме об отступлении назад.

6-го марта ген. Мищенко прибыл с главными силами своего отряда в Видчжу на реке Ялу. «Наше отступление, – доносит Мищенко, – произвело на корейцев неблагоприятное впечатление». Но – что было гораздо хуже, – это то, что соприкосновение с противником было потеряно, так что положение вещей осталось то же самое, как оно было до посылки этой конницы, в полной безвестности и тумане относительно противника.

Наместник, от которого ген. Линевич не спрашивал никаких указаний относительно отозвания кавалерии, был крайне недоволен этим распоряжением, но, со своей стороны, не отменил его, ввиду того, что не желал отменить приказание исполнявшего должность командующего армией. Такая деликатность со стороны наместника в данном случае едва ли была уместна. Можно было думать, что и он, со своей стороны, не решается брать на себя категорическое решение и отдавать соответствующие определённые приказания, требуемые обстановкой. Всё же наместник передал ген. Линевичу приказание, в котором он требовал «предписать генералу Мищенко снова войти в связь с противником».

Тем временем отряд ген. Мищенко был усилен Уссурийским казачьим полком, так что он состоял из 18-ти сотен и 1-й конной охотничьей команды. По требованию начальника штаба наместника ген. Мищенко выдвинул вперёд 5 сотен в виде разъездов по направлению на Сенчен и Куйзенг, а сам он 11-го марта, по-видимому, по настойчивому требованию наместника, опять двинулся вперёд из Видчжу на Анжу, оставив на месте казачью батарею, которая, по мнению Мищенко, не была достаточно подвижна в горах. Из состава 1-й японской армии в Корее в то время находилась всё ещё одна 12-я дивизия, от которой во время выступления из Видчжу был выслан вперёд отряд в составе батальона и двух эскадронов, который занял Анжу, остальные части 12-й дивизии находились на пути из Сеула в Пхеньян.

Это были единственные японские войска, которые к тому времени находились на материке. Во всяком случае, остальная кавалерия других двух дивизий японской армии, гвардейской и 2-й, высадилась в Цинампо только 13-го марта, и только между 18-м и 22-м марта эта кавалерия достигла Анжу; даже тогда кавалерия Мищенко почти вдвое превосходила численностью японскую кавалерию. Поэтому русский кавалерийский начальник едва ли встретил бы какие-нибудь серьёзные затруднения на своём пути, если бы он решился со всем своим отрядом двинуться по направлению на Пхеньян через Ионгшонг – Сунчен – Чианзан, ведя разведку и действуя во фланг двигавшимся на север японским войскам.

Но вместо такого смелого кавалерийского набега, который только и мог дать необходимые разведочные сведения, ген. Мищенко больше всего заботился о прикрытии своего тыла и флангов и в погоне за этим разбросал весь свой отряд, действуя наперекор всем требованиям кавалерийского духа.

Так, по одной сотне было выставлено в русском поселении Ионампо, около устья Ялу, у Видчжу. Точно также по дорогам, ведущим на Сакчжу и Чжангзен, была выставлена одна сотня для связи и, наконец, 4 сотни Уссурийского полка, высланные из Ляояна для поддержания отряда Мищенко и находившиеся тогда в пути, были направлены им на Чжозан и Вивен для наблюдения за дорогой, идущей на Кангко.

Таким образом, при Мищенко оставались 9 сотен, из которых 5 сотен он выдвинул 12-го марта к Пакчену, а с остальными 4-мя сотнями Мищенко к тому же времени прибыл в Сенчен. Здесь он оставался бездеятельным из-за слабой японской заставы, находившейся в Анжу, и не делал никакой попытки действовать на флангах противника или силой выбить его оттуда.

Все донесения высылавшихся вперёд казачьих разъездов основывались поэтому только на показаниях местных жителей, так что Мищенко пришёл к выводу, что в Пхеньяне сосредоточена вся 1-я японская армия в составе 4-х дивизий, выславшая вперёд свою заставу в Анжу.

