Текст книги "Социальная утопия и утопическое сознание в США"

Автор книги: Э. Баталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

населена иностранцами (в основном немцами, а также

шведами, французами, русскими и др.), Для которых вопрос существования общины был нередко вопросом жизни и

смерти чуть ли не в самом прямом смысле этого слова.

Наконец, еще одной чертой, присущей большинству

стабильных общин, была их «замкнутость», «закрытость», а порою и откровенно эскапистский характер. «Замкнутые»

общины проявляли осторожность и сдержанность при приеме новых членов, устанавливая для них испытательный

срок и строго соблюдая принцип единоверия. Это находилось в резком контрасте с порядком приема членов в

фурьеристские, а тем более в оуэнистские общины, где

двери были распахнуты для всех желающих и где о социальной, этнической или какой-либо другой однородности

(за небольшими исключениями) не могло идти и речи. Но

замкнутость имела и оборотную сторону, способствуя стагнации, а в дальнейшем и распаду общин.

Сравнение различных утопическо-коммунистических

общин позволяет выявить общие факторы их неустойчивости и дезинтеграции. Это прежде всего социальная неоднородность членов общины, следствием которой был неизбежный разрыв в уровне потребностей, образованности, культуры, ценностных ориентаций и т. д. При этом чем выше

был общий культурный уровень членов общины, чем боль50 Гуго К. Указ. соч., с. 413.

199

ше был разрыв в уровне культуры и потребностей, тем

(как свидетельствует опыт оуэнистских и фурьеристских

общин) быстрее они распадались.

Не менее существенным фактором дезинтеграции была

враждебность социальной среды, которая, в свою очередь, во многом зависела от степени радикальности утопической

общины, ее социальной активности и враждебности самой

среде – «обществу». В тех случаях, когда образ жизни

общины выглядел слишком «опасным» – а такая опасность

связывалась в обыденном сознании не с существованием

института общественной собственности, а с безбожием, нарушением нравственных устоев, «разрушением» семьи, т. е.

прежде всего с религиозно-нравственными моментами,—а ее деятельность – слишком активной и разрушительной, «общество» принимало деятельное участие в подрыве и

дискредитации общины. Так произошло, в частности, с

Онейдой, которая шокировала американское общество

практикой «сложного брака».

Одним из факторов распада тех утопических общин, где

разрешались браки, была смена поколенийВ1. Дети и внуки

первых общинников становились членами коммун не по

интересу, не по внутреннему влечению, как их отцы и деды, а по положению. И хотя процесс их социализации осуществлялся в соответствии с нормами и принципами, которые регулировали жизнь общины и должны были, казалось, привить новым поколениям вкус к общинной жизни

и интересы, которыми руководствовались пионеры, эта

цель достигалась далеко не всегда, особенно если община

поддерживала более или менее тесные связи с внешним

миром. Принципы организации общества и господствовавшие в нем интересы часто оказывались для молодых членов коммуны более привлекательными, толкая их на путь

отхода от коммуны и сея неверие в те идеи, которые отпиго-

творяли первое поколение.

Разумеется, это все были факторы, которые лишь ускоряли распад утопических общин, в то время как основной, фундаментальной причиной их разрушения было принципиальное несоответствие норм, институтов и отношений, на которых строилась жизнь в этих общинах, господствую-

51 Это обстоятельство объясняет, почему в ряде общин вводился

целебат и почему он рассматривался основателями как мощный интегрирующий фактор общинной организации. Дело не в

том, что он, как часто утверждалось, «скреплял моральных дух», а в том, что он предотвращал появление новых поколений.

гоо

щим нормам, институтам и отношениям и стоящим за ними объективным тенденциям социально-исторического разлития 52.

