Текст книги "Социальная утопия и утопическое сознание в США"

Автор книги: Э. Баталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

предпринимательства, позволило бы укрепить благосостояние и позиции мелкого собственника за счет некоторого ограничения монополистического капитала. Лонг

предлагал, чтобы правительство обеспечило предоставление каждой американской семье денежного пособия в

размере от 5 до 6 тыс. долл. на обзаведение домом и

хозяйством (Homestead allowance), ограничив максимальное состояние семьи 5 миллионами долларов101; чтобы

каждой семье был обеспечен годовой доход в размере не

менее 2—2,5 тысяч долларов, причем максимальный доход

семьи не превышал бы 1800 тысяч долларов 102, чтобы рабочий день строился с учетом «предотвращения перепроизводства», при этом «поощрялось бы внедрение самых

современных и эффективных машин, чтобы обеспечить

максимальное удовлетворение всех требований народа, а также чтобы предоставить работнику максимум времени

для восстановления своих сил, развлечений, образования

и наслаждения благами жизни» 103. Настаивая на финансировании этой программы за счет налогов на крупный

капитал и ограничения власти байков, Хью Лонг вместе

с тем связывал ее осуществление с ограничением демократии как «неэффективной» системы и наделением правительства чуть ли не диктаторскими полномочиями 104. Воз100 Мальков В. Л. Указ. соч., с. 148.

101 Long Н. Every Man a King: Share Ov.r Wealth.– InrPassport to Utopia, p. 267.

102 Ibid., p. 268, 269.

103 Ibid., p. 269.

104 Уже после гибели Лонга от руки убийцы вышла в свет его

книга «Мои первые дни в Белом доме» (Long Н. P. My First Days in the White House. Harrisburg, 1935), в которой он описывает, что и как стал бы он делать на посту президента США, если бы победил па выборах 1936 г. Слабая в художественном

120

можность сохранения мелкой собственности и защиты

м редиринимательского индивидуализма ставится, таким

образом, в прямую зависимость от ограничения демократии и усиления центральной власти.

В том же духе был выдержан и план Кофлина, который, как и проект Лонга, строился без учета объективных

тенденций развития американского капитализма и выражал иллюзии и ожидания мелкого буржуа, подавляемого

монополиями. Отталкиваясь от традиционного для утопии

фермерской Америки тезиса о частной собственности как

метафизической основе свободы и демократии, Кофлии

истолковывает его в откровенно антикоммунистическом

и антидемократическом духе. «Частная собственность,—говорил он в одной из своих радиолекций (на которых

специализировался в течение многих лет),– должна получить защиту от корпоративной собственности. Мелкий

бизнес должен быть разумным образом защищен от монополистического бизнеса. Если мы допустим постепенную

ассимиляцию частной собственности и мелкого бизнеса

корпорациями и монополистическими образованиями, то

мы тем самым лишь вымостим путь для государственного

капитализма либо для коммунизма»105. Кофлин предлагал

также ввести прогрессивный подоходный налог, национализировать банки 106 (отказ Ф. Рузвельта пойти по этому

отношении, книга Лонга интересна тем, что раскрывает его

представления о том, как должна была бы выглядеть в Америке «сильная власть» и осчастливленный ею народ (произведение завершается сценами лицезрения президентом быстро набирающей силы страны и радостного трудового лица, восхваляющего мудрость своего руководителя).

105 Coughlin Ch. Е. The National Union for Social Justice.– In: Passport to Utopia, p. 280.

106 Вся традиция утопии фермерской Америки пронизана чуть ли

не патологической ненавистью к бапкам и банкирам – этим «менялам», которых давно стоило бы «изгнать из их храма». Подобно тому как американские фермеры и выступавшие в одном

ряду с ними рабочие видели в «дешевых деньгах» (или ииых

«простеньких» денежных реформах) выход чуть ли не из всех

экономических затруднений, точно так же одним из глапиых

источников постигавших их экономических бед они считали

деятельность банков и махинации банкиров. Редкая утопия, развивавшаяся в русле идеалов фермерской Америки, не предлагала предпринять какую-нибудь крутую акцию в отношении

банков – национализировать, закрыть, а то и вовсе взорвать.

