Текст книги "Пепельное небо"
Автор книги: Джулиана Бэгготт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
ПРЕССИЯ
ВОСТОК
Задняя часть шеи Прессия закутана в марлю, влажную от крови, и обмотана кожаным ремнем, как ожерельем, чтобы держать повязки. Прессия сидит низко на одном из матрасов на полу и прижимается шеей к стене. Чип, вытертый от крови, белеет на полу, как вырванный зуб. Что-то, укоренившееся внутри нее, ныне уже не существующее. Почему-то она не ощущает свободы от него, а чувствует лишь потерю еще одной связи с миром, будто кто-то следил за ней, а теперь нет, и ей от этого невыносимо грустно, хотя наблюдающий явно делал это не из родительских чувств.
Брэдвелу не сидится на месте. Птицы бешено машут крыльями сзади. Он то берет газонокосилку и ставит ее на место, то поднимает мастерок и смотрит на пол.
Партридж подсаживается к Прессии:
– Что это с ним?
– Он немного обезумел, – отвечает она, – оставь его в покое.
– Ты себя нормально чувствуешь? – спрашивает Партридж Прессию.
Она поднимает кулак с головой куклы. Глаза куклы с щелчком открываются. Даже их веки все покрыты пеплом, ресницы слиплись. Маленький кружочек рта залеплен сгустками пепла. Она проводит по пластиковой голове здоровой рукой и чувствует потерянную руку. Это то, как она сейчас ощущает присутствие матери – замершее, под покровом других вещей.
– Пока я не двигаюсь…
Она даже не заканчивает фразу. Она очень сердита на Партриджа. Почему? Ревнует его? У него есть воспоминания о матери, а у нее – нет. Он попал под Купол. Она – нет.
– И это все, – бормочет Партридж, кивая на чип на полу. – Так много неприятностей из-за такой маленькой вещицы.
Он молчит, а потом добавляет:
– Я не знал, – шепчет он, – не знал, пока ты не узнала. Я бы не стал скрывать такое от тебя.
Прессия не может найти в себе силы даже посмотреть на него.
– Я просто хотел, чтобы ты знала.
Она кивает. От кивка от задней части шеи до затылка проходит острая боль.
– Как ты теперь к ней относишься? – спрашивает Прессия.
– Не знаю.
– До сих пор считаешь святой? Она изменила твоему отцу, – говорит Прессия. – У нее был незаконнорожденный ребенок.
Она никогда раньше не думала о себе, как о незаконнорожденной. Почему-то ей нравится это. Это добавляет ей немного жесткости.
– Я пришел сюда не за простыми и понятными ответами, – говорит Партридж. – Я так рад, что теперь у меня есть ты.
– Спасибо, – улыбается Прессия.
– Что странно, так это то, что мой отец знал. Все эти годы он наблюдал за тобой, так что думаю, он знал о тебе. Интересно, как он воспринял эту новость?
– Думаю, не очень радостно.
Прессия сжимает чип здоровой рукой. Ее глаза наполняются слезами. Она думает о словах «мама» – колыбельная, и «папа» – теплое пальто. Прессия – это красная точка, пульсирующая на экране. Да, Купол определенно знал о ее существовании. Они за ней следили, возможно, всю ее жизнь. Но вероятно, и родители следили за ней.
Брэдвел вдруг спрашивает Партриджа:
– Твоя мать ходила в церковь?
– Да, мы ходили туда каждое воскресенье, как и все, – отвечает он.
Прессия вспоминает термин «состоять в организации». Брэдвел говорил об этом во время своей мини-лекции о церкви и государстве. У прихожан были карточки. Их посещаемость отмечалась.
– Не все, – качает головой Брэдвел. – Тех, кто отказался идти, застрелили в собственных постелях.
– Почему ты это спросил? – обращается Прессия к Брэдвелу.
Тот снова садится на место.
– Потому что на открытке были религиозные слова. Как там было написано, Партридж?
– «Всегда следуй за светом в своей душе. Пусть у нее будут крылья. Ты – моя путеводная звезда, что встает на востоке и указывает путь мудрецам».
– Путеводная звезда, библейские мудрецы, – произносит Прессия. Дед знал наизусть целые главы из Библии, их часто читали на похоронах.