Надо в этой связи заметить, что редкая светская (и даже некоторые религиозные) утопическая община не знала

споров (и связанных с ними реорганизаций) о верности

доктрине или принципам, которых придерживались ее члены, и эти споры вносили свою лепту в процесс дезинтеграции общины. За этими спорами чаще всего стояло неизбежно возникавшее с течением времени (и связанное с поисками оптимальных форм функционирования) различие позиций по вопросам, касающимся собственности (в частности, степени обобществления личного имущества и средств

производства); организации труда; распределения прибавочного продукта; поддержания связей и общения с внешним миром и многое другое. «Догматики» не желали идти

ни на какие отклонения от первоначально провозглашенного кредо (часто закреплявшегося в «уставах» и «конституциях» общин), справедливо указывая на то, что осуществление этого кредо и было raison d’etre самого появления

общины на свет. «Ревизионисты» столь же справедливо

возражали, что если не внести в это кредо соответствующих корректив, то община может просто перестать существовать (вместе со своим кредо). Однако осуществить последовательно и полно изначально поставленные задачи, добившись желаемых результатов, не удавалось практически ни тем группам, которые в результате раскола подтвердили кредо ревизии, ни тем, которые оставались ему формально верны.

Давая общую оценку исторической роли американских

коммун в XIX – первой половине XX в. и признавая, что

они оказались несостоятельными как экономические, политические и социальные предприятия, нельзя вместе с

тем не видеть их роли как экспериментальной модели организации общественной жизни, которая имеет для социолога и политика большое эвристическое значение, равно как и важного фактора формирования социалистического сознания и социалистической культуры в Америке, как

это подчеркивалось в новой Программе Компартии США53.

52 На самой поверхности коммунитарной жизни мы видим и вовсе

незначительные, житейские, подчас просто «мелочные» обстоятельства, которые могут рассматриваться в лучшем случае лишь

как поводы распада и дестабилизации: психическая несовместимость, плохой климат и т. п.

53 См.: США: Экономика, политика, идеология, 1971, № 2, с. 99.

Глава IV

Эволюция капитализма в США

после второй мировой войны

и американское утопическое сознание

§ 1. Противоречия современного

американского общества и пути развития

национальной утопической традиции

Период с конца 40-х по конец 50-х годов XX в. характеризуется в зарубежной и советской научной литературе как

полоса кризиса утопического сознания в капиталистическом

мире, в том числе и в Соединенных Штатах Америки.

В статье «Закат утопии» (1960) американский социолог

Кеннет Кенистон писал: «Контраст между утопиями девятнадцатого и двадцатого веков колоссален. В нашем видении будущего образы надежды уступили место картинам отчаяния; утопии, служившие прежде маяками, превратились в предупреждения. « Прекрасный новый мир»

Хаксли, «1984» и «Звероферма» Орвелла, «Возвышение

меритократии» Янга, а по иронии судьбы и «Уолден-два»

Скиннера – огромное множество наших видений будущего – являются негативными видениями, проекциями в будущее наиболее пагубных тенденций настоящего. Они

стали средствами устрашения, историями-предупреждениями: утопия стала контрутопией. Равным образом изменились и значения «утопического»: сегодня этот термин недвусмысленно ассоциируется с «нереалистическим», «са-

моразрушающимся», а для некоторых —с глубочайшими

и наивысшими грехами человека»

«Смерть» утопии была констатирована в те годы и многими другими американскими и западноевропейскими исследователями – Фредом Полаком2, Джудит Шклар3, Че-

дом Уолшем4, Марком Хиллегасом5 и др.

1 Keniston К. Youth and Dissent. N. Y., 1971, p. 43.

2 «Насколько мне известно,– вторил Кенистону Фред Полак в

«Образе будущего» (1961),– со времени второй мировой войны

не было создано ни одной настоящей утопии... Впрочем, весьма

сомнительно, чтобы какая-либо подлинная утопия... могла найти сегодня издателей или читателей, даже если бы ей дал благословение литературный авторитет. А между тем всякая контр-

202

Антиутопическая тенденция находила выражение как

и теоретической критике утопии со стороны ее «врагов»

(как назвал их впоследствии Дж. Кейтеб), в отречении ряда

философов и социологов от своего «утопического прошлого» 6, так и в активной поддержке и восхвалении конкретных антиутопических произведений, в первую очередь

таких, как «Прекрасный новый мир» О. Хаксли (с предисловием 1946 г.) и «1984» Дж. Орвелла.

