Текст книги "Социальная утопия и утопическое сознание в США"

Автор книги: Э. Баталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

принцип сциентистско-технологической рациональности и

эффективности не делает никаких «скидок» ни на гуманизм, ни на «природу человека», ни на специфику социального. Человек подчиняется машине, обезличивается, становясь легко заменяемым «винтиком» гигантского бюрократического аппарата, созданного с помощью современной

науки и техники и на основе их принципов. Все: нравственность, история, политика – рассматривается и оценивается

через призму «рациональности» и «эффективности». Логическим следствием такого подхода – и это вторая особенность технократической утопии – является то, что у власти

в таком обществе оказываются «повелители» техники и

ученые (собственно, именно это обстоятельство и дает основание называть данный тип утопии технократическим).

Это как бы современный вариант утопического общества, во главе которого стоит мудрец-правитель, с той лишь разницей, что теперь таковым оказывается не гуманитарно

ориентированный философ, а технократ.

Порывая с демократической традицией американской

утопии и национального общественного сознания, технократическая утопия тем не менее привлекала своими обещаниями многих американцев. По словам Роберта Уокера, «технократия... апеллировала к отчетливо выраженной чер-

146

тс национального характера своими утверждениями, что

страна станет более – а не менее – производительной и в

то же время более эффективной» 155. В. JI. Паррингтон-

м.падший, также отмечая соответствие технократическо-

утопических идеалов некоторым ценностным ориентациям

пмериканцев, связывал привлекательность технократической утопии не только с обещанием изобилия, но и с конструируемыми ею картинами технизированного мира, столь

близкими сердцу американца. «Эта готовность поверить

н обещанный достаток, эта вера в результаты действия машины типичны для американской мечты,—отмечает Пар-

рингтон.– На протяжении столетия и даже более длительного периода мы соблазняли себя видениями утопии, которая была своего рода механическими небесами, где

товары, сходившие с конвейера, были всегда больше по

размерам, лучше и функциональнее. Технократы наживали капитал на этой вере, выступая со своими романтическими и зачастую преувеличенными обещаниями»156.

Наибольшую популярность в США в 30-е годы получили технократическо-утопические проекты, разработанные группой инженеров, экономистов и архитекторов под

руководством Говарда Скотта 157. Технократы, как этого и

следовало ожидать, отрицали и утопическую природу предлагавшихся ими проектов, и свою принадлежность к утопической традиции. Любопытно, что, понося «утопистов и социалистов», они упрекали и тех и других за то, что последние исходят в своих теоретических построениях из

«априорно установленных целей», «конечных желаемых

человеческих целей», «ценностных ориентаций», т. е. указывали на действительные сущностные признаки утопизма. Это, однако, не мешало самим технократам претендовать на абсолютное решение проблем, перед которыми спасовали те, кто строил проекты будущего «на основе

155 Walker R. II. The Reform Spirit in America, p. 216.

i5e Parrington V. L. Jr. American Dreams, p. 203.

157 В конце 1931 – начале 1932 годов группа экспертов под рук<»-

водством Скотта занялась изучением «отношений между технологическим развитием и экономикой». В апреле 1932 г. па базе

этой группы была создана так называемая Энергетическая

служба Северной Америки (Energy Survey of North America), представителей которой и стали вскоре именовать «техиокра-

тами» (см.; Eisner II. Jr. The Technocrats. N. Y., 1967, p. 1, 2).

Впоследствии понятие «технократия» приобрело в США более

широкий и общий смысл и уже не ассоциировалось непосредственно с группой Скотта.

147

моральных или философских конструкций», и создание

в типично утопическом духе – совершенной модели «ра

ционально гармонизированного общества». «Между 1933 и

1936 годами сторонники Скотта, которые определяли

технократию как форму социальной организации, разра

ботали план идеализированной социальной системы, основанной на их представлениях о природе современной науки и общества. Они не могли представить себе, чтобы

кто-нибудь отдал предпочтение суровым условиям неии-

дустриального мира, а отдав предпочтение материальным

благам цивилизации, основанной на высоком энергетическом потенциале, рассуждали они, люди должны организовываться в соответствии с ее неизменными законами и

принципами, причем таким образом, чтобы обеспечить

максимум эффективности и гармонии. Следуя этой линии

рассуждений, они пришли к созданию мысленного проекта

самого строго организованного механистического общества, которое когда-либо придумывали янки» 158.

