Текст книги "Пепельное небо"
Автор книги: Джулиана Бэгготт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)
ПРЕССИЯ
ВЕТЕР
Когда они оказались по другую сторону Бутовых полей, Прессия достает сложенную в несколько раз карту, которую Брэдвел засунул ей в карман на собрании, и сверяется с ней. Его дом всего в пяти кварталах от них. Они держатся темных боковых улиц и переулков. Вокруг тихо. Не слышно шума грузовиков, и даже пение Веселья становится все тише. Откуда-то доносится детский плач, но это только успокаивает.
Партридж с интересом рассматривает все вокруг, но Прессия не понимает, что в этом может быть интересного: сожженные корпуса, разбитое стекло, расплавленный пластик, обугленный металл и арматура, торчащая из пепла.
Чистый поднимает руку вверх, как будто пытается поймать снежинку.
– Что это такое в воздухе? – спрашивает Партридж.
– Ты о чем?
– Что-то серое.
– А, – кивает Прессия. Сама она уже и не замечает этого кружения в воздухе изо дня в день, медленно покрывающего тонким покровом все, что долго стоит на месте. – Это пепел. Его по-разному называют – черный снег, шелковая земная подкладка – как у кошелька, вывернутого наизнанку. Некоторые называют его темной смертью. Когда он вздымается, а затем оседает, говорят, что это благословение пепла.
– Благословение? – удивляется Партридж. – Под Куполом частенько произносят это слово.
– Я думаю, у вас достаточно причин, чтобы его произносить.
Нехорошо так говорить, но слова сами срываются с губ.
– У некоторых из нас, – уточняет Партридж.
– В общем, это сажа, пыль и частички, оставшиеся от взрыва – этим вредно дышать.
– Ты права. – Партридж натягивает шарф на нос. – Вы дышите им, и от этого образуются пятна на легких. Я читал об этом.
– О нас что, книги пишут? – Прессия выводит из себя мысль, что ее мир является предметом изучения, темой для книжек, в то время как они настоящие, реальные люди, которые пытаются выжить.
Партридж кивает.
– Есть несколько оцифрованных документов.
– Откуда вам знать, что здесь происходит, когда вы все сидите под Куполом? Мы что, подопытные кролики?
– Это не я, – начинает оправдываться Партридж, – я этим не занимаюсь. Это все руководство. У них есть усовершенствованные фотокамеры, которые делают снимки из соображений безопасности. Из-за пепла снимки получаются мутноватыми. Некоторые кадры оставляют. Есть также отчеты о том, как плохо обстоят здесь дела и как повезло нам.
– Относительно повезло, – уточняет Прессия. «Пока же мы благосклонно наблюдаем за вами издалека». Вот что говорится в Послании. Теперь, в конце концов, стало понятно, что оно значит.
– Но на самом деле они не могут запечатлеть все это. В том числе и пыльный воздух. – Партридж делает движение рукой, показывая вокруг себя, и продолжает: – Не могут понять, каким образом он попадает на кожу. Сам воздух, этот холод. И ветер. Никто не способен объяснить, что такое ветер. Как он может так быстро дуть и как слегка кусает за лицо. Как он заставляет пыль кружиться в воздухе. Они не могут понять всего этого.
– У вас нет ветра?
– Это же Купол. Контролируемая среда.
Прессия оглядывается вокруг и задумывается о ветре. Внезапно она понимает, что есть разница между сажей – что-то сожженное и пылью – что-то разорванное и уничтоженное. Они даже двигаются по-разному на ветру. Прессия раньше не задумывалась об этом.
– Сажа порхает при малейшем ветерке. Пыль тяжелее. В конце концов, она все равно падает на землю.
– Там точно этого не поймут, – качает головой Партридж.
Прессия замолкает на мгновение, а затем спрашивает:
– Не хочешь поиграть в «Я помню»?
– Что это?
– Вы не играете так в Куполе?
– Разве это игра?
– Ее суть в названии. Когда ты встречаешь кого-то и вы знакомитесь, ты спрашиваешь, что он помнит о Прежних Временах. Порой это единственный способ узнать что-то о человеке, особенно о стариках. Но они играют в игру лучше. Мой дед помнит многое.