Можно без преувеличения сказать, что романы английских писателей встретили в некоторых кругах американского общества не менее сочувственное отношение, чем

в самой Англии, и стали органическим элементом американской культуры. Более того, эти произведения, особенно

роман Орвелла сразу же после его появления (1948), стали

активным фактором политической борьбы. Это был как

раз тот случай, когда применение и использование новых

продуктов духовного производства в практическо-политической деятельности опережает их теоретическое исследование и оценку. Не была еще вполне ясна ни природа

антиутопического феномена, ни его истоки, социальные

функции и формы, а «Прекрасному новому миру» и «1984»

была поспешно дана однозначно антикоммунистическая

трактовка. Особенно активно эксплуатировалась книга

Орвелла, которая «по свидетельству Джона Гросса... сразу

же оказалась на переднем крае холодной войны»7.

утопия, независимо от ее качества, встречает горячий прием.

Ничто не могло бы послужить лучшим симптомом изменяющегося духа времени» (Polak F. The Image of the Future. Leyden, 1961, v. 2, p. 20).

3 Попытки «построить великие проекты политического будущего

человечества,– писала Дж. ПГклар в книге «После утопии»,—отошли в прошлое», ибо «исчезали последние следы утопической веры, необходимые для такого предприятия» (Shklar J.

After Utopia. The Decline of Political Faith. Princeton. 1957, p. VII).

4 Walsh Ch. From Utopia to Nightmare. L., 1962.

5 Hillegas M. R. The Future as Nightmare. N. Y., 1967.

6 Характерный пример – видный американский социолог Лыоис

Мэмфорд (см.: Араб-Оглы Э. В утопическом антимире.– В кн.: О современной буржуазной эстетике. М., 1976, вып. 4, с. 78—83).

Работы Мэмфорда «История утопий» (1922) и «Миф о машине»

(1970) разделяет не только полувековой интервал – их разделяет принципиальное различие позиций. В первой книге американский социолог выступает как апологет утопии, во второй —как ее ниспровергатель.

7 Кагарлицкий Ю. Что такое фантастика? М., 1974, с. 301.

203

Справедливости ради надо сказать, что еще в 50-е годы

некоторые американские литераторы и социологи (их, правда, было немного) указывали на идейно-политическую

амбивалентность произведений Хаксли и Орвелла и предостерегали против их однозначной трактовки8. Антиутопизм, указывали они, не может быть отождествлен о

антикоммунизмом, это скорее специфическая форма выражения общегуманистических, антитоталитаристких настроений и тенденций. Как резюмировал в 1961 г. эту

мысль Эрих Фромм (в послесловии к одному из изданий

«1984»), роман следует рассматривать как «предупреждение о том, что если ход истории не изменится, то тогда во

всем мире люди утратят свои истинно человеческие качества, станут бездушными автоматами и не будут даже

знать этого» 9. Фромм призывал американского читателя

не обольщаться мыслью, что прочитанное не имеет к нему

никакого отношения: «Эта опасность (утрата свободы, дегуманизация.– Э. Б .)... присуща самому современному

способу производства и организации и сравнительно независима по отношению к различным идеологиям» 10.

Это был уже симптом намечавшегося поворота определенной части американской интеллигенции как в оценке

произведений антиутопистов (отказ от их однозначной

трактовки), так и в оценке состояния американского общества. Но сам поворот наступил позднее, в середине 60-х

годов, когда в романах Хаксли и Орвелла вдруг увидели

портрет современной Америки или образ ее завтрашнего

дня. Кошмары орвеллианского мира стали для левых радикалов стимулом к борьбе против ряда внутри– и внешнеполитических тенденций, присущих политике США во второй

половине XXв., а образы, почерпнутые из этих произведений, вошли в их лексикон чуть ли не как штампы, широко

используемые для оценки американской действительности.

Антиутопические настроения 40—50-х годов не были, конечно, случайностью. Они были порождены рядом объективных обстоятельств.

Речь идет прежде всего о таких неодинаковых по своей

социальной сущности и политическому содержанию явлениях того времени, как вторая мировая война и вызванные

8 В советской литературе подробный анализ романов ’Хаксли и

Орвелла дан в книге: Шахназаров Г X. Фиаско футурологии.

