Текст книги "Пепельное небо"

Автор книги: Джулиана Бэгготт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

ПАРТРИДЖ
ТРИ МИНУТЫ СОРОК ДВЕ СЕКУНДЫ

Некоторое время после экскурсии в Архив личных потерь Партридж не мог придумать, как ему добраться до системы фильтрации. Но потом он понял, что одна из точек доступа к системе связана с кодировочным центром, куда он и его одноклассники еженедельно направлялись для прохождения сессий в капсулах для мумифицирования.

Теперь он знает, как это все устроить.

Партридж встает по утреннему звонку, берет рюкзак, в котором лежат вещи его матери, контейнер с таблетками, несколько бутылок воды и нож, украденный с выставки. Одевается в кофту с капюшоном и еще обматывается шарфом, не обращая внимания на то, что чересчур тепло.

Как обычно, мальчики отправляются в лабораторию на монорельсе. Он избегает «стаи». У него никогда не было друзей в Академии. Гастингс исключение, а не правило. При поступлении Партридж был очень знаменит благодаря отцу и брату, но потом Седж убил себя, и известность Партриджа качественно изменилась. Перепалки сменились натянутой вежливостью, либо ему это просто казалось.

Пройдя мимо «стаи», Партридж садится между Гастингсом, который обычно спит в течение всего пути, и Эрвином Видом, который всегда читает какие-то научные статьи на своем наладоннике. Учителя не рассказывают таких вещей, о которых читает Эрвин. Нанотехнологии, биомедицина, неврология. Если заговорить с ним, он станет бормотать про всякие самогенерирующие клетки, мозговые бляшки и синапсы. Большую часть своего времени Эрвин проводит в школьной лаборатории – как сказал Глассингс, хороший парень, далеко пойдет, – поэтому он совершенно незаметен, даже будучи на виду. Эрвин щелкает по документу, а Гастингс уже сделал из своего жакета дорожную подушку. И тут оказывается, что «стая» знает о Партридже гораздо больше, чем он подозревал. Вик Веллингсли, один из них, вдруг обращается к Партриджу через весь вагон.

– Эй, Партридж, ходят слухи, что тебе вставят «тикалку»?

Партридж смотрит на Гастингса, у которого сна теперь ни в одном глазу. Гастингс злобно смотрит на Веллингсли.

– Что такое? – спрашивает тот. – Мне не положено это знать? Это разве не общеизвестный факт?

– Прости, – шепчет Гастингс, убирая волосы с глаз. Гастингс давно хочет подружиться со «стаей», так что неудивительно, что он разболтал им это, чтобы набрать вес. Но Партриджа это все равно бесит.

– Ну? Тик-так, тик-так? – продолжает Вик.

– Нет, все как обычно, – отвечает Партридж.

– Представьте себе его с «тикалкой» в башке. Они нажмут на кнопку, только чтобы избавить его от мучений! Убьют его из милосердия! – «Стая» смеется в ответ на слова одного из братьев Элмсфорд.

Эрвин внезапно поднимает глаза от книги, как будто собирается заступиться за Партриджа, – но тут же передумывает и снова принимается за чтение. Партридж закрывает глаза и притворяется спящим. До него доносятся слова другого Элмсфорда: «Голова Партриджа – взрывающийся арбуз!», а за ними следует ответ Вика Веллингсли:

– И все на платье Лиды Мерц. О, как жаль, Лида, кажется, он немного перевозбудился.

– Не смей так говорить о ней! – кричит Партридж. Его голос звучит злее, чем он хотел.

– А то что? Ты же знаешь, я буду счастлив надрать тебе задницу!

– Неужели? – спрашивает Партридж, и все понимают, что он имеет в виду. Хочешь подраться с сыном Уиллакса? Ты настолько глуп?

Партридж злится уже и на себя – за то, что сказал это. Он ненавидит быть сыном Уиллакса. Это делает его уязвимым настолько же, насколько и защищает.

