Текст книги "Пепельное небо"
Автор книги: Джулиана Бэгготт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
ПАРТРИДЖ
«ТИКАЛКА»
Сайлас Гастингс, сосед Партриджа, подходит к зеркалу, висящему на двери ванной, и звонко хлопает себя по щекам, влажным от лосьона после бритья.
– Это же просто танцы, прости господи! Раздули из них невесть что, готовишься до последней минуты.
Гастингс – аккуратный, высокий и костлявый молодой человек, с длинными руками и ногами, забавно угловатый. Партриджу он скорее нравится. Как сосед он выше всяких похвал – чистоплотный, трудолюбивый, но с одним недостатком. Он все принимает близко к сердцу. Ну, и еще любит поворчать.
Партридж испортил свои отношения с ним, пытаясь в последнее время чаще оставаться в одиночестве. Он объяснял это тем, что ему нужно прилежнее учиться, что отец начал давить на него. На самом же деле, пока Гастингс гонял мяч или отдыхал в гостиной – а обычно они занимались этим вместе, – Партридж изучал чертежи, на фоне которых они сфотографировались с отцом. Фото Партриджу прислали на почтовый ящик, который есть у каждого из студентов Академии. Иногда он открывает музыкальную шкатулку. Мелодия, играющая в ней, повторят мотив песенки, которой научила его мама во время той поездки на пляж. Совпадение? Вероятно, нет.
Этим он как раз и хочет заняться, как только Гастингс уйдет – послушать мелодию из шкатулки и поизучать чертежи, пока остальные мальчики репетируют танец. Поэтому Партридж тянет время и все еще сидит, завернувшись в полотенце после душа. Костюм лежит на кровати. Партридж увеличил фотографию, чтобы лучше видеть детали чертежа. Вентиляторы в системе охлаждения расположены в шести метрах друг от друга. После отбоя он часто рассматривает фото с помощью фонарика на ручке, которую подарил ему отец. Хоть на что-то сгодилась.
Он пытается отправить Гастингса одного еще и потому, что отец сдержал свои угрозы насчет кодирования. Партридж, и правда, ощутил себя подушечкой для иголок. Теперь он понимает, каково это – чувствовать себя продырявленным насквозь. Кровь, клетки, ДНК. Отец составил такой плотный график исследований, что Партриджу пришлось вводить анестезию. Что-то, отключавшее его сознание, поступало через капельницу.
– Я скоро приду, – говорит Партридж. – Ты не жди меня, иди.
– Видел эту деревенщину? – спрашивает Гастингс, подходя к окну, которое выходит на газон, разделяющий мужское и женское общежития. – Вид шлет какой-то девчонке сообщения при помощи лазерной указки. Можешь себе представить? Этот мужлан приглашает девицу на свидание лазерной указкой.
Партридж мельком смотрит на лужайку, где мелькают красные зигзаги, и переводит взгляд на окна женского общежития. Кто-то там знает, как читать эти послания. Невероятно, насколько приходится быть изобретательным, чтобы просто пообщаться с девушкой.
– У каждого свой подход, – замечает Партридж. У Гастингса вообще нет никакого подхода к девушкам, так что не ему судить Вида, и Гастингс сам это знает.
– Ты меня убиваешь тем, что даже до танцев дойти со мной не можешь, дружище.
– Что? – переспрашивает Партридж, сделав вид, что не понял.
– Почему ты не скажешь мне правду, а?
– Какую правду?
– Ты пытаешься выпроводить меня из комнаты, потому что ты меня терпеть не можешь. Просто скажи. Я не приму это близко к сердцу.
Эта его фраза известна всем. Гастингс всегда обещает не принимать ничего слишком близко, хотя всегда действует ровно наоборот. Партридж решает сказать ему немного правды, чтобы успокоить.
– Слушай, на мне так много висит! Отец устроил мне новые сессии в мумиях, и все они идут, пока я в отключке.
