Текст книги "Огненный столб"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц)
4
Царский родственник из селения строителей и царь из дворца были похожи. Каждый из них был убежден, что его Бог – единственно истинный бог. И оба они были весьма странными людьми.
У царя не было сыновей, только дочери – шестеро, все рожденные царицей. Его наложницы никогда не рожали детей. По слухам, царица тщательно следила, чтобы такого не случилось и не появился на свет сын – наследник царя. Сына ему должна родить только она.
Всем уже начинало казаться, что никакого сына никогда не будет, потому что царица рожала одних дочерей.
– Их шестеро, – сказала служанка царевны Меритатон, сидя в углу спальни царевен и натягивая на арфу новые струны. Царевны были с матерью в храме, принося утреннюю жертву Атону. Служанки проветривали постели, убирали белье и подметали полы.
Нофрет собиралась прогуляться в город, но Таме хотелось посплетничать. Тама была нубийкой, высокой и крепкой, как мужчина из страны Хатти, но умела замечательно бережно обращаться со струнами своей позолоченной арфы. Она обожала поболтать и не одобряла отлучек Нофрет, считая такое поведение неподобающим.
Сейчас Тама вполне сознательно мешала ей уйти. Нофрет склонна была простить ее, потому что царевны, кроме хозяйки Нофрет, не знали, как она проводит свое свободное время, да и ни к чему им знать. Меритатон, как и ее служанка, посчитала бы это неподобающим.
И Нофрет задержалась, починяя ожерелье, разорванное царевной. Это была тонкая работа – бусины следовало нанизывать в строгом порядке, не забывая ни единой. Голос Тамы журчал, как поток.
– У него шесть дочерей, – продолжила она, – и он не интересуется другими женщинами – только своей царицей.
– Он очень любит госпожу Кийю, – нескромно заметила Нофрет. Девушка помнила, как госпожа сидела возле царя за обедом, подавая ему лакомые кусочки со своей тарелки, когда царица отсутствовала – слуги знали, что она нездорова, что недавно у нее был выкидыш, и теперь во время месячных ей неможется. Царь казался очень довольным Кийей. Он улыбался медленной улыбкой мечтателя, в которой, однако, горел огонь, и вскоре ушел вслед за ней – всем было ясно, зачем.
Тама тоже это помнила, но сказала:
– Он околдован. Царь может быть мужчиной только с царицей. Даже с Кийей ничего не выйдет, как бы она ни старалась. Она получает от него только поцелуи и нежные слова.
Нофрет выловила лазуритовую бусину из чаши, стоявшей у нее на коленях, и, нанизав ее рядом с другими, сказала:
– Люди говорят, будто царь и с царицей ничего не может, а дочери только ее, а вовсе не его.
– Ну, это вранье, – возразила Тама. – Кто же тогда их отец? Господин Аи?
– Господин Аи ее брат.
– А царям это безразлично. Они постоянно женятся на членах своей семьи.
– Ни за что не поверю. Наверное, какой-нибудь конюх – большой мастер рассказывать разные истории. Или один из принцев, питающий давнюю страсть к царице.
Тама фыркнула.
– Ерунда. Царица многое умеет. Она достаточно хорошо обращается с мужем, чтобы иметь дочерей. А вот сыновья не получаются. Даже она не в силах сделать его семя достаточно мощным для этого. Да и желания такого у нее нет, как говорят мои кости.
Тама не имела в виду кости своей большой мускулистой руки, которая так ловко натягивала струны. Она хранила в узелке горсть отполированных мелких овечьих косточек, доставала их, когда было настроение, разбрасывала и читала получившиеся рисунки, как будто они что-то значили. Иногда ее предсказания даже имели смысл. Нофрет, однако, не замечала, чтобы они сбывались скорее и точнее, чем ее собственные смутные догадки.
Но Тама происходила из рода колдунов, а того, кто считает себя наделенным особой силой, обижать не следует. Нофрет широко раскрыла глаза, как имела обыкновение делать ее царевна, и с любопытством спросила:
– Твои кости с тобой разговаривают? И что же они говорят?