Хотя в случае того или иного конкретного проявления эта ненависть могла и не иметь оснований, однако в целом опа не

121

пути привел к разрыву Кофлина с президентом, которого

он прежде активно поддерживал), резко сократить бюрократический аппарат, в котором он видел наглядное свидетельство пороков демократии.

Планы Лонга, Кофлина и ряда других мелкобуржуазных реформаторов 30-х годов свидетельствовали о том, что утопия фермерской Америки как тип массовой демократической утопии, каковой она была на протяжении почти всего XIX в., себя изжила. Те идеалы, которые были

заложены в ее фундамент – равные возможности, предпринимательский индивидуализм, мелкая частная собственность, местное самоуправление, «минимальное государство» – по-прежнему сохраняли свою привлекательность для значительной части американцев. Однако в

новых исторических условиях эти идеалы, сохранив критическую функцию, утратили прежнюю прогрессивную

роль – и в своем традиционном сочетании, и в соединении

с другими, изначально чуждыми им идеалами вроде «сильного государства» или «сильной власти».

Утопия фермерской Америки сложилась и развивалась

как реакция мелкого собственника (не только реального, но и потенциального, т. е. всех тех, кто мечтал обзавестись

своим клочком земли, лавкой или открыть иное «дело») на развитие капитализма, оттесняющего этого собственника на периферию экономической, общественной и политической жизни. Но рост капитализма порождал и другой

тип реакции, другой тип сознания – романтическую утопию.

Формирование этого типа утопий в условиях Америки

было тесно связано со становлением и развитием американского романтизма как литературно-эстетического течения. Социально-утопический идеал находит воплощение

не столько в теоретической, сколько в художественно-литературной форме, а эстетическое кредо выступает в качестве теоретической основы социально-утопических проектов. Больше того, «законы красоты», как их понимал

была беспочвенной. За ней стоял реальный факт – огромная

власть американских банков и банкиров над фермерами. «Кто

держит в руках банки,– писал В. И. Ленин в работе «Новые

данные о законах развития капитализма в земледелии. Капитализм и земледелие в Соединенных Штатах Америки»,– тот

непосредственно держит в руках треть всех ферм Америки, а

посредственно господствует над всей массой их» (Ленин В. И, Поли. собр. соч.? т. 27, с. 224).

m

американский романтик, становятся для него руководст– 1

вом к действию при осуществлении социально-утопических экспериментов (классический пример – организация

утопической общины Брук Фарм). В этом смысле амери^

канский романтизм как социальная утопия, как литературно-художественное течение, как эстетическая доктрина и как модель социального поведения представлял собой единое по содержанию явление – воплощение единого’

типа сознания. Этим, видимо, и можно объяснить, что»

выдающиеся деятели американской культуры первой половины XIX в., такие, как Генри Торо или Натаниэль

Готорн, выступают одновременно и как писатели-романтики, и как социальные утописты-теоретики, и как утописты-экспериментаторы (уолденский «эксперимент»

Торо, получивший отражение в «Уолдене», и участие Готорна в Брук Фарм, давшее толчок к созданию «Блатдэй-

ла»). Но как бы ни были взаимосвязаны романтическая

социальная утопия и романтическая художественная литература, каждая из них имела все же собственную специфику, их развитие подчинялось разным законам —осознавали это сами романтики или нет. Мы сосредоточиваем

внимание исключительно на романтической социальной

утопии107, в создании которой важная роль принадлежала

таким колоритным и часто внутренне противоречивым и

непоследовательным фигурам, как Джеймс Фенимор Купер, Ральф Уолдо Эмерсон, Гепри Дэвид Торо, Герман

Мелвилл, Натаниэль Готорн.

Возникнув как реакция на развитие промышленного

капитализма, на социальные последствия индустриализации, которая неизбежно влекла за собой перестройку всего

жизненного уклада, распад традиционных патриархальных

отношений и ценностей, американский романтизм выступал вместе с тем – и здесь отчетливо проявлялась его социально-историческая специфика – как «законный» поиск

путей осуществления «обещаний» американской революции, которые оставались «невыполненными». Об этом убедительно свидетельствовал разразившийся в 30-х годах

107 В советской литературе существует ряд специальных работ, посвященных исследованию эстетики американского романтизма как в его теоретическом, так и в практическом аспекте. См., в частности: Николюкин, А. Н. Американский романтизм и современность. М., 1968; Он же. Вступительная статья и комментарии к антологии «Эстетика американского романтизма». М., 1*977; Ковалев 10. В. Герман Мелвилл и американский романтизм.

