Текст книги "Огненный столб"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)
49
Покинув солдатский бивак, они не встретили больше ни души. В пустыне не было людей, хотя живых существ оказалось великое множество: птицы, ящерицы, змеи, шакалы, вышедшие на ночную охоту. В следующую ночь после ухода с бивака Нофрет, карабкаясь на очередной песчаный холм, уловила какое-то движение. Тонкая остроухая тень трусила впереди, казалось, направляя Иоханана, их предводителя, на верный путь среди безграничного пространства.
Тень оглянулась. Глаза ее светились в сумраке, но не зеленым или красным светом, как у других животных, а холодным белым сиянием звезд. Нофрет моргнула. Какое-то мгновение создание бежало не на четырех, а на двух ногах: стройное человеческое тело, но с головой шакала, с глазами шакала, с клыками, сверкнувшими в улыбке.
Шакалоголовый Анубис был проводником мертвых, причем египетских мертвых. Нофрет же чувствовала себя даже слишком живой. У нее ныли все кости, горели ноги: ночь за ночью ей приходилось шагать в сандалиях на тонкой подошве. Она невероятно устала, хотелось есть, хотелось пить. Леа должна бы чувствовать себя еще хуже, но шла с видимой легкостью. Старая женщина не позволила посадить себя на осла позади Анхесенамон. Она пойдет пешком. Ни о чем другом она и слышать не желала.
В эту ночь путники нашли воду, колодец в пустыне, такой маленький и незаметный, что возле него не видно было ни клочка травы. Воды хватило только на то, чтобы наполнить один бурдюк, но это было лучше, чем ничего.
Иоханан не говорил, как долго им еще придется идти, чтобы добраться до его народа в Синае. Они находились вдалеке от караванных путей, вообще за пределами мира, но – и тут Иоханан был тверд – не заблудились. Если бы у Нофрет была какая-нибудь карта пустыни, она бы все равно не знала, где находится, кроме как к северо-востоку от Египта.
Девушка никогда не предполагала, что в мире существует так много пустыни и что ей придется самой идти по ней. Это была смятая, растрескавшаяся, бесплодная земля, а на горизонте вздымались горы. С каждым днем они все приближались. Анхесенамон с каждой ночью все больше приходила в себя, но, по-видимому, до сих пор еще неспособна была осознать, где находится.
Если ее дух ушел и не вернулся, Нофрет не представляла себе, что с ней станет. Она, всегда такая царственно надменная, не признававшая ничьей волн, кроме своей собственной – с тех пор, как ее отец отправился в дом очищения в Ахетатоне, – стала такой покладистой и покорной. Больно было смотреть на нее, видеть лицо, такое красивое и такое пустое, невидящий взгляд, устремленный на сухую землю, как будто перед царицей простиралась зеленая роскошь ее сада.
Возможно, ей было хорошо. Она не знала боли. Никакие воспоминания не беспокоили ее. Анхесенамон была телом без духа и шла туда, куда ее вели.
– Он тоже шел этим путем? – спросила Нофрет у Иоханана, когда они почти без труда шли по полосе ровного песка. – И был так же не в себе, как и она? Вернулся ли он когда-нибудь?
– Он сам вел нас, а перед ним был его бог.
– Конечно, – сказала Нофрет, помолчав. – А она идет за нами, слепая, как всегда.
– Так лучше. Когда мы доберемся до места, она придет в себя.
– Откуда ты знаешь? Почему так уверен в этом?
– Так мне было обещано. И еще мне было обещано, что никакая опасность нас не коснется. Разве мы не прошли невредимыми через страну львов, через пылающую землю, через солдатский бивак?
– Но мы еще не дошли, – пробормотала она. – И может быть, не дойдем никогда.
– Надейся, – сказал Иоханан.
– Надежда для глупцов, – Нофрет ускорила шаг, вскоре намного опередив его, идя по песчаной тропе от камня к камню, прямо в бесконечное пространство. Она слышала, как остальные движутся следом. Тень появилась и пошла впереди: опять тот же шакал или его родич. Нофрет решила последовать за ним, хотя он, возможно, направлялся всего лишь к своему логову.
Шакал вел ее до рассвета и привел к углублению в каменистом холме, где из-под скалы, побулькивая, вытекал ручеек. Здесь можно было утолить жажду, отдохнуть и даже выспаться на чахлой траве.