– Что у царя не будет сыновей, – ответила Тама.
– Но разве это так важно? Право наследования престола передастся через царевен – через внучек царицы Нефертити, дочери богов. Он может найти хорошего человека, который согласится жениться на царевне и стать царем. Сотни людей – и плохих, и хороших – прельстятся такой возможностью.
– Но царь так не считает, – сказала Тама, словно знала это наверняка. – Любой другой царь думал бы именно так. Но наш царь привязан к своему Богу, который говорит ему, что он сам – Бог. Царь должен иметь сына от собственной плоти и крови, иначе божественная линия прервется.
– Это трудно, – вздохнула Нофрет.
– Да, нелегко, – согласилась Тама. – Чтобы выполнить желание его Бога, придется что-то придумать.
И царь действительно придумал. Однажды вечером, когда праздник в честь коронации уже закончился, он позвал к себе дочерей. Толпы народа покинули город, царица-мать с младшими детьми вернулась в Фивы, чужестранцы, кроме тех, кто был подарен царю, уехали.
Жизнь в Ахетатоне была не особенно тихой – здесь обитало множество царской прислуги, постоянно воздвигались новые здания, царские гонцы носились взад и вперед то галопом, то бегом. Но к вечеру все успокаивалось. Рабочие заканчивали свои труды и отправлялись по домам. Придворные расходились из дворца, чтобы лечь спать дома или пьянствовать в гостях до самого рассвета. Во дворце тоже все готовились ко сну, кроме молодежи, готовой ночь напролет танцевать в винном дурмане.
Царевны имели привычку собираться в своей просторной спальне, где горели лампы и тени прятались по углам, и рассказывать всякие истории, сплетничать, слушать, как Тама поет и играет на арфе, до тех пор, пока не приходило время ложиться спать. В тот вечер Тама пела любовную нубийскую песню, довольно мрачную и не до конца понятную царевнам, но она им понравилась. Посланец царя вежливо дождался, пока песня закончится, затем низко поклонился и повел всех к царю.
Нофрет сочла, что «всех» – значит и прислугу. Пристроившись в тени своей хозяйки, она молча последовала за царевнами, и никто не остановил ее.
Прежде она не бывала в царском дворце. Хотя придворные дамы, царицы и царевны жили в самом дворце, у царя был отдельный дом, связанный с остальными мостом, выстроенным над великой дорогой процессии, являвшейся главной улицей Ахетатона. Простые смертные ходили внизу, если им позволяли. Царственные персоны шествовали поверху в собственный дом царя.
Царственные персоны и Нофрет с ними. Другие служанки не пошли; даже бесконечно любопытная Тама. Ни у кого из них не хватило дерзости поступить так, как Нофрет.
Царь ожидал в комнате, должно быть, служившей приемной. Лампы горели, смягчая яркие краски расписанных стен. На полу лежали циновки, поверх них – ковры.
Он сидел вместе с царицей на ложе с алыми подушками. Спинка и подлокотники были украшены резьбой и росписью, изображавшей царя и его семью. Ложе опиралось на фигуры львов из чистого золота.
Царь и царица были без корон и одеты не так, как обычно. На царице были льняное платье, нагрудное украшение в виде крыльев сокола Гора из золота, лазурита и халцедона и короткий парик, завитый по-нубийски. На царе была юбка, на груди украшение, почти такое же, как у царицы, и головной убор в полоску – намного, как решила Нофрет, прохладнее и удобнее парика.
Он казался почти обычным человеком, несмотря на его странное длинное лицо, – худым, узкоплечим, со слабыми мышцами живота. Теперь его глаза видели то, что находилось перед ними, воспринимали происходящее и следили за ним. Царь, судя по всему, чувствовал себя непринужденно, положив руку на плечи царицы; они казались такими близкими людьми, как многие давно живущие в браке египтяне.
Даже царица не была такой холодно-безупречной, как на троне или в храме. Под маской ее красоты Нофрет разглядела живого человека: усталую, обессиленную женщину не первой молодости – тонкие, едва заметные морщинки уже пролегли в уголках прекрасных глаз и губ. Она родила шестерых дочерей живыми, ее тело могло выносить плод – но не сыновей.