Вик ничего не отвечает. Поезд начинает замедляться. Партридж думает о том, вспомнит ли кто-нибудь эту ссору, когда он сбежит или будет найден мертвым – посмотрим, как пойдут дела. Ему предстоит пройти через кучу острых лопастей, и его вполне может изрубить. Рубленый арбуз. Что они тогда о нем подумают? Что он был трусом и поэтому решил сбежать, но умер? Или что он был, как Седж, дефективным? Он бросает взгляд в окно. Мимо как будто проходят декорации – каменные стены академии, высокие дома, торговые центры, офисные здания, автоматические молотилки в поле. Потом они въезжают в темный тоннель. Он представляет несчастных людей за пределами Купола, больных, протягивающих к нему руки, отравленную воду, руины. Он же не умрет там, нет? Риск есть, но это не останавливает его. Он не может оставаться здесь, зная, что его мать, возможно, жива, зная, что, если он останется, они переделают его так, что он даже не сможет вспомнить о ней.

Мальчики выходят из поезда в тихий холл Центра. Прежде, чем разойтись, Партридж отводит Гастингса в сторонку.

– Послушай, ты не можешь так поступать.

– Прости, я не должен был ему говорить. Он просто хам.

– Нет, Гастингс, я говорю не о себе, а о тебе. Ты должен им противостоять.

– Может быть.

– Точно. Ты можешь это, и ты это сделаешь. Я знаю.

Партридж немного переживает, оставляя Гастингса здесь одного. Он не хочет, чтобы тот попал в «стаю» – там он просто стал бы мальчиком для битья.

– Наверное, я не приду на ужин. Займусь учебой. Иди с Эрвином, сядь с ним.

– Ты теперь распоряжаешься моими социальными связями?

– Просто сделай так. Запомни.

– Ты странный какой-то.

– Нет.

Сопровождающие разводят их в разных направлениях.

– Увидимся, чудак! – прощается Гастингс.

– Пока.

Партриджа вводят в маленькую белую комнату без окон. Капсула для мумифицирования располагается в центре комнаты, так, чтобы он мог в нее забраться. Рядом стоит столик с оборудованием – хромированные, блестящие механические руки и трубки. В углу компьютер и стул на колесах. На столе ваза с фальшивыми цветами. Напоминание о природе? О доме? В Куполе обычно не размениваются на подобные нежности.

Внезапно Партриджа заполняют вредные мысли. Он не должен этого делать. Ему следует пойти на ужин вместе с Гастингсом и попросить Лиду помочь ему вернуть нож на место. Он вспоминает ее талию и как его руки скользили по ее шелковому платью, когда они целовались. Он с радостью вдохнул бы сейчас медовый запах ее волос.

Наверняка кто-нибудь заметил, что нож пропал – учитель или уборщик. Прямо сейчас Лиду могут допрашивать в кабинете директора. Если его поймают, отец будет в ярости. Может быть, его выгонят из Академии. И отправят в реабилитационный центр разговаривать с кем-нибудь вроде Лидиной мамы. Если его поймают, Лида тоже окажется в беде. Он должен будет рассказать им, как получил доступ к витрине.

Он мог бы довериться Глассингсу, но что тот сможет сделать? Отведет его в библиотеку, чтобы тихонько поговорить об этом – с помощью маленьких бумажек и карандашиков. На лбу Глассингса выступит пот. Он, несомненно, посоветует вести себя тихо. Он будет предельно осторожен.

Капсула ждет Партриджа. Идеальная копия его тела. Удивительно, насколько он большой. Еще в прошлом году Партридж был едва ли не самым низким и полным в классе. Но капсула была такой длинной, как будто принадлежала кому-то другому – стройному и высокому. Например, Седжу. Интересно, если бы Седж был жив, кто из них был бы сейчас выше? Никогда не узнать.

Он хочет уйти, но слишком поздно.

Остается всего несколько минут до прихода техника. Прохладный воздух струится из вентиляционной отдушины. Партридж подкатывает стул на колесиках под трубу, залезает на него, надеясь на устойчивость, и открывает отдушину. Когда панель, закрывавшая ее, исчезает в отверстии потолка, он берется за край трубы и, оттолкнувшись от стула, втягивает себя в вентиляционный канал. Став на четвереньки, он возвращает панель на место. Это не останется незамеченным надолго, но даст ему несколько минут форы.