Л., 1972.

123

XIX в. экономический кризис. Выступая как социальный

критик, утопист-романтик оставался оптимистом, который

связывал становление гуманистических отношений в американском обществе не с ниспровержением капитализма и

установлением социалистических порядков, к которым относился, как правило, отрицательно, а с развитием гуманистических традиций, изначально заложенных в принципах, провозглашенных «отцами-основатолями». Этим

прежде всего и объясняется смягченный характер романтической критики американского капитализма108.

Романтическая утопия многообразна не только в эстетическом, но и в социальном плане. Ее авторы могут расходиться в представлениях о конкретных формах утопического идеала и способах его достижения, но эти различия не подрывают их «согласия» относительно самих

принципов устройства и основных ценностей утопического

мира, что позволяет характеризовать романтическую утопию первой половины XIX в. как самостоятельный тип. Этот

консенсус в немалой степени обеспечивался единством

философско-мировоззренческой базы американского романтизма, в роли которой выступал трансцендентализм.

Ее центральный принцип – естественность, ее ценностное

ядро – свободный человек109. Американский романтик —108 «Романтическая литература в Америке зарождалась в те годы, когда страна переживала полосу бурного экономического развития и пожинала первые плоды политической независимости.

Разумеется, капиталистический прогресс в США нес в себе все

те отрицательные черты, которые были свойственны европейскому капитализму. Но до поры до времени они были смягчены некоторыми особыми условиями, имевшими сугубо национальный характер. Естественно поэтому, что романтический

протест против новых форм экономической, политической и

общественной жизни, порожденных капиталистическим развитием, поначалу был лишен непримиримости» (Ковалев Ю. В. Указ.

соч., с. 16).

109 Утопист-романтик больше размышляет о человеке, чем об обществе, что отличает его от утопистов, строивших идеал фермерской Америки. Ю. Ковалев, отметив, что многие из американских романтиков «занимались строительством утопий в теории», высказывает опасение: «Может быть, слово „утопия*1

не вполне точно выражает суть устремлений американских романтиков, ибо речь идет не столько об идеальной общественной

организации, сколько о нравственном идеале, воплощенном в

отдельном человеке или сообществе людей. Наиболее существенный признак этого идеального человека или сообщества

людей – отсутствие пороков, свойственных буржуазно-демократической Америке первой половины XIX в.» (Ковалев Ю. В.

Указ. соч., с. 23). Для таких опасений нет оснований – именно

124

прежде всего гуманист, провозглашающий «превосходство

человека над законом, государством, церковью» 11J. Именно положение человека в обществе служит критерием

оценки существующей системы и является отправным

пунктом при построении социальной утопии. Романтический идеал – общество, в котором индивид получает возможность следовать своим внутренним побуждениям, где

он свободен от внешнего принуждения со стороны других

людей, навязывающих свою волю, от диктата со стороны

государства. «Не человек создай для общества, а общество для человека» – эти слова Маргарет Фуллер111 достаточно точно выражают индивидуалистическое кредо уто-

ггиста-ромаитика, особенно отчетливо проявившееся в

творчестве Торо. Но романтический индивидуализм – это

не предпринимательский индивидуализм утопии фермерской Америки, основанный на фетишизации мелкой частной собственности и стремлении к обогащению и достижению успеха в обществе. Хотя утопист-романтик в принципе не отрицает частную собственность, однако он и не

фетишизирует ее, рассматривая просто как условие нормального существования человека и общества112. Ему претит сам дух наживы, торгашества, предпринимательского

ажиотажа как унижающий человека, подчиняющий его

низменным целям. Индивидуализм романтика – это этический индивидуализм. Общество должно быть устроено

таким образом, чтобы в нем не было места санкционированному свыше общему нравственному кодексу. «Лицемерной морали буржуазного общества они (романтики.—Э. Б.) противопоставляли совесть отдельной личности, трансценденталистскую идею о врожденном чувстве спра-

утопии в полном смысле этого слова строили американские романтики, и их акцент на индивиде как раз очень точно выражал специфику этого типа утопии.