Царевны по очереди поклонились, обменялись с родителями поцелуями и сели, кто на колени родителей, кто у их ног. Прелестная картинка, образец семейного счастья… Царь улыбнулся, глядя на дочерей, потом подозвал Меритатон и сказал:
– Сядь здесь, между нами.
Старшая дочь царя как будто хотела спросить, зачем, но вместо этого улыбнулась и угнездилась между родителями, не без гордости взглянув на сестер. Они всегда соперничали за родительское внимание. Мекетатон, вторая принцесса, скорчила сестре гримасу, прикрываясь веером.
Царь обнял Меритатон за плечи так же, как только что обнимал свою царицу. Дочь прислонилась к нему, довольная.
– Мы с матерью посоветовались друг с другом, – начал царь. Голос у него был слабый, довольно высокий, и он заикался. Нофрет рассказывали, что он редко говорил прилюдно, а со времени приезда в Ахетатон – ни разу.
Он продолжал все тем же маловнушительным голосом:
– У меня нет сына, дочери мои. Некому принять после меня две короны. Некому будет править, когда Атон заберет меня к себе.
Царевны слушали молча. Царица смотрела прямо перед собой, снова укрывшись за своей маской, прочной, как камень.
– Ваша мать больше не родит мне детей. Так сказал Бог, и сердце ее согласно с этим.
– Значит, – неожиданно вмешалась третья царевна, – госпоже Кийе позволят завести ребенка? Ты же знаешь, как она хочет.
Царица бросила на нее испепеляющий взгляд. Анхесенпаатон слегка покраснела и с интересом принялась разглядывать свои босые ноги.
Царь, казалось, не слышал этого. Его взгляд снова стал отрешенным, как будто вокруг не существовало ничего, кроме Бога, который беседовал с ним в его сердце. Когда он заговорил снова, голос его изменился, стал сильнее и увереннее.
– Бог сказал мне, что я должен иметь сына, чтобы божественная линия не прервалась, когда он призовет меня в свои объятия. Нужен сын. Наследник.
Все молчали. Царевнам, наверное, было неприятно слышать, что их недостаточно, что они, все шестеро, не могут быть равными единственному младенцу мужского пола.
Царь провел ладонью по щеке Меритатон, по изгибу ее шеи, вниз к расцветающей груди. Девушка слегка вздрогнула, но ей было приятно: груди ее поднялись, глаза смотрели мягко и почти так же отрешенно, как у царя. Меритатон была набожна. По ее словам, Бог иногда говорил с ней. Она считала, что таково ее предназначение – как старшей царевны, от которой следующий владыка получит право на царство.
Меритатон смотрела на отца со спокойствием невинности.
– Если я выйду замуж, – сказала она, – я могла бы просить Бога даровать мне сына. Я уже достаточно взрослая. У меня начались месячные. Я могу выносить ребенка.
– Да, – согласился царь. – Но за кого же тебе выйти замуж, чтобы сохранить в чистоте божественную линию? Наследником должен быть мой сын. Мой сын, моя кровь и плоть. Так сказал мне Бог.
По мнению Нофрет, этот Бог был дурак. Иначе бы он знал, что его замечательный и возлюбленный отпрыск вряд ли сможет завести сына, если не сделал этого до сих пор.
Конечно, Нофрет прикусила язык – незаметная тень, всевидящая, всеслышащая, затаившаяся в молчании.
– Так надо, – сказал царь, словно сам себе. – Ты понимаешь? Так надо.
– Понимаю, – ответила царица. Это были первые слова, сказанные ею. Голос у нее был почти такой же низкий, как у царя, но гораздо красивее.
– Для Атона, – продолжал он. – Для мира, который он создаст. Нужен сын.
– Если Атон этого хочет, – согласилась царица, – пусть так и будет.
Ее слова прозвучали холодно, рассеянно и невероятно устало. Царь ничего не заметил, а счастливо заулыбался и радостно склонился к Меритатон.
– Я женюсь на тебе! Ты родишь сына для Бога, и он осыплет тебя своими милостями.