В вентиляционной шахте темнее и шумнее, чем он ожидал. Включенная система неистово вибрирует. Он ползет так быстро, как только может. Он должен добраться до первых вентиляторов к моменту остановки системы. Там у него будет только три минуты и сорок две секунды, чтобы прорваться через фильтры и лопасти. Вот и все. Сделать все вовремя и не превратиться в котлету.

Как и было указано на чертеже, он выползает из вентиляционной шахты и попадает в большой воздухоочистительный тоннель. Там он может выпрямиться во весь рост – голова слегка задевает потолок. Тоннель похож на барабан с идеально круглым потолком. Ему приходит на ум слово «литавры», но он не знает, что оно значит. Что могут литавры сделать с человеком?

Прямо перед ним первая преграда из туго натянутых фильтров. Партриджа удивляет, что фильтры ярко-розового цвета. Он вынимает кухонный нож и думает о Лиде, вспоминает ее голос, считающий до двадцати в полутемной комнате. Он проводит пальцем по лезвию и начинает резать фильтр. Волокно с жесткими нитями, словно мясо, потихоньку поддается. Его частицы кружатся вокруг и поднимаются в воздухе, напоминая ему что-то из детства. Что-то вроде снега.

Партридж слышал, что частицы волокна могут оседать в легких и вызывать инфекцию. Он не знает, так это или нет. Потихоньку он теряет веру во все, что представлялось как факт. Хотя непредвиденные риски того не стоят – поэтому он натягивает шарф, закрывая рот.

Партридж вырезает достаточно большое отверстие и пролезает через фильтр. Его кофта окрашивается розовой пылью, впереди покоятся ужасающие лезвия. Он подбегает к первой серии вентиляторов и, стараясь ни к чему не прикасаться, пролезает в небольшой треугольник между лезвиями лопастей. Его ботинки скользят по гладкой поверхности, и он с грохотом падает – сказывается неуклюжесть после кодировок. Быстро поднявшись, он проходит через вентиляторы, постепенно даже находя подходящий для этого темп. Интересно, техник уже понял, что капсула пуста? Завопила ли сигнализация? Специальные силы уже подняты по тревоге? Партридж знает, что как только станет известно, что пропал сын Уиллакса – единственный сын, – поискам не будет конца.

Он движется все быстрее и быстрее, словно преодолевая полосу препятствий. Ему вспоминается задний двор их дома, где он жил в детстве, а может, это и не их дом, а чей-то чужой. Там была зеленая лужайка с травой, растущей прямо из земли, и деревья с неотполированной древесиной. Там даже была собака. Его старший брат и какая-то высокая девочка сделали полосу препятствий из веревок – на каких-то надо было раскачиваться, под какими-то проползать и еще бросить мяч в корзину в самом конце. Еще были напитки с трубочками, сгибы которых были похожи на маленькие аккордеоны, чтобы трубочку было удобно держать во рту.

Внезапно у Партриджа начинает кружиться голова. Чтобы не упасть, ему приходится схватиться за лопасть. Ее острый край разрезает ему руку, и капли крови падают на пол. Всего несколько раз он видел свою собственную кровь, например у дантиста, когда машины были поставлены на слишком мощный режим и его слюна порозовела. Перед глазами у него начинают мелькать белые пятна, но потом зрение приходит в норму.

Партридж смотрит на часы. Осталось тридцать две секунды и одиннадцать вентиляторов. Ему вдруг становится жутко: а если он не успеет? Он умрет здесь, его порубит на куски. И куски эти вынесет из вентиляции – он же разрезал фильтры, и они станут красными от его крови. Какие-то помещения придется закрыть, кого-то – переселить, на время. Слухи похоронят настоящую историю. Никто не скажет про вентиляцию – иначе люди решат, что несчастные восстали и решили атаковать Купол биологическим оружием. Акцию припишут УСР, этому странному милитаристскому режиму. Начнется массовая паника. Поломке найдут рациональное объяснение, а для Партриджа сочинят новую историю – можно только надеяться, что это будет что-нибудь благородное. Бедный Уиллакс. Ему пришлют открытки с соболезнованиями. Никаких настоящих похорон, все будет как в прошлый раз с братом. Никто не хочет видеть мертвого мальчика. Здесь нет места красивому варварству. Бедняга старик Уиллакс, жена и два сына – все мертвы. Три коробки в Архиве личных потерь.