110 Ковалев Ю. В. Указ. соч., с. 25.

111 Николюкин А. Н. Американский романтизм и современность, с. 357.

112 Индивидуалистическая романтическая утопия порою принимает форму индивидуальной утопии, т. е. проекта, рассчитанного на осуществление его не миром, не обществом, не городом, не общиной, а одиночкой. И этот одиночка создает свою утопию в надежде перестроить не общий миропорядок, не внешний мир, а самого себя, т. е. свой внутренний мир и свои отношения с внешним миром. Классическим выражением этой «утопии бегства» (по классификации Мэмфорда) является «Уолден» Торо.

125

ЁёДлйвбстй, которое должно Стать высшим критерием й законом человеческого бытия» 113.

Идеал утописта-романтика – естественный человек.

На первый взгляд это как будто «благородный дикарь», вроде мелвилловских тайпи, которые питаются плодами

земли, свободны от забот, обременяющих цивилизованного человека, а также от собственности, составляющей для

последнего чуть ли не основной смысл его жизни. Но при

более внимательном прочтении нроизведеиий романтиков

обнаруживается, что «естественный человек» – это просто

человек, живущий естественной жизнью – неважно, дик

он или цивилизован. Если Мелвилл ищет такого человека

на Маркизских островах, а Торо и особенно Эмерсон —на Востоке 114, а не в самой Америке, то только потому, что

в Америке такого человека, по их убеждению, не существовало и при наличии тогдашних общественных условий

просто не могло существовать, разве что на фронтире.

Чтобы стать естественным человеком, нужно было порвать с обществом – организационно (как Торо или обитатели Брук Фарм) или духовно, как Эмерсон и Маргарет

Фуллер,– и установить, вернее, восстановить единение с

природой ( «гармонию человека и природы», по словам

Р. Эмерсона115), составляющее важнейший элемент романтической утопии.

Для романтика природа – единственный подлинный

источник нравственной чистоты, мудрости и силы, поэтому в его утопии отношения человека с природой не опосредованы ни «практической целесообразностью», ставящей чловека над природой, ни «достижениями цивилизации», ставящей человека вне природы. Техника как

таковая не порабощает человека, она подчиняет его

себе только тогда, когда отделяет от природы. Разум

как таковой тоже не выступает как репрессивная сила, пока не делает человека глухим к жизни природы, к ее цветам и краскам, а значит и к своей собственной жизни. Поэтому в романтической утопии XIX в. нет ни поношения, 113 Николюкин И. Н. Эстетика американского романтизма.– В кн.: Эстетика американского романтизма, с. 17.

«Восток», к которрму часто обращали свой взор американские

романтики,– это, конечно, не географический регион со всеми

его реальными культурами и историческими особенностями, э

миф, мнимая антитеза дегуманизирующегося Запада.

115 Эмерсон У. Природа.– В кн.: Эстетика американского романтизма, с. 182.

126

ни превознесения техники и разума: железная дорога сами но себе не плоха и была бы просто благом, если бы...

не была построена на человеческих костях. Разум тоже

мог бы даровать людям добро, если бы служил делу просвещения, а не мелочным повседневным заботам, опуты-

нающим человека цепями рабства и не превращался в

средство достижения меркантильных целей. Поэтому романтическая утопия и не является царством разума, как

у просветителей. Но она не является и царством «чистой»

природы, это скорее царство всеобщей гармонии, где одна

часть космоса не навязывает свои законы другим и где

поэтому устанавливается такое «созвучие полное», которое одно только и нужно человеку для полного счастья.

В этой связи встает вопрос об отношении утописта-ро-

мантика к демократии, к политическим институтам общества и прежде всего к государству. Романтик отвергает

реальный мир американской буржуазной демократии, что

не мешает ему считать себя демократом, а свою утопию —царством истинной демократии. Это, однако, совсем не та

демократия, о которой говорит политик или бизнесмен.