В ушах Нофрет отдавалось лишь биение ее сердца. Она затаила дыхание, потому что, вздохнув, закричала бы, и тогда быть ей битой.
Царевны лишились дара речи. Младшие были слишком малы и не понимали, что происходит. Старшие в изумлении уставились на отца и сестру. Меритатон казалась озаренной божественным светом.
– Должен быть сын, – сказал царь. – Кровь нельзя ослаблять и разбавлять. Только твоя линия годится. Только ты.
Меритатон моргнула, явно приходя в себя, и застыла от ужаса. Отец женится на дочери, чтобы она родила ему дитя… Она улыбнулась.
– Да. Только мы годимся.
Царь ответил ей улыбкой. Царица сидела, словно статуя. Царевны смотрели, как зеваки на празднике, не принимая в нем участия.
Царь склонился, чтобы поцеловать свою дочь. Это не был поцелуй жениха – теплый, но не пылкий, целомудренный, без страсти.
– Безумие! – вскричала Нофрет, но негромко, потому что они с царевной были не одни. – Он с ума сошел. Как же он может идти на такое? Как может даже помыслить об этом?
– Такова воля Бога, – сказала Анхесенпаатон, холодная и невозмутимая. Нофрет могла бы подумать, что она ничего не понимает, но ее госпожа все прекрасно понимала. Девочка знала, что происходит между мужчиной и женщиной и что допускается природой, а что нет.
– Лев берет в жены львицу из своей семьи, – пояснила она. – Жеребец покроет собственную дочь, когда она войдет в пору. Бог знает, что делает. Он требует этого от нас, потому что больше никто не годится. Божественное может сочетаться браком только с божественным.
– Ты такая же сумасшедшая, как твой отец, – сказала Нофрет сквозь зубы, продолжая втирать ароматное масло в кожу своей госпожи, – ежевечерний ритуал, который должен был сохранить ее такой же красивой, как мать, даже в старости. Остальные царевны уже спали, или служанки и няньки укладывали их. Никто не прислушивался к словам Нофрет.
– Ты не Бог, – сказала царевна, – и не дитя Бога. Тебе не понять.
– И не хочу понимать. – Нофрет втирала масло с такой силой, что царевна поежилась. Она смягчила свои прикосновения, но не слова: – Я знаю, что цари всегда жаждут иметь сына. Он им действительно нужен. Но этому царю совсем нет необходимости совершать такую гадость. У него во дворце множество красавиц царской крови, на любой случай. Он может ходить к ним каждую ночь, горячо молиться своему Богу и получить целую армию сыновей.
– Нет, – возразила Анхесенпаатон. – Они обычной крови. А наследник должен быть божественного происхождения.
– Боги женятся на смертных. Часто. Каждый день. И даже имеют от них детей. Сам Амон и царица Нефертари…
– Он был ее отцом, – перебила Анхесенпаатон. – И любовником.
– Я думаю, он не настоящий Бог, – сказала Нофрет не без злорадства, – и все его учение – ложь.
– Это так, – согласилась Анхесенпаатон.
– И все же права на престол происходят от него, через царицу, чьим отцом и любовником он был. Если вообще был.
– А это тайна. Ее знают только боги.
Нофрет не понимала, пронзили ли ее слова броню. Трудно поверить, чтобы такое дитя могло столь искусно скрывать свои чувства и быть так непреклонно убежденным в том, что ее отец – Бог, и посему не подлежит осуждению.
Царевны спали, каждая в своей постели, в ногах у них посапывали служанки. Все, кроме Нофрет, которая лежала при свете ночника без сна, вспоминая, как царица не мигая глядела в темноту. Воздух был теплый, как всегда в Египте, но Нофрет трясло от холода. Холода внутри, пробиравшего до костей.
5
Царь есть царь, он волен поступать, как ему угодно. Даже взять свою дочь в жены, провести с ней свадебную церемонию перед алтарем Атона и сделать с ней то, что должен сделать муж, когда желает иметь сыновей. Меритатон не заменит царицу и не будет править как царица. Она всего лишь слуга Бога, исполнительница его воли.