15-го марта Мищенко сам, во главе одной сотни, предпринял разведку против Анжу. Разведка не имела никакого успеха, потому что японцы не показывались, так что определить их силы оказалось невозможным. Видели, что в окрестностях Анжу возводятся мосты. Удовольствовались сведениями, добытыми от местных жителей, которые показали, что в Анжу находятся 3,000 японцев и, кроме того, другие японские войска находятся в пути из Пхеньяна в Анжу. Правда, были высланы ещё другие разъезды и отдельные сотни против Анжу, но все они никаких сведений о противнике добыть не могли, так что положение японцев всё-таки оставалось невыясненным. Ген. Мищенко затем ещё более разбросал свой отряд, выслав 2 Уссурийские сотни в Куйзенг, опасаясь обхода неприятеля со стороны Пакчена в северном направлении.

17-го марта Пакчен был занят японским разъездом, а 19-го марта китайские шпионы донесли ген. Мищенко, что 3 японских эскадрона прибыли в Пакчен и что 300 кавалеристов высланы из Анжу в Ионгпионг. Несмотря на то, что русской кавалерийский начальник, при всей разброске своего отряда, всё ещё располагал 9-ю сотнями вместе с теми двумя, которые он выслал в Куйзенг, он всё же ничего не предпринял, чтобы проверить полученные им донесения и чтобы оттеснить назад слабые силы японской кавалерии.

Сам Мищенко в это время доносил, что «бездеятельность противника, особенно его кавалерии, вызывает удивление». Вместо того, однако, чтобы использовать эту пассивность неприятеля Мищенко считал, что он доставил уже много сведений и что пора ему отступить назад через Ялу…

27-го марта, когда высадка 1-й японской армии близилась к концу у Цинампо и, следовательно, для русского кавалерийского начальника было особенно важно проявить усиленную разведывательную деятельность, конный отряд Мищенко как раз должен был перейти на Манчжурский берег реки Ялу. Всё было уже готово для отступательного движения, когда находившийся в Сенчене вместе со своим сосредоточенным отрядом ген. Мищенко получил через генерала Кашталинского телеграмму от нового начальника штаба ген. Жилинского, адресованную на имя исполнявшего должность командующего армией.

В этой телеграмме от 22-го марта указывается, что по мнению наместника «все предприятия конницы ген. Мищенко носят характер чрезмерной осторожности, граничащей с нерешительностью. Его превосходительство требует, чтобы внушить генерал-майору Мищенко воспользоваться всеми случаями для более энергичной деятельности против неприятельской кавалерии; для этой цели у него имеются достаточные силы, чтобы оттеснить и уничтожить неприятельскую конницу». Со своей стороны ген. Линевич прибавляет к этой телеграмме, что он сожалеет, что «Мищенко до того времени не успел окончательно вымести вон японцев».

В ответ на эту телеграмму, как говорят, Мищенко выразился: «хотят крови». Что касается командующего армией, то Мищенко ошибался, так как ген. Линевич действительно хотел «вымести вон» японцев, но опасался жертв, как это вполне доказывается всеми его предшествующими распоряжениями относительно кавалерии, а что касается существа дела, то требование наместника настолько понятно, что надо удивляться, как Мищенко находил в этом что-то особенное; без крови, конечно, никакая цель на войне достигнута быть не может.

26-го марта ген. Мищенко собрал всех офицеров своего отряда и обратился к ним со следующими словами: «Мы направляемся назад через Ялу и должны наш поход в Корею закончить боем, чтобы дать японцам хороший урок… Японская кавалерия, по-видимому, избегает боя, но мы заставим их принять бой, чтобы она могла испытать силу наших клинков»…

27-го марта Мищенко снова направился из Сенчена на Квангзан, откуда он 28-го числа предпринял разведку по направлению на Пакчен. Получив донесение, что 4 японских эскадрона стоят в 5-ти километрах от Тенгчжу, Мищенко оставил одну сотню Аргунского полка в Сенчене, а с 6-ю сотнями, по 3 от 1-го Читинского и 1-го Аргунского полков, двинулся на Тенгчжу, занятый несколькими японскими пехотинцами и 1-м эскадроном кавалерии.

Вместо того, чтобы оставить эту деревню в стороне и преследовать свою главнейшую цель, разведывание противника у Пакчена и Анжу, Мищенко решил, не считаясь со свойствами кавалерии, овладеть этим пунктом. Сотни спешились, заняли высоты, окружающие эту деревню, и вступили в очень продолжительную перестрелку с японцами, так что через полчаса два японских эскадрона спешно прибыли из Казана, и им удалось ворваться в деревню. Ещё через час показалась также и неприятельская пехота, – по русским сведениям около 4-х рот. С потерей З-х казаков убитыми, 4-х офицеров и 12-ти казаков ранеными, отряд Мищенко двинулся в Вунхин, откуда через несколько дней отступил назад в Сенчен[ 2

[Закрыть] ¹].