Как и все другие, технократическая утопия проникнута пафосом критики существующего американского общества – его политики, экономики, культуры. Но эта критика

совсем не похожа на ту, с которой выступали утописты демократической («фермерской»), романтической или социалистической ориентаций. При всех существующих между

ними различиях эти утописты критиковали американское

общество за ограничение свободы, демократии, подавление личности, отсутствие подлинного равенства возможностей. Апеллируя к Декларации независимости и Конституции, они предлагали проекты более «гуманного», «свободного», «эгалитарного», «демократического» общества, поскольку, как они полагали, именно демократия и свобода являются необходимыми предпосылками обеспечения

изобилия, материального благополучия, личной безопасности и содержательного досуга.

Утописты-технократы порывают с этой критической

традицией. Соглашаясь с другими утопистами, что существующее общество нуждается в серьезной реконструкции, они утверждают, что корень зла не в отсутствии или недостатке демократии, а в дисгармонии, порожденной несоответствием между логикой эффективности и логикой общественных отношений, складывающихся в условиях

158 Akin W. Е. Technocracy and the American Dream. The Technocrat Movement, 1900—1941. Berkely a. o. 1977, p. 131.

148.

пуржуазиой демократии; между логикой развития произ-

ппдства и интересами банкиров и бизнесменов. Чтобы пре-

ннтиратить социальный хаос и уберечь страну от гибели, (Н’пбходимо установить гармонию между социальной структурой и императивами науки и техиики, точнее, подчинить

пприую вторым. Буржуазная демократия, существующая

п Америке, не способна в принципе, утверждали технокра-

п.|, справиться с решением этой задачи. Порождая иллю-

IIIк) народовластия159, разыгрывая дешевые политические

фирсы160, она оказывается не в состоянии обеспечить то, и чем так нуждается современное американское общество: рпциональность и эффективность, а в конечном счете – изобилие, высокий жизненный уровень, досуг, благосостояние, бозопасность – словом, все то, в чем, с точки зрения технократа, нуждается все человеческое общество в целом и

каждый человек в отдельности и что должно быть целью

деятельности реформатора.

Утопист-технократ, однако, вовсе не стремится заменить существующую демократию другой, более совершенной. Демократия, с его точки зрения, не нужна вообще, ибо она неэффективна в принципе и ее надо просто выбросить на свалку: решения всегда принимались и будут приниматься меньшинством, что вполне разумно – важно

только, чтобы это меньшинство было компетентным и не

затевало, решая важные вопросы, политическую игру.

Как и утопист-романтик, технократ хотел бы вырвать

власть из рук политиков и построить деполитизированное

общество. Однако в отличие от романтика, который видит

смысл ликвидации политики в том, чтобы наделить властью каждую отдельную личность и тем самым ликвидировать централизованную власть, технократ хотел бы заменить политические институты экспертными научно-техническими организациями и передать власть в руки

технократической элиты. Воображению скоттовских технократов рисовалась мощная иерархическая социальная

система, которую Говард Скотт именовал «технатом» (tech-

nate).

159 Как писал Г. Скотт, «реальный контроль осуществляется при

закрытых дверях незначительным меньшинством населения»

(Scott Н. Toward Technocracy.– «Living Age», 243, Dec. 1932, p. 302. Цит. no: Akin W. Op. cit., p. 139).

160 «...Система, посредством которой правительственные чиновники

избираются путем народного голосования, непосредственно открыта для всякого рода политического трюкачества, хорошо нам

знакомого» (Technocracy Study Course, N. Y., 1934, p. 94).

149

Технат мыслился как единая континентальная (Скотт

включал в него наряду с США также Канаду, Мексику и

Центральную Америку) самовоспроизводящаяся корпоративная структура, в рамках которой социальные и производственные подразделения совпадают. К таким подразде

лениям (именуемым «функциональными рядами») должны были относиться промышленность, сфера услуг, образования, здравоохранения и др. Сюда входили также

«некоторые социальные и квазиполитические ряды, ведающие исследовательской работой, международными отношениями, вооруженными силами и «социальным контролем» 161.