Головокружение не проходит, но Партридж продолжает двигаться. Он случайно режет себе щеку. Издалека доносится гудение. Мотор. Он перепрыгивает через предпоследний вентилятор и бежит. В конце тоннеля он видит розовые фильтры. Он хочет выбраться отсюда. Он хочет снова ощутить солнце и ветер. Хочет найти свою старую улицу, дом, несмотря на то что все это должно быть руинами. В его поведенческом коде есть сопротивление. Почему? Как это связано с его матерью? Он нашел ее вещи в ящике, и все изменилось. У него есть конверт с когда-то принадлежавшим ей украшением на золотой цепочке и поздравительной открыткой, металлическая музыкальная шкатулка и фото, вставленное в пластиковую рамку. Все это он чувствует даже через ткань.

Партридж выныривает из последнего набора лезвий-лопастей как раз в тот момент, когда вентилятор щелкает и начинает вращаться. Воздух, словно нескончаемый выдох с другой стороны розовых фильтров, мешает ему двигаться вперед. Тоже и с его памятью – долгий вдох, отбрасывающий его назад. Он падает, но ему удается держаться подальше от лезвий. В этот момент включается его силовая кодировка. Он чувствует прилив силы. Добравшись наконец до фильтра, он кромсает его ножом, сопротивляясь ветру. Розовые волокна летят мимо него к вентиляторам, и ему в голове приходит слово «конфетти».

ПРЕССИЯ
СТУК В ДВЕРЬ

Всю ночь Прессия трудится над своими игрушками. Дед спит в кресле у двери, кирпич по-прежнему покоится на его ноге. Дедушка теперь занимается торговлей сам, и с тех пор ей приходится работать больше, чтобы сделать больше игрушек, которые можно обменять на еду. Иногда дед слишком плохо себя чувствует, чтобы пойти на рынок, и тогда они оба ощущают себя бесполезными, и оба ненавидят эти моменты. Время для Прессии измеряется чувством голода. В последние ночи она начинает осознавать, что медленно умирает здесь, чахнет в кружеве пепла в тесном склепе шкафа. Она всматривается в лицо деда, покрытое ожогами и напряженное даже во время сна.

Подарок Брэдвела лежит на столе. Иногда Прессия ненавидит людей на фотографии, как бесцеремонное напоминание о жизни, которой она лишилась, но убрать фотографию с глаз долой не хватает силы воли.

С тех пор как Прессия открыла подарок, она стала больше вспоминать из прошлого, чаще отдельными вспышками: небольшой аквариум со снующей взад и вперед рыбой, движение кисточки в записной книжке ее матери, что-то теплое и урчащее под столом. Она вспомнила, как сидела на папиных плечах, как он ходил с ней под цветущими деревьями, как заворачивал ее в свое пальто, когда она засыпала, и как он переносил ее от машины до кровати. Она вспомнила, как расчесывала волосы матери, в то время как играла музыка на КПК – женщина пела колыбельную про девочку на крыльце, и кто-то предлагал ей взяться за руки, чтобы ехать с ним к земле обетованной. Только ее голос, без аккомпанемента. Похоже, это была любимая колыбельная матери – она включала ее каждый раз, когда Прессия ложилась спать. Со временем колыбельная надоела Прессии, но теперь она отдала бы все на свете, чтобы услышать ее снова. Мама пахла травяным мылом – чисто и сладко. Запах папы был крепче – как кофе. Фотография людей в кино почему-то подстегивает воспоминания, и теперь ей не хватает родителей так сильно, что перехватывает дыхание. Где-то из глубин памяти всплывают объятия матери – мягкость и тепло ее тела, шелк волос, сладость запаха. Вот отец заворачивает ее в пальто, где она чувствует себя защищенно, как будто в коконе.

