Текст книги "Социальная утопия и утопическое сознание в США"

Автор книги: Э. Баталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

остается нераскрытым.

Исследуя сущность утопии, мы, очевидно, должны исходить не из ее функций, а из способа продуцирования тех

исторически сформировавшихся конструкций сознания, которые на уровне рациональной интуиции воспринимаются (и фиксируются культурной традицией) как утопические. Только через сравнительный анализ способа продуцирования сознанием таких поизведений, как «Государство» и «Законы» Платона, «Утопия» Мора, «Город солнца»

Кампанеллы, «Океания» Гаррингтона, «Путешествие в

Икарию» Кабе, «Взгляд назад» Беллами, трактатов Сен-

Симона, Фурье и Оуэна, посвященных устройству «наилучшего общества», а также многих других произведений, принадлежность которых к утопическому кругу представляется очевидной, можно раскрыть сущность утопии как

феномена сознания, обладающего определенными структурными и функциональными характеристиками и определенной «культурной субстанцией».

Критическое отношение К. Маркса и Ф. Энгельса к

утопии, использование ими этого понятия как отрицательной метафоры не должны заслонять от нас того очень важного обстоятельства, что они никогда не видели в «неосуществимости» утопии выражение ее сущности. Последнюю

они искали в ее ненаучности, в несоответствии содержания утопических конструкций реальному характеру объективных отношений, Маркс видит в утопии «непонима-

Ibid., S. 176.

Mannheim К. Op. cit., S. 176.

16

пие необходимого различия между реальной и идеальной

структурой буржуазного общества и вытекающее отсюда

желание предпринять совершенно излишнее дело: претворить опять в действительность само идеальное выражение...» 16

Будучи целенаправленной и предметной, человеческая

деятельность – материальная и духовная – есть деятельность, направленная на достижение идеала, формируемого

сознанием субъекта17. Но идеал, в соответствии с которым

строится и на достижение которого направляется эта деятельность, может полагаться различными способами – обстоятельство, имеющее первостепенное значение для понимания природы и сущности утопии. История общественной мысли и социально-политической практики

позволяет абстрагировать два полярных способа полага-

пия идеала, находящих отражение в соответствующих им

типах сознания.

В одном случае идеал полагается субъектом «по необходимости», т. е. в соответствии с объективными законами

и тенденциями, действующими в дайной сфере бытия.

Социальный идеал, отмечал К. Маркс, должен иметь

«земное» происхождение, т. е. выводиться не из головы

философа, даже если это хорошая голова, а из действительного исторического движения самого общества. При

этом он должен не только выражать реальные потребности последнего, осознанные и сформулированные определенной его частью, но и соответствовать наметившимся – и

ставшим на каком-то этапе необходимыми – тенденциям

социально-исторического развития. Поэтому для Маркса

социальный идеал не образ желанного, а образ необходимого (которое, конечно, может совпадать с желанным) состояния общества, возникающего в результате

разрешения существующих противоречий и естественного перехода от одной стадии его развития к другой. Социальный идеал выступает в этом случае как итог конкретного социологического анализа состояния общественного организма, взятого в его историческом движении.

18 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 46, ч. II, с. 457.

17 Принципиальные характеристики человеческой деятельности

как деятельности в соответствии с общественным идеалом раскрыты Марксом в «Капитале» и в подготовительных рукописях

к «Капиталу». Из работ советских авторов, рассматривающих

этот вопрос, следует отметить прежде всего работы Э. В. Ильеп-

кова, в частности его книгу «Об идолах и идеалах» (М., 1968).