«Когда я ...говорю о демократическом начале,– писал

Эмерсон,– я имею в виду не исчадие ада, самонадеянное

и крикливое, которое выпускает лживые газеты, витийствует на партийных сборищах и торгует своими измышлениями, получая за них золото, а тот дух любовной заботы

об общем благе, имя которого оно присвоило. Нынешняя

„демократия*4 не имеет ничего общего с подлинно демократическим началом» 116. Подлинная демократия может существовать только там, где имеется «жизненное пространство» для естественного человека и уважается автономия

личности. «В основе демократии,– поясняет Эмерсон,—лежит принцип ,,суди обо всем сам, проникнись уважением

к самому себе“ Там, где этому принципу следуют – что

случается довольно редко,– он неизбежно приводит к изоляции партийного начала, к превращению каждого человека в самостоятельное государство. В то же самое время

он заменяет омертвевшие нормы общественной жизни живыми, которые заключаются в подлинном, глубоко прочувствованном уважении к высшим и родственным по духу

умам»117. Таким образом, идеал утописта-романтика—116 Emerson R. W Journals of Raph Waldo Emerson, with Annotations, vol. IV, p. 95. Цит. по: Паррингтон В. JI. Указ. соч., т. 2, с. 455.

117 Jbid., vol. ITT, p. 309. Цит. по: Паррингтон В. Л. Указ, соч. с.

127

этическая демократия, не имеющая ничего общего с демократическим политическим процессом, хотя, безусловно, наполненная глубоким социальным содержанием.

Естественно, что романтик яе может относиться к

государству иначе, кроме как с подозрением и настороженностью. Хотя он в принципе и не отрицает его как

институт, однако он предпочитал бы все же иметь такое

государство, которое правило бы столь «мало» и было бы

столь невелико по своим институциональным масштабам, что оставалось бы незаметным. «Я всецело согласен,—говорит Торо,– с утверждением: „Лучшее правительство

то, которое правит как можно меньше44– хотел бы, чтобы оно осуществлялось быстрее и более систематически.

Осуществленное, оно сводится в конце концов – и за это

я тоже стою – к девизу: „Лучшее правительство то, которое не правит вовсе4’,– а когда люди будут к этому готовы, то именно такие правительства у них и будут»118.

Ответ, в сущности, тот же, что и у Эмерсона: хорошо то

правительство, которое позволяет каждому быть самому

себе правительством. В итоге идеалом утописта-романти-

ка оказывается неполитическое (деполитизированное) общество, в котором нет ни государства, ни партий, ни

классов, ни борьбы за власть,– общество, в котором правит обычай, а высшей судебной инстанцией является собственная совесть. Для романтика не существует политических проблем, над решением которых бьется утопист-демократ (рассуждающий в духе идеалов фермерской

Америки), или утопист-социалист. Не существует для

него и экономических головоломок. Налоговые реформы, банки, проценты, «дешевые деньги», финансирование общественных работ, национализация земли, рационализация производства и т. п. и т. п.– все то, над чем бились

Генри Джордж, Эдвард Беллами и десятки других утопистов, для романтика – псевдопроблемы (говоря современным языком), которые решаются им так же просто, как

просто решил проблему налога Торо: он отказался его

платить. (Правда, романтик много рассуждает о труде и

в его утопии труду – разумеется, свободному – отводится

важное место. Но труд для него не напряженная деятельность по преобразованию природной и социальной мате-

118 Торо Г. Дi О гражданском неповиповещщ,– В кн.; Эстетдкэ

американского ромаптизма, с. 335.

ДО

|hiи, а скорее таинство, молитва, религиозная церемония 119.)

Здравый смысл подсказывает нам, что романтик неправ, что хозяйственные проблемы надо все же как-то

решать, ибо от них не уйдешь. Но в том и состоит «секрет»

утопии, что утопист (в отличие от реалиста) совсем не

обязан отвечать на все вопросы, а тем более отвечать «разумно». Смысл утопии может как раз состоять в том, чтобы

попытаться сделать необязательным то, что обязательно в

реальной жизни, чтобы представить, какой жизнь могла

бы быть, если бы строилась в соответствии с «неклассической» моделью. В рамках американской цивилизации

:>ту задачу решали прежде всего утописты-романтики.

