Текст книги "Огненный столб"

46

В эти дни Нофрет отдыхала мало. Ночами она кое-как спала на полу спальни своей госпожи, но большей частью лежала без сна, тоскуя по своей кровати. Она уже разучилась спать где придется.

Успокоение наступало только тогда, когда царица находилась при дворе, а царь – рядом с ней. Аи был стар и уже не так силен, но его присутствие было властным, а стража – многочисленной и беззаветно ему преданной. Нофрет полагала, что ни у одного египтянина не хватит духу покуситься на царицу в таком месте.

Пока Анхесенамон выслушивала просителей, принимала посольства и управляла Двумя Царствами, Нофрет могла немного поспать или хотя бы просто отдохнуть. Она уединялась в одном из садов или надевала платье попроще, заплетала волосы в косу и гуляла по городу, заходя к торговке пивом, где можно было купить кувшин и посидеть немного. Она почти никогда не выпивала весь кувшин и часто отдавала остатки собаке торговки. Это было толстое, ленивое, хмельное животное, похожее на свою хозяйку, кормившееся пивом и отбросами у соседа-мясника.

В один из дней египетского лета, когда река была в полном разливе, но уже начинала спадать, Нофрет поила собаку пивом. Воздух был густой и так насыщен влагой, что его, казалось, можно пить, и кишел мошкарой. Дверь пивной лавки завесили от насекомых, так что внутри было темновато, и лампа, свисавшая с балки, давала мало света.

В этот час Нофрет была единственной посетительницей, если не считать собаки. На улице торговка предлагала свой товар прохожим. Нофрет слышала ее песню о пиве и о тех радостях, которые оно приносит. Прохожие смеялись над некоторыми строчками и покупали кувшин-другой.

Один из мужчин, остановившихся у лавки, отличался красивым низким голосом и возвышался над остальными людьми на улице, словно башня. Это был чужестранец, с бородой, в широких одеждах, с орлиным носом, широкий в плечах: похожий на хетта, но не хетт.

Нофрет смотрела рассеянно, мысли бродили где-то далеко. Она даже не заметила, как мужчина, перекинувшись парой слов с торговкой, проскользнул за занавеску и оказался перед ней. В комнате могло бы разместиться с дюжину людей, но он, казалось, заполнил ее целиком, даже тогда, когда, подтянув ногой табуретку, сел перед Нофрет с кувшином в руке.

– Выпьешь со мной? – спросил он.

– Иоханан… – Нофрет не понимала, почему вдруг так разозлилась. Он ведь не сделал ничего, что могло бы ее обидеть.

Вот поэтому-то она и разозлилась. Потому, что он ничего не делал. Нофрет не слышала о нем ни слова с тех пор, как он побывал в Мемфисе по пути к бабушке, еще при жизни Тутанхамона. Когда она была в Фивах, он не пытался отыскать ее. Она думала, что он покинул город. Возможно, так и было. Может быть, он снова уходил в Синай, а теперь вернулся в Египет. Возможно…

Нофрет взяла у него кувшин с пивом и отхлебнула – пожалуй, больше, чем следовало. Это было крепкое пиво, и голова у нее слегка закружилась. Лицо Иоханана поплыло перед глазами. Оно было более худым, чем ей запомнилось, темнее, дочерна загорелое. Руки его, когда он брал кувшин назад, оказались загрубевшими, видимо, от тяжелой работы.

Иоханан поймал ее взгляд.

– Каменотес, – сказал он без смущения. – Я строил гробницы в Фивах.

– Ты же не очень хорошо умел это делать, – заметила Нофрет. – Я думала, твой самый большой талант – командовать другими.

Иоханан пожал плечами и отхлебнул вина – поменьше, чем она, но с гораздо большим удовольствием. Стерев пену с бороды рукавом, он сказал:

– Другой работы не было. Фивы не Ахетатон. Начальники над всем – египтяне. Они не любят чужестранцев. Особенно тех, которые прежде пользовались покровительством падшего в Ахетатоне.