Гастингс опирается на спинку стула. Его лицо немного бледнеет.
– Гастингс, это он мне такое устроил, а не тебе, не переживай так!
– Нет, нет. – Сосед откидывает волосы с глаз, как всегда, когда нервничает. – Просто, ну, знаешь, ходят слухи про такие кодирования. Говорят, человека вроде нафаршировывают «жучками».
– Да, слышал, – отвечает Партридж. – Они помещают линзы в глаза и микрофоны в уши, и ты превращаешься в шпиона, сам того не подозревая.
– И причем это не просто чипы, которые беспокойные родители помещают в детей, чтобы всегда знать, где те находятся. Это высокие технологии. Все, что видишь и слышишь, транслируется на экран с большим разрешением!
– Перестань, Гастингс, это все не про меня. Никто не решится сделать из ребенка Уиллакса шпиона.
– А вдруг еще хуже? Что, если они подсадят тебе «тикалку»?
«Тикалкой» называется мифическая бомба с дистанционным управлением, которую вживляют тебе в мозг. Если внезапно ты начинаешь приносить больше хлопот, чем пользы, они нажимают на кнопку уничтожения. Партридж не верит в существование «тикалки».
– Гастингс, это просто миф. Такого не бывает.
– Но что они тогда делают с тобой?
– Просто хотят получить биологическую информацию.
– Им не надо вырубать тебя, чтобы получить биологическую информацию! ДНК, кровь, моча – что еще им нужно?
Партридж знает, что им нужно. Они хотят изменить его поведенческий индекс, и почему-то им это не удается. И это как-то связано с матерью. Он сболтнул Гастингсу лишнего. На самом деле, он никому не может сказать, что планирует побег. Он знает, как выбраться из-под Купола. Он сделал все необходимые расчеты и сбежит через вентиляционную систему. Необходимо только достать нож, чтобы уйти уже ближайшей ночью.
– Не бойся, Гастингс. Со мной все будет в порядке, как всегда. Смотри, ты уже полностью одет, иди веселиться! Сам сказал, «это же просто танцы»!
– Хорошо, хорошо. – Гастингс идет к двери, шаркая своими длинными ногами. – Только не оставляй меня там одного надолго, ладно?
– Если ты не будешь мне мешать, я определенно закончу быстрее.
Гастингс махает рукой и выходит.
Партридж тяжело вздыхает. Гастингс просто идиот, думает Партридж, но это не помогает ему избавиться от напряжения, которое возникло от всех этих разговоров о «тикалке». Зачем уничтожать собственных солдат? Надо сказать Гастингсу, что ему лучше следить за собой. Его поведенческий индекс, наверное, уже скорректировали. Поэтому он и на танцы боится опоздать, пунктуальность в Куполе считается добродетелью.
Партридж не может представить, каково это – начать вести себя по-другому, даже в малейшей степени. Родители думают о кодированиях для мальчиков, что это «просто как взросление, созревание». Девочек не кодируют из-за хрупкости их репродуктивных органов. По крайней мере, пока они не допущены к размножению. Если они не размножаются, запускается их кодирование. Партридж вообще не хочет меняться. Он хочет знать наверняка, что все, что он делает, это решение, принятое им самим. Даже если оно ведет к ошибке. В любом случае, он должен выбраться отсюда, пока они не разобрались с его кодом. Иначе он может никогда больше не захотеть это сделать. Но что снаружи Купола? Все, что он знает, это что там земля, населенная Несчастными, большинство из которых либо слишком глупые, либо слишком упрямые, чтобы жить под Куполом. Или же больные на голову, невменяемые преступники. Когда-то давно общество было очень больным. Но мир изменился навсегда.