Обо всем этом она думает, пока пальцы привычными движениями крепят крылья к скелету бабочки. Вдруг раздается громкий стук в дверь. Это точно не УСР – шума грузовика не было слышно. Кто бы это мог быть? Дед громко храпит. Прессия подходит на цыпочках к деду – в сабо это сделать нелегко; неужели этим датчанам никогда не приходилось ходить на цыпочках? Прессия тихонько трясет деда за плечо.

– Кто-то пришел, – шепчет она.

Дедушка просыпается как раз тогда, когда раздается следующий стук в дверь.

– Быстро в шкаф, – командует он. Они репетировали, как она прячется, когда кто-нибудь подходит к двери, и если дед стучит палкой – два удара: брить и стричь, – то ей нужно бежать через лаз. Два удара: брить и стричь – парикмахерская присказка, их с дедушкой условный знак.

Прессия прошмыгивает в шкаф. Она оставляет малюсенькую щель, чтобы видеть все, что происходит.

Дед ковыляет до двери и тревожно смотрит в глазок, который он недавно сам вырезал.

– Кто там? – спрашивает он.

Ему отвечает запыхавшийся женский голос. Хотя слова трудно расслышать, но Прессия замечает, что дедушка немного успокаивается. Дед впускает пожилую женщину и сразу захлопывает за ней дверь.

В щелочку Прессия не видит женщину целиком – только мелькание ржавых шестеренок, вросших в щеку, и блеск металла над глазом. Женщина худа и сильно сутулит плечи. К руке она прижимает красную от крови тряпку.

– Веселье! – кричит она. – Только что объявили! Оно же всего месяц назад было! Еле ноги унесла.

Веселье? Бред какой-то. УСР объявляет Веселье, и в этот день солдатам позволяется собирать команды на двадцать четыре часа, чтобы убивать мирных жителей, оттаскивать их тела на поле противника и подсчитывать очки за убитых. Побеждает команда, набравшая больше очков. Это своего рода естественный отбор. Веселье происходит примерно два раза в год, поэтому слова старухи кажутся бредом – прошлый раз оно было всего месяц назад. Именно тогда дед переделал шкафы и сконструировал ложные панели, а топот и дикое уханье солдат заглушал звук молотка. Никогда не проводилось два Веселья подряд, и никогда это не происходило без предупреждения. Прессия решает, что женщина либо сошла с ума, либо в шоке.

– Вы уверены, что это действительно Веселье? – спрашивает дед. – Я не слышал пения.

– А где, по-вашему, я получила эту рану? Солдаты идут с Бутовых полей на запад. Я побежала сюда, домой уже нет смысла.

Женщина хочет, чтобы дед ее заштопал, но он так давно не занимался этим ремеслом, что ему приходится поискать свои запылившиеся инструменты в глубинах шкафа.

Женщина в сердцах восклицает:

– Клянусь Богом, что за день! Сначала все эти слухи, теперь еще и Веселье!

Она садится за стол и замечает механических насекомых и фотографию, к которой прикасается пальцем. Интересно, спросит ли она о снимке? Прессия жалеет, что не убрала фотографию со стола, прежде чем спрятаться.

– Слышали новость?

– Я сегодня не был на улице. – Дед садится напротив женщины и осматривает ее рану.

– Не слышали?

Он качает головой и начинает промывать инструменты антисептиком. Комната наполняется запахом спирта.

– Появился Чистый, – взволнованно шепчет старуха. – Мальчик без каких-либо шрамов, отметин и мутаций. Говорят, он почти взрослый, этот парень – высокий, худой, с коротко стриженными волосами.

– Это невозможно, – отвечает дед.

Прессия тоже так думает. Люди любят развести шумиху вокруг Чистых. Уже не в первый раз она слышит подобное, но никогда эти слухи не подтверждались.

– Парня заметили в Сухих землях, – продолжает женщина. – А потом он исчез.

Дед смеется, его смех перерастает в приступ тяжелого кашля, от которого он начинает задыхаться.

– Вы в порядке, с таким-то кашлем? – нервно спрашивает женщина. – У вас мокрота в легких?