М., 1980.

9 Fromm Е. Afterword.– In: Orwell G. 1984. N. Y., 1962, p. 257.

10 Ibid., p. 267.

204

ею травмы в буржуазно-либеральном сознании; холодная

нойна, развязанная империализмом; антикоммунистическая истерия, разразившаяся на Западе и получившая в

условиях США конкретное проявление в форме маккартиз-

ма. Наконец, становившиеся все более отчетливыми противоречивые последствия научно-технического прогресса, в

защиту которого так активно выступала социальная утопия XIX—начала XX в. Это были, повторяем, разнородные

явления, но они действовали в одном направлении, рождая

среди западной интеллигенции настроение, которое Раймон

Арон позднее охарактеризовал как «разочарование в прогрессе». Такого рода разочарование не могло пройти бесследно для утопии, внутренней (хотя и не всегда осознаваемой) пружиной которой была именно вера в социальный, в том числе политический и нравственный прогресс.

И все же, как стало ясно уже к середине 60-х годов, «смерть» утопии была констатирована явно преждевременно. Утопия не умерла. Пережив кризис, она «возвратилась

в мир», несколько изменив свой облик, но сохранив прежнюю сущность. Это показали массовые демократические

движения, которые выдвинули социальные и политические

альтернативы, выдержанные в утопических тонах и возродившие надежду на возможность создания иного, более

человечного мира.

Отчетливые признаки возрождения утопического сознания появились в этот период в социологии, футурологии

искусстве. «...Утопическое подполье выходит ныне на поверхность»,– резюмировал ситуацию американский социолог Д. Плат11.

Диалектика развития утопического сознания в США в

послевоенный период определялась в конечном счете как

общими противоречиями всемирного исторического процесса, так и теми внутренними изменениями, которые произошли в американском обществе за эти годы. Речь идет

прежде всего об эволюции американского капитализма, связанной с усилением государственно-монополистических

тенденций.

Выдвижение буржуазного государства в качестве социально-политической силы, которая присваивает себе

некоторые регулятивные функции, некогда принадлежав11 Aware of Utopia. Ed. by D. Plath. Urbana; Chicago. London, 1971, p. IX.

205

шие свободному саморегулирующемуся рынку, ведет не

только к постепенной трансформации механизмов воспроизводства общественного (в том числе, конечно, и утопического) сознания, но и находит также прямое или косвенное отражение в содержании и форме его продуктов – в

данном случае утопических конструкций. Становление

буржуазного «государства благосостояния» (Welfare State) и формирование социальной политики, призванной обеспечить необходимый для поддержания социальной стабильности уровень материального благосостояния трудящихся, влияют не только на содержание утопических идеалов, но и на представление о возможностях их осуществления, «границах» утопии и способах ее реализации. Достаточно

напомнить, что американское буржуазное государство, отстаивая стратегические интересы господствующего класса, обеспечивает в массовом масштабе некоторые из благ

(прежде всего материально-экономического характера), которые еще в начале нынешнего века были предметом

утопических мечтаний. Заметную роль играет современное

американское государство и в сфере идеологии, получая

возможность оказывать непосредственное воздействие на

общественное сознание, формировать массовые иллюзии и

идеалы.

Другим фактором эволюции современного американского утопического сознания является научно-техническая

революция, точнее, ее социальные, политические и культурные последствия.

Успехи науки в конце XIX —начале XX в., казалось, давали все основания полагать, что по мере ее развития и

внедрения в обыденную жизнь сознание человека «очистится» от всякого рода иллюзий и утопий и приобретет

«прозрачность» и ясность, присущую математическим и

физическим формулам. Однако последующий ход событий

показал иллюзорность самих этих ожиданий. Как подтвердила история XX в., в условиях социально-противоречивого

мира научно-технический прогресс не только не препятствует формированию утопического сознания, но в известном смысле способствует этому процессу.

Успехи науки и техники благоприятствуют распространению представлений о всемогуществе современного человека, о едва ли не безграничных возможностях, открывающихся перед ним во всех сферах жизнедеятельности, о его

способности реконструировать мир в соответствии с произвольно заданными установками.

