Текст книги "Огненный столб"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)
10
Царевна Мекетатон умерла. Ее дочь, которую она никогда не увидит, крошечная и безупречно сформированная, повернула лицо к свету ламп и умерла, слишком маленькая для жизни вне чрева матери.
В другой, гораздо более богатой комнате, при свете многих ламп, царевна Меритатон разрешилась от бремени – тоже дочерью, маленькой, хотя и много больше, чем у Мекетатон, и хрупкой. Но она была жива и дышала, не обманув молитв и магии жрецов.
Отец взял ее на руки и назвал:
– Меритатон. Меритатон, как ее мать, Меритатон-та-Шерит.
Нофрет не понимала, какую радость он может испытывать, обретя еще одну дочь, рожденную в тот же час, когда умерла ее сестра-тетка. Пока ребенок не был рожден и назван, окружавших Меритатон не волновали вопли и стенания, доносившиеся снизу. Наконец кто-то прислушался или кто-то явился к царю, принеся известие, которого он вовсе не жаждал услышать. За Мекетатон никто не опасался. Ее особо и не замечали, пока она не стала жертвой безумного стремления своего отца заиметь сына. Теперь, когда она была мертва, о ней думали гораздо больше, чем при жизни.
Первой в комнату, где лежала Мекетатон, пришла Нефертити, ступая грациозно, как всегда, но так осторожно, словно вот-вот упадет. Люди, которые пришли посмотреть, плакать, бросаться на колени и в горе биться головой об пол, при появлении царицы постарались скрыться. Но она не замечала их, как будто была совсем одна.
Царица склонилась над двумя маленькими съежившимися телами, лежавшими на кровати, и осторожно провела длинным красивым пальцем по их щекам. Ее прекрасные глаза закрылись.
Нофрет шагнула вперед, готовая подхватить царицу, если та станет падать. Но она оказалась стойкой. Ее лицо мертвенно побелело, несмотря на краску. Она пошатнулась, но устояла на ногах и молча вышла.
Вскоре после нее появился царь. Он вбежал бегом, тогда как царице этого не позволяло достоинство, прямо от своих живых дочерей к двум мертвым, упал на колени возле кровати и осторожно взял Мекетатон за руку, как бы живую.
– Дитя мое. О, мое дитя. Почему ты не дождалась, пока Бог придет за тобой?
Нофрет удивилась. Разве это не он сделал? Девушка до крови прикусила язык, чтобы не сказать слова, за которые ее засекли бы до смерти. Вскоре у нее появилось множество хлопот: пришла ее госпожа с целой толпой слуг и с сестрами. В тесной комнате разносились их рыдания. Нофрет почти поддалась желанию зарыдать вместе с ними, но была слишком упряма.
Анхесенпаатон словно лишилась рассудка. Все страхи, обуревавшие царевну, все страдания, которые она испытывала с того времени, когда отец сделал ее сестер своими женами, собрались сейчас в одном месте. Если бы Нофрет не схватила и не удержала ее, она разодрала бы в кровь свои щеки и грудь, а потом бросилась бы к мертвой сестре или к отцу, который так безумно погубил ее – этого Нофрет не знала и не стремилась угадать. Царевна сопротивлялась отчаянно и с неожиданной силой, но Нофрет была сильнее.
Если царица и заметила это, то не подала виду. Казалось, она смотрит только на покойницу. Царь стоял на коленях, качаясь из стороны в сторону в безмолвном, бессмысленном танце горя.
Можно подумать, что ни одно царское дитя раньше не умирало. Или царь полагал, что, построив новый город и дав ему нового Бога, он навсегда избежит прикосновения смерти?
Если не царь, то Анхесенпаатон думала так наверняка. Она вырывалась из рук Нофрет, отчаянно рыдая. Глаза Нофрет были сухи, но слезы обжигали горло и не могли пролиться.
Но вскоре кому-то все же придется вернуться к реальности. Сейчас ночь, а ночи в пустыне холодные, даже летом. Но утром встанет солнце и наступит жара.
Едва Нофрет подумала об этом и о том, что пора посылать за бальзамировщиками, кто-то заговорил. Человек говорил негромко, но его голос был хорошо слышен и приглушил рыдания:
– Ты – отправляйся за бальзамировщиками. Ты – проследи, чтобы тела вымыли и приготовили. Ты займись царицей, а ты – царем. Где няньки детей? Зовите их сюда. – И, если кто-то не повиновался, мгновенно: – Шевелись!