Прессия не очень хорошо играет в эту игру. Хотя ее воспоминания яркие и четкие и иногда кажется, что она может едва ли не пощупать рукой эти Прежние Времена, выразить эти впечатления словами ей трудно. Она представляет, как в один прекрасный день будет играть в эту игру с мамой и папой. Они заполнят пробелы в ее памяти о том времени, в котором были аквариум, кисточка, скользящая по записной книжке ее матери, праздничные гуляния, проволочная щетка, запах травяного мыла от ее кожи, пальто отца, ухо, прижатое к его сердцу, и мать, расчесывающая волосы и поющая колыбельную про девушку на крыльце, про мальчика, который зовет ее за собой, и про то, хватит ли у нее мужества пойти за ним… Прессия хочет поиграть в эту игру с Партриджем. Что может помнить Чистый? Может, их воспоминания яснее, менее омрачены тем миром, в котором они живут сейчас?
Партридж смеется:
– Нам бы никогда не позволили играть в такую игру. Прошлое есть прошлое. Было бы невежливо копаться в нем. Только малые дети делают так.
А потом быстро добавляет:
– Не обижайся. Это просто мы такие.
Но Прессия все равно чувствует обиду.
– Прошлое – это все, что у нас есть, – говорит она, ускоряя шаг. В голове звучат слова Брэдвела. «Они хотят стереть нас и наше прошлое, но мы не позволим им этого». Вот как это происходит. Стереть прошлое, никогда не говорить о нем.
Партридж тоже прибавляет шаг, догоняет Прессию и хватает ее за локоть руки с головой куклы. Прессия резко вырывает руку и прижимает к себе.
– Не хватай людей! – выкрикивает она. – Что тебе надо?
– Я хочу поиграть в эту игру, – просит Партридж. – Ведь я за этим и пришел, пришел узнать о своем прошлом.
Он смотрит ей прямо в глаза, вглядываясь внимательно в ее лицо и скользя взглядом по местам, где начинаются шрамы.
Прессия наклоняет голову вперед так, что ее волосы закрывают лицо.
– Это очень невежливо.
– Что? – удивляется Чистый.
– Пялиться на людей. Никто из нас не хочет, чтобы его разглядывали.
– Я не хотел… – Партридж отворачивается. – Прости.
Прессия не отвечает. Это хорошо, что он чувствует себя провинившимся и теперь обязан ей. Чистый нуждается в ее опеке, потому что только она может объяснить, что здесь можно, а что – нельзя.
Дальше они идут в молчании, которым Прессия наказывает Чистого, но потом решает, что пора бы уже и простить виновного, и потому первая начинает игру.
– Ладно, – вздыхает Прессия, решив, что соврет, – мы когда-то купили новый автомобиль с большой красной лентой. И еще я помню Микки Мауса в белых перчатках.
– Ха, – усмехается Партридж, – точно.
– А ты помнишь собак в темных очках? Правда, они были смешные?
– Я не помню собак в темных очках, вообще.
– А-а-а, – тянет она, – теперь твоя очередь.
– Ну, моя мать рассказывала мне историю о королеве-лебеди, и там был плохой король, который украл ее крылья, и добрый король. Я думаю, что плохим королем был мой отец.
– Он и вправду был плохим королем?
– Это просто сказка. Родители не ладили. Я тогда думал, что эта сказка про них. Детская логика! Эта сказка была чепухой, но я любил ее. Мама могла бы рассказывать мне что угодно, и я бы все равно ее любил. Дети любят своих родителей, даже тех, которые не заслуживают этого. И с этим ничего не поделаешь.
Его воспоминание такое честное и реальное, что Прессии становится стыдно, что она не играла искреннее. Поэтому она пытается снова.
– Мои родители как-то раз на мой день рождения, когда я была маленькой, взяли напрокат пони.
– Чтобы возить детей?
– Думаю, да.
– Это хорошо. Пони. Тебе нравились пони?
– Я не знаю.
Прессия задумывается, поможет ли им обмен воспоминаниями. Будет ли он доверять ей больше после этого?
Она решает проверить его.
– Когда ты боролся с холемом, ты вытащил его из норы и перевернул. Я никогда такого не видела, это просто невозможно!
Она ждет чуть-чуть, чтобы он подхватил нить беседы. Однако Партридж прижимает подбородок к груди и молча продолжает идти.
