Текст книги "Протоколы с претензией"

Автор книги: Е. Теодор Бирман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

ОХОТА НА ЗОЛОТОЕ ПЕРО

  Слово “машканта”, то есть ипотечная ссуда для покупки жилья, вошло в лексикон новых репатриантов и осело в нем, будто упитанная родственница в мягком кресле. Это и горячая тема новых местных русскоязычных газет, корнями выросших из русской перестройки и от нее унаследовавших ажиотаж и вечно перегретое состояние, теперь еще с примесью еврейской истеричности. Газета “Грустно” наполнена страстными статьями авторов женского пола, предвещающих конец света по каждому поводу. Еврейскими пифиями в состоянии перманентной послеродовой горячки называет их Я. к удовольствию Баронессы, которой хочется устойчивости в этой новой жизни. Она рада оптимизму мужа.

  В багаже новых репатриантов, привезенном из прежней жизни, – абсолютное доверие к прессе. Они знали до этого два вида прессы – коммунистическую, которая совершенно надежна, если трактовать все в ней изложенное наоборот, и новую – антикоммунистическую, в которой каждое слово – откровение. Они привыкли верить печатному слову.

  – Это написано в газете, – еще в веселом ульпане сказал кто-то из них учительнице.

  – Мало ли что напишут в газете, – удивилась та интонации, с которой ссылаются на инженерный справочник по строительству железных дорог. Она родилась здесь, и цена коммерческой прессы в ее глазах явно невысока.

  – Пресса – универсальный детонатор к любой общественной бомбе – так сформулирует для себя Я.  в период его разочарования в либерализме издержки свободной прессы. Особенно после того, как узнает о ее роли в раздувании страстей перед Первой мировой войной.

  Темой машканты в прессе заведуют мужчины, оставив женщинам вопросы обороны Отечества, где их мужество, как известно, поддерживает дух сражающихся мужчин. Особенно выделяется некто, кому Б. приклеил кличку Золотое Перо. Простыми расчетами, которые может проверить любой бухгалтер, не то что профессиональный математик А., Золотое Перо убедительнейшим образом доказывает, что ссуда, привязанная к инфляции, ведет к неизбежному закабалению в недалеком будущем. А. говорит, что сложено и умножено верно, но в исходных посылках расчетов он ничего не понимает. А. и Б. решают выжидать, В. об этом вовсе не думает, он не собирается обзаводиться таким тяжелым хозяйством, как собственная квартира. Я. легкомысленно заявляет, что если все действительно так, то пострадают сотни тысяч и государству придется что-то предпринять, они не будут первыми, кто попадет под колеса. А кочевая жизнь – полностью противоречит его сионо-сионистским убеждениям. Баронесса внимательно следит за дебатами, ей очень хочется свой дом, который, как известно, крепость, а в крепости – столько места для женщины, которое она может обжить. Ведь в этом главное предназначение женщины – обжить то, что не успели разрушить мужчины. В итоге она принимает решение. Машканта будет взята, но в минимальном размере, не соглашается она с грандиозностью планов Я., готового взять все, что дадут.

  В последующие годы инфляция падает, а цены на жилье неизменно растут. Настает день, и А. производит новый ошеломляющий расчет, в соответствии с которым убытки, нанесенные русской волне репатриации от промедления в покупке квартир из-за роста цен на них, приближаются к миллиарду долларов. В. предлагает открыть сезон охоты на Золотое Перо. Идея принимается с энтузиазмом. А. рассчитывает оптимальную длину розги, Б. берется за рецепт рассола для вымачивания инструментов правосудия, В. пишет охотничий устав, Я. составляет толковый словарь гиканья и улюлюканья. На Баронессу возлагаются хлопоты походной кухни. Охотничьи рассказы родятся в процессе самой охоты, предвкушает Я. Когда все готово, они замечают, что статьи Золотого Пера что-то давно не появляются в прессе. Разгадка приходит через два месяца – Золотое Перо присылает свой репортаж из Москвы. Жизнь дается человеку только один раз, пишет Золотое Перо, и прожить ее надо там, где разворачиваются действительно масштабные события. А таковые разворачиваются нынче, по мнению Золотого Пера, в Москве, а не в говенном Еврейском Государстве.