Такой рев должен перекрывать шум битвы. Здесь, во дворце, от него содрогнулись стены, прекратились рыдания, и большинство столпившихся людей мгновенно исчезли.
Нофрет обнаружила, что цепляется за свою госпожу так же крепко, как та за нее. В ушах у нее звенело. Полководец Хоремхеб мрачно оглядел комнату, как поле боя. Нофрет буквально читала его мысли: что делали бы эти люди, если бы он не привел их в чувство. Слабодушные глупцы. Ни один воин не позволит себе такой слабости.
Но все же, что бы он ни думал, а с царем был мягок и вежлив и, когда явились бальзамировщики со своими носилками, увел его. Царь был на удивление покорен. Нофрет думала, что он будет сопротивляться, цепляясь за тело дочери. Но он сдался без борьбы и ушел, не стесняясь своих рыданий.
Нофрет последовала примеру Хоремхеба и увела, а вернее, уволокла прочь свою царевну. Анхесенпаатон явно не была так послушна, как ее отец. Нофрет сжала зубы, вцепилась покрепче и утащила ее.
Они почти добрались до спальни царевен, когда Анхесенпаатон вырвалась и бросилась бежать. Нофрет кинулась следом, но та была легче и шустрее. Нофрет могла только не терять ее из виду.
Царевна не устремилась, как ожидала Нофрет, в комнаты цариц. Ослепленная горем, она все же соображала, что делает, и держалась подальше от стражников и слуг, увертываясь от всех, кто пытался ее поймать.
Казалось, у нее была цель. Девочка бежала прямо и быстро, прочь из дворца, в длинный ряд дворов и святилищ, которые представлял собой Великий Храм Атона. Стояла глубокая ночь, но жрецы уже готовились к рассвету. Многие уже находились в святилищах, оплакивая смерть царской жены-дочери.
Царевна повернула не к главному алтарю, где громоздились многочисленные дары и с заката до рассвета горели лампы, а в сторону одного из меньших святилищ. Оно напоминало дворцовый павильон, какой мог бы выстроить себе принц возле бассейна для купания, но здесь вместо воды можно было купаться в свете.
Сейчас света не было, лишь внутри павильона горела лампа. Царевна бросилась на лежанку, стоившую внутри, и свернулась клубком, тяжело дыша, но постепенно успокаиваясь.
Нофрет стояла, пошатываясь, переполняемая гневом и опасениями, но ее госпожа не двигалась и ничего не говорила. Нофрет медленно опустилась на пол возле лежанки. Если царевна встанет и попытается убежать, ей придется переступить через Нофрет. Но та, казалось, пришла именно туда, куда хотела, и была вполне удовлетворена. Через некоторое время она даже заснула.
Нофрет то погружалась в дремоту, то просыпалась. Каждый раз, пробуждаясь, она видела, что Анхесенпаатон лежит, по-прежнему сжавшись, погруженная в сон или искусно притворяясь.
Никто их не беспокоил. Ночь шла медленно. Звезды побледнели. Небо мало-помалу светлело: бездонное небо Египта, чистый и пустой свод, не запятнанный ни единым облачком. Нофрет уже начала забывать, каким бывает небо в Хатти и Митанни, почти забыла прикосновение дождя, снег, холод и режущий ветер в хеттских горах. Только Египет был настоящим, только река, песок и дождь, так редко выпадавший, что каждый раз считался великим благом.
Они находились в павильоне рассвета – месте, где поклонялись первым солнечным лучам и набирались от них сил. Когда солнце, наконец, взошло, протянув длинные пальцы-лучи через стену храма, царевна зашевелилась и потянулась.
Нофрет насторожилась. Но девочка просто легла на спину, протянув руки, как будто хотела обнять солнце. Она купалась в его свете.
Анхесенпаатон лежала так долго, что Нофрет снова почти задремала. Но какой-то инстинкт мешал заснуть, заставлял быть настороже.
Царевна задрожала, и Нофрет вскочила. Девочка сидела прямо и неподвижно в руках своей служанки, не замечая их. Она долго не шевелилась, и Нофрет медленно отпустила ее.