– Так его называют в Фивах? В Мемфисе о нем вообще не упоминают.

– Позже всего его забудут в Фивах, хотя там уже кое-что делают, чтобы стереть из памяти его имя. Мне приказали соскабливать его в надписях. Наверное, им нравилось, что мне приходится переделывать то, что еще так недавно делали мои люди.

В его словах не было ни горечи, ни отчаяния. Он не походил на человека, отрекшегося от своей гордости и своей воли.

– Ты даже не пришел повидать меня, когда я была в Фивах, – попеняла ему Нофрет.

– Работающим на строительстве гробниц не дают отпусков, чтобы навещать дворцовых слуг.

Здесь уже прозвучала горечь. Чуть-чуть, но Нофрет уловила. Горло ее сжалось.

– А Леа? Она…

– Бабушка жива. Она здесь. Я оставил ее на постоялом дворе, отдохнуть с дороги. Она почти не изменилась, но путешествовать ей и раньше было нелегко.

Нофрет удивленно посмотрела на него.

– Но тебя же никто не отпускал? Ты убежал?

– Мы никогда не считали себя рабами. Мы сродни царю. Но царь умер, и его родня не в чести.

– И поэтому ты убежал. А остальной твой народ – они тоже…

– Остальные не хотят. Говорят, что им и так неплохо. Им приходится работать больше, чем раньше, но платят столько, что хватает на хлеб и на пиво. Никто не отнимает их жен и дочерей, и удар плеткой достается лишь изредка, когда нужно кого-то проучить для примера.

Его тон заставил Нофрет вскочить. Кувшин разбился бы, не подхвати он его. Она рванула на нем одежду.

Одежда из тонкой шерсти, хорошо сотканная, но изношенная и выцветшая, с треском подалась, обнажив его плечи, почти такие же темные, как и лицо.

Там были шрамы на шрамах, а поверх – едва зажившие раны. Нофрет отдернула руку, словно обжегшись.

Иоханан с трудом натянул одежду. Его спокойное лицо даже казалось довольным, а глаза были слишком темны, чтобы разгадать их выражение.

– Я плохо понимаю указания. Я гораздо лучше умею их раздавать. А это не всегда достоинство.

– Тебя собирались убить, – сказала она.

– Так считает и моя бабушка, – согласился Иоханан. По-видимому, это его совершенно не волновало, и он совсем этого не боялся. – Она хочет уйти отсюда. Она сказала, что, если и дальше терпеть, будет только хуже, поскольку я все равно не могу сдержать свой язык. Я слишком долго жил в пустыне и забыл, что значит почтительно говорить с придирчивым мастером.

– Тебе не следовало сюда возвращаться, – заметила Нофрет. – И вообще не следовало возвращаться в Египет. Если кто-то узнает о твоем бегстве – и будет разыскивать тебя…

– Бабушка говорит, что нет. Мы пошли в пустыню, так что все думали, что мы идем на юг. Нас не станут искать на севере.

– Будут, если они не совсем дураки. Все же знают, каков ты.

– Нас никто не преследовал. – Иоханан больше не хотел слышать об этом: губы его сжались. – Мы долго шли к пустыне, но бабушка сказала, что здесь следует остановиться. Не хочешь ли пойти и поговорить с ней?

У Нофрет захватило дух. Она хотела отказаться, сказать, что должна вернуться во дворец, что уже поздно, что, если она не вернется, царица может уйти из дворца и ее могут ранить или убить, но, помимо воли, спросила:

– Где она? Отведи меня к ней.

Иоханан привел ее на постоялый двор в закоулках города, где встречалось больше чужеземных лиц, чем египетских. Люди здесь говорили на всех известных в мире языках. Нофрет услышала хеттский, странный певучий язык мореходов с северного побережья великого моря, нубийский, ливийский, наречия Митанни, Ханаана и Ашура и, конечно, оба наречия апиру, и кочевников пустыни, и их сородичей из Синая, которые были сродни царям Египта.