Брэдвел замечает:
– Было ли это похоже на твою мать?
– Не знаю, – отвечает Партридж. – Она верила в Бога, но говорила, что отвергла санкционированное правительством христианство, потому что была христианкой. Правительство украло ее страну и ее Бога. Однажды она сказала отцу: «И тебя. Тебя они тоже украли».
Партридж пошатывается, будто вспоминает это только сейчас.
– Странно, я все время это помнил. Я почти слышу, как она говорит это.
Прессия хотела бы помнить слова матери, помнить ее голос. Если ее мать была тем, кто пел колыбельную, тогда у нее были слова и текст.
Брэдвел говорит Партриджу:
– Тогда это может быть искренне.
– И если это так? – спрашивает Партридж.
– Тогда эта открытка бесполезна.
– Если слова искренни, они означают то, что означают, – отрезает Прессия. – Они не бесполезны!
– Именно для нас сейчас бесполезны, – говорит Брэдвел. – Твоя мать хотела, чтобы ты помнил определенные вещи. Знаки. Зашифрованные сообщения, кулон. Я надеялся, это приведет нас к ней. Но возможно, это был просто способ попрощаться и дать тебе последний совет.
На секунду все затихает. Прессия поворачивается и прислоняется спиной к прохладной стене. Если это был совет ее матери, что он мог значить? Всегда следуй за светом в своей душе. Пусть у нее будут крылья. Она представляет себе крылатую душу. Она представляет, как идет за душой. Но куда бы та повела ее? Здесь некуда идти. Вокруг только Мертвые и Тающие земли. И нигде не осталось чистого света – ты все видишь сквозь песчаную завесу пепла. Прессия представляет, как ветер колышет вуаль, а под ней – женское лицо – мамино лицо – еще скрытое из виду. Что, если она действительно где-то жива? Как бы вы повели кого-то, зная, что мир мог очиститься от всех знаков?
– «Ты – моя путеводная звезда, что встает на востоке и указывает путь мудрецам», – шепчет Партридж. – Как ты думаешь, может, она хотела, чтобы мы шли на восток?
Брэдвел вытаскивает из кармана карту, по которой они нашли улицу Ломбард, и раскладывает ее на полу. Вот Купол конечно же на севере, окруженный бесплодной местностью и кольцом растущего леса. Тающие земли – закрытая община – окружают город с востока, юга и запада. За этим кольцом простираются Мертвые земли.
Брэдвел говорит:
– Те холмы на востоке были национальным заповедником.
– И в сказке королева-лебедь зарылась под землю. Может, она в подземном бункере в тех самых холмах, – добавляет Прессия.
– Значит, завтра мы отправляемся на восток, – подытоживает Партридж.
– Но это может оказаться смертельной ошибкой! – говорит Прессия.
– Мне не нравится выражение «смертельная ошибка», – заявляет Партридж.
– Восток – единственное, что у нас пока есть, – замечает Брэдвел.
Прессия смотрит на его лицо. Она видит световые пятнышки, будто золотые, в его темно-карих глазах. Раньше она никогда их не замечала. Они прекрасны, как мед.
– Единственное, что у нас есть? – недоверчиво спрашивает Прессия. – Ты же уже выплатил свой долг!
– Нет, я по-прежнему с вами, – произносит Брэдвел.
– Только разве что из корыстных соображений.
– Хорошо, я с вами из корыстных соображений. Так тебе больше нравится?
Прессия пожимает плечами.
Брэдвел поднимает ее руку и опускает кулон в раскрытую ладонь Прессии.
– Надень его.
– Нет, – отрезает она, – он не мой.
– Но он теперь твой, Прессия! – восклицает Партридж. – Она хотела, чтобы он был твой. Ты ее дочь!
Дочь – слово звучит будто чужое.
– Ты хочешь? – спрашивает Брэдвел.
– Да, – тихо отвечает Прессия.
Брэдвел расстёгивает застежку. Прессия поворачивается к нему спиной и поднимает сзади волосы, делая это очень аккуратно из-за повязки. Брэдвел оборачивает шнурок кулона вокруг ее шеи и щелкает застежкой.
– Выглядит очень неплохо, – говорит он.