Теперь Несчастные стали монстрами, едва ли в них можно узнать человеческое существо. Они превратились в искаженные версии своих предыдущих форм жизни. В классе им показывали картинки, стоп-кадры из отснятых видеоматериалов. Сможет ли он выжить там, среди жестоких Несчастных, в диких условиях окружающей среды? Возможно, что никто не станет его искать, когда он пропадет: выход за пределы Купола запрещен даже в исследовательских целях. Этот побег равноценен самоубийству, но слишком поздно переживать из-за этого. Партридж приводит свои мысли в порядок. Теперь он не может допустить безумных поступков – ни от Гастингса, ни от себя. Он слышит щелчок вентиляционной системы и проверяет часы. По короткой лесенке он поднимается к своей койке, где между матрасом и бортиком спрятан блокнот. Пометив время в блокноте, он сует его обратно.
Где бы он ни находился – в классе ли, в лаборатории под воздействием радиации или в спальне – он везде следит за тем, как работает вентиляция. Монотонное жужжание, вибрирующее по всему Куполу с определенными интервалами времени. В дневнике, где ему полагается вести записи относительно кодировок, он записывает данные о вентиляции. Прежде он почти не замечал эти звуки, но теперь научился различать тихий щелчок перед тем, как мотор умолкает. Он узнал, что вентиляция ведет за пределы Купола и острые лопасти останавливаются ровно на три минуты сорок две секунды.
Партридж решился на побег, потому что его мама может быть жива. «Все время какие-то проблемы с твоей матерью», – сказал его отец, а с тех пор как Партридж украл ее вещи из Архива личных потерь, мать кажется еще более реальной. Если есть хоть малейший шанс, что она там, он должен попробовать найти ее.
Партридж быстро одевается и завязывает галстук. Его волосы слишком коротки, чтобы их расчесывать. Сейчас перед ним пока стоит одна цель: Лида Мерц.
ЛИДА
ПИРОЖНЫЕ
Когда Лида помогала украшать зал золотыми звездами и гирляндами, она не знала, с кем пойти на танцы. Она пошла бы с кем угодно, но Партридж был единственным, от кого она действительно ждала приглашения. И он пригласил ее – около трибуны спортплощадки, где не было, к счастью, учителей, которые всегда цеплялись к Лиде. В тот момент она подумала, что было бы невероятно здорово, если бы было прохладно и дул ветер, как в настоящий осенний день. Конечно, она не сказала этого вслух.
«Да, я пойду с тобой, с большим удовольствием!» – ответила она, пряча вспотевшие ладони в карманы: вдруг ему придет в голову взять ее за руку.
Услышав согласие, Партридж огляделся по сторонам, будто надеясь, что их никто не слышал. Можно подумать, в противном случае он взял бы свои слова обратно.
«Ну, тогда хорошо. Там и встретимся».
И вот они сидят рядом за накрытым столом. Партридж очарователен. Всякий раз, когда Лида ловит взгляд его невероятных серых глаз, она чувствует, что ее сердце вот-вот разорвется. Впрочем, хоть они и сидят рядом, он редко смотрит на нее. Громко играет музыка, старые-престарые песни из списка разрешенных. У одной из них очень славный мотив, но странные слова: кто-то рассказывает, что будет следить за каждым шагом, каждым вздохом другого. От этой песни Лида начинает волноваться и переживать из-за глубины выреза на платье.
Неподалеку сосед Партриджа разговаривает с девушкой. Партридж кивает ему, когда они встречаются взглядами. Гастингс глупо улыбается, после чего возвращается к беседе.
– Его же зовут Гастингс, да? – Лида пытается завязать разговор, да и не против намекнуть, что они с Партриджем могли бы сидеть ближе, как Гастингс с той девушкой.
– Это невероятно, – отвечает Партридж. – Он ведь никогда не умел нравиться барышням.
Интересно, думает Лида, Партридж тоже не умеет или просто решил не тратить свое обаяние на нее.
По случаю праздника их обычная еда – таблетки, которые мальчики называют «патронами», – заменена кексами. Маленькие голубые тарелочки стоят на всех столах. Партридж отправляет в рот большой кусок кекса. Лида думает, что они едят так редко, что могут ненароком подавиться. Сама она ест небольшими кусочками, смакуя каждый из них.