  А. простым делением численности населения Российской Империи на численность населения Еврейского Государства высчитывает вероятную сумму предполагаемых убытков, ожидающих население Российской Империи, если Золотое Перо займется российскими экономическими проблемами. Когда же А. произвел альтернативный расчет делением площадей, занимаемых обоими государствами, то результат он даже не решился произнести вслух, а показал его обведенным жирным эллипсом на листе линованной тетрадки, привезенной им из Москвы из-за предполагаемого дефицита бумаги в Еврейском Государстве, в котором совершенно точно нет промышленных запасов лесных насаждений. По этой же причине А. привез с собой много туалетной бумаги, довольно жесткой, которой и продолжал пользоваться последующие пять лет.

  Увидев эти цифры, Б. заявил, что он не может теперь исключить полностью вероятность вооруженного конфликта с Российской Империей. А. предложил честно уведомить российского президента о грозящем его стране финансовом катаклизме. И только Баронесса предложила направить президентам обеих стран прошение о помиловании Золотого Пера по причине его крайней молодости.

ПОСТРОИТЬ ДОМ, ПОСАДИТЬ ДЕРЕВО

  Теперь они меньше ездят по стране, но в выходные садятся в машину, чтобы еще раз посмотреть на холм, на котором построят их дом, заглянуть в сосновую рощу по соседству. С тех пор Я. полюбил сочетание зеленого с серым. Зеленеющий лес и серая дорога, зеленая хвоя и серые стволы сосен. Ему больше нравится порода сосны, у которой зелень не заслоняет ствола и ветвей: сосна-рисунок, зимнее дерево с опавшей листвой, на которое наброшенa штриховка зеленых игл. Холмы вдоль дороги под нажимом людей поделились с новой дорогой правом собственности на землю. Там, где до них не добрался лес Бен-Шемен в своем продвижении на восток, они покрываются зимой свежей зеленой травой. Подглядев у леса его цветовую гамму, холмы прикрепили к своим склонам большие серые камни. Кое-где, как всякие варвары, они переусердствовали. Камней больше, чем нужно для гармонии. Но люди, проезжающие мимо на машинах, торопятся и не делают холмам замечаний.

  А вон тот, что остановился на обочине (голова и плечи его со спины видны над облупленным кузовом старого “Форда”; ему, видимо, “приспичило”), – он скажет? Нет, он лишен вкуса, борется с заевшей молнией и на украшения холмов не обращает внимания.

  Летом трава выгорает и желтеет, камни на это время лучше бы убрать, но этого никто не делает, и они понуро лежат на солнце, а вечером жалуются холмам, обещая уйти от них в соседний лес, где кроме тени от сосен их ждут, утверждают они, приятные покалывания опавшей хвои.

  В придачу (или в подарок?) к дому Я. и Баронесса получают тревоги и восторги первопоселенцев. Холм, ближневосточный баланс жизни которого исчерпывается, кажется, цикадами и едящими их ящерицами, переживает нашествие: вот бульдозеры, вот строители, вот трубы (поменьше – для воды, побольше – для того, во что ее превратят люди).

  В выходные дни будущие поселенцы приезжают на местность. Сидя, как бедуины, на корточках, они озирают с соседнего холма произошедшие за время их отсутствия перемены. В субботнем бездействии томится пара бульдозеров, труб нет, их в спешке зарыли в землю, иначе они уползут за выходные в соседние деревни, куда ушли и рабочие. Нет и цикад с ящерицами. Нечего им делать на развороченной земле, они перенесли свое соревнование на резервную спортивную площадку – соседний холм, на котором теперь много пыли, но, по крайней мере, нет ни бульдозеров, ни труб, ни рабочих, ни видавшего виды строительного подрядчика, который, по-видимому, всю эту суматоху устроил. Их новое (какое там новое!) спортивное поле меньше по площади, а значит, игра пойдет живее. Точнее – живее для ящериц и мертвее для цикад. Сделаем пару фотографий для будущей саги: одна – строительный холм в компании других холмов и запыленной рощи, другая – первопоселенцы на их фоне.

  Пройдут еще четыре года проволочек, опасений полного развала, денежных неразберих и опостылевших съемных квартир, прежде чем они проведут свою первую ночь на полу нового дома.