Девушка касается подвески пальцем.
– У меня никогда не было настоящего кулона.
Кулон висит на шее ниже повязки, лебедь помещается прямо в выемке между ключицами. Драгоценный камень блестит синим цветом. Этот кулон когда-то принадлежал матери, прикасался к ее коже. Что, если это подарок отца Прессии? Неужели она никогда ничего не узнает об отце?
– Я вижу ее в тебе, – произносит Партридж. – В том, как ты наклоняешь голову, в жестах.
– Правда? – Возможность того, что она похожа на мать, делает Прессию счастливее, чем она ожидала.
– Вот, – добавляет он, – в твоей улыбке.
– Если бы дед видел это, – говорит Прессия. Она вспоминает, как он подарил ей сабо, пожелав, чтобы у нее было что-то красивое. Он сказал, что она этого заслуживает.
Вот он – маленький кусочек красоты.
ПРЕССИЯ
МЕХАНИЗМ
Первым засыпает Партридж, лежа на боку и прижимая больную руку к груди. Прессия ложится на другую подстилку, а Брэдвел – на пол. Он сам настоял на этом, но сейчас Прессия слышит, как он бесконечно ворочается, устраиваясь поудобнее.
– Так, хватит, – заявляет она. – Я не усну, пока ты тут ворочаешься всю ночь. Я могу подвинуться.
– Нет, не стоит! Мне и тут хорошо.
– А, так ты хотел оказать мне услугу и к тому же сделаться мучеником? Это твой план?
– Я отправился искать тебя не потому, что был должен твоему деду, как же ты не понимаешь! Я все пытаюсь тебе объяснить, но ты меня не слушаешь.
– Все, что я слышу сейчас, это то, что ты собрался спать на полу, чтобы я чувствовала себя виноватой.
– Ладно, – бурчит Брэдвел и ложится рядом с Прессией на подстилку.
Она лежит на спине, но Брэдвел так не может – из-за птиц. Он разворачивается к Прессии, и на мгновение она представляет, что они лежат в поле ясной ночью под звездным небосводом.
В комнате повисает тишина. Прессия никак не может уснуть.
– Брэдвел, – шепчет она, – давай поиграем в «Я помню».
– Ты же слышала мою историю. Я все рассказал на собрании.
– Вспомни что-нибудь еще. Все что угодно. Просто говори, мне сейчас нужно слышать чей-нибудь голос.
В действительности она хочет слышать его голос. Его голос способен как рассердить ее, так и звучать глубоко и успокаивающе. Она понимает, что хочет его слышать потому, что согласна она с ним или нет, он все равно всегда честен, и ему можно доверять.
Поэтому Прессия очень удивляется, когда Брэдвел вздыхает и говорит:
– Один раз я тебе соврал.
– Правда?
– Склеп, – шепчет он. – Я обнаружил его, когда был маленьким, еще до того, как наткнулся на мясную лавку. Я спал там несколько дней, пока вокруг умирали люди. А я молился Святой Ви и выжил. Так что потом я регулярно приходил туда.
– Ты один из тех, кто молится о надежде?
– Да, – признается Брэдвел.
– Но это не такая уж ужасная ложь, – улыбается Прессия.
– Нет, не ужасная.
– И помогают молитвы? У тебя появилась надежда?
Брэдвел грубо потирает челюсть.
– С тех пор, как я встретил тебя, мне кажется, я получил еще больше, на что надеяться.
Прессия чувствует, как ее щеки начинают пылать, хотя она не уверена, что Брэдвел имел в виду. Сказал ли он, что надеется на что-то, имеющее отношение к ней? Или признался, что любит ее, после того, как признался, что солгал? Или он имел в виду что-то другое? Например, то, что она заставила его переменить взгляд на вещи?
– Но ты не об этом меня спрашивала, – продолжает он, – ты хотела воспоминание.
– Нет, все нормально.
– Ты сможешь сейчас уснуть?
– Нет.
– Ладно, тогда воспоминание. Оно обязательно должно быть счастливым?
– Нет, – отвечает Прессия, – я предпочитаю правдивые.