Она снова пробует завязать разговор, заговорив о своих занятиях искусством, которые ей нравятся больше других уроков.
– Я сделала птицу из проволоки, и ее отобрали для выставки в Зале Учредителей – там скоро будет выставка студенческих работ. Ты занимаешься искусством? Я слышала, что мальчикам его не преподают, только вещи, которые полезны в жизни. Всякие науки. Это правда?
– Я хожу на историю искусства. Нам дозволено немного окультуриваться. Но согласись, какой мне прок от того, что я, например, умею делать птичек из проволоки? – отвечает Партридж резко. Он откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди.
– Что-то не так? Я что-то не то сказала? – спрашивает Лида. Ей непонятно, зачем он предложил ей пойти с ним, если она его очевидно раздражает.
– Это уже неважно, – отвечает Партридж таким тоном, как будто наказывает ее за какую-то ошибку.
Лида тычет вилкой в свой кекс.
– Слушай, я не знаю, что у тебя за проблемы, но если что-то не так, ты же можешь просто сказать мне.
– Так ты этим занимаешься? Ищешь проблемы у людей? Новых пациентов маме поставляешь?
Мама Лиды работает в реабилитационном центре для студентов, столкнувшихся с проблемами психической адаптации. Обычно они выздоравливают и возвращаются к учебе, но многие остаются там.
Это уже чересчур.
– Не знаю, почему ты так себя ведешь, – говорит она, пылая от возмущения, – я думала, ты порядочный человек.
Она погорячилась, но знает, что это необходимо. Она заявила ему, что он непорядочен. Куда уж дальше. Даже уйти некуда. Сорвав с колен салфетку, Лида отправляется к чаше пунша, подчеркнуто не оборачиваясь.
ПАРТРИДЖ
НОЖ
Партриджу становится стыдно, но как только Лида уходит, это ощущение проходит. Это просто часть его плана – ему нужен ключ, который лежит в ее сумочке. Поэтому он вел себя по-хамски в надежде, что она отойдет от него и оставит сумочку на столе. Все получилось, как он запланировал, хотя и не так просто, как он думал: пару раз ему невыносимо хотелось извиниться за свое поведение. Лида оказалась симпатичнее, чем он думал: острый носик, веснушки, голубые глаза. Это удивило его. Не поэтому он пригласил ее на праздник.
Он заводит руки за спину, перекладывает связку ключей из ее сумочки в карман своего пиджака и резко отодвигает стул, словно он разъярен. Сделав вид, будто направляется в туалет, он выходит из зала и начинает спускаться по лестнице в холл.
– Партридж!
Это Глассингс, с галстуком-бабочкой.
– О, я не видел вас весь вечер, – говорит Партридж, стараясь, чтобы его голос звучал беззаботно. Ему нравится Глассингс.
– Я пришел со спутницей.
– Серьезно?
– В это так трудно поверить? – спрашивает Глассингс с шутливым поклоном.
– С этой бабочкой нет ничего невозможного, – отвечает Партридж.
Глассингс единственный профессор Академии, с которым он может шутить. Может, вообще единственный из взрослых. С отцом он точно не смог бы пошутить. В его голове мелькает мысль: что было бы, если бы Глассингс был отцом Партриджа? Тогда он мог бы сказать ему правду. Он и сейчас хочет все ему рассказать. Завтра в это же время он будет совсем в другом месте. Избегая смотреть Глассингсу в глаза, он спрашивает:
– Будете танцевать сегодня?
– Разумеется. С тобой все в порядке?
– Абсолютно! – отвечает Партридж и, чтобы полностью успокоить Глассингса и избавиться от его компании, добавляет: – Просто волнуюсь немного, я ведь совсем не умею танцевать.
– К сожалению, в этом вопросе я не советчик. Я двигаюсь как корова на льду.