Все заснули, даже Анхесенамон. Нофрет лежала без сна. Устроившись в тени камней, она решила не забираться в палатку, где спали Леа и Анхесенамон. Иоханан был на страже: сидел наверху, прислонившись к скале, закутавшись в свои многочисленные одеяния, и смотрел, как восходит солнце, а с ним поднимается жара.
Здесь оказалось не так уж плохо. От присутствия воды воздух посвежел. Нофрет умылась, погрузила в прохладную воду ноющие, натертые ноги, даже напевая от удовольствия…
И почувствовала, что на нее смотрят. Она перевела взгляд с воды на лицо Иоханана. Он сбросил свое покрывало. У него снова отрастала борода, черная и густая, но линии лица были еще ясно видны. Густые брови скрывали выражение темных глаз.
Нофрет вспыхнула, снова взглянула на воду, на свои ноги, незагорелые, растертые до красноты, и не увидела в них ничего привлекательного. Она быстро вытащила их из воды и спрятала под юбками.
А чего ради? Нофрет нагишом ходила по большим египетским городам, а здесь, в пустыне, под взглядом единственного мужчины, вдруг стала робкой, как дикая кочевница.
Она специально снова подняла подол и погрузила ноги в воду до самых колен, все же чувствуя себя покрытой грязью, хотя уже не раз оттиралась песком, как это делают жители пустыни. Но ничто не очищает и не освежает кожу лучше, чем вода.
Ей очень хотелось искупаться, и вода была, чистая и в достаточном количестве. Нофрет сбросила все свои пропотевшие и пропыленные тряпки и принялась старательно мыться. Ей было все равно, смотрит ли он. Пусть смотрит. Со времени своего возвращения в Мемфис Иоханан всегда держался с ней исключительно скромно и совершенно по-братски.
Плеск за спиной заставил ее обернуться. Иоханан был почти рядом, а его одежда кучей лежала на берегу, но он все-таки прикрылся набедренной повязкой. Жаль. Шрамы на его спине при движении поблескивали. Некоторые раны едва зажили, другие даже недавно открылись, но он и виду не показывал, что ему может быть больно.
Иоханан отмывался, как и она, песком и водой из ручья. Он даже распустил волосы и вымыл их, сосредоточенно распутывая узлы. У него была такая же густая грива волос, как у нее, и почти такая же длинная.
Наконец ему надоело разбирать спутанные космы. Нофрет уже успела вымыться и привести волосы в порядок, с тоской подумав о чистоте на египетский манер – о бритой голове, которая не чешется и где не заводятся насекомые. Но придется подождать до цивилизованного места, если на этой окраине мира вообще есть что-либо подобное.
Она подошла к нему сзади, вынула гребень из пальцев и принялась за дело. Гребень был из дорогих, костяной, украшенный резными головками рогатых газелей. Должно быть, сохранился еще с тех времен, когда он жил как царевич в селении строителей гробниц в Ахетатоне.
Иоханан вздохнул и отдался в ее руки. В нем не было смущения, по крайнем мере, явного. Ей пришлось действовать с силой, но хотелось дернуть еще сильнее, чтобы он заохал.
Но Иоханан терпел молча. Во время мытья он добавил к песку немного травы, и теперь от него исходил свежий запах зелени, смешанный с запахом тела. Эта смесь показалась Нофрет приятнее любых благовоний.
Она долго расчесывала и разбирала его волосы, затем, стоя на коленях, заплела их в две длинные косы и уложила вокруг головы, как было раньше. Казалось, он заснул сидя, дышал глубоко и ровно, и длинные мышцы его тела, расслабившись, стали еще длиннее. Нофрет провела рукой по широким плечам, осторожно касаясь рубцов, и уже заживших, и еще воспаленных и распухших.
– Жаль, что здесь нет бальзама, – посетовала она. – Я бы их смазала.
Нофрет говорила сама с собой, но он услышал и оглянулся. Глаза его были ясными, вовсе не затуманенными сном.
– Во вьюке, завернуто в шерстяной лоскут.
Двигаться с места не хотелось, но любопытство одолело ее. Пришлось рыться среди множества вещей, большинство из которых ей прежде видеть не приходилось, но наконец она нашла сверток в вылинявшей черной тряпке. Внутри лежала баночка из светлого халцедона с печатью на крышке. Изображение на печати было ей знакомо.
Снова опускаясь на колени рядом с ним, Нофрет спросила:
– Ты всегда покупаешь только все самое лучшее?
– Это подарок. От того, кто был царем.