– Ладно. – Брэдвел на мгновение задумывается. – Когда тетя попросила меня выйти из гаража, я послушался ее. Я запихнул мертвого кота в коробку и услышал звук мотора и крик. Мой отец обычно так вскрикивал, когда обдирал костяшки или ему скручивало спину. Я представил, что это его голос. Я закрыл глаза и представил, как отец выходит из-под автомобиля с мотором, сросшимся с его грудью, как супергерой. Я представил, что он снова жив.
Прессия как наяву видит маленького мальчика, стоящего на обугленном газоне, с мертвой кошкой у ног и с трепещущими крыльями на спине. Брэдвел на мгновение замолкает.
– Я никогда никому этого не рассказывал, по-моему, это ужасно глупо.
Прессия с трудом качает головой.
– Ты что, это прекрасно. Ты пытался представить что-то великое, что-то из другого мира, совсем иное. Ты же был еще совсем ребенком.
– Наверное, – отвечает Брэдвел. – Теперь ты.
– Я почти ничего не помню с Прежних Времен.
– Это не обязательно должно быть воспоминание из Прежних Времен!
– Хорошо, – шепчет Прессия. – Я тоже этого никому не рассказывала. Мой дед знает об этом, но, по правде, не совсем знает.
– Что? – не понимает Брэдвел.
– Я пыталась отрезать голову куклы, когда мне было тринадцать. Или это было то, что я сказала дедушке. Он быстро меня зашил, но так никогда и не спросил, зачем я это сделала.
– Шрам остался?
Прессия показывает ему небольшую отметину на внутренней стороне запястья, где кукла соединяется с рукой. Кожа на запястье вся в голубых венах и немного эластичная.
– Ты пыталась избавиться от нее или…
– Или, – быстро отвечает Прессия. – Может быть, я просто устала. Я не хотела быть потерянной. Я ужасно скучала по матери, по отцу и по прошлому, может быть, потому что в памяти моей этого всего не осталось. Я чувствовала себя очень одиноко.
– Но ты этого не сделала.
– Мне хотелось жить. Я поняла это, как только увидела кровь.
Брэдвел садится и касается кончиками пальцев ее шрама. Он смотрит на Прессию, будто вбирая глазами все ее лицо, глаза, щеки, губы. В другое время она отвернулась бы, но сейчас не может.
– Красивый шрам, – шепчет Брэдвел.
Сердце Прессии пропускает удар. Она прижимает голову куклы к груди.
– Как шрам может быть красивым?
– Это знак выжившего.
Брэдвел – единственный из всех, кого она знает, кто может сказать что-то подобное. Прессии сдавливает грудь. Она может лишь прошептать:
– Тебе когда-нибудь было страшно?
Она спрашивает не о тех вещах, которых боится сама – о возвращении в Мертвые земли, о холемах, вырастающих из-под земли. Она спрашивает о его бесстрашии в данный момент, когда он назвал шрам красивым. Если бы она сама так не боялась, она бы призналась, что счастлива быть живой, потому сейчас она с ним.
– Я? – спрашивает Брэдвел. – Я настолько боюсь, что ощущаю себя как мой дядя под машиной, с поршнями в груди. Я чувствую слишком многое. Это как быть избитым до смерти изнутри. Понимаешь?
Прессия кивает. Повисает тишина. Слышно, как Партридж бормочет во сне.
– И… – шепчет Прессия.
– Что?
– Зачем тогда ты отправился искать меня, если не из-за долга деду?
– Ты сама знаешь зачем, – шепчет в ответ Брэдвел.
– Нет, не знаю. Скажи мне.
Они так близко, что она чувствует тепло его тела. Брэдвел качает головой и говорит:
– У меня кое-что есть для тебя.
Он тянется к своей куртке.
– Мы искали тебя дома. Деда там не оказалось.
– Я знаю, – отвечает Прессия, – он под Куполом.
– Они взяли его?
– Все в порядке, он в больнице.
– Тем не менее, – возражает Брэдвел, – я не уверен…
– Что у тебя есть для меня? – прерывает его Прессия. Ей не хочется сейчас говорить о дедушке.
– Я нашел это у тебя дома.
Он достает что-то маленькое из кармана и кладет ей на живот.
Это оказывается одна из ее бабочек.