17

В соответствии с этой установкой деятельность субъекта исторического процесса направляется не на осуществление умозрительно сконструированного идеала, а на

реализацию потенций данного общества или данного

общественно-политического движения. Именно такую

постановку вопроса мы находим в «Немецкой идеологии» 18. Четверть века спустя в «Гражданской войне во

Франции» К. Маркс возвращается к этой проблеме. «Рабочий класс,– пишет он о французском пролетариате,—не ждал чудес от Коммуны. Он не думает осуществлять

par decret du peuple (по декрету народа.—Ред.) готовые

и законченные утопии. Он знает, что для того чтобы добиться своего освобождения и вместе с тем достигнуть

той высшей формы, к которой неудержимо стремится современное общество в силу собственного экономического

развития, ему придется выдержать продолжительную борьбу, пережить целый ряд исторических процессов, которые совершенно изменят и обстоятельства и людей. Рабочему классу предстоит не осуществлять какие-либо

идеалы, а лишь дать простор элементам нового общества, которые уже развились в недрах старого разрушающегося буржуазного общества» 19.

Но история знает и другой – иногда сопутствующий первому – способ полагания идеала: не «по необходимости», а по произволу («свободе») воображения.

Следуя этому способу, субъект стремится мысленно освободиться от «тирании» необходимости, встать над временем и над историей.

Именно установка на произвольное конструирование

идеала лежит в основе утопического творчества. Утопист

строит проект желаемого (и в этом смысле совершенного) общества чисто умозрительным путем. Он придумывает, «сочиняет» его, не заботясь о том, соответствует создаваемый им мир требованиям объективных законов общественного развития или нет.

Конечно, произвол утописта имеет свои границы, он

сам детерминирован как объективными, так и субъективными факторами. Утопист, как мы увидим далее, не в

18 «Коммунизм для нас,-^писали К. Маркс и Ф. Энгельс,– не состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с которым

должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого движения порождены имеющейся

теперь налицо предпосылкой» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч.

2-е изд., т. 3, с. 34).

19 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е н;}Д., т. 17, с. 347.

18

состоянии полностью порвать ни со своим временем, ни

со своим обществом, даже если он сознательно к этому

стремится. В его социальном идеале мы обнаруживаем в

«зашифрованном» виде следы тех проблем и противоречий, тех потребностей и интересов, которые присущи современному ему обществу.

И все же, если мы хотим понять суть утопии, то должны исходить из того, что субъективная логика утописта – это логика произвола, ибо он стремится, как скачал однажды Генри Торо, «устроить нашу жизнь так, чтобы сохранить все преимущества и устранить недостатки» 20. Эта установка на создание общества, в котором

«преимущества» и «недостатки» не давали бы нулевой

суммы, т. е. не уравновешивали бы друг друга вопреки

диалектике общественного развития, согласно которой

нсякий прогресс сопряжен с разрешением определенных

противоречий,– классическое выражение ориентации на

конструирование утопического идеала, как и той процедуры, к которой прибегает утопическое сознание. Реальный мир предстает перед ним раздробленным, фрагмен-

таризованным, разъятым на элементы, между которыми

отсутствует органическая связь – функциональная или

каузальная. Это мир контрастных элементов («+» и «—»), совершенно лишенный переходов и оттенков; мир, в котором «порвалась связь времен» и распалась связь вещей.

Однако, разлагая мир на «позитивные» и «негативные»

элементы и тем самым разрушая в воображении его целостную картину, утопическое сознание одновременно испытывает потребность проделать обратную работу, т. е.

синтезировать новый целостный образ мира, ибо, как и

всякий другой тип сознания, оно может «работать» только

с целостными образами. А это значит, что ему приходится

замещать вытесненные реальные «негативные» элементы

«позитивными», конструируемыми, как правило, из материала данной реальности. В конечном итоге на свет

рождается образ (идея) искусственного мира, подчиняющегося своим собственным, произвольно сконструированным законам, которые могут совпадать с действительными законами лишь по чистой случайности. Именно

таковы миры, созданные воображением Мора, Кампанел-

лы, Кабе, Фурье, Платона и всех других утопистов —великих и рядовых: в этом отношении все они равны, ибо

20 Торо Г. Уолден, или Жизнь в лесу. М, 1962, с. 23.