– И там, на улице, с группи, ты бежал быстрее, чем человек может бегать…
Партридж качает головой.
– Академия. Меня этому специально обучали, вот и все.
– Обучали?
– На самом деле это называется кодированием. Я прошел его не до конца, так что выходит, что я недоделанный.
Он, кажется, не хочет говорить об этом, и Прессия решает не продолжать расспросы. Они снова идут молча.
В конце концов они приходят к маленькому рухнувшему магазину.
– Вот это место, – говорит Прессия.
– Что за место? – спрашивает Партридж.
Они обходят груду камней и видят широкую металлическую дверь черного хода.
– Тут живет Брэдвел, – шепчет Прессия. – Я должна предупредить тебя, что он мутировавший.
– В каком смысле?
– У него птицы.
– Что у него?
– Птицы в спине.
Партридж пораженно смотрит на Прессию, и она вновь испытывает чувство удовлетворения, что встревожила его. Она стучит, как было написано на записке: сначала один громкий удар, затем два тихих, потом пауза – и еще один резкий удар. Внутри раздается шум, и затем они слышат, как Брэдвел точно так же стучит с другой стороны.
– Он что, живет здесь? – спрашивает Партридж. – Кто захочет жить в таком месте?
Прессия стучит второй раз.
– Жди здесь. Я не хочу, чтобы он нервничал. – Она указывает на стену, скрытую в тени.
– Он что, слишком нервный?
– Просто отойди.
Партридж отступает в тень.
В это время Брэдвел со скрежетом открывает дверь, оставив узенькую щель.
– Ночь на дворе! – слышится его грубый голос, и Прессия понимает, что разбудила Брэдвела. – Кто там? Какого черта тебе надо?
– Это Прессия.
Дверь открывается чуть шире. Брэдвел оказывается еще выше и крупнее, чем она его запомнила. Выживший должен быть поджарым и гибким, с худым от скудного питания телом, которое легко спрятать. Но Брэдвелу, чтобы выжить, пришлось стать большим и сильным. Его щеку рассекает двойной шрам, лицо покрывают рубцы от ожогов, но взгляд Прессии притягивают его темные глаза. Стальной взгляд смягчается, когда Брэдвел смотрит на Прессию, будто в нем скрывается больше нежности, чем можно подумать. Ей вдруг становится трудно дышать.
– Прессия? – спрашивает он. – Я думал, ты больше не захочешь меня видеть.
Она отворачивается, пряча щеку с ожогом, и чувствует, как краснеет. Что ее смутило? Почему? За спиной Брэдвела слышится трепетание – это машут крыльями птицы, сросшиеся с его телом.
– Зачем ты пришла?
– Я хотела поблагодарить тебя за подарок.
– Именно сейчас?
– Нет, – отвечает она, – я не за этим пришла. Я просто подумала, раз я все равно здесь, стоит тебя поблагодарить.
Слишком много слов.
– И я привела кое-кого, – добавляет она, – это срочно.
– Кого?
– Того, кому нужна помощь.
И затем быстро добавляет:
– Не мне. В ней нуждается этот человек.
Если бы она не встретила Чистого, ей бы пришлось стоять сейчас у порога Брэдвела с просьбой спасти ее саму. Какое облегчение, что она пришла просить не для себя. Повисает пауза. А что, если он сейчас закроет дверь? Или он раздумывает, что делать?
– Какая помощь ему нужна?
– Это очень важно, или я не была бы здесь.
Партридж выходит из тени.
– Она здесь из-за меня.
Брэдвел переводит взгляд с Партриджа на Прессию.
– Заходите, – говорит он, – побыстрее.
– Где мы? – спрашивает Партридж.
– Лучшее мясо от Эллиотта Маркера и сыновей, 1933 год, – отвечает Брэдвел. – Я нашел маленькую бронзовую вывеску после Взрыва. Это было тогда, когда некоторые люди все еще выкладывали в ряд трупы и накрывали их простынями или заворачивали в покрывала, чтобы позже идентифицировать, когда правительство еще только начинало попытки по восстановлению. Первый этаж – витрины и кассы, мясорубки, холодильники, офисы, – всего этого уже не было. Но я вытащил кусок кладки под задней дверью, думая, что там окажется склад. Так оно и было, только мясо успело испортиться, зато у мясника оказалось много оружия.