Леа отдыхала в притемненной задней комнате постоялого двора. Помещение так напоминало ее комнату в селении строителей в Ахетатоне, что Нофрет почудилось, будто она вернулась на годы назад. Стены, сложенные из простого илового кирпича, как во всех обычных домах в этой стране, были завешены тканью, превращавшей комнату в подобие шатра кочевников. Стульев не было, но во множестве имелись ковры и подушки, бронзовый сосуд с водой, кувшин финикового вина, маленькие чашки, блюдо фиников в меду.

В отличие от господина Аи, Леа совсем не изменилась. Она всегда казалась Нофрет древней, но сильной, как старое искривленное дерево. Кожа ее была мягкой, не очень морщинистой, спина – прямой, ясные глаза смотрели со знакомой приветливостью. К своему изумлению, Нофрет почувствовала, как ее глаза наполнились слезами, а ведь она зареклась плакать в тот день, когда ее похитили и увезли в Митанни.

Она села на свое обычное место, на кипу ковров перед Леа, разлила по чашкам финиковое вино из кувшина, – и для Иоханана, вошедшего вслед за ней, тоже.

– Не хватает только Агарона, все остальные в сборе.

Она хотела сказать это легко, но получилось печально. Никто из апиру не улыбнулся. Леа кивнула.

– Хорошо, если бы Агарон был здесь. Мы возвращаемся к нему, – он живет среди людей Синая.

Нофрет ожидала этого. В Египте для них не было безопасного места.

– Но если вы уйдете, я никогда вас больше не унижу.

– Если только не пойдешь с нами.

Это сказала Леа, а не Иоханан, который вообще никогда ни единым словом не предлагал ей следовать за ним куда-либо.

Беспричинно рассердившись, Нофрет все-таки заставила себя подумать, прежде чем произнести наиболее подходящие слова.

– Вы же знаете, что я не могу оставить мою госпожу. И сейчас больше, чем когда бы то ни было.

– Почему? – поинтересовалась Леа.

Нофрет поглядела на нее, прищурившись, и не отвела взгляда.

– Если ты способна видеть истину или хотя бы слышать, что говорят повсюду в Египте, ты знаешь, что ее не любят, а во многих местах даже ненавидят.

– Потому, что она сделала то, чего царице делать не следует. – Леа покачала головой. – Да, я слышала людские пересуды. Много ли в них правды?

– А ты не видишь?

– Скажи мне, – попросила Леа.

– То, что она посылала за хеттским царевичем, – произнесла Нофрет, помолчав, – это правда. Правда и то, что она отказывалась выходить за кого-либо из египтян, пока смерть царевича, посланного к ней, не вынудила ее к этому. Тогда она приняла то, что должна была принять. Царица рискует жизнью своего деда, защищаясь от человека, который, как она полагает, убил уже двух царей и готов убить третьего.

– А пойдет ли он на это?

– Я… Так не думаю. – Нофрет сделала паузу, размышляя, не изменить ли свои слова, но оставила все как есть. – Он знает, что его время скоро придет. Господин Аи стар. Время и боги разделаются с ним прежде, чем его соперник лишится терпения. И, кроме того, его занимает страна Хатти. Вряд ли они так спокойно примирятся с убийством их царевича.

– Вряд ли, – согласилась Леа. – Но все войны кончаются, и солдаты возвращаются домой. Этого ли опасается твоя госпожа?

– Моя госпожа теперь выше страха. – Было почти приятно произнести эти слова; а потом сказать то, чего она не говорила никому, даже господину Аи: – Она безумна, как и ее отец, но бог не дал ей своей милости. Моя госпожа считает, что, если ей удастся обрести сына, любого, где угодно, она будет в безопасности.