Теперь Меритатон полностью стала женщиной. Ее кровать вынесли из спальни царевен и поместили в комнате на женской половине, возле покоев царицы Нефертити. Тама отправилась с ней, оставаясь ее приближенной служанкой.
По вечерам часто звучала музыка: царевны умели петь, некоторые даже очень хорошо, все они играли на арфе, бубне и систре. Но Тамы с ее сильным голосом и искусством игры на арфе им недоставало.
Однажды, когда царевны спали в полуденную жару, Нофрет отправилась навестить ее. Покои царевен – спальня, гардеробная, молельня и комната для купания – располагались с одной стороны дворцового сада, а комнаты цариц – с другой. В саду не было ни садовников, ни женщин, греющихся на солнышке. Все, кто был свободен, погрузились в дремоту, даже слуги, которых сейчас не требовали хозяева.
При желании Нофрет тоже могла бы поспать, но предпочла повидать Таму.
Она и прежде бывала в доме цариц, ожидая свою госпожу или выполняя ее поручения, и знала дорогу. Аромат духов здесь был сильнее, чем в комнатах царевен. Тут властвовали царицы или самые высокородные и любимые из царских наложниц.
Покои царицы Нефертити были, конечно, самые просторные и самые роскошные, почти как у царевны Меритатон. Кроме Тамы, у нее теперь было множество других слуг, стражников и придворных дам. Ее кровать стояла в отдельной спальне, у нее были еще собственная туалетная комната и зал для приемов, где на небольшом возвышении стоял трон.
Нофрет предполагала, что комнат будет много, и больших: ей ведь уже приходилось видеть помещения царицы. Но она не подумала о том, что, как и ее мать, царевна будет теперь окружена прямо-таки стеной прислуги. Хорошенькая Меритатон, всегда требовавшая для себя лучший уголок в спальне царевен, стала царицей, и весьма надменной.
Она лежала на кушетке в комнате, где в это время дня было прохладней всего, и слушала, как Тама играет на арфе. Меритатон выглядела так же, как запомнила ее Нофрет, как выглядели все царевны; хрупкие кости, нежный овал лица, удлиненные глаза, еще длиннее подведенные колем. Нофрет не заметила в ней бремени вины, груза печали. Может быть, она казалась слегка взволнованной, как и подобает невесте Бога.
Нофрет хотела было подождать, пока Тама закончит, послушать пение вместе с остальными слугами, а потом тихонько увести ее. Однако она повернулась и пошла, все быстрее и быстрее, а потом побежала.
Люди окликали ее. Нофрет смутно запомнила, как стражник пытался преградить ей дорогу копьем, но она перескочила через него и понеслась куда глаза глядят.
Минули те времена, когда можно было бегать по полдня, а потом еще танцевать до упаду с молодыми воинами. Теперь Нофрет стала ручным созданием, украшением дворца. Когда она отбежала достаточно далеко от дома царицы, в боку у нее закололо, и девушка пошла быстрым шагом, дыша глубоко и медленно, как приучены делать бегуны.
Нужно было возвращаться к своей царевне. Но Нофрет вышла из дворца и побрела по городу, прямо за городские стены, в сторону скал и гробниц.
Пустыня была мрачна, но в ней было чисто. Там нет ни царей, провозглашавших себя богами, ни царевен, подчинявшихся их воле. Тут только песок, камни, редкие растения с шипами и колючками, готовыми поранить неловких и неосторожных. Солнце палило, бросая длинные лучи над стенами и крышами города.
Взглянув один раз назад, Нофрет уже больше не оборачивалась.
Хотелось пить, болели ноги, но она продолжала идти, чтобы не упасть, остановившись.
Никогда прежде селение строителей не казалось ей таким отдаленным и так хорошо спрятанным среди корявой земли. Нофрет уже решила, что заблудилась, но вдруг увидела его прямо перед собой: без зелени и роскоши, суровое и голое, но отмеченное печатью благословения – может быть, потому, что оно находилось за пределами Ахетатона и дела города его не задевали.