Иоханан имел в виду Эхнатона. Нофрет сломала печать и открыла крышку. Великолепный аромат окружил ее, аромат самого лучшего бальзама из мирра и алоэ. Он был предназначен смягчать кожу цариц и восхищать благоуханием царей.
Но и простолюдины, и рабы тоже могли получить от него достаточно удовольствия. Нофрет бережно, едва касаясь, смазала шрамы на спине Иоханана. Он даже ни разу не охнул и не вздрогнул. Кожа вокруг шрамов была гораздо нежнее, чем она представляла себе кожу мужчины. «Нежная, как во сне», – подумала она и прижалась к ней щекой.
Иоханан повернулся так ловко, что она даже не покачнулась. Грудь его была не такой гладкой, покрытой курчавыми волосами. Она запустила в них пальцы и над самым ухом услышала ласковое ворчание:
– Ты понимаешь, что если так пойдет дальше, твое дело безнадежно – и мое тоже. Перед всем моим народом я назову тебя своей женой.
Нофрет замерла, но не могла заставить себя отодвинуться.
– Сколько жен у тебя уже есть?
– Ни одной.
– И даже наложницы нет? Кто же согревает тебя по ночам?
– Мне нужна лишь одна женщина, и никогда не были нужны другие.
– Удивляюсь, как это никто не женил тебя на себе. Разве ты не царевич среди своего народа?
– Кто бы стал пробовать? Бабушка знает, кто для меня предназначен, и уже давно предупредила отца, чтобы он не искал мне жену среди апиру.
– А ты? Ты такой послушный?
– Если это послушание, – ответил он, – тогда я готов его обнять.
– А может, я не хочу тебя, – поддразнила его Нофрет.
Иоханан засмеялся прямо над ухом, обнимая ее, согревая своим телом. Уже так много лет она не бывала в объятиях мужчины. Ни разу с тех пор, как умер Сети.
Бедняга Сети. Нофрет не могла вспомнить ни его лица, ни звука голоса. Смутно помнилось лишь прикосновение его тела.
А теперь ушло даже это. Теперь она будет помнить единственного своего мужчину, только его тело. Его набедренная повязка исчезла, отброшенная и позабытая. Когда он вошел в нее, Нофрет застонала – не от боли, но от сильнейшего наслаждения.
Двое проснулись в вечерней прохладе, сплетенные. На мгновение Нофрет пронзило воспоминание о том, как она пробуждалась рядом с другим мужчиной, о том, какое возбуждение и нетерпение охватывали ее, когда она была с Сети. Но Сети значил для нее так мало по сравнению с тем, кто сейчас рядом с ней. Этот человек был половиной ее души.
Этот большой бородатый человек с такими удивительно нежными руками, незнакомец, которого она почти не видела с тех пор, как оба они были еще детьми… Слуга неведомого ей бога… Нофрет хотела отстраниться, но обнаружила, что прижимается еще теснее, обвивая его руками и ногами, как будто хотела слиться с ним, стать его частью.
Это напоминало болезнь – но сладостную – сладкую, как мед.
– Я хочу всего тебя, – каждую частицу твою.
– Все это твое, еще с детства.
– Нет. Если я этого не знала, ты тоже не мог знать.
– Одни соображают быстрее, другие медленнее.
Он смеялся над ней. Как всегда. С ума можно с ним сойти. Нофрет поцеловала его, так крепко, что он задохнулся, и укусила, но легонько, не до крови. Иоханан продолжал смеяться – что ж, он имел такое право.
Леа, конечно, обо всем знала. Анхесенамон не знала ничего, не больше, чем в тот день, когда Нофрет нашла ее у реки в Мемфисе. Никто ничего им не говорил. Днем они обе прятались в шатре, а Нофрет проводила время с Иохананом в тени, какую удавалось найти, иногда просто под двумя их плащами, наброшенными на засохший куст. Однажды это была лишь тень осла, задремавшего на солнце. Каким бы ничтожным ни было укрытие, его всегда было достаточно. Им было достаточно.
Ночами они шли рука об руку. Часто их вел шакал, слуга египетского Анубиса в диком Синае. Оба были счастливы, здесь, в пустыне, где, казалось бы, нет места для живого существа. Да, счастливы, даже Нофрет, которая прежде думала, что едва ли сможет быть хотя бы довольной.