Царевна неотрывно смотрела прямо на солнце, яркое, хотя еще низко стоящее над горизонтом.
– Отец Атон! Отец Атон, ты лгал. Ты не дал моим сестрам сыновей. Ты забрал Мекетатон. Ты лгал.
– Лгал твой отец, – сказала Нофрет. Или слышал то, что хотел услышать, а бог никогда не имел этого в виду.
– Атон лгал, – повторила царевна, – он убил мою сестру.
– Твой отец… начала было Нофрет, но умолкла. Анхесенпаатон не слышала ее. Не хотела слышать. Глупо. Виноват не бог, а ее безумный отец.
– Может быть, – пробормотала царевна, – Атона нет. Может быть, нет ничего, кроме Амона-Ра, и он разгневан на моего отца. И поэтому посылает ему ложь.
Поскольку Нофрет никогда не поклонялась Атону, едва ли стоило защищать его перед своей госпожой. Она придержала язык.
– Ложь, – бормотала царевна. – Бог лжет. А если он лжет и мне? Как мне разобраться? Вдруг он убьет меня?
– Постараюсь не допустить этого, – мрачно сказала Нофрет.
Царевна обернулась и взглянула пристально. Нофрет поразилась. Она думала, что девочка не замечает ее, но эти глаза, окруженные темными тенями, были пронизывающе ясны и прекрасно все видели.
– Что ты можешь сделать? – спросила царевна.
– Все, что в моих силах, – ответила Нофрет.
– Зачем? Ты же меня не любишь. Если я умру, ты сможешь бежать.
– Куда мне бежать? Назад в Хатти, пешком, одной и без одежды?
– Ты совсем меня не любишь, – повторила царевна.
– Какая разница? Я давно твоя служанка, но разве тебя волновало, что я о тебе думаю?
– Да. Я хочу, чтобы ты перестала меня ненавидеть.
– Я никогда не ненавидела тебя.
– Ты ненавидишь нас всех. Я вижу, как ты на нас смотришь, как убегаешь к своим апиру. Они тебе больше по вкусу, чем мы, потому что у них такая одежда, бороды, и от них пахнет козлом?
«Это от горя», – сказала себе Нофрет. Горе и злость бьют в одну мишень, которая не знает, как правильно отбиться.
– У меня нет к тебе ненависти, но я не могу восхищаться твоим отцом, за то, что он сделал. Да, я убегаю от этого, но возвращаюсь же.
– Потому что тебе некуда больше деваться.
– Царевна, – устало сказала Нофрет. – Ваше высочество. Ты ищешь хорошей ссоры? Думаешь, это поможет вернуть Мекетатон?
На мгновение Нофрет показалось, что госпожа бросится на нее. Но царевна не двинулась с места, даже не взглянула на Нофрет, продолжая неотрывно глядеть на яростный блеск солнца.
– Лучше бы я умерла вместо Мекетатон.
– Нет, – возразила Нофрет. – Лучше бы Мекетатон вовсе не умирала.
– Я хочу… – царевна зажмурилась. Из-под ее век покатились слезы. – Я хочу, чтобы никто не умирал! Почему это случилось с ней? Мы все волновались за Меритатон. Никто не заметил, что Мекетатон плохо. Почему мы не заметили? Почему никто ничего не сказал?
Нофрет пыталась, да ее не слушали. Но она не стала говорить этого сейчас.
А госпожа сидела и плакала, закрыв глаза, медленно раскачиваясь, назад и вперед, назад и вперед, как вчера ее отец, стоявший на коленях у тела Мекетатон. Казалось, девочка так же, как и он, не замечает, что делает.
Нофрет свернулась клубочком на прежнем месте, молча, не в силах помочь ничем, кроме своего присутствия. Может быть, и этого достаточно. Или вовсе не имеет значения?
11
Дочь Меритатон жила и крепла, а сама она постепенно набиралась сил, хотя и медленно. Медленно от горя. Шесть дочерей Эхнатона и Нефертити были шестью опорами, на которых держался мир Ахетатона – так говорилось в песнях. Теперь одна была сломана, и остальные зашатались, готовые упасть.