Романтико-утопическая традиция, сложившаяся в

первой половине XIX в., всегда оставалась живым источником американской культуры и национального общественного сознания. 60-е годы XX в. выявили поразительную актуальность многих идей и идеалов Торо (а тем

самым и классического американского романтизма в целом, ибо утопия Торо —это одновременно и итог, и энциклопедия романтических поисков и находок в области социального устройства человеческой жизни). Но и на протяжении предшествующих десятилетий идеалы Купера, Мелвилла, Торо, Эмерсона продолжали жить скрытой

жизнью в американской социально-утопической литературе

и социально-утопической практике. Мы говорим о «скрытой

жизни», имея в виду, что эти идеалы выступали в превращенной, «снятой» форме. Во-первых, романтические идеалы лежали в основе принципов, на которых строилась

жизнь во многих утопических общинах второй половины

XIX – начала XX в.120 Во-вторых, эти идеалы находили

отзвук – зачастую, правда, не только слабый, но и искаженный – в приключенческой литературе и новых романтических утопиях, которые появлялись время от времени

на американском литературном горизонте, как, например, «Пропавший горизонт» Джеймса Хилтона или «Айландия»

119 Вот как характеризует представление утописта-романтика о

труде Н. Готорн. «Пока наше предприятие находилось лишь в

состоянии теории, мы наслаждались мечтами об одухотворении

труда. На труд мы смотрели как на молитву, как на религиозную церемонию. Нам казалось, что каждый удар нашей лопаты

обнажит какой-нибудь корень мудрости» (Хауторн Н. Блит-

дейл, с. 69).

120 См. § 6 настоящей главы.

5 Э. Я. Баталов

Остиыа Райта 121. Наконец, утопическо-романтические идеалы (по крайней мере, некоторые из них) оказывали существенное влияние на формирование проектов, развивающихся на протяжении XIX – первой половины XX в. в

русле других утопических традиций, в том числе и социалистической.

После Гражданской войны романтико-утопическая традиция никогда уже не достигала прежних высот. Отчасти

потому, что социальные процессы в Америке второй половины XIX – первой половины XX в. развивались в прямом

противоречии с романтико-утопическими идеалами и вместе с тем не зашли еще (в то время) настолько далеко, чтобы вызвать в качестве ответной реакции мощную, творчески полнокровную утопическую волну (признаки которой отчетливо проявились уже в 50-х годах нашего столетия). Отчасти же потому, что социальным идеалам американской романтической утопии первой половины XIX в.

была присуща столь высокая степень трансцендированно-

сти, столь далеко отстояли они от границ реального социального мира, что и по сей день эти идеалы остаются

неосуществленными и неисчерпанными (отсюда и актуальность Торо). В лучшем случае их можно было повторить, но не превзойти.

По-иному сложилась судьба социалистической утопии

в Америке. «Утопические романы появлялись время от

времени на протяжении всего XIX в.,– пишет В. JI. Пар-

рингтои-младший,– но только в 80-х годах утопизм стал

модой. Новые идеи носились в воздухе; люди начали думать, писать и говорить о социализме» 122. В самом деле, утопическо-социалистические романы сталц модой только

в последней четверти XIX в. Но «думать, писать и говорить

о социализме» американцы начали значительно раньше.

Это тем более стоит подчеркнуть, что среди буржуазных

121 Действие романа «Пропавший горизонт» (TIilton J. Lost Hori-

son. N. Y., 1933) происходит в далеком, находящемся «за горизонтом», монастыре, где жизнь, основанная на медитации и

имеющая целыо сохранение культурных ценностей для грядущих поколений, построена на принципах, радикально отличных

от существующих в современном американском обществе.

В «Айландии» (Wright Л. Т Islandia. N. Y., 1942), стране, находящейся на отдельной части «Караинского континента», людям

удалось предотвратить промышленную революцию, а аграрная

экономика, которую им удается сохранять уже в течение нескольких столетий, позволяет ее обитателям вести счастливую, безопасную, содержательную жизтть.

Farrington V. L. Jr. American Dreams, p. 57.

130

историков широко распространено представление, будто

социалистическая мысль в США не имеет национальных

корней и является всецело «привнесенной» извне, прежде

нее го европейскими «проповедниками» и иммигрантами.

Такое представление – поскольку речь идет не о преднамеренной фальсификации, а о заблуждении – основано на

липой недооценке: 1) самостоятельных поисков американцами социалистического идеала, начало которых восходит

к раннему периоду национальной истории и американской

народной утопии; 2) трансформаций, которые претерпевали

европейские социалистические теории на американской

почве; 3) практических (коммунитарных) экспериментов, по размаху которых Америка далеко превосходила Европу

и многие из которых являлись формой поиска и «испытания» именно социалистического общественного идеала.