  Этому дому был задан только контур. Все остальное они придумали сами. Баронесса объявила Я. принципы построения кухни, она использовала знания, добытые ею в первоначальный период их обустройства в стране в чужих домах с помощью жестких скотчей, металлизированных мочалок, хлопчатобумажных тканей и разнообразных моющих средств производства местной фирмы “Сано”. Я., испортив несколько листов писчей бумаги, представил Баронессе проект их новой кухни и в одной из ее ниш дорисовал маленькую вазочку с маленькими цветами. Когда настоящую зеленую стеклянную вазочку с искусственными цветками они ставили на предназначенное для нее карандашным рисунком место в готовой кухне, сверкавшей новизной мрамора, стеклом и металлом электроприборов, их веселью не было предела: все делается именно так, как они задумали. Они всесильны. Это они выбрали венецианские шторы для окна и поставили в кухню итальянский столик с выдвижными крыльями. Это они привезли в салоне машины стулья с металлическими спинками, цвет которых подходил под общий оливковый тон кухни. Один не поместившийся стул пришлось везти на крыше. И плиты пола, на который они поставили столик в кухне, тоже нашли они, объездив пыльные склады старых промышленных зон Еврейского Государства, на которых не высятся стеклянные башни.

  Не собирается ли она на ночь свернуться калачиком в кухонной раковине, спрашивает Я. жену. Этой первой ночью в своем новом доме они будут почти одни на холме, где домики без единого зеленого пятнышка стоят среди разворошенной и еще не везде разровненной земли, еще замусоренной неубранными остатками строительной деятельности. Пыльными прыщами на обширной лысине холма стоят невзрачные домики днем под летним солнцем.

  Даже электричества еще нет, но ночью, если сесть на порог, светит луна, блестят звезды, звенит тишина.

  В пустом доме они раскладывают походные матрасы. Нет еще ни портьеры, ни картины над изголовьем. Решительно некому наблюдать за ними. Любовь и недвижимость правят миром.

  Когда они сажают первые кусты, разбивая сад у дома, он впервые называет ее Баронессой.

ВОЙНА И МИР I

  Лагерь Вечного Мира выполняет свои обещания. Он не отступает от принципов свободного рынка в экономике. По телевизору об экономике вообще не спорят. А когда речь заходит о неимущих, ритуальной яростью борьбы за их права и процветание кипят все, кому посчастливилось прокричать о своей страсти к социальной справедливости с телевизионного экрана.

  Мирный Процесс развивается с ошеломляющей быстротой. С такой же быстротой разворачивается спор между двумя лагерями. Я. удивляет корректность спорщиков в повседневной жизни, на работе. Кажется, желание дружески похлопать друг друга по плечу в конце спора – важнее самого спора.

  Если не считать продолжающегося террора, поначалу все идет хорошо. Подписываются соглашения, пожимаются руки. Когда прямолинейный  Солдат пожимает руку улыбчивому Доброму Дедушке, все замирают. Глядя на Солдата, все просто уверены, он сейчас уйдет на несколько минут со сцены, а вернется уже с пустым рукавом пиджака, заправленным в карман.

  – Не считая террора???! – вопрошают Патриоты. – Тогда во имя чего все это?

  – Но нужно же как-то выйти из заколдованного круга, – отвечают Сторонники Мира, – Соседи тоже живут не в вакууме, их все, все мировое сообщество, все прогрессивное человечество, все люди доброй воли убеждают, уговаривают. Рухнул Коммунизм, весь мир движется теперь вперед без помех. Неужели мы одни останемся в этой вечной ссоре и склоке?

  “Заря Востока” – называется книга, которую написал Вечно Великий – вечный конкурент и соратник Солдата. Нет, он не глуп, как мы с вами, чтобы предрекать и верить, он велик, чтобы созидать и воплощать задуманное.  Я. любит Вечно Великого. Логика его рассуждений, широта его планов завораживают Я., как впоследствии заворожат его тексты Елинек. За словами Вечно Великого стоят реальные дела. Его называли опасным маньяком, когда на неспортивных плечах он волок в Еврейское Государство Большую Бомбу.

  – Увы, – скажет Я. через несколько лет, – повозка жизни так тяжела, что и Вечно Великому так же невозможно вытащить ее из болота, как и простому извозчику и его жалкой кляче. А вот главный герой книги “Заря Востока”, Новый Ближний Восток, – это реальность, никакому сомнению не подлежащая – дня не проходит, чтобы он не устроил самому себе новой пакости.