Царица-мать Тийа прибыла вниз по реке из Фив, чтобы разделить с детьми их горе. Она привезла с собой царевичей – Сменхкару, который стал еще красивее, и Тутанхатона, уже достаточно большого, чтобы служить Богу в храме, и страшно гордого этим. С их появлением дворец ожил, и Нофрет показалось, что в черноте скорби появился просвет.
До приезда Тийи Нофрет не замечала, насколько заброшен дворец. Она не знала прежде, в какой незаметной, но крепкой узде царица должна держать прислугу, управляя хозяйством царского дома. Когда умерла Мекетатон, Нефертити просто перестала замечать кого-либо и что-либо, кроме своих живых дочерей и той, которая умерла. Она не замечала даже мужа. Слуги говорили, что царь каждую ночь проводит с госпожой Кийей. Некоторые рассуждали, что, раз Нефертити так погружена в себя, Кийа сможет забеременеть и родить царю сына.
Прибытие Тийи не удалило Кийю из царской постели – она сама позаботилась о том, чтобы царь получил такое хорошее утешение, – но слугам стало некогда предаваться сплетням. Царица Нефертити управляла с мягкой непреклонностью воды. Царица-мать Тийа была как железо или камень тверда, беспощадна, но справедлива в оценках.
Нофрет изо всех сил старалась держаться скромнее, исполнять свои обязанности и не привлекать внимания царицы-матери. Она полагала, что это ей удастся, пока однажды утром, вернувшись после беготни по городу вместе с Иохананом, не нашла свою госпожу торопливо натягивающей платье с помощью одной из нянек младших царевен.
– Ты, – сказала Анхесенпаатон, как только Нофрет перешагнула порог, – пойдешь со мной.
У Нофрет даже не было времени привести себя в подобающий вид. Потная, в пыли, с обрывком шали, подобранным на базаре, девушка поспешила за царевной. По дороге она свернула шаль и повязала на голову. Несомненно, это выглядело слишком лихо и по-чужеземному, но ее госпожа ничего не сказала.
Тийа устроила прием в доме цариц, в зале, где царица предпочитала решать хозяйственные вопросы. Она сидела, маленькая и прямая, на золоченом кресле Нефертити с ножками в виде стволов папируса и резной спинкой, выложенной слоновой костью. Нефертити не нуждалась в подставке под ноги, хотя у нее она и была, вырезанная в виде букета лилий. На эту подставку сейчас опирались ножки Тийи в изящных сандалиях. Голову венчала корона из золотых перьев, а такого парика, как на ней, Нофрет прежде никогда не видела: свободно вьющиеся локоны, не черного, а прекрасного темно-рыжего цвета.
Девушка сообразила, что царица-мать не носит парика; волосы были ее собственные, густые и красивые. Судя по всему, она чувствовала себя непринужденно, как умеют только царицы – словно наедине с собой, хотя вокруг было множество прислуги, а у дверей толпились придворные. Нофрет же стало не по себе. Глаза, мгновенно и пристально рассмотревшие ее и ее царевну, были серые, как железо, и такие же холодные и острые. Во взгляде, устремленном на внучку, теплота промелькнула лишь на миг, словно отблеск заката на воде.
Анхесенпаатон поднялась с колен и села у ног царицы-матери Тийа опустила руку ей на голову, перебирая шелковистую прядь волос на бритой голове. Царевна вздохнула и прислонилась к коленям царицы.
– Это было так ужасно? – спросила Тийа.
Царевна покачала головой.
– Больше так никогда не будет.
– Это дело времени и богов, – сказала царица-мать. – Все меняется и проходит.
– Но не так быстро! – воскликнула царевна. – И не таким образом!
– Таков выбор богов. Боги жестоки, дитя мое.
– Боги лживы. Все, кроме Атона. Так говорит отец.
– Атон – всего лишь один из богов.
Царевна покачала головой и уткнулась в колени бабушки. Тийа ласкала ее, словно кошку. Девочка задрожала и прижалась покрепче.
Нофрет, сидя на коленях, незаметная, как подобает служанке, изо всех сил старалась не поднимать глаз. Но из всех частей ее тела они всегда меньше всего ее слушались. Им хотелось осмотреться, узнать, кто находится рядом. Там не оказалось царевича Сменхкары; молодой человек должен был находиться в доме царя. Царевич Тутанхатон был здесь, вместе с нянькой, и явно с радостью бросился бы на колени к царице.