Повисает неловкая пауза. Словно в попытке ее заполнить, Глассингс начинает поправлять Партриджу галстук и воротник.
– Я знаю, что происходит. Все в порядке, – внезапно шепчет он.
– А что происходит? – спрашивает Партридж, стараясь выглядеть невинным.
– Послушай, я знаю, что ты что-то замышляешь.
Партридж холодеет. Неужели его планы настолько очевидны? Кому еще известен его замысел?
– Ты забрал вещи из ящика своей матери. Там, в Архиве. – Глассингс мягко улыбается, и все его лицо приобретает мягкое выражение. – Это нормально. Я тоже кое-что позаимствовал из одного ящика.
Партридж опускает взгляд на свои туфли. Вещи из ящика, вот он о чем.
– Мне стыдно, – говорит он. – Не знаю, что на меня нашло.
– Я не собираюсь никого ставить в известность об этом. Слушай, если тебе захочется поговорить о чем-то, ты всегда можешь прийти ко мне.
Партридж кивает.
– Помни, что ты не одинок, – шепчет Глассингс. Потом, наклонившись поближе, продолжает: – Тебе пошло бы на пользу пообщаться с Эрвином Видом. Он все время что-то делает там, в лаборатории, умный парень, далеко пойдет. Ты только не подумай, что я тебе друзей выбираю, просто он славный малый.
– Я запомню.
Глассингс мягко хлопает его по плечу и уходит. Партридж переводит дыхание. Тревога оказалась ложной, а все равно осталось чувство, словно все пошло прахом. Надо собраться.
Партридж хлопает себя по карманам, делая вид, что ищет что-то. На всякий случай, хотя вряд ли кто-то видит. Сумрачный коридор ведет к общежитию. Однако, повернув за угол, Партридж направляется к дверям Зала Учредителей. Замок открывается самым большим ключом из Лидиной связки.
В Зале Учредителей постоянно выставляются какие-то экспозиции. Сейчас там проходит Выставка Домашнего Хозяйства. Партридж достает ручку с фонариком и осматривается. Он замечает складывающиеся мерные ложки, белый таймер и тарелки с замысловатым рисунком. Лида – куратор выставки, потому-то он ее и пригласил. Хитрый ход в его партии. Звучит это гораздо хуже, чем есть на самом деле. Никто не безгрешен, думает он. Лида почему-то согласилась. Вполне возможно, потому, что он сын Уиллакса. Этот факт омрачает их отношения. Выросши в Куполе, Партридж никогда не знает, за что люди ему симпатизируют – за его собственные качества или за фамилию.
Свет блестит на узких лезвиях: он находит витрину с ножами. Партридж ускоряет шаг. Поднимая связку ключей, он ощупывает замок. Ключи позвякивают в темноте, как маленькие колокольчики. Сказывается эффект кодировок. Он подбирает ключ за ключом, пока один наконец не входит в скважину. С легким щелчком замок открывается. Партридж поднимает стеклянную панель.
– Что ты делаешь? – неожиданно раздается голос Лиды.
Партридж оборачивается и видит ее силуэт.
– Ничего.
Лида включает свет.
– Мне нужно это знать?
– Сомневаюсь.
Лида оглядывается на дверь.
– Я отвернусь и буду считать до двадцати. – Она смотрит ему прямо в глаза, как будто пытается что-то сообщить, в чем-то признаться. Партриджу внезапно тоже хочется все ей рассказать. Лида очень красива в эту минуту – платье плотно облегает ее стройную фигуру, глаза блестят, губы горят. Партридж доверяет ей, и сам не может понять почему. Он кивает, она отворачивается и начинает считать.
Изнутри витрина покрыта бархатом. Он вытаскивает нож с деревянной ручкой, лезвие которого оказывается немного тупее, чем нужно. Партридж засовывает нож за пояс, под пиджак.