Постепенно глаза Прессии привыкают к темноте. Она видит, что стоит в странной клетке, оснащенной ремнями, цепями и гладким пандусом, который ведет в подвал. Партридж стоит за ее спиной. Он касается цепи.
– А это что?
– Фиксатор, – объясняет Брэдвел. – Животных привозили через черный ход. Их обездвиживали, привязывали за копыта ремнями к поручню, который шел вдоль рельс. Их тяжелые тела переворачивали на бок и отправляли вниз на переработку. – Брэдвел сбегает вниз по пандусу, громко топая тяжелыми сапогами. – Радуйся, что ты не корова и живешь не в старые времена.
Прессия садится на край пандуса и, как с горки, скатывается в подвал. Партридж скатывается следом за ней. Дальше они идут за Брэдвелом вдоль уцелевшей стены подвала, направляясь к мерцающему свету от холодильника в другом конце комнаты.
– Сюда они сливали кровь животных, здесь обрабатывали туши, а здесь сдирали с них шкуры.
– Ты когда-нибудь прекратишь читать лекции? – очень тихо произносит Прессия.
– Что? – переспрашивает Брэдвел.
– Ничего.
Рельсы на потолке ведут в мясной склад – небольшую комнату, футов десять на пятнадцать, обшитую со всех сторон металлическими листами. Брэдвел показывает на потолок.
– Я поснимал с рельс почти все крюки.
Но несколько крюков еще болтаются на своих местах. На двух из них висят странные создания, покрытые кожей и похожие на какие-то гибриды. Брэдвел удалил все их металлические и стеклянные инкрустации, у одного не хватает рук, у другого ампутирован хвост. Они висят обнаженные, с прыщавой плотью, и трудно сказать, кем они когда-то были. В углу стоят клетки из проволоки, в которых сидят два крысоподобных существа.
– Где ты их поймал? – спрашивает Прессия.
– В заброшенной канализации. Некоторые из узких труб не повредило Взрывом, и в них завелись паразиты. В определенных местах трубопроводы обрываются. Если подкараулить на конце такой трубы, в конечном итоге можно поймать зверька.
– Тесновато им в этих клетках, – замечает Прессия, вспомнив о Фридле.
– Я не хочу, чтобы они двигались. Я хочу, чтобы они толстели.
Когти зверей царапают цементный пол.
Стены с полками прерываются вертикальными рядами больших острых крюков. Если попытаться повесить шляпу на один из них, он точно проткнет ее насквозь. Партридж с интересом рассматривает крюки.
– Не стоит слишком волноваться и бурно жестикулировать, иначе попадешься на один из крюков, – предупреждает Брэдвел.
В мясном хранилище не такая уж хорошая вентиляция, есть только небольшая вытяжка над печью.
– Магазин работает от слабой энергосистемы, которую использует УСР, чтобы освещать город, – объясняет Брэдвел. Единственная тусклая лампочка висит посреди потолка.
Два кресла, которые Брэдвел, похоже, нашел на улице, стоят покрытые шерстяными пледами. Одно кресло сплавилось само с собой, у другого не хватает подлокотника и спинки. Из обоих вываливается поролон, который Брэдвел явно старался запихнуть назад, но эти попытки не увенчались успехом. Прессия замечает небольшой запас мясных консервов с рынка и диких терновых ягод.
Прессия гадает, застали ли они его врасплох, появившись таким образом. Прямо сейчас Брэдвел быстро наводит порядок, убирает сковороду и засовывает сапоги под кресло. Смущен ли он? Или нервничает?
У одной из стен стоит ящик для обуви. Прессии хочется открыть его и еще раз посмотреть фотографии. На ящике лежит справочник по разделке, переработке и хранению мяса всех видов.
– Ну, – говорит Брэдвел, – добро пожаловать, чувствуйте себя как дома!
Он все еще всматривается в Партриджа, не зная, что перед ним самый настоящий Чистый – из плоти и крови. Капюшон и шарф мешают рассмотреть лицо Партриджа. Чистый крепко сжимает сумку, спрятанную под пальто, как научила его Прессия. Она начинает нервничать, вспоминая, как Брэдвел говорил, насколько сильно он ненавидит людей из Купола. Правильным ли было ее решение? Как поступит Брэдвел? Вдруг он увидит в Партридже врага? Что же тогда делать?