Нянька упустила своего питомца, или, как злорадно подумала Нофрет, нашла удобным повод отделаться от своих обязанностей. Тутанхатон вырвался и бросился к Нофрет. Она раскрыла объятия, готовая встретить его порыв. Его младенческая пухлость исчезла; он стал длинноногим и легким в кости, как дочери его брата, но сильным и крепким. И, как всегда, настойчивым.
– Отведи меня посмотреть лошадей, – попросил он.
Подальше от глаз его матери Нофрет шлепнула бы мальчика, чтобы привести в чувство, но здесь могла только сказать:
– Попозже. Разве никто не учил тебя, что надо быть вежливым, когда у твоей матери гости?
– Вы не гости, – возразил он. – Вы семья.
– Я – нет.
– Ты тоже. Так когда ты поведешь меня навестить лошадей?
– Юный Тростник-В-Реке, – сказала Тийа с нежностью, которую не расходовала на внуков, – прекрати свою болтовню. Ты сможешь пойти смотреть лошадей, когда я тебе разрешу уйти.
– Я хочу видеть их сейчас, – настаивал Тутанхатон.
Царевна подняла голову.
– Я возьму тебя прокатиться в моей колеснице. Завтра, как только взойдет солнце. Ты будешь готов так рано?
– Я буду готов всю ночь, – ответил Тутанхатон. – А почему бы не поехать сейчас?
– Потому, что я сейчас не еду.
– Но почему…
– Теперь он обо всем желает знать, – вмешалась его мать. – У него есть воспитатель, единственная обязанность которого – отвечать на вопрос «почему». Ты можешь, – обратилась она к сыну, – пойти и спросить Птахмоса. Прямо сейчас, если угодно.
– Птахмос спит. И я хочу остаться с Нофрет. И с Цветком Лотоса, – добавил Тутанхатон, взглянув на царевну. – Я буду сидеть тихо. Обещаю.
Нофрет прикусила губу. Такое средство избавиться от потока детских «почему» вполне в духе царской семьи: приставить слугу, который будет отвечать на вопросы или сочинять всякие глупости, пока ребенку не надоест спрашивать. Наверное, у царя в детстве тоже был такой прислужник. И кто знает, не создал ли он свое представление о Боге из какого-нибудь ответа, данного только для того, чтобы он не приставал?
Забывшись, Нофрет чуть было не захихикала, но, начав, уже не смогла бы остановиться. Она заставила себя взглянуть на Тийю. Сильное красивое лицо отрезвило ее и заставило сидеть спокойно, как мышь под взглядом совы.
Тийа заговорила, обращаясь к внучке, но Нофрет показалось, что эти слова адресованы и ей.
– Ты должна быть сильной. Эти дни ужасны, твои мать и отец с таким трудом переносят их, но нужен человек, который может идти вперед, способный думать, планировать и управлять даже в горе.
– Я еще недостаточно взрослая, – возразила царевна.
– Это просто нытье, – обрезала ее бабушка. – Ты достаточно взрослая, чтобы скорбеть по сестре, достаточно взрослая, чтобы переживать из-за горя твоей матери.
– Мама не хотела, чтобы отец женился на Мекетатон, – заметила царевна. – Она согласилась, потому что на то была воля Бога. Теперь Бог забрал Мекетатон. Мама не простит ему этого.
– И ты не простишь, – сказала Тийа, – и, возможно, так и должно быть. Но ты не можешь позволить себе все бросить, только потому, что так решила сделать твоя мать.
– Меритатон может быть сильной, – возразила царевна, – и они старше меня.
– У нее никогда не будет такой силы, как у тебя. У твоей сестры достаточно своих страхов и болей, и еще ей нужно заботиться о ребенке. Нет, дитя. Ты не можешь уклониться от своего долга. И я не могу.
– Я никогда не стану такой сильной, как ты, – сказала царевна.
Тийа склонилась к ней и понизила голос:
– Открою тебе секрет, дитя. И я не сильная. Но кто-то же должен думать, а больше, судя по всему, некому.
Царевна нахмурилась. Похоже, к ней возвращался разум. То же, вероятно, видела и Тийа. Она была мудра и ни к чему не принуждала девочку, но заставила задуматься.