– Пойдем, – говорит он Лиде. Она смотрит на него, как будто хочет что-то спросить. Но не спрашивает, а просто выключает свет. Партридж возвращает ей ключи. – Давай делать то же, что и все нормальные люди. Чтобы никто ничего не заподозрил.
Она кивает, соглашаясь.
Партридж берет ее руку в свою. Так делают нормальные люди, они держатся за руки. Вернувшись в украшенный зал, Партридж ощущает себя изменившимся. Он сделал это. Он сбежит. Осталось недолго. Скоро вся его жизнь переменится. Они с Лидой проходят в центр танцпола, где под звездами из фольги кружатся пары. Она обвивает руками его шею, а он обнимает ее за талию.
Партридж ощущает гладкий шелк ее платья.
Он наклоняет голову, чтобы быть ближе к ней.
Ее волосы пахнут медом, а от кожи исходит тепло – видимо, она покраснела.
Когда песня подходит к концу, Партридж начинает было отстраняться, но останавливается, оказавшись лицом к лицу с Лидой. Поднявшись на цыпочки, она целует его.
Какие мягкие губы. Она пахнет цветами.
Партридж целует ее в ответ, прижав к себе. Внезапно, будто вспомнив, что находится в комнате, полной людей, она отстраняется и оглядывается. Глассингс ест торт. Мисс Перл, мучаясь от безделья, стоит у двери.
– Поздно уже, – говорит Лида.
– Давай еще одну песню.
Она кивает.
На этот раз Партридж кладет ее руки себе на плечи и прижимается щекой к ее щеке. Он закрывает глаза, потому что хочет запомнить не то, что видит, а только то, что чувствует.
ПРЕССИЯ
ПОДАРКИ
Наутро своего шестнадцатого дня рождения Прессия пробуждается ото сна в шкафу. В голове звучит голос Брэдвела: «Тебе уже есть шестнадцать?» И вот этот день наступил. Пальцы все еще помнят выпуклый шрифт, каким было написано ее имя в официальном списке УСР.
Прессия могла бы просидеть в темном шкафу целый день. Она могла бы зажмуриться и представить, что она частичка пепла, кружащаяся высоко в небе и оттуда, сверху, наблюдающая за девочкой, сидящей в шкафу. От этих мыслей ее отвлекает хриплый кашель дедушки, и ей приходится вернуться с небес на землю, вновь обретая тело, зажатое в деревянный ящик, со стиснутыми плечами и кистью руки, слившейся с головой куклы, которую она прижимает к щеке.
Сегодня ее день рождения. Больше нельзя ходить вокруг да около.
Прессия вылезает из шкафа. Дед сидит за столом.
– С добрым утром!
Перед ним лежат два свертка. На одном из них прикреплен бумажный квадрат, увенчанный измазанным пеплом желтым колокольчиком. Другой подарок свернут в трубочку и скручен тканевой веревкой, завязанной бантом.
Прессия подходит к клетке Фридла и просовывает пальцы сквозь решетку. Цикада машет металлическими крылышками, звякая о прутья клетки.
– Не нужно было никаких подарков.
– Конечно, нужно, – возражает дед.
Зачем ей подарки?
– Мне ничего не нужно, – повторяет она.
– Прессия, – шепчет дед, – мы должны отмечать то, что все еще можем.
– Только не это, – говорит Прессия, – не этот день рождения.
– Этот подарок от меня, – сказал дед, указав на холмик, увенчанный цветком, – а второй я нашел утром под дверью.
– Что?
Любой желающий мог легко узнать про день ее рождения. Список УСР, в котором значится дата, развешан по всему городу. Но у Прессии не так много друзей. Когда выжившим исполняется шестнадцать, дружба обычно заканчивается. В этот момент каждый понимает, что теперь он сам за себя. Незадолго до побега Горса и его сестры Фандра отдалилась от Прессии, чтобы расставание не было таким болезненным. Тогда Прессия этого не понимала, но сейчас все встало на свои места.