Пока девушка стояла, раздумывая, на дороге, послышался стук копыт, слишком маленьких для коня и слишком быстрых для быка. Она была слишком погружена в свои мысли, чтобы сообразить, в чем дело, пока не возник он, несясь с опущенными рогами так же вслепую, как и она, но гораздо с большим воодушевлением.
В последнее мгновение Нофрет успела отскочить с его пути. Что-то опутало ее ногу. Это оказалась веревка, она схватила ее, побежала, споткнулась и упала, не выпуская веревку из рук, это было явной глупостью. Козел вырвался. Нофрет цеплялась за веревку из чистого упрямства – ее малый вес едва ли мог противостоять силе вошедшего в раж животного.
Чьи-то руки сомкнулись на ее талии – добавился еще один вес, побольше. Человек был невелик, но довольно силен и ругался мальчишеским голосом, посылая козла и всех его предков и потомков в самые глубины преисподней.
Вдвоем они, наконец, остановили козла. Он яростно фыркал, целился рогами, но веревка на шее заставила его смириться. Иоханан – Нофрет вспомнила имя мальчика – ухватился за нее покрепче в тот момент, когда он намеревался нанести последний бунтарский удар рогами. Раз уже его схватили и крепко держали, козел присмирел, словно все удовольствие было в погоне, а теперь он был готов отдохнуть.
Нофрет шла следом. Бока и ягодицы, куда наподдал козел, болели, ладони горели от веревки, но от сердца отлегло.
– Надо сделать стену повыше, – сказала она.
– Он все равно залезет, – пробормотал Иоханан.
Он все еще не мог отдышаться после беготни. Его полосатая одежда была в пыли, в растрепанные курчавые полосы набился песок.
– Убей его и съешь на обед! – посоветовала какая-то женщина, стоявшая у дверей.
– Об него только зубы обломаешь! – хмыкнул Иоханан.
Другой совет был менее практичным, но дан с большим воображением. Хихиканье Иоханана переросло в смех. Козел трусил за ним, смирный, как будто никогда не задел ни единого человека, но глаза блестели по-прежнему.
Козла прекрасно знала вся округа. Его побеги были всеобщим развлечением. На пути его встречало больше смеха, чем проклятий, люди быстро убирались с дороги, а собаки выползали из своих укрытий, норовя облаять побежденного врага. Но козел подцепил рогами одного зазевавшегося пса, и тот, скуля, скрылся в конуре.
– Они совсем не злые, – удивилась Нофрет.
– Кто, собаки? – Иоханан блеснул улыбкой, – скоро им не на кого будет злиться. Этого окаянного козла принесут в жертву. Я буду носить его шкуру.
– Почему же вы до сих пор не сделали этого?
Иоханан пожал плечами.
– Да вот не сделали, и все.
Нофрет хотела было уточнить, но ответ был ясен и так. Семью не приносят в жертву, даже на алтарь Бога.
Они уже подходили к его дому, и Нофрет стала отставать. Удерживая козла одной рукой, Иоханан ухватил ее за пояс и потянул за собой. Девушка пыталась упираться, протестовать, но он не обращал на это внимания.
– У тебя кровь, – сказал он.
– Просто царапины, – отмахнулась Нофрет. – Мне надо…
– Нет, – возразил Иоханан.
Только вдвоем они сумели затащить козла в ворота и надежно привязать. Нофрет заметила, что веревка вся в узлах.
– Надо было взять цепь, – заметила она.
– Наверное, – согласился Иоханан.
Козел был снова привязан, перед ним положили охапку сена, и его козы с любопытством смотрели на него кроткими глазами. Иоханан взял Нофрет за руку и, невзирая на протесты, потащил в дом.
По сравнению с дворцом дом был крошечный, но для этого селения большой. Впереди находился загон для коз и кладовые, сзади, за стеной тяжелых занавесей, располагались люди.
Дом был устроен, как шатер в пустыне: толстые подстилки на полу, пушистые ковры на стенах, свернутые ковры, чтобы сидеть на них и прислоняться к ним, низкие столики. В сундуке у стены, наверное, хранились ценности; он был сделан из дерева, редкого и дорогого в пустыне, украшен резьбой в виде газелей и ибисов и окован бронзой. На крышке стояли бронзовый кувшин, чаши и большая миска.