206

Изменения в сфере науки и техники происходят несравненно быстрее, нежели в социально-политической и экономической жизни, принципы организации которой отличаются относительной стабильностью. НТР, таким образом, усиливает асинхронность ритма и динамики различных

«потоков» внутри социального времени, способствует распаду относительно устойчивых и ставших привычными связей между индивидами, сложившихся на предшествующих

этапах общественного развития. А это рождает в общественном сознании некоторых слоев американского буржуазного общества12 иллюзорное представление о возможности

произвольного разрыва существующего социально-временного континуума, ускорения социальных процессов, освобождения от «тирании» времени и истории, что создает

благодатную почву для формирования утопического сознания и осуществления утопических экспериментов.

Существенным фактором эволюции американского

утопического сознания в послевоенный период стало изме-

12 Способствуя перестройке социальной структуры капиталистического общества, НТР стимулирует расширенное воспроизводство слоев, особенно предрасположенных вследствие своего социального положения и детерминируемого им типа сознания к

утопическому взгляду на общественные процессы. Это относится, в частности, к некоторым группам квалифицированных специалистов («профессионалов»). Лишаясь прежнего привилегированного статуса (или самой возможности обретения такового), определенная часть представителей этого слоя испытывает

потребность либо «бежать» из существующего мира, либо переделать его в соответствии с собственными, как правило технократическими, представлениями о социальном идеале. В какой-

то мере сказанное относится и к тем представителям рабочего

класса и городской мелкой буржуазии, которые по уровню производственной квалификации не отвечают новым требованиям, предъявляемым современным производством.

Перестройка социальной структуры неизбежно сопровождается разрушением традиционных связей между классами, ростом отчужденности между старыми и вновь возникающими

профессиональными группами, которая подкрепляется неизжитыми (а подчас умышленно культивируемыми) этническими, религиозными, профессиональными предрассудками.

Наконец, нельзя не отметить, что в условиях современного

американского общества НТР усиливает частичный и опосредованный характер приобщенности работника к трудовому процессу. Работник не видит конечной цели своей конкретной деятельности, реальных производственных связей, в которые он

вплетен, он не ощущает органической связи с производственным целым. В итоге индивид оказывается лицом к лицу с миром, который предстает в его сознании как внешне «организованный» хаос, конгломерат не связанных воедино элементов.

А это, как мы знаем, благодатная почва для конструирования

утопических социальных проектов.

207

нение политической структуры мира и места США в сооб

ществе наций.

Образование мировой системы социализма, выход на

историческую арену развивающихся стран, возникновение

новых форм международной интеграции, научно-технический прогресс и появление новых видов оружия существенно изменили соотношение сил в мире, взаимозависимость

и судьбы наций. Концепция «американской исключительности», глубоко укоренившаяся в национальном поличе-

ском сознании, оказалась поколебленной13. Нужно было переосмыслить представления о себе и о других, о путях развития Америки и ее месте в новом, быстро изменяющемся

мире, чтобы в конечном счете сконструировать социополитические концепции, способные удовлетворить требования

и ожидания различных социальных и политических групп

американского общества. Решение данной задачи неизбежно стимулировало утопическое сознание, и, как показали

70-е годы, породило целый спектр утопических проектов.

Американские исследователи приняли активное участие

в развернувшейся в 70-х годах под эгидой Римского клуба

работе по созданию моделей «нового» («альтернативного», «преферентного») «мирового порядка» 14. Направленные

по замыслу на предотвращение мировых конфликтов и решение ряда глобальных проблем (продовольственная проблема, защита окружающей среды и т. п.), эти проекты

предполагали осуществление мероприятий, которые не

согласовывались с объективными тенденциями международного развития15 и, как верно замечает Йен Кларк, представляли новую волну глобальных утопий 16.

13 «Ныне вместе с концом империи, ослаблением мощи, утратой

веры в будущее нации,– писал Д. Белл в 1976 г.,– исчезла и

вера в американскую исключительность» (Bell D. The End of American Exceptionalism.– The Public Interest, 1975, Fall, N 41, p. 197).