Дед разворачивает подарок, и становится видна надпись на обертке. Прессия подходит к столу и садится напротив дедушки. На подарке написано: «Тебе, Прессия». И дальше подпись: «БРЭДВЕЛ».
– Брэдвел? – спрашивает дед. – Я знаю его, я когда-то его зашивал. Вы что, знакомы с ним?
– Нет, – отвечает Прессия, гадая, с чего вдруг Брэдвел решил поздравить ее. Он же думает, что она всего лишь любительница прошлого, которая мечтает вернуть Прежние Времена и даже не имеет ничего против Купола. А что в этом такого? Разве это не то, что любой нормальный человек должен хотеть. Прессия чувствует странную злость, заполняющую ее до краев. Она представляет лицо Брэдвела, оба его шрама, ожог, и то, как его глаза наполняются слезами, и затем как он щурится и снова становится жестким.
Она решает не открывать его подарок и вместо этого кладет перед собой подарок дедушки.
Дед торжественно произносит:
– Я хотел, чтобы это было что-то красивое. Ты заслуживаешь чего-то красивого.
– Не стоило, – тихо отвечает она.
– Давай, открывай.
Прессия склоняется над столом и берет подарок, немного тушуясь. Ей нравится получать подарки, даже когда это смущает ее. В свертке лежит пара туфель, сделанных из дерева и обтянутых кожей.
– Это сабо, – поясняет дед, – их придумали в Дании, как и ветряные мельницы.
– Я думала, что мельницы для зерна, – говорит Прессия, – или для бумаги. Но неужели были мельницы и для ветра?
– Да, в форме маяков, – отвечает дед. Он рассказывал про маяки, ведь он вырос рядом с морем. – Но вместо огней на верхушке, у них были лопасти, чтобы превращать ветер в энергию.
Кому понадобилось молоть ветер, думает Прессия. И еще эти сабо. Это ж надо было так обувь назвать!
– Может, примеришь? – предлагает дед.
Прессия ставит башмаки перед собой и опускает в них ступни. Кожа на сабо пока жесткая. Прессия замечает, что на деревянных подошвах она сама кажется выше. А ей, наоборот, хочется казаться ниже и младше. Эти новые башмаки такие прочные, что, наверное, ей их вовек не износить. Думает ли дед о том, что за ней скоро придут? А что, если ей придется в них убегать? Куда? В Бутовые поля? В Тающие земли? Или в Мертвые земли? Что там может быть? Ходят слухи о перевернутых вагонах, тропинках, пещерных туннелях, больших фабриках, восхитительных парках – там был не только Диснейленд – зоопарках, музеях и стадионах. Когда-то там были мосты, один из них проходил через реку, которая текла к западу от них. Неужели все это могло исчезнуть?
– Когда тебе исполнилось два года, тебе подарили пони, – говорит дед.
– Правда? – удивляется Прессия, топая по комнате в своих тяжелых сабо, полностью поглощенная собой. На ней шерстяные брюки, носки и свитер. Шерсть, из которой делают одежду, состригают с овец, пасущихся за пределами города. Там есть небольшие участки колючих трав и посадки, которые граничат с землями УСР. Некоторые выжившие охотятся на новые виды крылатых и пушных животных, которые выкапывают когтями луковицы и корни или питаются друг от друга. Некоторые из овец едва похожи на овец. Но даже деформированные, с витыми рогами и шипами, непригодные для еды, они дают много шерсти. Некоторые выжившие зарабатывают на жизнь овцеводством. – Почему именно пони? Где же жила лошадка?
– Она ходила кругами по заднему двору и возила всех на спине.
Прессия впервые слышит про пони. Дед рассказывал ей истории о других днях рождения. Торты-мороженое, игрушки из папье-маше, водяные шары.
– Мои родители взяли пони, чтобы лошадка ходила кругами?
Родители для нее словно инопланетяне, и ей ужасно хочется узнавать о них больше и больше.