Сначала Нофрет подумала, что комната пуста. Было сумрачно, лампы не горели, и только слабый свет искоса падал через узкое окошко. У окна, где, как показалось Нофрет, лежала большая груда ковров, поднялась голова под покрывалом. Это была старая женщина – Нофрет видела ее прежде – старая, но крепкая, с темными, ясными, как у девушки, глазами.
Иоханан преклонил перед ней колено, будто она была царицей.
– Бабушка, мы привели козла.
Старуха кивнула.
– А еще кого ты привел? – сказала она ласковым мягким голосом, чисто, без всякого акцента. – Она твоя? Ты оставишь ее себе?
Иоханан засмеялся и покачал головой.
– Она называет себя Нофрет, но настоящее имя у нее другое. Она принадлежит одной из царевен.
– Царице?
– Нет, бабушка, царевне. Той, у которой такое бесконечное имя.
– Анхесенпаатон, – вмешалась Нофрет, которой надоело слушать, как о ней говорят, словно ее здесь нет. – Третья царевна – которая все еще…
– Она тоже будет, – сказала старая женщина. – Царь проклял их, разве ты не знаешь? Он сделал то, чего не делает ни один здравомыслящий человек, даже в Египте. Его ждет расплата.
Нофрет пошатнулась и чуть не упала. Иоханан поддержал ее.
– Бабушка, – сказал он с легкой укоризной. – Она получила почетные раны, когда ловила козла. Ее нужно полечить.
– И искупать, – добавила старуха. – Вода горячая, ванна наполнена. Позаботься, чтобы она помылась первой.
– Конечно, бабушка.
Нофрет обнаружила, что в доме есть прислуга – во всяком случае, молчаливая и обходительная женщина держалась, как служанка. Должно быть, это она принесла воду из большой ванны, стоявшей в заднем помещении, нагрела над кухонным очагом и налила. Для этого не требовались услуги предсказателя: всем было ясно – Иоханан вернется в таком виде, что мытье будет необходимо.
По приказу старой хозяйки, Нофрет мылась первая, чего раньше ей никогда не удавалось – для нее не оставалось чистой воды. Это было замечательно, хотя все раны и царапины страшно щипало – их оказалось гораздо больше, чем она думала, и они были гораздо болезненнее. В нескольких местах даже текла кровь.
У служанки были легкие руки и бальзам, успокоивший боль. Она перевязала самые большие ранки мягким полотном, потом принесла платье и настояла, чтобы Нофрет надела его.
Нофрет могла бы и не подчиниться, но что-то в лице старой женщины заставило ее захотеть одеться. Платье из простого белого полотна с вышивкой у ворота было и оружием, и щитом.
Эти люди оказались не так бедны, как она думала. У них была бронзовая посуда, одежда из хорошего полотна и тонкой шерсти. Пиво в кувшине было не хуже, чем во дворце, а хлеб – свежим и хорошо пропеченным.
Нофрет угостили хлебом и пивом, и из вежливости пришлось принять угощение. Это было нетрудно – хотелось и есть, и пить. Принесли еще сыр из козьего молока и соты с медом.
Бабушка не принимала участия в трапезе, но Иоханан съел все, что оставила Нофрет, и не возражал бы поесть еще. Он был одним из тех тощих юнцов, которые едят до тех пор, когда многие бы уже просто лопнули, и все еще остаются голодными.
Когда Иоханан исследовал дно кувшина в надежде, что там еще каким-то чудом осталось несколько капель, в комнату, отодвинув занавес, вошел мужчина. Он был высок, крепкого сложения, с большой бородой, одет, как и Иоханан, в полосатую одежду, но заполнял ее собой гораздо плотнее, чем его сын. В нем были мощь и грация воина, хотя он был всего лишь камнетесом и мастером-кирпичником.
Мужчина разглядывал Нофрет без особой приветливости, но и не враждебно. Она подумала, не следует ли встать и поклониться ему. Но она не поклонилась и бабушке, что полагалось бы ей по возрасту, поэтому решила не кланяться и мужчине – отцу Иоханана или его дяде, кем бы он ни был.