По замыслу Скотта, технат должен был иметь форму

пирамиды: внизу – функциональные подразделения, каждое из которых представлено директором, причем собрание

директоров составляло бы Континентальный контрольный

совет (Continental Control Board), принимающий все важные решения, касающиеся функционирования социального

механизма в целом, а на самом верху пирамиды должен

был бы находиться Континентальный директор, избираемый членами Совета и несущий ответственность за нормальное функционирование техната. В итоге Америка

должна была бы получить вместо «неэффективной демократии» с ее тремя ветвями власти и системой контролирующих и регулирующих механизмов «эффективного» директора, опирающегося на узкий круг высших экспертов.

Технократы не отрицали, что предлагавшаяся ими

система не только недемократична, но и негуманна в том

смысле, в каком до сих пор было принято говорить о гуманности и гуманизме. Но при этом они ссылались на то, что гуманизм и свобода, как и демократия, не представляют ценности в условиях технологической цивилизации, поскольку не выступают в качестве непосредственных

условий обеспечения рациональности и эффективности.

Зачем человеку свобода и демократия, рассуждали технократы, если сам человек всего лишь «животное, состоящее

из атомов»162, «двигатель, потреблящий потенциальную

энергию и превращающий... [ее] в тепло, работу и телесную ткань» 163, а свобода и демократия вносят в рациональную систему анархию и произвол? Технат, управляемый

161 А к in W. Op. cit., p. 138.

162 Scott IT. et al. Introduction to Technocracy. N. Y., 1933, p. 08, 163 Technocracy Study Course, N. Y., 1934, p. 105, 117, 150

инженерами и учеными, уверяли они, будет, конечно, вой-

лощением диктатуры, но это будет не диктатура человека, м диктатура науки, от которой людям нужно ждать только

блага, ибо такого рода диктатура была бы беспристрастной, пшбодной от преференций и ошибок.

Технократы предлагали учредить в рамках техиата специальное подразделение, занимающееся вопросами «социального контроля». Его задачей должна была стать

«рационализация человеческих отношений» в соответствии

с принципом эффективности. Институты, регулирующие

отношения между людьми на основе «субъективного подхода» и «страстей», как, например, суд присяжных, предполагалось ликвидировать, а входившие в их компетенцию

вопросы решать путем применения «максимально обезличенных (the most impersonal) и научных методов, какие

только имеются в распоряжении» 164.

Технократы намеревались также радикально перестроить экономическую структуру общества, с тем чтобы

в итоге исключить погоню за прибылью в качестве цели

производства, изменить систему ценообразования и распределения материальных благ. «Стоимость всякого отдельного продукта,– писал Г. Скотт,– всецело определялась бы энергией, потребленной в процессе его производства и доставки к пункту потребления» 165. Предполагалось

отменить деньги, заменив их так называемыми «энергетическими сертификатами», выдаваемыми каждому работнику, выполняющему «энергетический контракт» (the energy contract) и находящемуся на службе у государства 166. Технократы обещали вовлечь все трудоспособное население в общественно полезную деятельность и тем самым

ликвидировать безработицу; обеспечить равный доход для

всех, включая саму технократию, которая, как уверял

Скотт, не пользовалась бы материальными привилегиями; урегулировать соотношение производства и потребления, создав стабильную, бескризисную экономику.

Собственно говоря, именно экономическая и социальная стабильность – этот новый для американской утопии

164 Technocracy Study Course, p. 136.

165 Scott If. Science vs. Chaos.– In: Passport to Utopia, p. 235.

166 «...Длительность службы не превышала бы четырех часов в

день, четырех дней подряд, а в итоге – 165 дней в году. Служба примерно в течение двадцати лет, т. е. в промежутке от

двадцати до сорока пяти лет покрыла бы выполнение энергетического контракта» (Ibid., р. 234, 235).

151

Идеал – и составляла основную цель, к бсущестмоипт

которой стремились утописты-технократы. Причем чом

дальше, тем больше склонялись они к выводу, что уровень

социально-экономической стабильности находится в обрат

ной зависимости от уровня развития политической жизни

в стране, наличия обратной связи в отношениях по поводу

власти (демократия) и ее децеитрализованности. Не уди

витольно, что самой эффективной и рациональной органи

зацией технократы считали армию и что с началом второй

мировой войны они настаивали на проведении в страно

военно-трудовой мобилизации.