Брэдвел выдвигает для них два искореженных кресла.
– Садитесь, – предлагает он, и они садятся.
Брэдвел придвигает к себе ящик для обуви и усаживается на него. Прессия видит рябь птичьих крыльев под рубашкой на его спине. Ей становится жаль Брэдвела. Птицы превратились в часть его тела, как и голова куклы стала частью ее. Птицы вошли в его жизнь и будут жить, пока жив он. Интересно, если одна из них поранит крыло, почувствует ли боль Брэдвел? Однажды, когда Прессии было двенадцать, она попыталась отрезать голову куклы, решив избавиться от нее. Боль была сильной, но только поначалу. Когда бритва скользнула глубже и коснулась задней части шеи куклы, где та попала на запястье, было не так больно. Но кровь хлынула так резко, с такой силой, что Прессия перепугалась. Она прижала к порезу кусок ткани, но ткань тут же пропиталась кровью. Пришлось сказать деду. Он быстро сориентировался – пригодились навыки владельца похоронного бюро. Стежки были еле видны, остался только маленький шрамик.
Прессия сидит позади, и хотя носок скрывает голову куклы, для собственного спокойствия она опускает ниже рукав свитера. Возможно, Чистый, увидев ее уродство, воспринял бы это как признак слабости. А что подумал бы Брэдвел?
Девушка смотрит на Партриджа и понимает, что он тоже видит колыхание под рубашкой Брэдвела, но не произносит ни слова. Наверное, он в шоке. Все ему должно казаться чужим и странным. У нее ушли годы, чтобы ко всему этому привыкнуть – у него же было не более пары дней.
– Так ты мне скажешь наконец, кто это? – спрашивает Брэдвел.
– Это Партридж, – отвечает Прессия и обращается к Чистому: – Сними шарф и капюшон.
Тот медлит.
– Все в порядке. Брэдвел на нашей стороне.
Но так ли это на самом деле? Прессия сама сомневается. Сказав это, она надеется, что убедит в этом и самого Брэдвела. Партридж отбрасывает капюшон и разматывает шарф. Брэдвел видит его лицо, которое хотя и перепачкано грязью, но не имеет шрамов и отметин.
– Руки, – приказывает Брэдвел.
– У меня нет оружия, – отвечает Партридж, – только старинный нож.
– Я не об этом, – говорит Брэдвел. Лицо его спокойно, за исключением глаз. Они смотрят на Партриджа пронзающе, как будто Брэдвел целится в него из ружья. – Я просто хочу увидеть твои руки.
Партридж закатывает рукава, и Прессия видит еще более совершенную кожу. Есть в этом что-то тревожное. Прессия не знает почему, но она чувствует что-то вроде отвращения. Ревность это или ненависть? Презирает ли она Партриджа из-за его кожи? А ведь она действительно прекрасная, белая и чистая, как молоко.
Брэдвел кивает на ноги Партриджа. Чистый наклоняется и закатывает сначала одну штанину, а затем другую. Брэдвел вскакивает и скрещивает руки на груди. Он потирает ожог на шее и, взволнованный, начинает ходить кругами по хранилищу, уклоняясь от крюков с висящими на них гибридными существами. Затем он смотрит на Прессию:
– Ты привела ко мне Чистого?
Прессия кивает.
– Я знал, что у тебя другое мнение, но…
– Я думала, ты все понял про меня.
– Я так думал, но затем ты меня отчитала.
– Я тебя не отчитывала.
– Нет, отчитывала.
– Нет, я этого не делала! Я просто была не согласна с тем, как ты меня охарактеризовал. Я и сказала тебе. Ты каждый раз так думаешь, когда кто-то поправляет тебя? Что тебя отчитывают?
– Нет. Дело в том…
– А затем ты даришь им подарок со смыслом на день рождения, чтобы просто напомнить им, что именно ты о них думаешь?
– Я думал, тебе понравились вырезки. Я хотел сделать тебе приятное.
Она замолкает на секунду.
– Ой. Спасибо…
– Ты уже благодарила меня, но, полагаю, это было не столь искренне.
– Может быть, только немного не искрен…
– Эй, простите! – прерывает их Партридж.