– Она заставила меня задуматься, – шепчет Брэдвел. – Как все еще может существовать на свете что-то настолько маленькое – и настолько красивое?
Щеки Прессии алеют. Она поднимает бабочку и смотрит на нее на свет, проникающий сквозь крылышки насекомого.
– При виде нее унимается боль от потерь, – говорит Брэдвел. – Ты не можешь чувствовать ее только в отношении одной, без других, предыдущих. Но это как противоядие. Мне трудно объяснить, но оно помогает справиться.
– Мне казалось, что это пустая трата времени. Они даже не летают. От завода крылышки трепыхаются – но на этом все.
– Может, им просто некуда лететь.
ЛИДА
ГОЛУБАЯ КОРОБОЧКА
Чтобы скоротать время, Лида распускает и вновь плетет коврик, но никак не может добиться нужного результата. Про себя она мурлычет мелодию про звездочку.
Никто к ней больше не приходит, ни мать, ни врачи. Только охранники, приносящие пищу и таблетки. И все.
Когда Лида проснулась наутро после обмена сообщениями с Рыжей, той уже не было. Может быть, она была сумасшедшей. Кому вообще могло прийти в голову свергнуть Купол? Скажи ему. Кому, Партриджу? Рыжая думала, что Лида общается с ним? Но даже если так, зачем Лиде говорить это ему? Рыжая явно была не в себе. Многие люди здесь сходят с ума. Лида исключение, а не правило.
На следующее утро в палату Рыжей поселили другую девушку, трясущуюся от страха. И, честно говоря, Лиде стало легче. Что она могла сказать Рыжей после ее сообщения? Если ей вообще когда-нибудь удастся отсюда выбраться, будет нехорошо, если узнают, что она дружила с психами. Тем более с революционно настроенными психами. Революционеров под Куполом не существует. Это большой плюс. Таких проблем, как до Взрыва, больше нет.
Лиду не водят на трудотерапию. Как дали эту привилегию, так и забрали. Она спрашивала санитарок, когда ей разрешат пойти туда снова, но они сами не знают. Она бы спросила у них что-нибудь еще, но боится. Это все равно что признаться в том, что она не знает. Ей хочется, чтобы все думали, будто она что-то знает.
Но сегодня две санитарки приходят перед обедом и говорят, что забирают ее в медицинский центр.
– Меня будут переселять? – спрашивает Лида.
– Мы не знаем, – отвечает одна из женщин, которую Лида раньше не видела. Ее напарница стоит в дверях. – Прямо сейчас, без всяких вопросов. Только сказали, где оставить тебя.
Прежде чем сопроводить Лиду, санитарки перехватывают ее руки плотным пластиковым устройством, сжимающим запястья так, что девушка чувствует свой пульс изнутри. Когда они проходят мимо двух врачей в коридоре, Лида краем уха слышит:
– А без этого не обойтись? Подумайте, что скажет Джулис.
Джулис – это первое имя ее матери. Так странно, что они говорят о ней с такой личной интонацией. Они не хотят, чтобы мать увидела ее с наручниками, стыдятся этого. Значит ли это, что она увидит маму, прежде чем уйдет?
Из чувства милосердия врачи просят санитарок ослабить наручники. Санитарка лишь на несколько лет старше Лиды. Интересно, училась ли эта женщина в Академии? Может, они проходили друг мимо друга в залах. Женщина вставляет большую красную рукоятку между наручником и внутренней стороной запястья девушки. Лида представляет на мгновение, что бы она ощутила, перережь ей санитарка горло. На ней все еще надет белый комбинезон, на голове платок. Кровь очень хорошо бы выделялась на белом. Лиду просят идти, сложив руки перед собой. Как только они выходят из реабилитационного центра, она ищет глазами мать, но не находит.
Санитарки сопровождают девушку в одиночном вагоне, который останавливается у медицинского центра, и теперь ведут Лиду по другому коридору. Она никогда не была в медицинском центре, за исключением того раза, когда ей удаляли миндалины и когда у нее была небольшая простуда. Девочек в Академии не кодируют. Слишком боятся повредить их репродуктивные функции, что важнее, чем повышение их умственных или физических способностей. Те, кто постарше и не размножается, могли пройти процедуру кодирования для улучшения работы мозга. Но Лида, наверное, не подходит для этого. Зачем улучшать работу мозга, который психологически скомпрометирован? Она также знает, что у нее есть шанс на своем веку войти в Новый Эдем. В таком случае, им понадобятся все, кто может производить потомство, для заселения Земли, и тогда даже те, кто коротал время в реабилитационном центре, смогут быть полезными. Она все еще на это надеется.