Конкретные формы технократической утопии, в кото

рых она впервые выступила в 30-е годы, оказались недолговечными, но как тип эта утопия хорошо привилась к

«дереву» американской социально-утопической традиции.

В идейно-теоретическом плане технократическая утопия не была изобретением Скотта и его коллег по «Технократия инкорпорейтед». Ее теоретический фундамент составляли идеи Т. Веблена о рациональной организации как

субстанциональной основе социальных форм, способных

обеспечить эффективное функционирование капиталистического общества в условиях роста социальной напряженности – глобальной, региональной или локальной. Обуздание рыночной и социальной стихии, вообще регулирование

социальных процессов на основе принципов рациональности и эффективности, выдвижение на руководящие посты в обществе «инженеров»– все эти идеи в том или ином

виде были сформулированы Веблеиом еще в книге «Инженеры и система цен». Проект Скотта был не более чем амбициозной попыткой спроецировать идеи Веблена на конкретную социальную ситуацию и построить на их основе

альтернативную (в условиях утопического плюрализма

30-х годов) утопию. Эта утопия была груба, прямолинейна, ей явно недоставало теоретической изощренности (удел

едва ли не всех первичных форм новых типов утопий). Но

как тип она была знамением времени. Технократическая

утопия отражала не только кризис традиционных политических и экономических форм, связанный с изменением

структуры и функций государства и рынка, что наглядно

проявилось на рубеже первой и второй третей двадцатого

века. Она отражала также распад традиционных формаций

сознания, отчетливым выражением которого был кризис

идеологии либерализма, вызвавший раскол внутри либерального лагеря.

152

Один из самых важных уроков технократической утомим состоял, быть может, в том, что она наглядно продемонстрировала не только всю непрочность, нестабильность

пшлей между демократией и эффективностью 167, но и го-

гинпость многих американцев пожертвовать при опреде-

•НЧ1 пых условиях традиционными демократическими ценностями во имя обещанного «изобилия», «рациональности», «эффективности», «порядка». Это было новым в таких масштабах явлением в общественном сознании, которое дало

основание некоторым левым критикам говорить о сущест-

ионании в США предпосылок установления диктатуры фашистского типа.

Вся вторая треть XX в. была периодом укрепления полиций технократической идеологии в американской культуре, что, конечно, не могло не сказаться на статусе и

функциях технократической утопии в национальном сознании. Но, укрепив свои позиции, эта утопия так никогда

и не смогла интегрировать в себя другие типы утопии, и тем более элиминировать их. Напротив, как это подтвердили 60-е годы, каждый новый этап в развитии технократического сознания вызывал ответную реакцию «демократического», романтического или социалистического типа

(что находило отражение и в сфере утопии), порождая

одновременно настроения социального отчаяния и пессимизма, фиксировавшиеся в форме негативной утопии и антиутопии.

§ 4. Социальный пессимизм

и американская негативная утопия

XIX – начала XX в.

Конец XIX – начало XX в. давали достаточно оснований и для надежд, и для глубоких разочарований, и для

опасений, что будущее окажется еще хуже, чем настоя167 Идея о существовании прямой корреляции между демократией

(буржуазной) и эффективностью порождаемых и освящаемые

ею институтов, в том числе и экономических, выношенная сознанием третьего сословия и пробившая себе путь в политическую науку и политическую практику буржуазных революций

XVII—XIX в., была одним из фундаментальных тезисов идеологии либерализма XIX в. Социально-политическая практика

«массового» общества, т. е. буржуазного общества эпохи империализма, показала, что в новых условиях традиционная демократия уже не способна с прежней эффективностью обеспечить функционирование социальных институтов.

153

щее. О сложности этого периода свидетельствует духовныII климат того времени, в частности те трансформации, коти

рые происходили в рамках утопического сознания и коти

рые нашли наиболее наглядное проявление в сфере лите |ж

турной утопии. Суть этих изменений, как их представляв

большинство исследователей, состоит в становлении noun го, пессимистического взгляда на общественное развитие, на возможность осуществления утопических идеалом, Кристаллизацией этого нового подхода явилась антиуто

пия – ж как новый тип утопического сознания, и как но

вый литературный жанр, в котором этот тип получает адо

кватное воплощение.