– Ах, да, – вспоминает о нем Брэдвел, но затем снова поворачивается к Прессии: – Ты привела ко мне Чистого? Это твой ответный подарок со смыслом для меня?
– Я не знала, к кому еще пойти.
– Чистый? – снова произносит Брэдвел недоверчиво. – А знает ли он что-нибудь о том, что произошло? О Взрывах?
– Он умеет говорить сам, – заявляет Прессия.
Брэдвел пристально смотрит на Партриджа. Непонятно, боится ли он его или презирает.
– Ну? – наконец произносит Брэдвел.
– Я знаю, что рос как тепличное растение, – говорит Партридж, – но и я немного знаю правду.
– Какую правду? – спрашивает Брэдвел.
– Ну, я знаю, что вы не можете доверять всему, что слышите.
Он расстегивает пальто и вытаскивает кожаную сумку:
– Мне говорили, что до бомбы здесь все было ужасным и что всех позвали под Купол, потому что на нас напали. Но некоторые люди отказались спастись. Они были жестокими, больными, бедными, упрямыми и необразованными. Отец говорил, что моя мать пыталась спасти некоторых из этих несчастных.
– Несчастных? – сердито переспрашивает Брэдвел.
– Подожди, – одергивает его Прессия, – давай выслушаем его спокойно.
– Это же мы, это о нас он говорит! – восклицает Брэдвел.
– Это то, что говорили мне. Не то, во что я верю, – заканчивает Партридж.
Наступает тишина. Брэдвел смотрит на Прессию. Она приготовилась к вызову, но, похоже, он успокоился и машет рукой:
– Почему вы просто не позовете нас, ваших братьев и сестер? Вы же так нас назвали в Послании. Братья и сестры, одна большая и счастливая семья.
– В каком Послании?
– Ты не знаешь о Послании? – удивляется Прессия.
Партридж качает головой.
– Мне зачитать ему? – спрашивает Брэдвел у Прессии.
– Давайте просто продолжим.
Брэдвел откашливается и все равно зачитывает:
– «Мы знаем, что вы здесь, наши сестры и братья. Однажды мы выйдем из Купола и присоединимся к вам. Пока же мы благосклонно наблюдаем за вами издалека».
– Когда оно появилось? – спрашивает Партридж.
– Через несколько недель после Взрыва, – отвечает Прессия и поворачивается к Брэдвелу. – Может, дашь ему продолжить?
Партридж бросает взгляд на умолкшего Брэдвела, а затем продолжает:
– Мы жили в городе на Ломбард-стрит, и когда прозвенел сигнал эвакуации, матери не было рядом, она помогала людям… другим людям… пыталась им объяснить. Мой брат и я – мы уже прибыли в Купол. Она не успела. Она умерла как святая.
– Не было никакого сигнала, – бормочет Брэдвел.
Партридж резко дергает головой.
– Конечно же он был!
– Нет, не было. Поверь мне.
Прессия вспоминает про объявления о пробках на дорогах. Это все, что было в рассказе ее дедушки. Она смотрит попеременно то на Брэдвела, то на Партриджа.
– Было очень мало времени. Это я знаю, – говорит Чистый, – но сигнал был. Люди кинулись к Куполу, чтобы спастись. Вокруг был сумасшедший дом, и многие погибли.
– Погибли, – повторяет Брэдвел. – Ты говоришь это так, словно это было случайностью.
– Что мы могли сделать? Мы пытались защитить себя, – оправдывается Партридж. – Мы же не могли спасти всех.
– Нет, не могли, этого и не было в планах.
В комнате повисает тишина. Слышен только звук, который издают крысы.
– Ты многого не знаешь, – говорит Брэдвел.
– Сейчас не время для лекций! – восклицает Прессия. – Дай ему договорить.
– Лекций? – спрашивает Брэдвел.
– Не надо быть таким… – Прессия не может подобрать нужное слово.
– Педантичным? – помогает ей Брэдвел.
Она не знает, что значит «педантичный», но ей не нравится, что он произнес это свысока.
– Таким, какой ты сейчас, – говорит Прессия. – Дай ему высказаться!
– Понятно, я должен быть спокойным и еще конкретно не таким как сейчас. Что-нибудь еще? – спрашивает Брэдвел Прессию. – Может, ты хочешь хирургически вмешаться в мою личность? Как насчет операции на открытом сердце? У меня есть кое-какие инструменты.