50
Однажды ночью, продвигаясь при свете почти уже полной луны, они следовали за ней и своим проводником-шакалом до самого рассвета. На востоке между каменистыми холмами показалась ложбина, а за ней маячила гора. В ложбине стояли шатры, виднелось несколько собак, стадо коз и овец. В середине была зеленая лужайка, дерево, колодец, обложенный каменными плитами, так же тщательно обтесанными и подогнанными, как повсюду в Египте.
Нофрет остановилась на краю лагеря, охваченная смущением. Иоханан выпустил ее руку. Шакала нигде не было видно. С лаем подбежали собаки, но не рычали и зубов не скалили. Все они прыгали вокруг Иоханана – он со смехом потрепал за уши серую собаку, тогда как остальные – несомненно, ее щенки – с любопытством обнюхивали его одежду.
Иоханан обернулся, все еще смеясь.
– Бабушка, Нофрет, посмотрите! Это Тирза. Она меня помнит.
– Я вижу, – отозвалась Леа. С тех пор, как они покинули Египет, старая женщина все время шла под покрывалами. Сейчас, откинув их, она улыбалась и выглядела такой молодой, какой Нофрет никогда ее не видела, хотя была усталой и похудевшей после долгого путешествия.
Из палаток выходили люди, привлеченные лаем собак. Они казались знакомыми, хотя Нофрет прежде никогда их не видала, почти все высокие, крепкие, с гордыми лицами, лицами апиру. Но это были не закабаленные строители гробниц, а свободные кочевники, народ пустыни.
Они столпились вокруг Иоханана, как недавно собаки, и увлекли за собой его бабушку, болтая так быстро, что Нофрет ничего не могла разобрать. Она осталась за пределами круга, посторонняя, одинокая и забытая, почему-то держа за повод осла. Ее госпожа молча сидела на спине животного, глядя неподвижными глазами, как глядела бессчетные дни и ночи, не видя ничего, кроме собственных мечтаний.
Нофрет уловила миг, когда ее взгляд изменился. Анхесенамон выпрямилась и увидела…
С горы спускался человек, направляясь через лагерь. Его походка была свободной и легкой, как у человека, привыкшего ходить часто и долго. Он держался так прямо, что казался выше, чем на самом деле, хотя маленьким не был. Но по сравнению с тем, кто за ним шел, он был лишь среднего роста.
Нофрет вовсе не узнала бы этого человека, если бы не его спутник. Иоханан в зрелом возрасте, отпустивший длинную бороду, где уже мелькала седина, выглядел бы точно так же, как Агарон, почти не изменившийся с тех пор, как покинул Египет. Второй мужчина мог быть только отцом ее госпожи.
Он стал совершенно другим, отпустил длинные волосы и бороду, скрывавшие узкий высокий череп и длинный подбородок. Когда Нофрет знала его, они отрастали черными, теперь же были как серебро. Нос остался таким же длинным, надменно изогнутым, с теми же тонкими ноздрями. И те же глаза, длинные, с тяжелыми веками, отстраненно и свысока созерцали мир.
Но выражение этих глаз изменилось до неузнаваемости. Они были проснувшимися, внимательными, потеряли свое сонное выражение. Они видели ясно, но ясность эта была не более здравой или человеческой, чем туман, застилающий их прежде.
Перед ними был не царь, отказавшийся быть царем, а провидец людей пустыни, пророк Синая. Когда он проходил через толпу, люди шептали: «Моше. Моше-пророк».
Анхесенамон издала звук – не слово, ничего членораздельного – и соскользнула со спины осла. Она стояла рядом, слегка пошатываясь, но прямо. Ее лицо ожило, но эта жизнь была кошмарна: наполовину гнев, наполовину ужас.
– Ты мертв, – сказала она ясным, хорошо слышным голосом. – Ты умер.
– Здесь, в Синае, – ответил он, – я жив.
Его голос был больше похож на прежний, чем все остальное. Он был так же высок и слишком слаб, чтобы разноситься далеко, и все еще запинался, хотя меньше, чем раньше. Похоже, смерть может изменить лицо человека, но не голос, данный ему богами.
Богами. Его Богом. Апиру отступили, оставив своего пророка лицом к лицу с дочерью. Он не обратил на них внимания.
Однако Анхесенамон обратила на них слишком много внимания, недоверчиво озираясь, как человек, очнувшийся от долгого и глубокого сна, обнаруживает, что его перенесли в совершенно незнакомое и непонятное место.
– Кто эти люди? Как я сюда попала? Я умерла?
– Тебя сюда принесли, – объяснил ей отец. – Бог вел тебя. Бог хранил тебя. Он привел тебя ко мне.
Анхесенамон покачала головой.