Обои пестреют цветами, напоминая о домах в Прежние Времена. Даже стоит пара кресел-качалок, будто в них можно усесться и душевно поболтать. Это для того, чтобы успокаивать людей, думает Лида. В отличие от остальных девушек, которые преуспевали на уроках по светской беседе, Лида просто зазубривала список вопросов, чтобы поддерживать разговор. Она всегда чувствовала давящую панику, когда беседа прерывалась огромной паузой. Она вспомнила, как Партридж прошептал ей: «Давай делать то же, что и все нормальные люди. Чтобы никто ничего не заподозрил». Она не нормальная. Как и он.
Такими домашне-уютными мелочами никого не одурачишь. Тем более когда над головой постоянно что-то жужжит и мерцают люминесцентные лампы. И когда двери в комнаты отворяются, открывая вид на кровати с железными решетками. Там кто-то лежит? Лида не видит, потому что вокруг снуют медицинские работники в масках, халатах и перчатках.
Впереди в ряд стоят мальчики из Академии. Ее взгляд скользит по их лицам. Некоторые узнают Лиду и выпучивают глаза. Один ухмыляется. Она не отводит взгляд, она же не сделала ничего плохого! Девушка поднимает голову и смотрит прямо перед собой, сфокусировавшись на телефоне-автомате в конце коридора.
Слышно, как кто-то шепчет ее имя, затем имя Партриджа. Интересно, какую историю им рассказали – Лида готова услышать все что угодно, даже ложь сейчас была бы лучше, чем ничего.
Санитарка поворачивает в конце зала, и они наконец подходят к двери с табличкой: ЭЛЛЕРИ УИЛЛАКС. У Лиды перехватывает дыхание.
– Стойте, – шепчет она, – я не знала.
– Если тебе не сказали, значит, это должно было быть сюрпризом, – говорит санитарка, ослабившая Лидины наручники.
– Дайте мне минуту, – бормочет Лида. Ладони вспотели, и она вытирает их о комбинезон.
Другая санитарка стучит в дверь.
– Мы пришли! – кричит она.
– Войдите, – отзывается мужской голос.
Уиллакс оказывается меньше ростом, чем ожидала Лида. Он немного сутулится. Она помнит, что он тверд как камень. Раньше он всегда выступал на праздниках и общих собраниях. Но сейчас она понимает, что Форстид взял над ним верх. Может, потому что Форстид моложе и его зубы блестят, будто подсвеченные изнутри. Уиллакс уже в возрасте.
Он поворачивается в своем кресле, расположенном перед рядом мониторов и клавиатур, и мягко улыбается. Он снимает очки – напоказ он их, что ли, носит? Лида и не помнит, когда в последний раз видела очки. Уиллакс складывает их и прижимает к груди.
– Лида, – произносит он.
– Здравствуйте, – говорит Лида и протягивает руку для приветствия.
– Давай без формальностей, – качает головой Уиллакс, но она ощущает, что он ее сторонится. Или это запрет? Она же теперь нечистая, после того как пролежала в реабилитационном центре.
– Садись. – Он указывает на маленький черный стул. Лида присаживается на самый краешек. Уиллакс кивает санитаркам: – Нам нужно поговорить наедине. Спасибо, что доставили ее в целости и сохранности!
Санитарки слегка кивают в ответ. Та, которая ослабила Лиде наручники, бросает приободряющий взгляд на нее. Потом они выходят, с щелчком захлопнув дверь.
Уиллакс кладет очки на край стола рядом с голубой коробочкой. В ней могло бы поместиться пирожное. Лида вспоминает пирожные и танцы, пышное тесто, и каждый кусочек был таким вкусным, и как она удивилась, что Партридж откусывал такие огромные куски. Он поедал их с такой страстью! Может, в коробочке лежит подарок.