Прессия смеется. Она сама себе удивляется, потому что не понимает, что именно ее так рассмешило. Брэдвел такой большой и громкий, но, похоже, ей удалось его каким-то образом задеть.
– Что здесь смешного? – спрашивает Брэдвел, разводя руки.
– Я не знаю, – отвечает Прессия. – Я думаю, это потому, что ты выживший. Ты почти мифический, но… Кажется, ты легко… теряешь самообладание.
– Я не терял самообладания! – кричит Брэдвел. Затем он бросает взгляд на Партриджа.
– Кажется, все-таки немного потерял, – произносит Партридж.
Брэдвел снова садится на ящик, глубоко вздыхает, закрывает глаза, а затем открывает их.
– Все, видите? Я в порядке. Я полностью себя контролирую.
– Что было еще, Партридж? Продолжай, – просит Прессия.
Партридж пытается отскрести грязь на руках. Кожаная сумка по-прежнему лежит у него на коленях. Он расстегивает ее и достает небольшую книгу в кожаном переплете.
– Несколько недель назад я нашел вещи моей матери, – продолжает он. – Я просто чувствовал, что существовал совершенно другой мир, не тот, о котором нам рассказывали. Ее вещи, они все еще живы… Это трудно объяснить. И сейчас, когда я здесь, я вспомнил, как уродство может сделать вещи красивыми.
Прессия знает, о чем он говорит – одно без другого не может существовать. Ей нравится Партридж. Он доверился им, хотя и не был обязан, и это заставляет ее доверять ему.
– Зачем ты сюда пришел? – спрашивает Брэдвел, переходя к главному.
– После того как я нашел мамины вещи, я продолжил поиски. Мой отец… – Он ненадолго замолкает. Лицо его мрачнеет, и по нему сложно что-либо понять. Может быть, он любит отца. Может, ненавидит. Может быть, любит, а он этого не заслуживает. – Он был одним из руководителей эвакуации и по-прежнему остается немаловажной фигурой под Куполом. Ученый и инженер. – Его голос звучит спокойно и ровно.
Брэдвел наклоняется к Партриджу:
– Как зовут твоего отца?
– Эллери Уиллакс.
Брэдвел смеется, качая головой:
– Уиллаксы…
– Ты знаешь его семью? – спрашивает Прессия.
– Думаю, мне знакома эта фамилия, – отвечает он саркастически.
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Партридж.
– Лучшие из лучших, – говорит Брэдвел, – ничего себе, посмотрите-ка на него. Да ты у нас самые сливки общества!
– Откуда ты знаешь о моей семье?
– Грянул Взрыв, и неужели это просто совпадение, что был построен Купол, под который кто-то попал, а кто-то – нет? Ты не думаешь, что кто-то все это заранее спланировал?
– Прекрати, – мягко обрывает его Прессия. Все должно быть мирно. Прессия не может допустить, чтобы у Брэдвела испортилось настроение. Она обращается к Партриджу: – Как ты выбрался оттуда?
– Кто-то поместил в рамки чертежи первоначального плана Купола и подарил их моему отцу на двадцатилетие службы. Я изучил их, особенно систему вентиляции. Ее гул слышно всегда. Глубокий низкий гул, который сопровождает нас каждый день. Я начал вести дневник, – он держит в руке кожаную тетрадь, – и отмечал, когда она включалась и выключалась. А потом я понял, что я могу проскользнуть в основную систему. И что в определенный день, в определенное время, я мог бы пробраться сквозь лопасти системы обращения вентиляторов в момент, когда они останавливаются – примерно на три минуты сорок две секунды. А затем, в конце, я должен был обнаружить барьер из мембраны, в которой спокойно прорезал бы себе проход. Это я и сделал.
Он слегка улыбается:
– Меня продуло до костей, но зато не разрезало насмерть.
Брэдвел смотрит на него.
– И ты сбежал. Вот так просто. И никто под Куполом не спохватился? Никто не ищет тебя?
Партридж пожимает плечами.
– Сейчас их камеры ищут меня. Однако камеры никогда не были надежными. Это все из-за пепла. Что касается того, пойдут ли они искать меня… Никому нельзя покидать Купол, ни при каких обстоятельствах. Поиск запрещен.