По мнению ряда философов, историков и литературоно

дов, американские писатели более чем на четверть веки

предвосхитили европейских антиутопистов, представлен

ных классической «троицей» в лице Е. Замятина, О. Хаксли и Дж. Орвелла. В качестве пионеров этого жанра назы

вают обычно Джека Лондона как автора «Железной пяты»

и ныне почти забытого, но в конце XIX в. пользовавшегося

известностью общественно-политического деятеля и писателя Игнатиуса Доннелли, автора ряда романов, в том числе «Колонна Цезаря». «Очевидно, „Колонна Цезаряи; хотя она и обладает определенными чертами, присущими

утопическому роману,– пишет американский литературовед Уолтер Б. Райдаут,– стоит ближе к традиции антиутопии, той традиции, которая стала характерной для нашего

века с присущим ему насилием и которая породила „Прекрасный новый мир“ Хаксли и „1984“ Орвелла. Как роман, он, конечно, уступает обеим этим книгам; однако, как и

эти книги, он является экстраполяцией в будущее тех основных сил, угрожающее действие которых было у каждого из авторов перед глазами» 168 Еще более определенно

мнение американского историка М. Феллмана, который

считает, что вся писательская деятельность Доннелли, но

прежде всего, конечно, «Колонна Цезаря», знаменовала

смерть утопии и рождение антиутопии169 Э. Фромм характеризует «Железную пяту» как «самую раннюю из современных негативных утопий» !7°.

103 Donnelly I. Caesar’s Column. A Story of the Twentieth Century.

Ed. by Walter B. Rideout. Cambr. (Mass.), I960, p. XXII.

1fi9 Fell man M. The Unbounded Frame. Westport, 1973.

170 Fromm E. Afterword to George Orwell’s «1984», N. Y.. 1962, p. 258.

154

Одно в этих суждениях бесспорно: и «Железная пята», н тгм более «Колонна Цезаря», и ряд произведений, напи-

IIIиных в подражание этим романам, фиксировали новые

и’пдепции в американском общественном сознании и ноны ii этап в развитии социального утопизма. Но был ли

Доннелли первым антиутопистом, на тридцать с лишним

|Ц’т опередившим своих европейских собратьев, а его ро-

ммп—первой антиутопией? Сложность ответа на этот вопрос связана во многом с неотработанностыо понятийного

инпарата, что заставляет исследователя каждый раз заново начинать с уточнения понятий.

Термин «антиутопия» давно вошел в научный обиход, но до сих пор ведутся споры относительно сущности, причин и времени возникновения самого феномена антиутопии. Чаще всего она толкуется как утопия со знаком ми-

иус, т. е. как «страна, которой не должно быть» 171, и как

проект или описание такой страны. Но при этом обычно

остается неясным, как антиутопия соотносится с другими, также более или менее широко вошедшими в научный обиход понятиями – «негативная утопия», «утопия – предупреждение», «контрутопия», «дистопия», «какотопия»?

Для одних исследователей, например, для Э. Фромма, антиутопия, негативная утопия или утопия-предупреждение в равной мере противостоят утопии, выражая «чувство

беспомощности и безнадежности современного человека, подобно тому, как прежде утопии выражали чувство самоуверенности и надежды человека, жившего в послесредне-

мековый период»172. Другие авторы намечают какие-то

грани между этими понятиями и стремятся выявить внутренние различия стоящих за иихми явлений сознания. Так, Ф. Полак, пытаясь отделить негативную утопию и контрутопию от антиутопии, приходит к выводу, что последняя

представляет собой «утопию, которая умышленно подрывает себя», и что она едва ли не так же стара, как и позитивная утопия. Ее интеллектуальные корни лежат в разорванной природе утопического мышления, которое обращается к самому себе и видит свое собственное мышление

о будущем в критическом зеркале 173.

Представление о длительности антиутопической традиции разделяет американский историк Фрэнк Мэнуэль. «Понятие утопии,– пишет оп в очерке „К психологической ис-

171 Кагарлицкий Ю. Что такое фантастика? М., 1974, с. 271.