14 Важную роль в глобальном моделировании играет сегодня нью-

йоркский Институт мирового порядка, объединяющий ученых

различных стран и разрабатывающий альтернативные модели

мировой организации.

15 См., например: Тинберген Я. Пересмотр международного порядка. М., 1980; Печчеи А. Человеческие качества. М., 1980.

Утопизм этих проектов, подчеркивает Й. Кларк, не в их неосуществимости, а в «структуре аргументов относительно необходимости реформ», в способе обоснования последних. Кларк выделяет «четыре взаимосвязанные черты утопизма», присущие в

большей или меньшей степени проектам «нового мирового порядка». Это «вера в прогресс»; «недетерминистский взгляд на

мир», т. е. вера в возможность и способность человека «подтолк-

208

Стимулируя развитие утопического сознания, новые

явления международной жизни не могли не отразиться

также и на содержании утопических идеалов, разрабатывавшихся в русле новых концепций.

Естественным следствием веры в «американскую исключительность» и неизбежно вытекающего отсюда исторического снобизма был провинциализм американского утопического сознания, находивший подкрепление в политике

изоляционизма. В отличие от европейских утопистов, которые мыслили, как правило, глобально и стремились переделать весь мир, американские утописты на протяжении

нсего XIX и начала XX в. мало «болели» проблемами

остального мира17: предполагалось, что сам этот мир—если он хочет добиться успеха – должен внимательно следить за тем, что происходит в Соединенных Штатах и следовать их примеру. Теперь с осознанием того, что Америка

лишилась «исключительного» положения в международном

сообществе наций и реже, чем прежде, рассматривается за

рубежом как образец для подражания, что будущее США

во многом зависит от судеб других стран мира, представляющего собой взаимосвязанное целое, намечаются определенные изменения как в масштабах, так и в содержании

«моделей мира», конструируемых американскими утопистами 18.

Все эти явления – эволюция американского капитализма и углубление его противоречий, НТР и вызванные ею

социальные последствия, изменение политической структуры мира и динамики его дальнейшей трансформации —не только стимулировали утопическое сознание, но и при-

нуть» исторический процесс в желаемом направлении; «всепроникающий реализм» или убежденность в том, что как только

неразумность тех или иных явлений будет доведена до сознания тех, кто принимает и осуществляет ответственные решения, так они, сообразуясь с требованиями разума, положат им конец; а также, «признание естественной гармонии интересов» различных наций (Clark I. World Order Reform and Utopian Thought: A Contemporary Watershed? – The Review of Politics. N. Y., 1979, Jan., v. 41, N 1, p. 98-100).

17 После первой мировой войны и особенно в 30-х годах положение начинает меняться. Появляются концепции перестройки

мира и создания мирового правительства под эгидой США. См.

например: Streit С. К. Union Now: a Proposal for a Federal Union of the Democracies of the North Atlantic. N. Y., 1939. Однако до

второй половины XX в. эта тенденция была периферийной.

18 См. упомянутую статью Иена Кларка.

209

вели к некоторой перестройке и изменению приоритетов

сфер конструирования утопических идеалов. Они отразились также на структуре и содержании американских социальных утопий второй половины XX в.

Изменение статуса науки в системе знания и общественного воспроизводства обусловило рост ее непосредственного влияния на форму и содержание социальной утопии.

Достаточно обратиться к нынешним утопическим романам, повестям и рассказам (большая часть которых может быть

одновременно отнесена к научно-фантастической литературе) , чтобы увидеть, что во многих из них наука и техника определяют характер не только фона действия, но также

основных ценностей и идеалов. Другая характерная деталь, несущая приметы времени: едва ли не наибольший социальный и политический резонанс получают утопии, созданные не профессиональными литераторами, а учеными, инженерами, социологами, либо писателями, имеющими естественнонаучное и техническое образование19. Художественная, форма при этом оказывается чем-то внешним, вторичным и используется лишь постольку, поскольку позволяет популярно выразить то, что не всегда может быть

доведено до широкого читателя на языке науки.