Уиллакс продолжает:
– Я думаю, ты знаешь, что мой сын сбежал.
Лида осторожно кивает.
– Может быть, ты еще не знаешь, что он на самом деле вообще пропал.
– Пропал? – Лида не понимает, что это значит. Он что, погиб?
– Он сбежал из-под Купола, – говорит Уиллакс. – Я бы хотел, чтобы он вернулся в целости и сохранности, как ты понимаешь.
– Ох, – вздыхает Лида. Даже девушки из реабилитационного центра знали это. Он там, где-то снаружи. Ей нужно удивиться? – Конечно же вы хотите его вернуть.
– Я слышал, что он был влюблен в тебя.
Уиллакс поднимает руки и приглаживает редкие волосы. Его почти лысая голова напоминает Лиде голову ребенка и слово «родничок», мягкое место на макушке младенца, в котором чувствуется пульс и по которому можно проверить обезвоживание, когда ребенок болен. У них была куча уроков по правильному уходу за младенцами. Лида всегда думала, что слово «родничок» подошло бы к чему-нибудь другому, например к маленькой-маленькой речке.
Руки Уиллакса дрожат. Он что, нервничает?
– Это правда? Он что-то к тебе чувствовал?
– Я не могу знать, что у кого в душе, кроме моей собственной, – отрезает Лида.
– Тогда я скажу проще, – говорит Уиллакс. – Ты знала о его плане?
– Нет, не знала.
– Ты помогла ему сбежать?
– Не знаю.
– Ты позволила ему украсть нож из витрины?
– Он мог украсть что-нибудь, пока я не видела. Я не знаю. Мы были вместе на Выставке Домашнего Хозяйства.
– Вы играли в семью?
– Нет, – смущается Лида, – понятия не имею, о чем вы.
– Думаю, ты знаешь.
Уиллакс постукивает пальцами по коробочке. Сейчас она пугает Лиду.
– Нет.
Уиллакс наклоняется и понижает голос:
– Ты девственница?
Лида ощущает, как ее щеки начинают пылать. В груди что-то сжимается. Она отказывается отвечать.
– Я могу позвать кого-нибудь из женщин, и они проверят, – говорит Уиллакс, – либо ты просто скажешь мне правду.
Лида сидит, уставившись в кафельный пол.
– Это был мой сын? – спрашивает Уиллакс.
– Я же не ответила на ваш предыдущий вопрос, – возмущается Лида. – И не собираюсь!
Он наклоняется вперед, гладит ее по колену и оставляет там руку.
– Не волнуйся, – шепчет он.
Лиде становится плохо, ей хочется ударить Уиллакса. Она крепко зажмуривается и ощущает, как его рука сползает с колена. Девушка вновь смотрит в пол.
– Если это был мой сын, мы сможем все устроить по правилам – если, конечно, мы вернем его домой.
– Я не хочу за него замуж, – говорит Лида, – если, конечно, вы об этом говорите.
– Но может, это и не так плохо? Ну, я имею в виду твою ситуацию – тебе будет трудно устроиться.
– Я справлюсь.
В комнате становится тихо, а затем Уиллакс спрашивает, сложа руки:
– Ты справишься?
Ее сердце колотится в ушах. Она понимает, что ногтями продырявила свою кожу до крови.
– У нас есть план, который требует твоего участия, – заявляет Уиллакс. – Ты выйдешь наружу.
– Куда?
– Из-под Купола, к Несчастным.
– Из-под Купола? – Это звучит как смертный приговор. Лида не сможет дышать тем воздухом. Несчастные найдут ее, изнасилуют и убьют. Вне Купола у деревьев есть глаза и зубы. Земля проглатывает девушек, которые еще похожи на людей. Их сжигают заживо и поедают. Именно туда ее и отправят. Наружу.
– Спецназ приведет тебя на место по ту сторону, и ты позовешь моего сына обратно к нам.
– Вы уверены, что он жив?
– Да, по крайней мере последние несколько часов, и изменений пока нет.
Лида чувствует своего рода облегчение. Может быть, у нее получится заманить его обратно. Может быть, Уиллакс даже позволит им пожениться. Но что будет с ней, когда они узнают, что Партридж ее не любит? Почему он с ней настолько добр, если знает, что она помогла Партриджу украсть нож?