– Ты же понимаешь, что этого быть не может, – вмешался Иоханан, – если только она не найдет себе взрослого мужчину, закаленного в войнах. Вроде этого хеттского царевича. Жаль, что его убили. Египет бы возненавидел такого царя, но, насколько я знаю его соплеменников, он мог бы достаточно успешно противостоять врагу своей госпожи.

– Он бы долго не протянул, – сказала Нофрет. – Ей нужен египтянин, молодой и сильный. Такого она не нашла. Все подходящие умерли или находятся далеко отсюда. От них избавлялись по очереди, год за годом. И никто этого не замечал, кроме моей госпожи. Моей бедной госпожи, чей ум надломлен.

– Так ли это? – спросила Леа. – Может быть, она ясно видит, и эта ясность пугает ее, и она бежит от нее? Царица распознала врага прежде, чем кто-либо другой. А если она видит еще больше? Вероятно, она знает, что должно произойти.

– Прежде она никогда не видела так ясно.

– Горе способно открыть глаза сердца. А она за свою короткую жизнь испытала больше горя, чем многие женщины преклонных лет.

– И все же она сама не своя. Бродит вдоль реки, якобы разыскивая дитя в корзинке. Рассказывает сама себе сказки о детях рабов и слуг, мечтает взять одно, а всем остальным угрожать смертью, если кто-нибудь осмелится оспаривать права такого наследника на престол. Она сочиняет всякие дикие истории и с таким полетом воображения, какого не встретишь у женщины со здравым умом.

– И все-таки она продолжает править, и не так уж плохо, иначе люди заговорили бы об этом.

– О чем тут еще говорить? Царица посылала в страну Хатти за мужем. Одного этого безумства довольно.

Леа покачала головой.

– Я думаю, ты ее недооцениваешь. Она в огромной опасности и прекрасно сознает это.

– Тогда почему же, – сказала Нофрет с неожиданной горячностью, – царица носится в своей колеснице так, будто бессмертна, и бродит у самой реки, искушая крокодилов?

– Может быть, она хочет казаться своим врагам незначительнее, чем на самом деле.

– Не слишком ли хорошо она притворяется? Нет, моя госпожа хочет умереть. Она сама так говорит, и говорит правду.

Наступило молчание. Нофрет вдруг заметила, что стиснула свою чашку с финиковым вином так, словно хочет ее раздавить. Она расслабила пальцы, поднесла чашку к губам и снова отставила, не отхлебнув. Сладость вина помешала бы ей говорить.

Казалось, прошло очень много времени, прежде чем Иоханан медленно произнес:

– Он сказал, что мы будем обсуждать все это. Что, когда пожелает бог, царица станет такой, как ты говоришь: слабой духом, хрупкой и в большой опасности. А когда ее враг получит желаемое, он избавится от нее и возьмет себе более покладистую жену, попроще.

– Кто говорил тебе такое? – Но Нофрет знала, кто. Ей хотелось изгнать это знание из головы. – Это мертвый человек! Он по-прежнему рассуждает обо всем и ни о чем? Значит, он был в Фивах? Ведь уже несколько лет, как ты покинул Синай!

– Он все знал. И знал всегда. Его бог все ему показывает. Ум более слабого человека уже давно был бы сломлен этим.

– Ну, его ум сломлен давно. – Нофрет сплюнула, нарочито грубо. – Стало быть, он все предвидел. И что же он нам советует? Убить ее прежде, чем преданный военачальник сделает это вместо нас?

– Она погибнет, если останется здесь, – сказала Леа. – У царицы нет друзей, после смерти мужа ее некому защитить. У нее нет сына; если она и родит его, младенец будет легкой добычей для врага. Дети так легко умирают, а она еще не родила ни одного, который прожил бы хоть немного. У царицы нет защиты и очень мало надежды. Ее господин умрет, и другой овладеет ею. Ни один царевич из дальних стран не появится, чтобы защитить ее.

– Он ее не убьет, – возразила Нофрет. – Этот человек не остановится ни перед чем, но он хочет обладать ею самой, не меньше, чем царством. – Она повторяла слова господина Аи, а почему бы и нет? Он был умным человеком.