Этим закончилась деятельность русской кавалерии. Кровь, в конце концов, была пролита, но совершенно бесцельно для задачи кавалерии, которую она должна была выполнить.

Никаких разведочных сведений относительно положения дел в Корее, сил и расположения противника, его намерений и планов кавалерия не доставила. Все её сведения, которые она доставляла, базировались исключительно на допросах местных жителей и донесениях шпионов, а для таких сведений кавалерия является совершенно излишней.

Несмотря на все эти ничтожные результаты по разведывательной деятельности кавалерии, высшее начальство, а также и кавалерийские командиры были преисполнены главной заботой – беречь кавалерию, чтобы использовать её в дальнейшем. 29-го марта отряд Мищенко сосредоточился в Сенчен, и здесь он получил «заслуживающее доверия» известие, что Куйзенг занят японским отрядом из 400 человек кавалерии с пехотой и 5-ю орудиями. Хотя на самом деле в Куйзенге не было ни одного японца, обстоятельство это, тем не менее, дало повод Мищенко распорядиться о движении назад на Ялу с целью переправиться на Манчжурский берег.

«Имея в виду, что лучший образ действий не подвергнуться опасности обхода заключается в том, чтобы идти навстречу угрожающему противнику, я немедленно направляюсь с 8-ю сотнями по направлению на Куйзенг, откуда двинусь прямым путём на Видчжу», – так доносил Мищенко 29-го марта. Конечно, это не есть лучший образ действий, в особенности, когда собственное воображение создаёт всевозможные страхи. Единственное и лучшее средство предохранить себя от угрожаемых обходов противника – это проявить в отношении его энергичнейший образ действий, поставив его в такую зависимость от себя, чтобы он исчерпал все свои силы в отражении ударов с нашей стороны, и таким путём принудить его отказаться от собственной цели.

31-го марта отряд Мищенко прибыл в Видчжу на Ялу, присоединив по пути все прочие сотни своего отряда. Немедленно по прибытии в этот пункт Мищенко начал переправу на северный берег реки. Переправа через различные русла реки, на которой был полный ледоход, была совершена на собранных отовсюду лодках и судах, а также на сколоченных плотах, а лошади были переправлены вплавь на поводу.

Ко 2-му апреля переправа была благополучно окончена, во всяком случае, только благодаря полной бездеятельности японской кавалерии, которая в ночь на 2-е апреля заняла Видчжу, в то время, как головные пехотные части находились ещё на расстоянии нескольких дней марша от этого пункта.

Русская кавалерия была спасена. Прибывший 28-го марта в Ляоян ген. Куропаткин, вступивший в командование армией, вздохнул свободно, узнав, что кавалерия в безопасности. Но зато между кавалерией и японцами образовалось важное препятствие – это река Ялу, которая делала невозможным соприкосновение и связь с противником, поэтому все его действия и намерения оставались для русской армии неизвестными. Целый месяц русская армия была лишена «слуха и зрения» вплоть до того времени, когда под Тюренченом произошло неожиданное столкновение с неприятелем; неудачный исход этого столкновения в значительной степени обязан отсутствию известий о противнике из-за отхода кавалерии.

Нет сомнения, что казаки Мищенко могли бы достигнуть большего успеха в Корее, если бы энергия их начальника не была парализована боязнью жертв. Это – вина, во всяком случае, не столько ген. Мищенко, сколько его высших начальников, которые в своих распоряжениях и приказаниях проявляли бесконечные колебания, никак не решаясь принять определённое решение и ответственность за возможные потери в кавалерии. Если бы ген. Мищенко даже уложил половину своего отряда, но ценой этих жертв добыл бы ценные сведения о неприятеле, уничтожил бы кавалерию противника и навел бы ужас на тыл и фланги японцев, – разве такие результаты не стоили бы принесённых жертв?…

Отступление Мищенко за Ялу было несчастной ошибкой и не может быть никоим образом оправдано. Если бы даже отряд Мищенко решился остаться перед фронтом 1-й японской армии, имея у себя в тылу важное водное препятствие без переправ, то всё же он ничем особенным не рисковал, так как при наступлении японцев он мог бы уклониться к северо-востоку, продолжая здесь действовать и наблюдать на фланге противника. Имея 18 сотен и 1 конную охотничью команду, ген. Мищенко вдвое превосходил численностью кавалерию 1-й японской армии, так что японцы были бы не в состоянии оттеснить его от действий на их правом фланге.