172 Fromm Е. Afterword…, р. 259.

•73 Polak F. The Image of the Future, v. 2, p. 15.

155

торий утопий44,– с самого начала использовалось как в но

зитивном, так и в уничижительном смысле; оно обозначало

одновременно и идеал, к которому стремятся, и сумасшод

ший проект. Отрицание великой мечты всегда, с первых

же шагов утопической мысли, составляло параллельный

поток. Антиутопии не были изобретением Олдоса Хаксли

и Замятина: в конце концов «Женщины в национальном

собрании» Аристофана были паписаиы в одно время <•

«Государством» Платона; «Утопия» Мора породила бесчисленное множество язвительных пародий...174.

Очевидно, что традиция утопической мысли, противо

речивая сама по себе, за долгие годы существования но

могла не породить ряд полемических форм, составляющие

в совокупности тот самый параллельный поток, о котором

говорит Ф. Мэнуэль. Но этот поток не вырывался за пределы утопического русла, ибо составлявшие его произведения были отмечены всеми признаками утопии и отрица ли не утопический подход к конструированию социальных

идеалов, не утопические идеалы как таковые и тем болео

не стремление человека к осуществлению утопии, а только

конкретные формы последней. Иными словами, эти утопии

были в определенном отношении контрутопиями. В сущности, любая утопия, заключающая в себе полемическое

начало, выступает одновременно и в качестве контрутопии

по отношению к другим позитивным утопическим конструкциям. Так, утопия Мора выступала в качестве контр-

утопии по отношению к утопии Платона, утопия Бэкона —по отношению к утопии Мора. Однако при всей остроте, которой подчас сопровождались эти споры, они все-таки

имели, образно говоря, «семейный» характер. Во-первых, потому, что в данном случае сама контрутопия была выдержана в позитивных тонах и ориентирована на построение общества, которое было бы не только субъективно желанным, но и обладало бы объективными признаками совершенства и, стало быть, носило общезначимый характер. Во-вторых, потому, что сама идея возможности и желательности построения совершенного, идеального общества не только не оспаривалась, но воспринималась как

самоочевидная.

При этом контрутопия могла принимать как позитивную, так и негативную форму, т. е. форму «негативной

174 Manuel F. Е. Toward a Psychological History of Utopias.– In: Studies in Social Movements. Ed. by Barry McLaughlin. N. Y., 1969, p. 372.

156

утопии». В отличие от позитивной негативная утопия рисует такое воображаемое общество, которое заведомо должно восприниматься как нежелательное, хотя возможное, как «дистопия» или «какотопия». Это уже более острая

полемика с позитивной утопией. В известном смысле это

даже критика позитивной утопии как таковой – предостережение против однозначно оптимистической трактовки

общественного прогресса и отрицание некоторых частных

принципов, типичных для большинства позитивных утопий.

Однако негативная утопия еще не отрицает ни самой

ориентации на создание совершенного и желанного общества, ни идеалов, которые по традиции входили в арсенал

утопии, ни принципов, па которых она строилась. Негативная утопия – критика отклонений от прогресса, каким

он видится утопистам. А если ее острие где-то и задевает

саму идею прогресса, то во всяком случае без радикального отрицания последнего. Очевидно, именно по этой причине негативная утопия, часто принимавшая форму сатиры, могла соседствовать с утопией в рамках одного и

того же произведения.

С обострением противоречий буржуазного общества

критический пафос негативной утопии становится все более напряженным. При этом под огонь критики начинают

попадать такие принципы и идеи, которые имели фундаментальное значение для утопии. Шаг за шагом складывается новая, радикальная форма полемики с утопией – антиутопия.

Антиутопия не просто спор с утопией. Это радикальное

отрицание утопии: отрицание самой возможности построения совершенного общества (как реализации идеи социального прогресса), а значит, и желательности ориентации на

осуществление утопического идеала, который имел бы общезначимый характер. Причем это отрицание утопии утопическими же средствами, аналогичное критике идеализма

с позиций идеализма.