– Твоя госпожа носит в себе царское право, но не сына для царя. Получив две короны, он сразу же начнет искать женщину, которая даст ему наследника.

– Может быть, боги смилостивятся. Или он заведет себе наложницу. Сыновья таких женщин и прежде получали царство.

– Все это возможно, – заключила Леа. – Но может случиться и так, как предвидит царица. Она видит только смерть. Если бы она не послала в Хатти… Но Египет может вспомнить и ее отца, и то, что он сделал с древними богами.

– В Египте беспокойно, – вмешался Иоханан. – Люди поняли, что цари могут умирать не только от войн, старости или болезней, а от надоевшего царя можно избавиться и завести нового, который придется всем больше по вкусу. Теперь Египет видит себя под властью старого царя, слишком старого, чтобы обзавестись крепким сыном, и царицы, которая до сих пор рожала только дочерей, не способных к жизни. Царь и царица – жизнь и душа царства. Если правители так хрупки, что же будет с их страной? Сколько еще времени пройдет, прежде чем она зашатается и рухнет? И куда упадет, как не в руки тех, к кому царица посылала за царем, – чужого народа, который станет ее завоевателем?

Нофрет зажала уши, но его голос продолжал звучать – спокойно, безжалостно, произнося правду во всей ее беспощадной ясности. Когда голос смолк, она опустила руки. Иоханан склонился вперед, покачиваясь, как в детстве, когда он пребывал в расстроенных чувствах из-за какой-нибудь мелочи, составлявшей для мальчика целый мир. Теперь он был мужчиной, и Нофрет почти верила, что он переживает так же сильно, как и она.

– Значит, надеяться нам не на что. Остается только сдаться перед обстоятельствами – другого выбора нет.

– Ее отец так не считает, – заметил Иоханан. – Он говорил, что в свое время, когда мне уже не будет жизни в Фивах, а Египет окажется под управлением старика и женщины, которая хотела получить царя из другого царства, я должен буду принести царице Египта надежду и освободить ее.

– То есть убить?

Иоханан замотал головой, нетерпеливо, как в юности, и с возмущением.

– Ты слепа или просто боишься увидеть то, что прямо у тебя перед глазами?

– Она не сможет пойти по пути своего отца, – возразила Нофрет. – Только счастливый случай и бог спасли его от разоблачения. Вряд ли нам удастся повторить это.

– Нужно немного воображения, – заговорила Леа, с сочувствием встречая их удивленные взгляды. – Царица и не захочет уйти. Ее отец принадлежал только своему Богу. Она же всегда и навсегда принадлежит Египту и ни за что не уйдет по собственной воле.

– Она умрет здесь, – сказала Нофрет. – Она хочет этого, настаивает на этом.

– И ты ей позволишь? – Иоханан всплеснул руками. – Бабушка, ведь ты же сама заставила меня прийти сюда! А теперь говоришь, что все бесполезно.

– Разве я так сказала? – Невозмутимость Леа могла привести в отчаяние кого угодно. – Я не говорила, что ты должен убивать царицу, но нельзя позволить, чтобы ее убили.

– Тогда как же… – спросили Нофрет и Иоханан одновременно и замолчали, одинаково озадаченные и одинаково возмущенные.

Леа рассмеялась, звонко, как молоденькая.

– Ах, вы, дети! Откройте глаза и смотрите. Царица умрет, если останется здесь и не уйдет, потому что она царица и не знает ничего другого. У нее нет бога, чтобы вести ее. Ее отец мог бы сделать это, но его время еще не пришло. Он находится далеко в Синае, где приказал ему оставаться его бог. А ты слышал бога, Иоханан. Он позвал тебя прочь из Фив и привел в Мемфис.

– В Мемфис меня привела ты, – сказал Иоханан, надувшись.

– Ты шел туда, куда я вела, но знал, что там бог.