19

все они социальные изобретатели, хотя и наделенные разной мерой таланта. «Решение общественных задач, еще

скрытое в неразвитых экономических отношениях, приходилось выдумывать из головы... требовалось изобрести

новую, более совершенную систему общественного устройства и навязать ее существующему обществу извне, посредством пропаганды, а по возможности и примерами

показательных опытов»21– так характеризовал Ф. Энгельс ситуацию, в которую поставили себя социалисты-

утописты XIX в. К. Маркс, критикуя в «Классовой борьбе во Франции» «доктринерский социализм», писал: «Эта утопия, этот доктринерский социализм, подчиняющий все движение в целом одному из его моментов, заменяющий совокупное, общественное производство мозговой деятельностью отдельного педанта, а главное, устраняющий в своей фантазии при помощи маленьких

фокусов и больших сентиментальностей революционную

борьбу классов со всеми ее необходимыми проявлениями, этот доктринерский социализм в сущности лишь идеализирует современное общество, дает лишенную теневых

сторон картину его и старается осуществить свой идеал

наперекор действительности этого же общества» 22.

Утопическому сознанию присущи черты, свойственные

идеальным конструкциям, которые К. Маркс называл

«превращенными формами» сознания. Бытие предстает в

них в том виде, в каком оно проявляется на поверхности, оторванное от скрытой под ней связи и посредствующих

промежуточных звеньев23. Мир превращенных форм —это мир видимостей, принимаемых субъектом за мир подлинностей. Действительные связи и отношения здесь вытеснены или замещены мнимыми связями, не отражающими сути явлений. В итоге вся сложная система социальных

детерминаций оказывается скрытой от субъекта, так что

последний сплошь и рядом выносит такие суждения о социальной реальности и способах ее преобразования, которые находятся в резком несоответствии с действительными

тенденциями развития общества и его потенциями.

Как превращенная форма утопическое сознание имеет

социально обусловленный характер. К Маркс, характеризуя способ мышления вульгарных экономистов, для которых «земля становится источником земельной ренты, ка-

21 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 19, с. 194.

22 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 7, с. 91.

23 Там же, т. 26, ч. III, с. 471.

20

питал – источником прибыли, а труд – источником заработной платы», поясняет: «та извращенная форма, в

которой выражается действительно существующее извращение, естественным образом воспроизводится в представлениях агентов этого способа производства»24 «Извращенные» общественные отношения, в систему которых

нключен субъект, воспроизводят превращенное сознание и

и качестве условия собственного существования, и в качестве критической реакции на эти условия. Иначе говоря, этот индивид (и представляемая им группа) поставлен

историей в такое социальное положение, которое позволяет ему видеть общество лишь под определенным

«углом», скрывающим действительные социальные детерминации. Они «упрятаны» от его непосредственного взора, и чтобы их зафиксировать и проанализировать, необходимо выйти – реально или абстрактно – за пределы границ, в которых он находится.

Однако из этого вовсе не следует, что утопическое сознание должно непосредственно выводиться из однозначно

истолкованной социальной «ситуации» индивида или

группы, ассоциируемой с априорно критическим отношением к существующим общественным отношениям, как это

делает Мангейм. Гораздо плодотворнее Марксова методология, когда тип сознания «выводится» не только из отрицания или поддержки существующих общественных структур (хотя отношение к последним со стороны субъекта сознания, несомненно, должно приниматься в расчет), а из

всей противоречивости бытия класса и его отдельных представителей, из тех объективно фиксируемых напряженностей, которые определяют функционирование субъекта в

системе общественных отношений.

Социальная детерминированность утопического сознания не означает также, что оно должно рассматриваться

исключительно как результат действия превращенных

форм бытия или механическое отражение социального статуса субъекта. Утопическое сознание – это еще и продукт

познавательного процесса. Познавая объект, субъект познания неизбежно подвергает его идеальному преобразованию – мысленно разлагает его, опускает в нем какие-то

элементы и звенья, «разрывает» объективную связь вещей. В итоге возникающий в его сознании «слепок» (образ, идея) вещи может при определенных условиях выступать

24 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 26, ч. III, с. 471.