Ген. Драгомиров, этот учитель русской армии, обратился однажды к кавалерии со следующими яркими словами: «при вашей разведывательной деятельности будьте надоедливой мухой: прогонят её со лба, она садится на нос, прогонят её оттуда – она садится на ухо и т. д.». Кавалерия Мищенко, однако, исчезла со лба тогда, когда её никто ещё гнать не думал, и затем уже никакой попытки не делала укрепиться где-нибудь на другом месте для разведок…

Предположить, что отряд Мищенко, оставаясь к югу от реки Ялу, встретил бы затруднения в продовольственном отношении, нет оснований, так как отряд Мадритова, как сейчас увидим, оставался в Корее в течение 6 недель без всякой связи с армией, не встречая при этом никаких затруднений в продовольствии. Да если бы даже в действительности были встречены какие-нибудь затруднения н этом отношении, то нет сомнения, что, уклонившись по направлению Чжангзен-Фектонг или, в худшем случае, по направлению на Чжиозанг-Вивен, можно было всегда воспользоваться местными средствами этих значительных пунктов. Запасшись здесь продовольствием, кавалерия Мищенко опять могла появляться на флангах противника, не прерывая разведку и постоянно угрожая тылу японцев. Во всяком случае, эта кавалерия никоим образом не должна была переходить на правый берег Ялу ни на один день раньше, чем это было безусловно необходимо. То обстоятельство, что конница Мищенко бросила связь с противником, не будучи к тому безусловно вынужденной, является самой важной ошибкой в разведывательной деятельности кавалерии в течение этой войны.

После перехода Мищенко на правый берег Ялу он вошёл в связь с авангардом, действовавшим на Ялу и переименованным в это время в «Восточный отряд». Мищенко сам с 2-мя казачьими полками принял на себя оборону берега от устья Ялу к западу, а полковник Трухин со своим 1-м Аргунским и Уссурийским казачьим полками принял на себя охрану левого фланга Восточного отряда, к северу от Ялу. Так как к тому времени японцы достигли уже южного берега Ялу, то вся разведывательная деятельность конницы заключалась только в наблюдении за противоположным берегом реки; только в редких случаях русские разъезды осмеливались переправляться на левый берег.

Ближайшим последствием этого отступления кавалерии было то, что вступивший в командование армией в начале апреля ген. Куропаткин оказался в полной неизвестности относительно положения дел в Корее; также и начальник Восточного отряда, несмотря на то, что он находился лицом к лицу с неприятелем по ту сторону Ялу, не мог дать никаких сколько-нибудь достоверных сведений относительно расположения и численности противника и его намерений.

28-го апреля, т. е. за три дня до боя под Тюренченом, Куропаткин был уверен, что в Корее сосредоточена вся 1-я японская армия в составе 4-х дивизий, а также часть 2-й армии, о составе которой ровно ничего не знали. В действительности, однако, в конце апреля, кроме 3-х дивизий 1-й армии Куроки, ни один японец не высадился ещё на материк. Разведка и выяснение обстановки казались поэтому Куропаткину «в высшей степени желательными».

И теперь, месяц спустя после того, как кавалерия в полной бездеятельности оставалась на Ялу, Куропаткин телеграфирует военному министру: «неужели нет возможности пожертвовать значительную сумму для цели разведки, чтобы добыть какие-нибудь необходимые сведения с помощью наших военных агентов»…

Тем временем в середине апреля был проведён, в течение нескольких недель, конный набег полковника Мадритова в Корею, который, однако, для дела разведки не принес никакой пользы. Мадритов принадлежал к числу людей, которым хорошо была известна обстановка в северной Корее. В то же время это был офицер генерального штаба, служивший на Дальнем Востоке, который в числе многих других офицеров был причастен к пресловутым лесопромышленным предприятиям статс-секретаря Безобразова, организовав военно-полицейскую охрану, которой и командовал всё время.