Нофрет переводила взгляд с одного на другого. Она никогда прежде не улавливала большого сходства между ними. Иоханан походил на своего отца, а Агарон, судя по всему, – на своего давно умершего отца. И все же они были похожи. У них были одинаковые глаза, одинаковым свет в них, – полный свет дня в глазах Леа, медленный и неохотно поднимающийся рассвет в глазах Иоханана.

– Ты же не имеешь в виду, что мы…

– И все же выход есть, – произнесла Леа. – Хотя, возможно, эта идея безумна.

– Так же безумна, как царица, – Иоханан взглянул на Нофрет, потом снова на свою бабушку. – Она ведь безумна? Что она будет делать, если…

– Ты же знаешь, что царица никогда не уйдет по своей воле, как бы ты ни надеялся, – сказала Леа.

Иоханан покачал головой.

– Нет. Нет, мы не сумеем. Если она будет против, то выдаст нас первому же стражнику, одним словом приговорит нас к смерти.

– Вряд ли.

– Как же мы поступим? Усыпим и понесем, как вещь?

Нофрет слушала с растущим недоверием. Сначала она ничего не понимала, потом уже не желала понимать. Эти двое рассуждали о похищении царицы Египта, о том, как схватить ее и утащить в пустыню, где, вне всякого сомнения, ее ожидал отец и за его спиной – его Бог.

– Вы не посмеете, – воскликнула она. – На ваши головы обрушится гнев всех богов. Египетское войско догонит и уничтожит и вас, и женщину, которую вы хотите похитить. Человек, который так страстно жаждет получить трон, получит причину, лучше которой и желать не надо, чтобы привести царицу к гибели.

– Нет, пока она – носительница царского права, – возразил Иоханан.

– Она не единственная. Все так думают, потому что господин Аи очень заботливо охраняет своих родных. Но у него есть дочь, младшая сестра Нефертити, еще вполне молодая, чтобы родить ребенка. Она никогда не была замужем. Она живет в уединенной усадьбе или в храме Амона в Фивах, где поет в хоре. О ней вспомнят, можете быть уверены. Она прекрасно выполнит свою роль, если этот человек попросит ее.

– Вот видишь, – сказал Иоханан, – у твоей госпожи здесь нет никаких надежд.

Нофрет вытаращила на него глаза.

– Так на чьей же ты стороне? Ведь сначала ты спорил!

– Я не обязан приходить с восторг от всего, что вижу. На самом деле, мне это совсем не нравится. Полное безумие!

– Другого выхода нет, – вмешалась Леа. – Иначе ей жизнь не спасти. Египет готов уничтожить свою царицу. Она знала об этом, посылая в страну Хатти. А теперь ее знание стало уверенностью.

– Не думаю, – заметила Нофрет, – что она хоть что-нибудь сделала правильно. Но как же, скажите мне, мы сможем похитить царицу и добраться с ней до Синая так, чтобы нас не поймали и не убили?

– Бог это знает, – ответила Леа. – Открой глаза и увидь.

– Я не вижу ничего, кроме смерти.

– Тогда ты слепа. – Леа наклонилась вперед и протянула к ней руки. Лицо Нофрет ощутило тепло рук старой женщины, сухих и тонких. Но в них была колоссальная жизненная сила, неистовая сила духа. Нофрет инстинктивно отшатнулась, но руки снова были перед ней. Она не могла избавиться от них.

– Открой глаза и увидь, – повторила Леа.

Нофрет крепко зажмурилась, но свет наполнил ее глаза. Свет, подобный пылающему костру, подобный огненному столпу в ночи. Свет, подобный тому, что наполнял ушедшего царя, мертвого человека, который еще жил и был пророком в Синае.

Она стиснула зубы.

– Я не желаю знать этого бога.

– Твое желание тут ни при чем, – сказала Леа. – Открой. Увидь.

– Нет!

– Увидь! – приказала Леа, теперь уже без всякой мягкости. – Открой и увидь.