Уиллакс хлопает в ладоши и кричит каким-то невидимым помощникам:
– Переключите на секцию один двадцать семь Партридж!
Затем он обращается к Лиде:
– Сейчас сама все увидишь.
Экран компьютера загорается, и на нем возникает Партридж, грязный, измученный, весь в синяках, но все же Партридж. Лида видит его светло-серые глаза, его белые зубы – один слегка находит на другой. Его видно будто сквозь чьи-то глаза – глаза девушки. Лида видит ее тело, когда та опускает взгляд, а затем снова смотрит на Партриджа.
Партридж шепчет девушке: «Я не знал. Не знал, пока ты не узнала. Я бы не стал скрывать такое от тебя».
Что он не стал бы скрывать? Лида задумывается. Очевидно, он хорошо знает эту девушку. Лида очень хотела бы посмотреть на ее лицо. Девушка уже не смотрит на Партриджа, ее взгляд бегает по стене, заваленной сломанной техникой. Они вне Купола.
«Я просто хотел, чтобы ты знала», – шепчет Партридж. Лида снова видит его лицо и руку, замотанную в окровавленные бинты. Он улыбается девушке.
Девушка кивает, это становится понятно по толчку камеры.
«Как ты к ней теперь относишься?» – спрашивает девушка Партриджа. Они говорят о Лиде? Она не может не задаться этим вопросом. Иначе зачем же ей показывают это видео?
«Не знаю», – отвечает Партридж.
Экран гаснет.
– Он ранен, – произносит Лида. – Что с его рукой?
– Небольшая травма, не беспокойся. Здесь мы сможем почти все исправить.
– Зачем вы мне это показали?
– Чтобы ты увидела, что он жив и здоров! – восклицает Уиллакс.
Она не доверяет ему. Он показал ей, чтобы она начала ревновать. Правда в том, что Лида лгала и им, и себе. Это она поцеловала Партриджа, а не наоборот. Он никогда не говорил ей, что любит ее. Это все ложь. Уиллакс может пытаться заставить ее ревновать, если хочет. Ей все равно. У нее никогда не было Партриджа, поэтому она не сможет его потерять.
Но было кое-что еще. Партридж поцеловал ее в ответ, когда она отстранилась, и его лицо было такое… Не описать. Одновременно удивленное и счастливое. Лида вспоминает лицо Партриджа и улыбается. Пусть Уиллакс делает с этой информацией все, что ему заблагорассудится. Она снова вспоминает, как Партридж прошептал: «Давай делать то же, что и все нормальные люди. Чтобы никто ничего не заподозрил». Только он мог так сказать. Они только делали вид, что они нормальны. Они были созданы друг для друга, совершенно отличались от остальных. Это своего рода исповедь, их общий секрет.
– Почему ты улыбаешься? – спрашивает Уиллакс.
– Просто рада, что ваш сын жив.
Уиллакс внимательно смотрит на нее, а потом поднимает голубую коробочку и протягивает Лиде.
– Ты доставишь эту коробочку солдату, – говорит он. Его руки снова трясутся. – Мы думали, она будет сотрудничать с нами, но она уже убила одного из наших агентов.
Уиллакс глубоко вздыхает и продолжает:
– Я слежу за ней уже много лет. Думаю, скоро, благодаря блестящим приманкам, она будет наша. Она оказалась практически бесполезной.
Блестящие приманки для кого-то снаружи? Для кого?
Лида задает самый простой, самый допустимый вопрос:
– Можно узнать, что в коробке?
– Конечно, – отвечает он, и теперь она замечает, что и голова его тоже слегка трясется. – Взгляни. Я не думаю, что для тебя это что-то значит, но солдат, Прессия Бэлз, сообщение поймет. Это поможет ей переориентировать свою преданность. Можешь сказать ей, что это все, что у нас осталось.
Осталось от чего? Лида хочет спросить, но не делает этого. Она не хочет открывать коробку, но должна узнать, что внутри. Она поднимает крышку, шурша голубой бумагой. Внутри, на ткани, лежит маленький вентилятор, его лопасти неподвижны.