21

по отношению к материальной субстанции как ее произвольная форма. При этом субъект может видеть в познаваемом объекте только то, что он хотел бы в нем видеть и

не замечать того, что он по тем или иным мотивам (известным или неизвестным ему) не хотел бы видеть, что, например, мешает ему функционировать в определенном

качестве. Подобного рода когнитивная процедура совсем

необязательно жестко связана с социальной «ситуацией»

субъекта, т. е. с его положением в обществе и сознательным отношением к существующим порядкам. Здесь сказывается и общий уровень развития общества, и уровень индивидуальной культуры, и психические особенности индивида, и его непосредственные жизненные заботы.

Таким образом, следуя марксистской традиции, при

рассмотрении утопического сознания мы обращаем первостепенное внимание именно на способ его продуцирования

(полагания идеала) и уже отсюда выводим способ его

функционирования и роль в обществе. Именно способ полагания идеала, присущий утопическому сознанию, определяет такие его черты, как «несоответствие» окружающему бытию, трансцендентность и критичность25, о которых говорил Мангейм.

Утопическое сознание может быть определено как сознание, порывающее с объективными законами функционирования и развития общества и полагающее его идеальный образ путем произвольного конструирования, а социальная утопия – как произвольно сконструированный

25 Ни трансцендентность, ни критичность не являются сущностными признаками утопии. Можно строить свою деятельность

в расчете на принципиально новые, пока еще реально не существующие институты и ценности и при этом не быть утопистом, если эти институты и ценности не конструируются на

основе имагинативного произвола, а выступают итогом научного

анализа выявленных тенденций общественного развития. И, напротив, можно ориентироваться на сохранение, а не разрушение существующих социальных структур и при этом выступать

с утопических позиций. Вообще надо заметить, что «несоответствие окружающему бытию» присуще в той или иной мере

разным типам сознания, поскольку они в чем-то «опережают»

данное бытие, а в чем-то неизбежно «отстают» от него. Суть

дела, таким образом, не в самом факте «несоответствия», а в его природе. Только специфика природы «несоответствия» и

трансцендентности данного типа сознания (раскрывающаяся

в способе продуцирования) позволяет выявить и зафиксировать

его качественную определенность.

22

оираз желаемого (и в этом смысле идеального) общества28.

Утопическое сознание получает широкое распространение и приобретает массовый характер, как правило, и периоды радикальных социальных, политических, культурных и научных сдвигов, в эпохи социально-исторических катастроф, когда, говоря словами Германа Гессе, «пересекаются две эпохи, две культуры и две религии...

когда целое поколение оказывается между двумя эпохами, между двумя укладами жизни в такой степени, что утрачивает всякую естественность, всякую преемственность в

обычаях, всякую защищенность и непорочность» 27.

Расцвет утопического сознания приходится на периоды

распада традиционных общественных связей, зыбкости социального бытия, туманности исторических перспектив, т. е. на периоды безвременья. В такие радостно трагические, исполненные надежд и отчаяния эпохи индивид, наделенный обостренной социальной чувствительностью, испытывает неодолимую потребность «подняться над

временем», освободиться от «пут», детерминирующих его

деятельность отношений, а в итоге – либо «подтолкнуть»

26 «Утопический подход,– пишет И. В. Бестужев-Лада,– произвольное, не связанное непосредственно с провиденциализмом

представление о желаемом будущем, которое субъективно кажется научным, т. е. опирающимся на знание, а не на веру, но

объективно оказывается неоснованным на научном понимании

закономерностей развития природы и общества и потому неосуществимым (по крайней мере в том виде, в каком задумывается)» (Бестужев-Jlada И. В. Окно в будущее. М., 1970, с. 16).

В соответствии с этим предлагается «определение утопии (в историко-социологическом смысле) как произвольного представления о желаемом будущем человечества» (Там же, с. 37).

Это определение нуждается, на наш взгляд, в одном существенном дополнении. История дает достаточно оснований, чтобы

не связывать однозначно образ (понятие) иного, альтернативного мира, рождающийся в утопическом сознании, исключительно с будущим. Представление об ином бытии (ином пространстве) исторически возникает вместе с представлением о социальном времени, т. е. не только о будущем, но и о прошлом и настоящем. Так что утопическое самосознание (которое, кстати

сказать, далеко не всегда мнит себя научным) может соотносить конструируемый им проект и с будущим, и с прошлым, и

с настоящим (в последнем случае он соотносится с иным пространством). Если таким образом существующие типы «подхода

к проблемам будущего Земли и человечества» (Указ. соч., с. 15) включают утопический подход, то для последнего ориентация

на будущее является лишь одной из конкретных форм имманентной ему ориентации на инобытие.