– Я в порядке. Это все горловой вентилятор. Он собирает слишком много пыли и должен иногда избавляться от нее.

– Все равно невежливо смеяться, – осуждающе замечает женщина.

Иголка втыкается в ее кожу. Женщина вздрагивает.

– Но сколько раз мы слышали подобное прежде?

– В этот раз все по-другому, – взволнованно возражает она. – Это вам не сплетни пьяных группи. Есть аж три очевидца. Каждый видел его, а затем сообщил. Говорят, что сам парень их не заметил, и они не подходили к нему, потому что почувствовали, что он вроде как святой.

– Это всего лишь слухи.

Дед продолжает штопать рану в полном молчании. Лицо женщины становится непроницаемее. Дед привычным быстрым движением стирает кровь, дезинфицирует рану и забинтовывает.

– Все, готово.

Женщина опускает рукав рубашки поверх повязки. В качестве оплаты он протягивает деду оловянную миску, в которой лежит кусок мяса и половинка ярко-красного фрукта с толстой кожей, как у апельсина.

– Правда, красивый?

– Было приятно иметь с вами дело, – говорит дед.

– Вы можете верить мне или нет. Но слушайте, если кто-то из Чистых выбрался, то сами знаете, что это значит.

– Нет, – отвечает дед. – И что же это значит?

– Если есть выход, значит, есть и вход.

У Прессии бегут мурашки по коже. Женщина прикладывает ладонь к уху.

– Вы слышите? – спрашивает она.

Теперь и Прессия слышит что-то, похожее на отдаленные песнопения Веселья. Что, если женщина вовсе не сумасшедшая? Как же хочется, чтобы слухи о Чистом были правдой! Иногда слухи не врут, хотя обычно они привлекают и дают надежду, а затем жестоко разочаровывают, оказываясь сказками.

– Если есть выход, – повторяет женщина, на этот раз очень медленно и спокойно, – значит, есть и вход.

– Нам все равно никогда не попасть внутрь, – отвечает дед нетерпеливо.

– Чистый, – говорит старуха. – Чистый здесь, среди нас!

В этот момент в переулке слышится грохот грузовиков. Дед и старуха затихают. Снаружи злобно лает собака, затем звучит выстрел – лай затихает. Прессия знает эту собаку. В свое время пса избили так сильно, что он только и знал, что прятаться или нападать. Прессии всегда было жаль эту собаку, и она иногда подкармливала ее, не с руки, конечно, потому что все равно не могла ей полностью доверять.

Прессия задерживает дыхание. Все вокруг затихает, кроме гулкого урчания грузовиков. С утра кое-кого не досчитаются.

Дед стучит тростью – два удара: брить и стричь. Прессия не готова вот так уходить, ей не хочется бросать деда. Он быстро шагает к креслу и берет в руку кирпич. Женщина подходит к окну, держась за забинтованный локоть, и выглядывает.

– УСР, – шепчет она с ужасом.

Дед, тяжело дыша, смотрит на шкаф, где прячется Прессия. Их взгляды встречаются сквозь маленькое отверстие в двери. Он тяжело дышит, его глаза расширяются. Растерянность. Он выглядит растерянно.

Что же будет с дедом без нее? Прессию парализует страх. Может быть, УСР пришло за кем-то другим, с надеждой думает девушка. Может быть, за мальчиком по имени Артуро или за девочками-близнецами, которые живут в доме с навесом. Не то чтобы она хотела, чтобы УСР забрало близняшек или Артуро. Как вообще такое можно желать? От страха Прессия не может даже пошевелиться.

В переулке она слышит глухой вскрик и шарканье сапогов по тротуару. Только не сюда, шепчет она про себя. Пожалуйста, только не сюда! Она ждет, когда же наконец грузовик уедет, но он по-прежнему урчит двигателем в переулке.

Дед снова стучит по полу, на этот раз громче. Ей срочно пора уходить. Но прежде чем уйти, Прессия рисует круг, затем два глаза и улыбающийся рот пальцем в золе, скопившейся у дверцы шкафа. Она хочет, чтобы это значило «Я скоро вернусь». Увидит ли дед это и поймет ли? Что, если она не вернется домой в ближайшее время или вообще никогда не вернется?