Причины возникновения антиутопии часто сводят либо

к «развитию техники и естественных наук» 175, либо к чис175 «Антиутопизм...,– пишет Дж. Кейтеб, автор книги «Утопия и

ее враги»,– есть кристаллизация ряда идей, позиций, мнений

и чувств, которые существовали в течение столетий. И не что

иное, как развитие техники и естественных наук, ответственно

за эту кристаллизацию» (Kateb G. Utopia and its Enemies. N. Y., 1972, p. 3).

157

то политическим явлениямЭто слишком прямолипий

ный и односторонний подход. Влияние научно-техническо

го прогресса и политической жизни на формирование аити

утопического видения мира действительно имело место.

Но оно было опосредовано теми радикальными социаль

ными изменениями, которые произошли в мире в первой

половине XX в. и которые прежде всего «ответственны»

за появление антиутопии. Общий кризис капитализма означал постепенное разрушение буржуазной цивилизации, и этот процесс рано или поздно должен был вызвать каче

ствепиые изменения в буржуазном историческом сознании, которые не могут быть охарактеризованы иначе, как утрата социального оптимизма, разочарование в разуме и прогрессе.

Для того чтобы иод сомнение были поставлены не отдельные идеи утопистов, а сам дух социального утопизма, чтобы стремление к воплощению идеи социального совершенства было встречено скепсисом, чтобы философ сказал: не надо утопий, не надо прогресса, не надо совершенства, ибо само стремление к совершенству несет... гибель, для

этого нужно было, чтобы буржуазная цивилизация вступила в полосу пусть затяжного, но тотального и необратимого

кризиса.

Это произошло в XX в. и было впервые наиболее остро

прочувствовано не столько даже западноевропейской, сколько русской интеллигенцией, уже давно жившей в

предгрозовой атмосфере.

В 1917 г. в книге «Об общественном идеале» известный

русский правовед, профессор Московского университета

П. Новгородцев писал так: «Потерпели крушение... утопические надежды найти безусловную форму общественного устройства. Нет такого средства в политике, которое

раз и навсегда обеспечило бы людям неизменное совершенство жизни.

1) Надо отказаться от мысли найти такое разрешительное слово, которое откроет абсолютную форму и укажет

средства осуществления земного рая.

176 Этой точки зрения придерживается, в частности, Фред Полак, по мнению которого, антиутопии «были инспирированы сначала первой мировой войной и русским экспериментом (так автор называет Октябрьскую революцию в России.– Э. Б.), затем

второй мировой войной, диктатурами Муссолини, Гитлера...

атомной бомбой, холодной войной и т. д.» (Polak F. The Image of the Future, v. 2, p. 19).

158

2) Надо отказаться от надежды в близком или отдаленном будущем достигнуть такой блаженной поры, которая

могла бы явиться счастливым эпилогом пережитой ранее

драмы, последней стадией и заключительным периодом

истории...

Опыты XIX столетия подорвали веру в чудодейственную силу политических перемен, в их способность приносить с собою райское царство правды и добра» 177

Эта мысль впоследствии не раз была повторена в самых

различных вариациях многими писателями и философами, и частности Николаем Бердяевым, отлившим ее в четкую, почти афористическую форму. «Утопии,– писал этот русский идеалист в очерке «Демократия, социализм и теократия»,—оказываются гораздо более выполнимыми, чем мы

предполагали раньше. Теперь мы находимся лицом к лицу

с вопросом также жгучим, но в совершенно ином плане: как можем мы избегнуть их фактического осуществления?

...Утопии могут быть реализованы. Жизнь идет к Утопии. И возможно, что начинается новый век, в который

интеллигенция и образованные классы будут мечтать о

методах, как избежать Утощш, .о возвращении к обществу

не утопическому, менее совершенному, но более свободному» 178.

Это была не просто звонкая фраза, какой иной раз

любил щегольнуть Бердяев. Это было предельно заостренное выражение социального настроения определенных слоев буржуазного общества, вступившего в полосу кризиса, их социального и политического кредо. А главное – это

было выражение самой сущности антиутопии. Не случайно

Олдос Хаксли, писатель, наделенный редким социальным

чутьем, взял эти слова Бердяева в качестве эпиграфа к

«Прекрасному новому миру».

Но было в этих словах и выражение кризиса социальной надежды. Как писал Эрих Фромм в «Послесловии» к