И она продолжала сидеть возле низкого столика, прислонившись к свернутому ковру, устроившись уютно, как кошка, и такая же безмятежная.
– Отец, – сказал Иоханан, подтвердив правильность ее первого предположения, – это Нофрет. Нофрет, это мой отец. Его зовут Агарон.
Нофрет не придумала ничего лучше, чем наклонить голову в знак приветствия, и ее тут же охватил стыд. Она вела себя как царица, не имея на это права.
Но Агарон не смутился. Он улыбнулся, поклонился по обычаю жителей пустыни и произнес:
– Добро пожаловать, моя госпожа.
– Я не госпожа, – резко сказала Нофрет. – Я служанка царевны.
Ну вот. Она нагрубила. И ничего не может с собой поделать.
– Это просто любезность, – сказал Агарон, словно ничего не заметив, – и не более того. Ты простишь ее?
Нофрет вспыхнула еще сильнее. У него был красивый голос, низкий и выразительный, и его манера выражаться сделала бы честь любому придворному.
Удивительное и умиротворяющее место! Нофрет знала, что эти люди сродни царю: их племя пришло в Египет с бабушкой царя по материнской линии. Но неожиданно оказалось, что они говорят по-египетски так же хорошо, как знатные вельможи, что в селении строителей можно встретить манеры не хуже придворных. В этом проявлялась их гордость – и в изгнании быть царственными, даже в положении немногим лучше рабского.
Пока она принимала ванну и пила пиво, солнце село. Молчаливая служанка зажгла лампы и исчезла, оставив островок света среди сумерек. С кухни распространялись аппетитные запахи, вкусные запахи жареного мяса и пекущегося хлеба. То, что Нофрет посчитали богатым угощением, было только началом, развлечением для голодных желудков в ожидании обеда.
– Вы едите по-царски, – заметила она, когда Агарон ушел мыться.
Иоханан растянулся на ковре, вздыхая в предвкушении жареного козленка и медовых сладостей.
– Иногда бывает. У нас же сегодня праздник: возвращение козла в загон.
– И приход гостьи, – добавила его бабушка своим нежным голосом.
– Но вы же не могли этого знать, – удивилась Нофрет.
Старая женщина улыбнулась.
Нофрет вздрогнула. Улыбка была нежная, добрая, но вызывала трепет.
– Бабушка всегда все знает, – пояснил Иоханан.
– У нее есть глаза, которые видят, – добавил Агарон, входя освеженный и влажный после ванны. Его борода курчавилась от сырости; он смыл с нее каменную пыль, и она была черна, как вороново крыло, без малейших признаков седины. На нем теперь была более нарядная одежда из тонкой пурпурной шерсти с вышитым поясом. Он выглядел еще царственней, чем прежде.
– Вы очень странные люди, – заметила Нофрет.
– Мы люди нашего Бога, – ответил Агарон. – Он дал моей матери редчайший дар видеть то, что нужно, и понимать, что это означает.
– Пророчица, – предположила Нофрет, стараясь не смотреть на старую женщину, – оракул.
– Голос Бога, – уточнил Агарон.
– Я не больше, чем ветер, – вмешалась старуха, – меня не нужно бояться. Я никогда не говорю, что вижу, если мне не позволено.
– Ты бы не увидела меня, – сказала Нофрет с неожиданным упрямством. – Я не знаю вашего бога и не верю в него.
– Это неважно, – ответила старая женщина. – Он привел тебя к нам. Разве ты не чувствовала, как он направляет твои шаги?
– Я не чувствовала ничего, кроме того, что должна оставить свои обязанности.
– Свои обязанности, – повторила старая женщина. – Да.
Она видела даже это: Нофрет сказала правду, но не всю. Ей хотелось скрыться. Но она уже один раз убежала, струсила и оказалась здесь. Больше бежать было некуда – разве только в пустыню – но это означало смерть, а Нофрет не так отважна и не так труслива, чтобы решиться на такое.
– Царя не любят, – сказала старая женщина.