Тутанхатон заерзал на руках у Нофрет. Девушка тряхнула его, чтобы он перестал. Удивительно, но царевич повиновался.
Немного погодя Анхесенпаатон медленно произнесла:
– Я не сумею быть сильной для себя, но могу помочь тебе и стать такой, как тебе нужно. Но только если ты не будешь настаивать, чтобы я простила Атона за то, что он забрал Мекетатон.
– Лучше бы ты простила за это своего отца, – заметила Тийа.
– Отец просто выполнял его волю.
– Да, – отрешенно сказала Тийа, – она явно верила в это не больше, чем Нофрет.
Царевна не услышала, а если и услышала, то не поняла. Она выпрямилась, подбородок ее окреп.
– Ваше величество, что я должна делать?
Одобрение Тийи было едва заметно: потеплел взгляд, чуть склонилась голова.
– Сперва проследи, чтобы за твоими младшими сестрами смотрели, как должно. Потом приходи ко мне в зал приемов. Пора тебе узнать, что и как делает царица.
Царевна знала это давно. Она сидела или стояла возле трона матери с тех пор, как научилась держаться на ногах. Но на сей раз она не будет дремать или забавляться с обезьянками и газелями, пока ее мать что-то говорит и делает. Придется слушать и, может быть, даже отвечать, как подобает царице, как хочет научить ее Тийа.
Нофрет задумалась, понимает ли царевна, что это значит. Тийа собирается научить ее быть правящей царицей, чем в действительности никогда не была ее мать. Анхесенпаатон – третья царевна, ей нескоро придется править, если вообще доведется. Теперь она стала второй, а ее сестра может оказаться такой же хрупкой, как Мекетатон. Тогда царевна будет настоящей царицей, и произойдет это быстро, как бы ни велико было ее горе.
В тот год, когда умерла Мекетатон, Нофрет часто задумывалась, не обладает ли Тийа даром предвидения. Насколько Нофрет понимала, она не была предсказательницей, как Леа, но предвидела ясно и верно – и все ее предвидения на этот год обернулись бедами.
Мекетатон и рожденная ею дочь были похоронены после трех дней оплакивания и десяти – бальзамирования. Их положили в царскую гробницу в далекой пустынной долине. Царь заказал для нее надгробную плиту, где были изображены он сам, царица и вся семья, оплакивающая умершую. Она будет видеть их все дни своей смерти и знать, что ее любят.
Нофрет подумала, что лучше бы Мекетатон узнала об этом при жизни или, по крайней мере, в свой смертный час. Но ее мнение никто не спрашивал. Никто, кроме Иоханана и Леа, которая всегда задавала трудные вопросы.
– Ты всегда спрашиваешь, – сказала ей Нофрет однажды вечером после похорон Мекетатон, – но никогда не отвечаешь. Разве что говоришь загадками.
– Я все прекрасно понимаю, – невпопад ответила Леа.
Нофрет засмеялась помимо воли.
– Вот, – заметила Леа, – видишь. В тебе еще жив смех.
– Смеяться больно. Как будто во мне что-то застыло.
– Надо учиться, как солдат учится воевать. Свет больше всего нужен тогда, когда становится слишком темно.
Нофрет не поняла, почему веселость вдруг покинула ее; остались только холод и страх.
– Что-то случится, да? Что-то страшное. Царица-мать Тийа тоже видит это. Она учит мою царевну быть царицей.
– Царица-мать жила в Фивах, когда единственным господином и богом там был Амон. Ей известно, что в Египте думают о причудах ее сына. Она готова ко всему, даже самому ужасному.
– Царицы или цари – и пророки… Должно быть, у них много общего.
– Я тоже так думаю. Хотя не могу представить себя сидящей на троне, в короне, в золоте и драгоценностях. Для этого я слишком проста.
Нофрет взглянула на Леа, на ее голову, увенчанную короной серебряных кос под простой черной накидкой; старая женщина сидела на стуле, на который никто больше не осмеливался садиться. И обнаружила, что, несмотря ни на что, еще не разучилась смеяться.