27 Гессе Г. Избранное. М., 1977, с. 222, 223.

23

историю, либо обратить ее течение вспять. Характеризуя

истоки утопизма Платона, А. Ф. Лосев пишет, что великий мыслитель «ясно увидел, что современное ему общество идет к гибели, что совершенно не за что ухватиться

ни в общественной, ни в политической жизни, что нужно

избрать какой-то свой путь... Поэтому Платону... приходилось использовать ту область человеческого сознания, которая всегда приходит на выручку в моменты великих

социальных катастроф. Эта область – мечта, фантазия, новый – и уже рационализированный – миф, утопия. В самом деле, куда бы деваться такому человеку, как Платон, с его социально-политическим критицизмом, с обостренным чувством негодности современных порядков, при

полном неведении будущих судеб своего народа и одновременно жажде немедленного переустройства всей жизни? Оставались только мечты и утопия. Оставался идеализм»28.

История буржуазных революций XVII—XIX вв. подтвердила существование связи между подъемом утопической мысли и распространением утопического сознания, с одной стороны, и состоянием общественного и политического кризиса – с другой. Социальная революция стимулирует утопию, причем утопическое сознание активизируется

не только в процессе ее непосредственного осуществления, но и в предреволюционный период, который рождает

столько ожиданий и надежд у потенциальных участников

революции. «Французская революция,– пишет А. Мортон,– должна была освободить людей от политической тирании и начать век, открывающий, благодаря торжеству

разума, путь к Утопии. Машины были призваны беспредельно увеличивать национальное благосостояние и снять

с людей проклятие, наложенное на них после грехопадения

Адама, в силу которого, как бы тяжело и продолжительно

ни трудился человек, он не мог выработать много больше

того, чем требовалось ему, чтобы поддержать свою жизнь.

В 1789 году казалось, что это бремя будет снято с плеч, и люди чувствовали себя так, точно им оставалось лишь

разогнуть спину и шагнуть прямо в земной рай.

Такие ожидания не новы, особенно в Англии. Нечто

похожее мы уже наблюдали в XVII веке, когда английская

революция казалась преддверием к „золотому веку11…»29.

28 Лосев А. Ф. Жизненный и творческий путь Платона.– В кн.: Платон. Соч., М., 1968, т. 1, с. 24, 25.

29 Мортон А. Л. Английская утопия. М., 1956, с. 24, 25

24

Утопию часто стимулируют и первые послереволюционные годы, когда утопические настроения и ориентации вызываются не надеждой, как до или во время революции, а прежде всего глубокими разочарованиями, выгнанными нежеланием или неспособностью победившего

if.пасса выполнить прежние обещания, либо недовольст-

иом «медленным» осуществлением революционных преобразований.

Утопическое сознание, рассматриваемое в широком

историческом контексте, обнаруживает нечто вроде «пульсации»: на какое-то время оно как бы «угасает», «замирает», чтобы потом начать «биться» вновь, быть может, еще

сильнее, чем прежде. При этом «угасание» 30 и последующее

«возрождение» утопии может сопровождаться изменением

приоритета ее функций и степени трансцендированности

утопического идеала. В предреволюционный и революционный периоды на передний план чаще всего выдвигаются утопические проекты реформаторского типа. Они

ировозглашают идеал, который представляется субъекту

революционных изменений осуществимым либо непосредственно в ходе проводимых преобразований, либо в недалеком будущем. К тому же революционная эйфория сплошь

и рядом пробуждает в массе представление – поддерживаемое авангардом – о чуть ли не безбрежных возможностях революционеров, об их способности «творить

чудеса». Такие представления приобретают особое значение, когда революция осуществляется под религиозными