Дед кивает. Прессия вдруг замечает, что он очень постарел и выглядит устало.
– Иногда я рад, что им не пришлось все это увидеть.
Прессия ничего не отвечает, но его слова задевают ее за живое. Она хотела бы, чтобы родители были здесь, с ней. Она пытается запомнить самые яркие моменты своей жизни, чтобы при случае потом все им рассказать, хотя знает, что родителей не вернуть. Даже сейчас она мечтает, что расскажет им об этом дне, о сабо и о ветряных мельницах. И если она когда-нибудь увидит их снова, хотя она знает, что не увидит, она расспросит их обо всем на свете, даже о пони. И они ей все расскажут. Прессия хотела бы, чтобы родители за ней наблюдали, видели всю ее жизнь с небес. Каждый раз в такие моменты она почти ощущает, как они смотрят на нее – мать или отец? Она не уверена, кто именно. Но ей становится немного спокойнее.
– А тот, другой подарок? От Брэдвела, – говорит дед немного поддразнивая и в то же время осторожничая – таким тоном он говорит с ней впервые.
– Это, скорее всего, что-нибудь глупое или вульгарное, он только такое и может подарить.
– Ну а открыть ты его не собираешься?
Чем больше Прессия оттягивает этот момент, тем значительнее становится подарок. Чтобы покончить с этим, она быстро тянет за веревочку, та развязывается и падает на стол. Прессия подносит веревку в клетке Фридла и просовывает ее между решеток. Фридл любит играть с мелкими предметами, по крайней мере, делал так, когда был помладше.
– Развлекайся, – говорит Прессия.
Фридл замечает веревку и машет крыльями. Прессия подходит к столу, садится и разворачивает ткань. Там лежит та самая вырезка из журнала, которую она нашла в ящике Брэдвела и которая ей так понравилась – люди в 3D-очках, едящие из маленьких картонных ведерок. От этой фотографии ее руки почему-то начинают дрожать и сердце бьется сильнее. Ей трудно дышать. Он что, издевается над ней? Решил посмеяться?
Прессия успокаивает себя. Это всего лишь вырезка, убеждает она себя, но это не так. Фотографию сделали тогда, когда у нее были мать и отец и она каталась кругами на пони во дворе. Она прикасается к щеке одного из смеющихся зрителей в кинотеатре. Все-таки Брэдвел прав, он понял, кто она такая. Ведь он для этого подарил ей фотографию? Чтобы напомнить, кто она. Да, так и есть. Она знает, что ей не вернуть Прежние Времена. Почему бы не завидовать людям под Куполом? Почему бы не желать находиться где угодно, только не здесь? Она была бы не прочь сидеть в 3D-очках и есть из ведерка попкорн вместе с прекрасной матерью и отцом-бухгалтером. Она была бы не прочь иметь собаку в праздничном колпаке, и автомобиль с красным бантом, и сантиметровую ленту. Неужели это так плохо?
– Кино, – произносит дед, разглядывая снимок, – погляди, это 3D-очки. Я помню, как ходил на такие фильмы, когда был молодым.
– Они все такие настоящие, – говорит Прессия, – правда, было бы здорово, если бы…
Дед перебивает ее:
– Мы живем в другом мире.
– Я знаю, – шепчет Прессия и смотрит на ржавого Фридла. Она встает и подходит к своим маленьким существам на подоконнике. Впервые она внезапно осознает, что это ребячество. Ей уже шестнадцать. Не пора ли перестать играть в игрушки? Она смотрит на свои поделки, затем на фотографию из журнала – 3D-очки, бархат сидений. По сравнению с этим блестящим миром ее маленькие бабочки выглядят тусклыми. Убогие грустные игрушки. Она берет одну из новых бабочек и заводит ее. Крылья насекомого трепещут и шумно клацают. Прессия ставит бабочку обратно на подоконник и прикасается здоровой рукой к осколкам окна.