Именно в ту ночь, хотя Нофрет узнала об этом много позже, в Ахетатон пришла чума. Сначала она поразила кварталы бедноты, приплыв на лодке из Дельты или придя с путником с севера, который захворал на постоялом дворе и умер, прежде чем хозяин успел выставить его на улицу. Болезнь распространялась медленно, незаметно переползая из дома в дом, подхватывая то хилого ребенка, то старика, то женщину, ослабленную родами.
Слабый умирает всегда. Даже во дворце знали это и потому еще больше горевали по Мекетатон. Но новая болезнь не удовлетворялась только слабыми. Она отведала крови и жизненного духа сильных, нашла их недурными на вкус и расположилась попировать всерьез.
Царица-мать собиралась вернуться в Фивы после погребения Мекетатон. Слабость, которую она обнаружила в царском дворце и в воде царицы, задержала ее в Ахетатоне, а чума не позволила уехать вовсе. Фивы, находившиеся к югу от Ахетатона, еще не были поражены. Мемфис на севере пострадал ужасно: гонцы говорили о сотнях умерших, слуги – о тысячах, с каждым часом их становилось все больше. Дома бальзамировщиков, хотя они отказывались принимать тех, кто не мог заплатить, были переполнены. Говорили, что процедура максимально упрощена; тела погружают в растворы солей всего на пару дней и откладывают в сторону, пока не завернут второпях и не захоронят при самой простой церемонии.
Иногда известия приносили люди высокородные, поспешно проезжавшие через Ахетатон по пути на юг, что, как они надеялись, могло спасти их. Некоторые уже были больны: уже в горячке, уже кашляли, обвиняя в этом жару и сухость пустыни. Они уговаривали царя бежать вместе с ними.
Но царь не сомневался, что Атон защитит его. Он говорил об этом с несокрушимым терпением, улыбаясь своей мечтательной улыбкой, которую почти не затуманила смерть дочери. Среди слуг ходили слухи, что госпожа Кийа с недавних пор плохо себя чувствует по утрам. Она взяла со служанок клятву молчать, но слуги в купальне не давали такого обещания. Нофрет надеялась, что она скрывает свое состояние достаточно давно, чтобы даже магия царицы не смогла повредить ребенку, и молилась всем богам, какие только могли бы ее услышать, чтобы это был сын. Он удержит царя от посягательства на ее царевну.
Если боги и слышали, они были слишком заняты, чтобы отвечать. Малышка Сотепенра провела бессонную ночь, капризничая и беспокоясь, чего не бывало с самого малого возраста. Ее нянька спала крепко и ничего не заметила. Наконец Нофрет встала, к сонному недовольству своей хозяйки, и, перешагнув через спящую няньку, взяла ребенка, чтобы укачать.
Едва она коснулась плеч Сотепенры, внутри у нее все похолодело. Не только отблески ночника пылали на лице ребенка. Девочка была горячая как огонь, и ее трясло. «Может быть, у нее просто лихорадка, – уговаривала себя Нофрет. – Не обязательно, чтобы у ребенка была чума».
Глупые мысли, и она знала это. Нянька напилась ячменного пива, что помогало сдержать болезнь. Может быть, для нее вполне достаточно.
Остальные младшие царевны были здоровы. Пока. Ее госпожа проснулась, но со сна соображала хуже некуда.
– Ты не могла бы заткнуть ее?
– Тихо, – сказала Нофрет так резко и коротко, что царевна повиновалась, и не подумав возмутиться. Нофрет понизила голос: – Твоя сестра больна. Если твое царственное высочество изволит, не будешь ли ты так любезна послать за врачом?
Царевна выскочила из постели, готовая пропираться с Нофрет, но один взгляд на Сотепенру полностью привел ее в чувство. Няньки остальных детей проснулись и спросонья моргали, все, кроме женщины, приставленной к Сотепенре. Спокойно, осторожно Анхесенпаатон приказала:
– Заберите детей в дом цариц. Сегодня они могут поспать в одной из комнат для наложниц. Ты, Нофрет, найди кого-нибудь, чтобы ухаживать за моей сестрой. Лучше, чтобы этот кто-то не орал и не убегал при одном упоминании о лихорадке.
Нофрет вовсе не желала, чтобы ее отсылали, но спорить с необходимостью не приходилось. Чума явилась во дворец и не уйдет, пока не насытится.