  Но пока – в свежем предрассветном тумане, обтекающем сосны в ложбинах леса Бен-Шемен, в испарениях гостиниц на тель-авивской набережной, даже в осыпающейся штукатурке ушедшей тель-авивской молодости – всюду дотошный биолог найдет бациллы неистребимого оптимизма.

   Террор не прекращается. В терроре есть своя мода. Неделями в газетах повторяются снимки людей с ножами в спине. В моде всегда есть свои экстремисты, один такой приходит на страницы газет с топором. Хлоп! Мода меняется. Уже показывают по телевизору обгоревшие после взрыва автобусы и людей в резиновых перчатках, собирающих по частям то, что было Сторонником Мира или Горячим Патриотом. Хлоп! Смена моды. Теперь – неделя выстрелов на дорогах.

  Среди тех, кого показывают идущими рядом с раненными на носилках, мелькают на мгновение полубезумные глаза того, кого самые горячие из Горячих Патриотов назовут Святым Барухом после того, как он разрядит свой автомат в молящихся мусульман в усыпальнице Авраама и Сарры. И опять удивляется Я. кажущемуся равнодушию окружающих. Через десять минут молчания после сообщения об очередном теракте они опять шутят как ни в чем не бывало. Пару раз он заговаривает об этом с окружающими. Лишь на несколько секунд открывается для него бушующее внутри пламя, после чего дверца тигля снова захлопывается и очередная шутка возвращает Я. к будничным мелочам. Однажды на работе Я. трясется в грузовом отсеке фургона вместе с пожилым йеменским евреем.

  – В Йемене они нас притесняли, а здесь их пальцем не тронь. Стоило приезжать сюда, – бурчит он. Я. догадывается, что он произносит эту фразу уже не в первый раз.

  – Они нас просто дурачат, берут то, что вы им даете, и даже пальцем не пошевелят, чтобы прекратить убийства, – говорят Горячие Патриоты.

  Б. вспоминает историю, рассказанную сбежавшим на Запад кремлевским служащим. В 20-х или 30-х годах британские социалисты, сочувствовавшие Советской Империи, охотно шли на концессии, – англичане доставляли оборудование и помогали строить завод. Затем на заводе вспыхивала забастовка, завод будто бы разорялся, оборудование оставалось на месте. “У нас государство рабочих”, – разводили руками большевики на вопросы британцев. Члены Политбюро просто покатывались от смеха, слушая очередную историю в этом роде. А товарищ Бухарин, даже предложил назначить английского премьера секретарем обкома где-нибудь в провинции Большевистской Империи.

  – Но если не делать шагов к цели, то ведь до нее не дойти никогда, – настаивает Лагерь Вечного Мира, к которому принадлежат сейчас и Я. с Баронессой.

  – С нами Европа и Америка, с нами – явно большая часть граждан Еврейского Государства, – Я. гордится своей способностью к пониманию хладнокровной real politic. – А с вами кто?

  – А с нами Соседи, – отвечают Патриоты. – Соседи – те же Соседи, море – то же море. Продолжайте, – добавляют еще Патриоты, – они ведь не звери. Если к ним приходит помешанная девчушка посмотреть почтовые марки, почему бы не потешиться и не дать на прощанье конфетку?

  – Эти люди, я имею в виду Апостолов Мира, вовсе не похожи на помешанных девчушек, – возражает Я., – мы читали их статьи, мы выслушивали их аргументы.

  – Ну, может быть, им это нравится, – говорят Патриоты.

  Этот ответ не убеждает Я. Он вспоминает свою поездку в детстве с отцом к морю. Они отдыхали в Одессе. Он тогда еще никогда не видел моря и на всю жизнь запомнил, как оно вдруг возникло внизу в конце крутого переулка, по которому они с отцом спускались к берегу. Оно было тогда светло-синим и занимало весь горизонт. До этого весь горизонт по представлениям Я. могло занимать только небо, но оно было наверху, на нем всегда можно было найти облака, и его нельзя было коснуться. А это море, хоть и блистало неприступностью, было ощутимым и колыхалось там внизу с совершенно незнакомым Я. шорохом, который, будучи всего лишь шорохом, тем не менее заполнял его слух целиком.