– Но твой отец, – говорит Прессия, – я имею в виду, если он такая важная фигура… Разве он не может послать людей на поиски тебя?
– У меня с отцом не очень-то теплые отношения. В любом случае, раньше такого никогда не было. Никто не выходил наружу. Никто этого не хотел – в отличие от меня.
Брэдвел качает головой.
– Напомни, что в этом свертке?
– Личные вещи, – отвечает Партридж, – обычные мамины вещи. Кулон, музыкальная шкатулка, письмо.
– Я был бы не против взглянуть, – говорит Брэдвел, – может быть, увижу что-нибудь интересное.
Партридж замолкает. Прессия видит, что он не доверяет Брэдвелу. Чистый сгребает конверт с вещами своей матери и запихивает его обратно в свою сумку.
– Ничего особенного там нет.
– Так вот зачем ты пришел сюда – найти свою мать, свою святую? – спрашивает Брэдвел.
Партридж игнорирует его тон.
– Как только я увидел ее вещи, я стал сомневаться во всем, что мне говорили, чему меня учили. Мне говорили, что она умерла, поэтому я и в этом стал сомневаться.
– А что, если она действительно умерла? – спрашивает Брэдвел.
– Ну, я уже свыкся с этой мыслью, – стоически отвечает Партридж.
– Мы все свыклись с этой мыслью, – замечает Брэдвел. – Почти у каждого из нас есть люди, которых мы потеряли.
Брэдвел не знает историю Прессии, но и так понятно, что произошло. У каждого из выживших есть своя история. Партридж тоже ничего не знает о Прессии, и ей сейчас не хочется, чтобы он знал.
– Партриджу нужно найти Ломбард-стрит. Они там жили. По крайней мере, он может начать поиски оттуда, – говорит Прессия Брэдвелу, – и ему нужна старая карта города.
– Почему я должен ему помогать? – недоуменно спрашивает Брэдвел.
– Может быть, он нам тоже сможет помочь, – отвечает Прессия.
– Нам не нужна помощь.
Партридж молчит. Брэдвел садится и смотрит на них обоих. Прессия наклоняется к нему.
– Может быть, тебе и не нужна помощь, но она нужна мне.
– Зачем он тебе нужен?
– Он мне выгоден. Может быть, меня вычеркнут из списка УСР. Мой дед болен. Он – все, что у меня есть. Без какой-либо помощи, я уверена… – внезапно ей становится плохо, как будто то, что она выскажет вслух свои страхи – что дед ее умрет, что ее саму заберет УСР и что из-за ее больной руки от нее не будет пользы, – сделает их реальностью. У нее пересыхает во рту, слова не идут с языка. Но затем она выпаливает на одном дыхании: – Мы не справимся.
Брэдвел пинает ящик. Птицы пугаются резкого движения и, так как им некуда деться, безумно трепещут под его рубашкой. Он бросает взгляд на Прессию, и она понимает, что он уступит им. И возможно, уступит ради нее.
Ей не нужно сочувствие, она ненавидит жалость, поэтому она быстро произносит:
– Нам просто нужна карта. Дойти мы и сами сможем.
Брэдвел качает головой.
– С нами ничего не случится, – пытается убедить его Прессия.
– Ты могла бы справиться, но он – нет. Он не приспособлен к нашей среде. Мы просто зря потеряем отличного идеального Чистого, если позволим ему выйти и за первым же поворотом попасться в руки группи, которые снесут ему голову.
– Спасибо за доверие, – произносит Партридж.
– Какая улица? – перебил Брэдвел.
– Ломбард-стрит, – ответил Партридж, – десять дробь пятьдесят четыре, Ломбард-стрит.
– Если улица существует, я отведу тебя к ней. А затем, наверное, тебе нужно будет спешить обратно под Купол, к папочке.
Партридж начинает сердиться. Он наклоняется вперед:
– Мне не нужны никакие…
Прессия прерывает его:
– Давай карту. Если ты доведешь нас до Ломбард-стрит, это будет здорово.
Брэдвел смотрит на Партриджа, давая тому шанс закончить фразу. Но Партридж признает, что Прессия права. Сейчас нужно принимать любую помощь, какую предлагают.
– Да, это было бы здорово, – соглашается Партридж, – мы больше ничего не попросим.