Ген. Куропаткин, который не хотел признавать за этим лесопромышленным товариществом официальный характер, требовал ещё в 1903 году, во время его проезда через Манчжурию, чтобы полковник Мадритов либо вышел в отставку, либо оставил занимаемую им должность, не соответствовавшую положению штаб-офицера генерального штаба. Мадритов предпочёл последнее и до начала войны оставался управляющим делами товарищества в Корее, у которого на службе состояли, кроме 900 японских подёнщиков и 200 китайцев из Чифу, также несколько сот человек запасных, отбывших службу в Восточносибирских стрелковых полках, и одна конная охотничья команда 15-го Восточносибирского полка. Все эти части числились в качестве «лесной стражи».

Чтобы использовать знание Мадритовым всей обстановки в северной Корее, в начале апреля 1904 года под его начальством был сформирован особый отряд, состоявший из 2-х конных охотничьих команд, 1-й сотни Уссурийских казаков и 1-й сотни кавказских охотников, всего около 600 человек, с придачей также некоторого числа хунхузов. Этот отряд, который до конца войны оставался на левом фланге армии, выступил 13-го апреля из Хуанженсяна, где он был сформирован, в Вайтцагоу на Ялу, где он должен был наблюдать за рекой на левом фланге кавалерии Восточного отряда. 16-го апреля полк. Мадритов перешел Ялу и занял Чжиозан, где он оставался до 22-го апреля; затем он перешел в Фектонг, где против него находился только один японский раз ъез д.

Наступали дни предстоящего столкновения у Тюренчена, и для русской армии было в высшей степени важно получить какие-нибудь сведения относительно сил и расположения японских войск на левом берегу Ялу, а также относительно вероятного пункта их переправы. Какую неоценимую услугу оказал бы ген. Мищенко своей армии, если бы он со своим отрядом, вместо перехода на правый берег Ялу, перешёл бы в Фектонг, где находился Мадритов! Он имел бы в своём распоряжении сильную кавалерийскую дивизию на фланге японских войск, переправляющихся через Ялу. Каких только блестящих успехов не мог бы достигнуть в таком положении деятельный кавалерийский начальник, в особенности имея в виду, что неприятельская кавалерия значительно уступала русской по своей численности!…

Но отряд Мадритова сам по себе мог тоже доставить ценные разведывательные сведения Восточному отряду, если бы он продвинулся далее в юго-западном направлении с целью разведки на фланге 1-й японской армии, находившейся в районе Видчжу. Вместо этого, полковник Мадритов совершенно оторвался и от собственных войск, и от противника и решил предпринять набег против этапной линии японцев по направлению на Пхеньян – Видчжу.

В обоих случаях, как со стороны Мищенко, так и со стороны Мадритова, мы видим превратное понимание задач кавалерии. Оба весьма легко теряют соприкосновение с противником, едва лишь только обрели его: один для того, чтобы свою конницу перевести за реку и поставить её в более безопасное положение, а другой совершенно исчезает в погоне за лаврами, которые ему хотелось сорвать на этапной линии противника.

В то время, когда Восточный отряд терпел поражение на реке Ялу, не получая ни малейшей поддержки от своей конницы, отряд Мадритова находился в Китшен, в 150 километрах от поля сражения. Отсюда он 4-го мая направился на Ионгвен – Токчен и далее на Анжу. Против этого последнего пункта, который оборонялся 70-ю японскими резервистами и несколькими обозными солдатами, Мадритов повёл 11-го мая крайне нерешительную и вполне безуспешную атаку, которая стоила ему потери убитыми и ранеными 3-х офицеров и 39-ти нижних чинов. После этой атаки Мадритов начал отступление по направлению на Ионгвен и оттуда на верхнее течение Ялу, куда прибыл 31-го мая.

Набег Мадритова оказался совершенно безрезультатным; но если бы даже его атака у Анжу имела успех, то и в таком случае этот набег не оказал ни малейшего влияния на операцию, потому что японцы после своей победы у Тюренчена перенесли свою линию тыловых сообщений на морской путь к устью Ялу у Антунга, куда непосредственно из японских портов всё доставлялось и выгружалось.

Достойно внимания, что, хорошо зная о набеге Мадритова на их правый фланг, японцы считали излишним предпринять против него какие бы то ни было меры, заботясь, главными образом, о том, чтобы все силы направить для достижения главной цели – уничтожения противника.