  В комнатке, которую они сняли с отцом, уже жил студент из Кишинева, и Я. с ним быстро сдружился, несмотря на разницу в возрасте. Студент рассказывал Я. о своих подвигах на любовном фронте. Он призывал Я. к решительности. Вдвоем они взяли лодку, студент сел за весла. К ним попросилась миловидная девушка, и студент помог ей взобраться на борт. Студент греб и развлекал девушку шутками, когда же они удалились от берега, он продемонстрировал, что такое решительность. Он положил на борт весла и, пересел на корму к девушке. Сидевшему на носу Я. было неловко. Но он не отворачивался. Не отворачиваться призывал Я. и его новый друг. Девушка отбивалась, требовала прекратить, но, видимо, очень опасалась перегнуть палку здесь, в открытом море, где ей явно не придет на помощь этот молокосос в плавках. Я. опустил глаза, когда на корме мелькнула маленькая упругая грудь. Больше всего на свете ему хотелось сейчас опустить весло с размаху на голову своего друга, но непоколебимый авторитет старшего, который так легко затягивает подростков в беду, одолел и Я. Наконец, в голосе девушки появился настоящий испуг. Студент хоть и не сразу, но все же оставил ее в покое и снова сел за весла. Я. подавлен увиденным, он пытается разобраться в себе. Как оценить ему свою неспособность к такой решительности? Студент, видя его мрачность, позже делает попытку успокоить Я. рассказом о том, как он встретил эту девушку на пляже на следующий день и как мило они побеседовали. Я. чувствует, что студент не врет, так и было. От этого его сомнения только усиливаются. Это он, Я., – мямля. А решительность студента не знает границ, на следующий день к ним в комнату вламывается разъяренная хозяйка, она швыряет студенту заплаченные им деньги и требует, чтобы он убирался немедленно – на его приставания пожаловалась блеклая женщина из соседнего флигеля для отдыхающих, намного старше студента. Хозяйка чуть не брызжет слюной. Духу чтоб его не было здесь через полчаса, кричит она. Старший друг Я. в волнении расхаживает по комнате. Что ему делать, спрашивает он отца Я. Отец не в курсе методов ухаживания за женщинами, применяемых студентом. Я. ему, конечно, ничего не рассказывал. Немного подумав, отец произносит спокойно и будто нехотя: “Подожди часок, она успокоится. Принеси ей эти три рубля и скажи, что тебе ведь осталось всего пару дней. Она возьмет”, – добавил он с мягкой уверенностью. Через час студент, бледный и потеющий, отбыл на переговоры с хозяйкой. Он вернулся через несколько минут, и в его взгляде на отца читалось нескрываемое восхищение. Я. был тоже потрясен, он был уверен, что хозяйка, в отличие от его отца, осведомленная об агрессивной любовной тактике студента, вышвырнет его вместе с тремя рублями. Во второй раз за одну неделю он получает урок взрослой жизни. Этот эпизод он не забудет уже никогда. Вот и сейчас, после очередного теракта, он утверждает: “Ничего, нужно успокоиться. Те, кто это делает, рассчитывают именно на то, что мы выйдем из себя. Все взвесить, вспомнить, в чем наша цель, стиснуть зубы, предложить три рубля”.

 ПОДЪЕМ

  Вскоре работу находит и Баронесса. Техническое образование не растопило ее вполне женского равнодушия к технике. Ее прирожденный талант к управлению обнаруживается задолго до отъезда. Собственная естественность обрекает ее видеть мир таким и только таким, каким он в действительности является. Ее всеядная уживчивость с людьми позволяет ей легко проводить между рифами корабли, груженные разнокалиберной технической оснасткой и человеческими амбициями. Она без труда находит способ не задевать мужских самолюбий.