Другое дело, что все эти поиски и предприятия в силу

исторической специфики Соединенных Штатов не дали

тех плодов и не оказали столь значительного влияния, как

в Европе. Но это совсем не дает оснований для отрицания

самостоятельной социалистической традиции в США. Как

отмечается в новой программе Компартии США, «истоки и

традиции американского коммунизма уходят своими корнями в первые годы существования нашей страны, в утопические колонии начала XIX в., в коммунистические клубы, основанные на нашей земле перед грая^данской войной

под влиянием марксистских идей» 123.

Не следует, конечно, впадая в другую крайность, недооценивать огромную деятельность по распространению

и практической реализации социалистических (коммунистических) идей в Америке, которую осуществляли (особенно в первой половине XIX в.) европейские социалисты-утописты, прежде всего Роберт Оуэн, Этьен Кабе со

123 США: Экономика, политика, идеология, 1971, № 2, с. 99. В 1933 г.

Эптон Синклер писал: «Даже среди наших пионеров-индивидуа-

листов были американцы, которые мечтали об обществе, построенном на справедливости. У нас была – почти сто лет назад – Брук Фарм и множество других колоний. У нас было собственное социалистическое движение во главе с такими лидерами, как Альберт Брисбейн, Хорас Грили, Уенделл Филипс, Фрэнсис Уиллард, Эдвард Беллами и, наконец, Юджин Дебс и

Джек Лондон. Все они были коренными американцами, которые говорили тта нашем языке, и единственная причина того, почему они остаются непонятыми, заключена в том, что их

слова слишком редко доходят до людей» (Upton Sinclair Anthology. Culver City, Calif., 1947, p. 280).

131 5*

своими последователями, а также фурьеристы и сенсимонисты. Распространение европейских утопическо-социалистических идей в Америке наиболее интенсивно происходило в 20—40-х годах XIX в., когда впервые достаточно

явственно и определенно обнаружилась противоречивость

американского капитализма, но когда вместе с тем далеко

еще не было завершено становление тех политических механизмов, которые потом на долгие годы определили способ

функционирования американского общества. Это создавало

довольно специфическую ситуацию, оказавшую влияние

на судьбы социализма в Новом Свете. Многие американцы

смотрели на социализм не как на теоретическое и практическое отрицание капитализма, а как на один из способов—и притом вполне «законных»—реализаций идей и

«обещаний» американской революции и коррекции тех

«отклонений» от «предначертанного» пути, которые были

допущены нерадивыми политиками и жадными предпринимателями. Социализм, таким образом, трактовался как

отвечающий самому духу идей «отцов-основателей» и согласующийся с Декларацией независимости, Конституцией

и Биллем о правах, а значит, и совместимый с самой «идеей

Америки». Такому восприятию социализма со стороны

американцев в первой половине XIX в. немало способствовали и сами европейские пропагандисты утопического

социализма, в частности Роберт Оуэн. Другим неизбежным следствием такого подхода была оценка американцами социализма с точки зрения его эффективности, способности обеспечить реализацию идеалов американских просветителей.

Социалистическая утопия, как и сами ее создатели, посещавшие Соединенные Штаты, встретили поначалу не

просто горячий прием со стороны американцев, но и прямой интерес со стороны официальной Америки. Достаточно

сказать, что Роберт Оуэн дважды выступал в американском Конгрессе и получил аудиенцию у таких видных

политических деятелей Америки, как Джефферсон, Мэдисон, Джон Адамс, Джексон, Монро124. Однако, проявив к

планам европейского социалиста живой интерес, американские власти не спешили их финансировать, на чем

124 См.: Захарова М. Роберт Оуэн и оуэнисты в Соединенных Штатах Америки.– В кн.: История социалистических учений. «Речи

Оуэна, произнесенные им на объединенных заседаниях обеих

палат в присутствии членов кабинета и Верховного суда, публиковались в газетах» (Там же, с. 190).

132

настаивал Оуэн, предоставив ему возможность – вполнё

и духе требований свободного рынка – самому пробить

путь не только к сердцам американцев, но и к их кошелькам.

Судьба идей и практических экспериментов Оуэна и его