– Нет. Я все еще в Мемфисе. Мне это снится. Или я умерла. Это наказание за жизнь, прожитую нехорошо? Я должна провести свою смерть в этой пустыне, среди дикарей?
Нофрет вмешалась, хотя знала, что это глупо.
– Ты жива. И ты не в стране мертвых, а в Синае. Мы унесли тебя из Египта, прежде, чем тебя убили или сделали еще что-нибудь скверное.
Анхесенамон резко повернулась.
– Что же может быть хуже смерти, чем это?
– Рабство, – резко ответила Нофрет. – Зависимость от воли человека, которого ты ненавидишь, убивавшего царей, чтобы добиться власти. Заключение в собственном дворце, в окружении людей, которые тебя совсем не любят. Опасность…
Анхесенамон покачала головой. Лицо ее стало замкнутым, глаза лишились выражения.
– Вы похитили меня. Наложили на меня заклятие. Это измена, предательство…
Все оказалось еще хуже, чем опасалась Нофрет. Потрясение? Да, она предполагала это. Гнев? Конечно: она лишила царицу ее царства и забрала прочь от всего, что та знала. Но такой холодной царственной ярости она не ожидала.
– Верни меня назад, – приказала царица Египта. – Верни меня домой, туда, где мне следует быть.
– Возврата нет, – вмешался царь, который умер и возродился к жизни в Синае. Здесь его называли пророк Моше. Нофрет должна научиться называть его так.
Анхесенамон замотала головой, охваченная гневом, ослепленная им.
– Я не желаю этого. Верните меня назад!
– Никто не сможет вернуть тебя назад, – сказал он мягко, но непреклонно. – Для Египта ты умерла; умерла и исчезла. Остатки твоей одежды нашли у реки в тростниках, куда приходят охотиться крокодилы. Твое имя вычеркнули из списка живых. Тебя оплакали, превратили в воспоминание. Ты больше не будешь жить в Двух Царствах.
– Нет. Ты лжешь, ты завидуешь мне! Это ты умер. Ты ненавидишь меня, потому что я жива и сохраняю свое имя, а твое совсем уже забыто.
– Ты так же мертва, как и я.
– Нет! – Анхесенамон повторяла это слово снова и снова.
Ее ум сокрушался – если там еще было что сокрушать. Нофрет двинулась, чтобы схватить ее, встряхнуть, вывести из оцепенения. Но Моше опередил ее и положил руки на плечи дочери.
Анхесенамон вырывалась. Он не двигался, но она, как ни рвалась из его рук, освободиться не могла. Когда царица – теперь уже бывшая царица, – наконец, покорилась, задыхаясь, его руки по-прежнему лежали на ее плечах, а глаза неотрывно смотрели на ее лицо.
– Дитя, – произнес он самым нежным голосом и не запинаясь. – Дитя, посмотри на меня.
Анхесенамон, давно уже не дитя, все еще считавшая себя царицей, сопротивлялась его призыву, но он был слишком силен.
– Бог привел тебя ко мне, – сказал ей отец. – Он вывел тебя из Египта, из-под тени смерти, сберег твою жизнь среди ужасов пустыни. Не хочешь ли ты принести ему благодарность? Или ты лишена такого чувства?
– Я не испытываю благодарности, – ответила она сквозь зубы, – за то, что он лишил меня всего.
– Когда-то ты любила его, – заметил ее отец.
Она решительно покачала головой.
– Я никогда не любила его. Я любила тебя, но ты мертв. Я забыла твое имя.
– Мое имя Моше.
Анхесенамон уставилась на отца. Казалось, она впервые его увидела: не голос, не глаза, но человека, стоявшего перед ней, – незнакомца, жителя пустыни. Она протянула явственно дрожащую руку и коснулась его щеки и жесткой бороды.
Затряслась не только рука, но и вся она. Анхесенамон огляделась, взгляд ее был дик.
– Я не хочу быть мертвой. Не хочу быть мертвой!
Он обнял дочь. Ее трясло, но она не пыталась вырваться. Силы оставили ее, колени подогнулись. Отец поднял ее на руки так легко, как дитя, – так он ее называл, укачивая, как должно быть, делал, когда она была маленькой.
– Отдохни, дитя, – приговаривал он. – Обрети мир.
Он унес ее в палатку, стоявшую в стороне от остальных. Нофрет шагнула за ним, но следующего шага сделать уже не смогла – осел по-прежнему находился на ее попечении. Леа не было видно. Иоханана окружала толпа людей и собак.