Но главное даже не в этом. Сегодня отчетливее, чем

прежде, обнаруживается близость утопического подхода

определенным стилям научного (инженерного) поиска. По

словам американского социолога Р. Богуслава, автора книги «Новые утописты», исследование «проблемы анализа и

проектирования современных крупномасштабных систем

управления и контроля, основанных на вычислительной

технике», привело его к выводу, что «создатели современных систем бессознательно вступили» на путь, давно проторенный утопистами. «...Рождается новая цоросль утопистов, грозящая наводнить все тропы и темные аллеи, час19 Эрих Янч видит в этом чуть ли не знамение времени и считает

нормальным явлением. «...Если в XIX в. и в первых десятилетиях XX в. наделенные воображением писатели еще были в состоянии как-то поспевать за широким научным прогрессом и основывать свои сочинения на разумных предпосылках, которые

сколько-нибудь не противоречили законам природы и не выглядели технически безграмотными, то элементы „серьезной14 научной фантастики стали в настоящих условиях все менее и менее доступны писателям, не являющимся специалистами в науке и технике. В наши дни не существует Жюля Верна, как не

существует и научного фантаста, который мог бы так хорошо

изображать характеры» (Янч Э. Прогнозирование научно-технического прогресса. М., 1974, с. 170, 171).

210

тенько посещавшиеся утопистами еще со времен Платона.

Это инженеры, работающие в области системного анализа, создатели компьютеров, специалисты в области исследования операций, составления программ для компьютеров и

обработки полученных данных, одним словом – специалисты в области построения систем» 20.

Что роднит этих «новых утопистов», действующих в

сфере науки и техники, со старыми, классическими утопис-

тами-гуманитариями? Прежде всего подход к решению поставленных задач (хотя задачи эти относятся к разным

сферам жизни) и фундаментальные цели, которые лежат

за их пределами. «Утописты,– поясняет американский социолог,– это строители, которые отвергают современный

им статус кво и стремятся к поискам новых форм, в пределах которых они могли бы сформировать новые, желаемые

миры21. При этом они стремятся выйти за пределы существующей реальности и сконструировать совершенную систему, функционирующую в соответствии с заданной программой 22.

Как замечает Р. Богуслав, между классическими и «новыми» утопистами имеется существенное различие: первые

пытались обеспечить функционирование сконструированных ими систем, населяя их совершенными человеческими

существами23, тогда как «новые утописты» исходят из того, что добиться функционирования конструируемых ими

систем можно именно за счет устранения «человеческого

элемента» 24, ибо последний принципиально не способен

достичь необходимого для утопии уровня совершенства.

Поскольку такой подход к созданию «совершенных систем» не распространяется за пределы самой науки и тех20 Boguslaw R. The New Utopians. A Study of System Design and Social Change. Englewood Cliffs; New Jersey, 1965, p. V, 1.

21 Boguslaw R. The New Utopians, p. 2.

22 Ibid.

23 «Классические утописты пытались достигнуть этой цели (построить общество, которое было бы избавлено от недостатков и

страданий, связанных с человеческим несовершенством.– Э. Б.), населяя свои социальные системы совершенными человеческими существами, заполняя их совершенными социальными

структурами, совершенными ситуациями или совершенными

принципами» (Boguslaw R. Op. cit., p. 2).

24 «Теоретические и практические решения, которые они ищут, направлены все в большей мере на уменьшение числа и сужение

сферы ответственности человеческих существ в рамках оперативных структур создаваемых ими машинных систем» (Boguslaw R. Op. cit., p. 2).

211

ники, постольку он не оказывает существенного влияния

на изменение общего спектра социальных идеалов, формирующихся на Западе, в том числе и в США. Другое дело, когда возрастают социально-мессионистские притязания

науки и техники, т. е. когда ученый или инженер позитивистской закваски выражает стремление и готовность

«усовершенствовать» общество на основе тех же самых

методов, которые обнаруживают свою эффективность в

деле создания действующих инженерных систем. В этой

ситуации возрастает вероятность того, что «новые утописты» могут сыграть более существенную роль в формировании альтернативных моделей социума.

При этом следует отчетливо представлять себе, что последовательно выраженная логика «нового утопизма» неизбежно ведет к парадоксальному выводу: мир оптимально