  “Зачем соревноваться с мужчинами, когда ими так легко управлять?” – сказала бы она. Но этой фразы она благоразумно не произносит вслух и, кажется, даже не разрешает себе так подумать, чтобы не нарушить какого-то внутреннего гармонического ряда. Ее видимая на поверхности деятельность заключается в том, чтобы нажать на курок стартового пистолета и рукоплескать бегунам. О заранее расчерченных дорожках тоже лучше промолчать. Невинными вопросами можно навести мужчин на допущенные ими промахи, тем же способом подвести к возможным решениям и, конечно, не скрыть восхищенного удивления, когда самовлюбленная машина мужского самолюбия доставит гордый результат. Люди на всю жизнь остаются детьми, то есть закоренелыми эгоистами с внезапными и необъяснимыми приступами великодушия, и тот, кто знает и принимает это, обладает тем качеством, которое называется умом. Как всякую успешную женщину, Баронессу лишь веселит шутка об идеальной жене, у которой росту только 150 сантиметров и голова плоская, чтобы удобно было ставить на нее бокал с пивом. Ведь на высоко вознесенную от земли и круглую мужскую голову не так сложно навесить все что угодно, не исключая визита к маме. Хитрости в Баронессе, считает Я., нет совсем. Ее серые глаза честны от природы. Ее уловки лежат на поверхности, они хорошо видны тем, к кому применяются, и потому не вызывают ни протеста, ни сопротивления.

  Я. убежден: она искусственно придерживает свою административную карьеру, чтобы не оторваться от него. Он прав. Ее быстрое продвижение, кажется Баронессе, нарушает ее представления о порядке и равновесии в мире. Это равновесие, правда, позволяет ей занимать лучшие полки в их семейном шкафу. “Я же женщина”, – отвечает она Я. на его жалобы. В их автомобильных путешествиях по Российской Империи, уставая от длинного перехода по очередному городу на их пути, она делает то, что Я. называет “козой” – останавливается и упирает ноги в асфальт или камень тротуара, будто ее тянут как козу на веревке. Какое там! Она никогда не наденет и очаровывающий мужчин бархатный черный ошейничек – не ее стиль. Ей и поцелуй в губы кажется веревкой, которая ее душит. Я. этим обстоятельством пользуется. “Ты всегда оставляешь что-нибудь недоступное”, – шутя, обвиняет он Баронессу. “Надо бы и мне научиться что-нибудь утаивать от тебя”, – говорит он. “Например, де-не-жки...”, – он растягивает последнее слово и заглядывает ей в глаза. Баронесса смеется. “И что ты будешь делать с заначенными денежками?” – спрашивает она. “Буду покупать у тебя поцелуи в губы”, – говорит он. “Целуй бесплатно”, – отвечает она, но тело ее напрягается. Я. пробует, но Баронесса тут же фыркает и хватает воздух. “Мне нужно бы заначивать о-очень большие суммы, чтобы у тебя открылось дыхание”, – смеется Я. Баронесса, смущенная своим фиаско, делает притворно грозное лицо и в очередной раз остается нецелованной в губы.

  Тогда она действительно встала упирающейся “козой” к своей собственной карьере. Я. от этого не легче. Ценность его личности, заявленная им на будущее в ненаписанном, но существующем в его воображении брачном контракте, никак не вырастает до нужных размеров, требуемых его представлениями о семейном счастье. Они оба ощущают опасный крен лодки. Я. пытается менять работы, чтобы найти тропинку вверх, к той высоте, которая соответствовала бы, по его мнению, ее цветущей женственности.

  Баронесса же перспективу появления у нее чего-то вроде мужских бицепсов, которой чреваты ее административные успехи, отбрасывает решительно, как отбрасывает не идущие ей модные свитера с высоким воротом под горло. У Я. в его лихорадочных поисках самого себя ощущение, что он движется в вязком тумане, что пытается бежать по песку, что он, как в немом фильме, зацепился подтяжками за перила. Я. считает, что эти перила, по крайней мере отчасти, – Большевистская Империя в период ее заката  – она не любит еврейских выскочек с их неумеренным аппетитом. У Я. чувство мягкой подушки, в которую он утыкается лицом при его попытках убедить тех, от кого это зависит, принять его на то новое место работы, куда он стремится, и где, кажется ему, он найдет наконец достаточно пространства, необходимого ему для полета.

  Сам труд в Советской Империи слишком часто кажется ему надуманным и искусственным. Он не ищет административной карьеры. Его вполне устроит небольшая группка в подвале, с которой можно делать нечто, чего еще не было. Когда-то в юности ему так и не удалось научиться стоять на руках. Даже если он прислонялся ногами к стене, мышечной массы его рук было недостаточно для позиции, которая казалась ему очень полезной для его будущей жизни. Ведь того, кто умеет стоять на руках, непросто сбить с ног. Но как инженер он умеет стоять на руках, тут он вполне устойчив. Тут он, если очень постараться, сумеет даже какое-то время постоять на локтях, больше верит, чем сомневается он. Он хотел бы это проверить.