Она оглянулась на пустыню. Где-то на северо-востоке лежала страна Хатти. Осел составит ей компанию. Животное, казалось, не слишком радо придти сюда, и не особенно хотело здесь задерживаться. Ему досаждали собаки, детишки подкрадывались дергать его за хвост. Лучше снова уйти в дикие просторы.
Нофрет развернула осла и тронулась в путь.
Чья-то рука перехватила у нее повод. Чье-то тело воздвиглось стеной между Нофрет и пустыней. Иоханан спросил:
– Куда ты собралась? Ты даже не хочешь поздороваться с моим отцом?
– Я иду домой.
– Дом здесь, у подножия священной горы.
– Для тебя. Но не для меня. Я пришла из страны Хатти. Мне пора возвращаться.
Теперь он не смеялся, не смотрел на ее причуды с величественной невозмутимостью. Он был испуган – дерзкий Иоханан был испуган!
– Разве я так мало для тебя значу? – Голос его звучал почти нежно.
– Ты значишь для меня все. Но здесь мне нечего делать. Здесь для меня нет места.
– Здесь есть место, – он обнял ее за плечи. – Именно здесь, где тебе предназначено быть.
– Я не… – Нофрет замолчала. Не стоило кривить душой. – Но дело в другом. Я не смогу стать одной из ваших робких женщин. Я иначе создана.
– Ты такая, какой тебя сделал бог, – сказал он.
Она вырвалась.
– Я должна идти.
– А что тебя ждет в Хатти? Разве там ты будешь менее чужой, чем здесь? Тут у тебя есть друзья, они тебя любят. И здесь у тебя есть я.
Нофрет колебалась. Она набиралась решимости, но из-за чего? Из ложной гордости?
Из робости. Их страха. Если Иоханан выйдет перед своим народом и назовет ее так, как хотел назвать, а они ее отвергнут…
– Они примут тебя, – произнес он, как всегда, прочитав ее мысли. – Я уже давно сказал им, что выбрал себе жену – хеттскую женщину, чужестранку и неверующую.
– Они сердились?
– Ужасно. Но недолго. Потом решили смириться, а немного погодя даже убедили себя, что сами этого желали. Теперь они ждут тебя, чтобы поприветствовать. Ты гостья, которую они ждут давно.
– Меня? Не мою госпожу?
– Твою госпожу тоже, но по другой причине. Я не собираюсь на ней жениться, – сказал Иоханан насмешливо, как прежде.
У Нофрет перехватило дыхание.
– О, боги! Ее отец – когда он ушел – был ее…
Иоханан тряс ее за плечи, пока она не перестала бормотать.
– Тише! Тише. Все это забыто. Больше того: запрещено. Он приносит законы с горы, слово Бога к нам, его народу. Один из них гласит, что отец не может брать свое дитя в жены, сын не может жениться на матери. Любимая, он не нарушит собственного закона. Даже если прежде у него был другой закон.
– Я рада бы тебе верить…
– Поверь. Человек, бывший царем Египта, умер. Пророк Моше приветствует свою дочь только как дочь, которую он любит и охраняет. Он снова научит ее жить.
– Не знаю, сможет ли кто-нибудь это сделать, – усомнилась Нофрет. Она шла, осторожно направляемая Иохананом. Прочь от пустыни. К его народу.
Незнакомому. Чужому.
А знала ли она другой, с тех пор, как покинула страну Хатти?
Незнакомые, да. И родичи. И любимый.
Она взглянула над шатрами на склон горы. Гора называлась Хореб: гора их бога. Солнце наконец преодолело ее вершину и выкатилось, ослепляя, в небо. В Египте оно было богом и царем. Здесь, в диком краю, оно значило и меньше, и больше: было не самим богом, но слугой и созданием бога, который правил апиру. Они знали лишь одного бога и никого более.
– Ты не мой бог, – сказала ему Нофрет, – и твой народ – не мой народ, хотя они желают этого. Но из любви к твоему слуге и к моей госпоже, которой я все еще необходима, я остаюсь. И исполню твою волю – не потому, что ты так хочешь, но потому, что так решила я.
И бог не поразил ее на месте, не ослепил и не сделал более безумной, чем она уже была до сих пор. Он знал, что не добьется от нее большего, не заставит ее как-либо еще служить ему.
Этого было предостаточно. Она взяла за руку Иоханана, покрепче сжала повод осла и повела их обоих в лагерь.