лозунгами или под руководством религиозных сил. В итоге в сознании определенной части теоретиков и практиков

революции рождается иллюзия «конца утопий», т. е. осуществимости чуть ли не всякого утопического проекта —та самая иллюзия, которая леворадикалами 60-х годов

XX в. так и была сформулирована: «конец утопии», но

которая отнюдь не была новаторским порождением современного леворадикального сознания и время от времени

воспроизводилась в сознании буржуазных революционеров XVII—XIX вв 31. В период послереволюционных разо-

30 Это проявляется не столько в уменьшении числа публикуемых

утопий, сколько в падении их влияния на общественное сознание, в сужении сферы распространения и воздействия утопического сознания.

31 «Утопия на короткое время перестала быть сказкой,– пишет

Мортон об ощущениях, владевших участниками английской революции XVII в.– Тысячи людей поверили в то, что она уже

где-то близко, что до нее уже рукой подать. Новый класс, сме-

25

чарований или в межреволюционные периоды, когда возможности радикальных изменений еще слишком далеки, чтобы их можно было разглядеть невооруженным глазом, усиливается тяга к поискам метафизических оснований

грядущих преобразований и тех идеалов, под знаменем которых они могли бы быть осуществлены. Тогда степень

трансцендированности утопического идеала обычно снова

возрастает, а возможности его практического осуществления либо связываются с отдаленным будущим, либо вообще рассматриваются как проблематичные.

«Пульсация» утопии совсем не означает, что утопическое сознание движется «по кругу» и механически воспроизводит в новых исторических условиях прежние свои

формы. История утопии – это история ее эволюции, которая распространяется на непосредственные объекты и

сферы утопического конструирования, утопические идеалы, выражающие не только уникальные признаки эпохи и нации, но и стоящие за этими идеалами интересы сменяющих друг друга на исторической арене общественных

классов.

Хотя перечень объектов утопического конструирования

в принципе традиционен – общество в целом или какая-то

частная его сфера (экономика, политика, культура, мораль), природа, быт, сам человек, в различных утопиях

эти объекты получают неодинаковую акцентировку, исследование которой может многое дать для понимания

соответствующей эпохи, личности утописта и т. п. Например в одних утопиях акцент делается на развитии определенной социальной общности, тогда как в других —на

индивиде; в одних – предлагается модель утопической перестройки экономического порядка, поскольку предполагается, что все остальное изменится само собой, коль скоро

будет изменен этот порядок, в других – модель реконструкции политической системы и т. п.

Примеры разнотипных акцентировок мы находим в

утопиях разных исторических эпох, и все же, если говорить о тенденциях, характеризующих общее направление

динамики изменения утопических объектов, то можно установить зависимость между историческим прогрессом (как

переходом от одной исторической эпохи, формации к другой) и постепенным перемещением акцента в рамках уто-

лый и предприимчивый, еще не видел пределов своей власти, если даже они где-либо существовали» (Мортон А. Указ. соч., с. 76, 77).

26

пмческой модели с социального целого на индивида, с родового человека – на личность, с морали – на психологию.

Непосредственным объектом конструирования в современном утопическом сознании все в большей мере становится

индивид, личность, тогда как общество, хотя ему еще по-

прежнему уделяется большое внимание, выступает как

контекст, «рамка». Одновременно происходят изменения

и в пределах этого контекста, суть которых – в перенесении

акцента с проблем потребления на проблемы производства

и распределения производимого продукта, с проблем экономики – на проблемы политики и управления.

Естественным следствием изменения объектов утопического конструирования оказывается изменение его сфер.

Наиболее наглядно это проявляется в тенденции к изменению масштабов Утопии: сначала полис или община, затем – уже в условиях буржуазного общества – город, потом страна (островная или континентальная), континент, наконец, мир в целом, космос. Одновременно намечается

тенденция к постепенному перемещению локализации Утопии из сферы материального в сферу духовного, из сферы

духовного – в сферу психического. Утопия оказывается

уже не просто желаемым состоянием общества, а состоянием человеческого духа, человеческой души. Раньше, конечно, тоже предполагалось, что построение утопических социальных структур, становление новых общественных

отношений должны в конечном счете сделать человека

счастливым, «очистить» его душу и возвысить дух. Теперь

же акцент переносится на непосредственное конструирование этих состояний, которое уже не обязательно сопровождается радикальной перестройкой общественных институтов и отношений.