  Баронесса не ставит под сомнение его умение стоять на локтях. Она не требует доказательств. А его в принципе не интересуют и деньги, утверждает он. В ответ на это заявление на лице Баронессы отражается легкий скепсис.

  Скепсис явился на смену выражению придирчивости, с которой она разглядывает себя в зеркале. Ее ровные ноги могли бы быть чуть длиннее, думает она. Но, как и с ногами, которые – вот они, какие есть, так и протест ее против бессребреничества Я. лишен интенсивности серьезного чувства.

  Я. пытается скрыть, что критическое отношение Баронессы к длине своих ног в этой ситуации, когда самооценка его невысока, приносит ему некоторое облегчение. Она слишком придирчива к себе, говорит он, у нее такая упругая кожа лица, что она и в семьдесят будет выглядеть лакомым кусочком. Она так далека от семидесяти, а что скажет он ей в семьдесят, спрашивает себя она. Баронесса смеется, она действительно очень далека от семидесяти. Она старается верить сказанному и не заглядывать так далеко вперед. Им хорошо вместе. Иногда Я. представляет себя и Баронессу парой молодых волков в быстром беге. Хоть волк несколько крупнее и мощнее своей подруги, но и она бежит с ним рядом по глубокому снегу, отставая всего на полкорпуса, чтобы не нарушить природной гармонии застывшего хвойного леса.

  Крушение Коммунизма, кажется, открывает наконец шлюзы. Он пытается вести дело, запустив в частную струю свои прошлые разработки. Он делает это с немалой долей идеализма, удивляя заказчика той небольшой частью дохода, которую он оставляет себе. Но тут на их горизонте возникает Еврейское Государство. Это, может быть, его шанс проверить, умеет ли он стоять на руках. Это еще и возможность добиться внутренней цельности, думает он.

  Здесь, в Еврейском Государстве, Я. обнаруживает нечто новое – несмотря на его шутливые поощрения, Баронесса явно увиливает от административной карьеры. Не приняла ли она всерьез его шутку, что управлять евреями – неблагодарно тяжелый труд, ведь каждый из них в глубине души убежден, что он и есть самый лучший управляющий в мире. Позже ему становится ясно – из них двоих она первая поняла, что настоящая независимость плохо сочетается с необходимостью управлять людьми.

  Но пора ему делать следующий шаг. Возможность подворачивается сама собою – в другой, вполне солидной фирме ищут электронщика-программиста. У Я. нет опыта программирования. Он колеблется. А. скорее усугубляет его сомнения, Баронесса не высказывает своего мнения по этому поводу, она сочувственно наблюдает за его колебаниями. “Ври, потом доберешь”, – советует Б., и Я. решается. Ему помогает в этом снобизм электронщика: программирование – это всего лишь разновидность более простой и легкой, цифровой части электроники, даже легче, так как всегда можно исправить ошибку, не переделывая “железа”. Позже он поймет, что цифровая электроника никогда не решала задачи такого объема. Количество переходит в качество, помнит любой выпускник института Советской Империи из курса диалектической философии. Открывается новый, сложный мир, который, казалось, всего-то – пирамидка из единиц и нулей.

  В месяц отработки на старом месте по вечерам и выходным он корпит за изучением языка программирования, на котором ему придется работать.

  Его заработок увеличивается почти в три раза. По выходным с утра до вечера он пишет собственный вариант программы вместо используемого на новой работе. Он будет отвергнут начальством, но Я., закончив эту работу, приобретет навыки самостоятельного программирования.

  На новом месте он не молчит, он сразу начинает говорить и убеждается, что окружающие не видят в этом ничего особенного. Лучше менять работу, чем клянчить прибавку на старой, – решает он для себя, – лучше переламывать действительность, чем вести изнурительную борьбу за изменение стереотипов.

  Их подъем теперь уже становится фактом. Он не вызывает сомнения. Пара волков снова в быстром беге, хвойный лес здесь еще можно найти, но глубокого снега – точно нет, они бегут, представляет себе Я., по знойной пустыне среди бежевых холмов, по вади, каменистому руслу пересохшей реки.