Прессия вздыхает, а затем толкает больной рукой ложную панель. Фанера немного поддается, затем выпадает и ударяется о пыльный пол парикмахерской. Свет заливает шкаф. Сердце Прессии молотом случит в груди. Она оглядывает затененный остов бывшей парикмахерской и, задрав голову, смотрит в сумеречное небо. После тесного пространства шкафа Прессия чувствует себя беззащитной.

В парикмахерской остался только один стул, вращающееся кресло с подъемным механизмом. Столешница напротив этого кресла тоже цела. Три расчески плавают в пыльных стеклянных трубках, заполненных мутной синеватой водой, будто они застыли в прошлом.

Прессия быстро движется в тени стены, проходя мимо ряда треснувших зеркал. Слышится урчание двигателя еще одного грузовика. Странно, что их тут больше, чем один. Прессия садится на корточки и задерживает дыхание. Из грузовика доносятся звуки радио, играющего незнакомую старую песню. Визжит электрическая гитара, гудит бас. Когда УСР забирает людей, они связывают им руки и заклеивают скотчем рты, но то, что они включают радио, почему-то кажется Прессии самым страшным.

Девушка пригинается как можно ниже. Неужели они все пришли за ней? Один грузовик блокировал их переулок, а другой – параллельную улицу. Все зеркала в парикмахерской разбиты, за исключением ручного зеркальца, которое лежит на столешнице. Прессия спрашивала деда о таких зеркальцах, и он объяснил ей, что их использовали, чтобы показывать клиентам затылок. Прессия недоумевала: кому может понадобиться рассматривать свой затылок?

С места, где она сидит, виден Купол, возвышающийся к северу на холме. Это сфера, блестящая и яркая, усеянная большими черными дулами, сверкающая крепость, увенчанная крестом, который сияет даже сквозь пепельный воздух. Прессия думает о Чистом, высоком и худом, с короткими волосами. Наверное, это все-таки слух, не может такого быть. Кто бы по своей воле оставил Купол, чтобы прийти сюда и быть пойманным?

Грузовик грохочет совсем рядом. Прожекторы освещают комнаты. Прессия не двигается.

Луч света на секунду выхватывает осколок зеркала, откуда на Прессию испуганно смотрят ее собственные миндалевидные глаза, доставшиеся от матери-японки, такой красивой и такой молодой. И россыпь веснушек на носу, и ожог в виде полумесяца вокруг левого глаза.

Если она уйдет, что же будет с Фридлом? Фридл умрет без нее.

Мимо Прессии проезжает грузовик с надписью УСР и черным когтем на дверце кабины. Прессия не шевелится, пока рычание мотора и песня не растворяются в ночи. Первый грузовик все еще стоит в переулке. Прессия слышит крики, среди которых нет голоса деда.

Она осторожно выглядывает на улицу из разбитой витрины. Там пустынно, темно и холодно. Прессия снова проскальзывает вдоль стены к остову двери и крадется на улицу, держась близко к стене.

Есть ли у нее план? Только прятаться. Можно залезть в старые ирригационные трубы, которые показал ей дед, всего в трех кварталах, там Прессия была бы в безопасности. Хотя можно ли сейчас говорить о безопасности?

Брэдвел, осеняет ее. У нее есть карта его местонахождения, которую он сунул ей в карман. Он наверняка сидит дома, готовясь к следующей лекции. Примет ли он ее, если она придет к нему как будто поблагодарить за подарок? Он же должен ее деду за операцию, хотя она бы никогда не пошла просить кого-либо об одолжении. Никогда в жизни. Тем не менее попытаться все же стоит, ведь Горс выжил. На полу, рядом с дверью, к своему удивлению, Прессия видит покрытый копотью колокольчик. Подняв его, Прессия замечает, что он немой – язычок отсутствует. Можно будет что-нибудь смастерить из него. Прессия сжимает колокольчик так сильно, что его края врезаются ей в ладонь.