Разумеется, речь идет не более чем о тенденциях, которые к тому же не имеют всеобщего характера. Но показателен уже сам факт появления этих тенденций, фиксирующий новый этап в развитии утопической традиции.

Изменение объектов и сфер утопического моделирования сопровождается постепенной эволюцией самих утопических ценностей (идеалов), их спектра, внутреннего

соподчинения (иерархии) и приоритетов. И хотя в рамках

каждой конкретной утопии выкристаллизовывается уникальный спектр ценностей, фиксирующий не только особенности эпохи, нации и класса, к которым принадлежит

автор данной утопии, но и его индивидуальные черты, тем

не менее в массе утопических идеалов, выработанных человечеством за две с липшим тысячи лет, можно выделить

27

определенные инварианты, обнаруживающие устойчивую

склонность человека к достижению одних и тех же, каждый

раз заново полагаемых, целей к решению одних и тех же

проблем. Структура и приоритет утопических идеалов определяются в конечном счете структурой и приоритетом

исторически формирующихся общественных потребностей, так что, имея представление о потребностях эпохи, нации, класса, группы, наконец, самого индивида, воплощающего

в данной утопии собственное видение желаемого мира, можно в какой-то степени предугадать состав pi приоритет

провозглашаемых ею ценностей. И наоборот, анализ конкретной утопии может дать некоторое представление о потребностях соответствующего индивида, группы, класса, нации, эпохи.

Утопические ценности детерминируются реальными

потребностями прежде всего по принципу компенсации: в Утопии имеет место то, в чем субъект испытывает потребность, которую он не в состоянии удовлетворить в реальном

обществе. Его дополняет другой принцип детерминации, который можно назвать принципом подкрепления: в Утопии многократно усиливается то «положительное», что

существует в реальном обществе и в той или иной мере

удовлетворяет потребности субъекта. В этом смысле любая

социальная утопия – сколь бы фантастичной она ни выглядела – есть обратная проекция настоящего в прошлое

или будущее, в которой устранены все «минусы» и усилены все «плюсы» существующего общества.

Утопия как бы удваивает мир, надстраивая над реальным материальным миром ирреальный мир мечты. Поскольку последний всегда остается элементом реального

мира культуры, из которого черпает свои идеи и представления не только безвластный теоретик, но и обладающий

властью практик, утопия способна оказать прямое или

косвенное влияние как на теорию, так и на политическую

практику. Да и сами утопические проекты, сколь бы далекими ни казались они порою от реальных политических

задач и проблем современности, всегда несут на себе их

более или менее отчетливую печать и выступают как специфическая форма поисков пути к их решению.

Среди западных социологов существуют две противоположные точки зрения на характер отношений между

утопией и политикой. Одни из них (Мангейм, Фрейе) признают духовную близость и взаимозависимость утопии и политики, другие (Квабб, Полак) подчеркивают их различие

28

или даже враждебность, «...утопия в действительности

принадлежит Дон-Кихоту, а не Дон-Карлосу; она стоит

ближе к Сократу и Иисусу, чем к Ницше и Шпенглеру; духовно она сродни скорее Канту и Гете, нежели Макья-

иолли и Парето» 32. Утопия и политика враждебны потому, поясняет Полак, что «политика поддерживает (имплицитно) существующий порядок и работает в его рамках, даже если он ставит перед собой цель достичь социальных

реформ и прогресса. Утопия отвергает (эксплицитно) существующий порядок как неестественный, неразумный и

аморальный, как несовместимый с развивающимися идеалами человеческого достоинства и духовного совершенства» 33.

Легко заметить, что тезис о враждебности утопии и политики выводится Полаком (и всеми, кто разделяет его

точку зерния) из односторонней трактовки политики как

институционализированной, легальной деятельности. Если