Текст книги "Огненный столб"

21

Царям, царицам и двору показалось, что рассвет наступил слишком поздно. Всю ночь напролет жители Фив распевали гимны и проклятия, вспоминали всех богов по очереди, называя каждого живым воплощением истины. Царь попытался противостоять им, выстроив своих людей на дворцовых стенах и заставив их петь гимны Атону, но их было слишком мало и они были слишком напуганы. То, что он хотел представить как мощный хор в честь его Бога, прозвучало тонко и жалобно и очень скоро затихло. Когда последний из его людей замолк и убежал, царь продолжал петь один. Голос у него был верный, но слишком слабый и едва ли слышный на расстоянии полета копья. Он стоял при бледнеющем свете луны, вцепившись в парапет дворцовой стены, и в шумную тьму пел хвалу Атону.

Наутро цари отплыли из Фив на золоченом корабле. Их утомленные и перепуганные люди пытались выглядеть браво и торжественно. Сами владыки были выше такой смертной вещи, как страх. Они сидели на двойном троне, стоявшем на палубе корабля, в величественной неподвижности; каждый был увенчан двумя коронами, каждый сжимал в руках посох и плеть. Их лица, скрытые под маской краски, были невозмутимы.

На втором корабле плыли их царицы, надежно охраняемые целой флотилией лодок с вооруженной стражей. Меритатон была сама не своя от страха, но Тама напялила на нее платье, парик и корону и сунула в руки скипетр, в который та судорожно вцепилась, как будто он был ее единственной защитой перед войском демонов.

Анхесенпаатон сидела рядом с ней так же спокойно, как цари, но в ней была видна жизнь разума. Нофрет заметила, как ее взгляд скользил по восточному берегу, по людям, которые стояли плечом к плечу и продолжали петь и насмехаться над своим царем, над его приверженностью к своему Богу.

Из их рядов не вылетела ни одна стрела, ни одно копье, брошенное, чтобы избавиться от царя. Они не собирались убивать его – просто отвергли и изгнали из своего города.

Эхнатон покидал Фивы не как изгнанник, а как человек, с радостью возвращающийся домой. Госпожа Кийа находилась в царском корабле: Нофрет видела алый навес, под которым она лежала, и слуг, которые сновали туда-сюда, ухаживая за своей госпожой. Крик младенца разносился над водой. У последней царской неудачи были сильные легкие, и она не стеснялась пользоваться ими.

Много времени спустя Нофрет вспомнит это бегство из Фив: блещущие золотом суда, перепуганных гребцов, людей, теснящихся на берегу, словно тростники на болоте, голоса, вздымающиеся и затихающие в гимне вечно живущему Осирису. Яркое солнце Египта, бросающее ослепительные блики на воду, в сознании царя превратится в мощную силу живого света, выступившую против Бога, которого никто не мог видеть.

Пение долго преследовало их, пока они плыли вниз по реке, с попутным ветром в парусах, по течению, быстро и молча. Тишину нарушали только ветер и детский крик.

…После величественных Фив Ахетатон показался удивительно маленьким. Все его красоты были совсем новыми, лишенными жизни и души, какую могут вдохнуть только столетия. Стены гор окружали его, закрывая от царства и богов.

Цари оставались царями, и Два Царства нуждались в них. Но они не выезжали из Ахетатона, заявляя, что таков их выбор – жить и славить Атона в его священном городе. Но этот выбор был вынужденным. В остальной части Египта их не желали видеть.

Для тюрьмы здесь было просторно и роскошно. Двор предавался глупостям, каждый час выдумывая причуды. Цари вели себя в соответствии со своими характерами: Эхнатон молился и предавался фантазиям, Сменхкара развлекался с царицей и наложницами, охотился, пировал в компании молодежи.

Казалось, они не замечают, что кроме этого города, пустыни вокруг и реки неподалеку у них больше ничего нет. Как обычно, прибывали гонцы, послы, письма от царей и вельмож. Внешне ничто не изменилось.

Но Египет отверг своего царя. Его терпели среди живых, поскольку царская власть священна, но его Бога принимать не желали и терпеть не собирались. Его брат, молодой и красивый, находился не в лучшем положении.

Но и Эхнатон, и Сменхкара все еще были царями. И для них имело значение только это.

Нофрет обнаружила, что, словно в подражание царям, тоже живет как бы в заточении. Приобретенной в Фивах привычки не покидать дворца она придерживалась и в Ахетатоне, хотя здесь была в безопасности, здесь ей был знаком каждый закоулок. Она цеплялась за круг своих повседневных обязанностей, прислуживая госпоже, болтая с Тамой в долгие дремотные полудни, пока их хозяйки спали или проводили досуг с мужьями, и этот круг становился все уже и теснее, пока в одно прекрасное утро она не выглянула из окна спальни своей госпожи. Двор показался ей невыносимо огромным.

Это напугало Нофрет. Как-то днем, хотя Тама настроилась долго и со вкусом посплетничать, она позаботилась о том, чтобы ее госпожу устроили в прохладной комнате и приставили к ней двух служанок – одну с опахалом, а другую для исполнения приказаний, а сама умчалась.

Теперь Нофрет занимала довольно высокое положение. Она стала доверенной прислужницей царицы и носила полотняное платье и парик. Парик она терпеть не могла, но платье пришлось ей по вкусу. Свои буйные волосы она обычно заплетала в косы с бусинами на концах или связывала шнурком, и они свободно свисали по спине. Сегодня она уложила косы повыше, чтобы было не так жарко. Амулеты, купленные в Фивах, висели на шнурке на груди, под платьем.

Нофрет решительно направилась к воротам дворца. Как обычно, днем они были открыты, по обеим сторонам стояли стражники с копьями, сияя латами из позолоченной бронзы. Оба были ей знакомы, но решились лишь ухмыльнуться, когда девушка проходила мимо. У одного из них до сих пор оставался шрам на носу, после того, как однажды – только однажды – он попробовал распустить руки.

Миновав их, она вышла в город – и застыла.

Мир был слишком огромен, стены – недостижимо далеки, небо – безгранично высоким, и она летела в него.

Нофрет охнула и с трудом уняла дрожь в коленях. Стражники смотрели прямо перед собой, намеренно не замечая ее. В душе она поблагодарила их, хотя никогда не сказала бы этого вслух. Вдруг им захочется более весомой благодарности?

Очень решительно, но с колотящимся сердцем девушка устремилась в город. Он казался странным, незнакомым, как в страшном сне. Или она заколдована? Неужели отзвук проклятия, павшего на царя, мучает и ее, заключая в стены собственного страха?

«Нет, – сказала она себе. – Слишком долго пришлось просидеть взаперти, вот и все». Мир казался чересчур большим, небо неправдоподобно высоким. Такое уже бывало в Митанни, когда она проводила целые месяцы в одних и тех же комнатах, с одними и теми же вещами, среди одних и тех же лиц. Надо просто снова выйти в открытый мир, и все пройдет. Стены опять станут обычными стенами, и небо просто небом.

Нофрет пробиралась через толпы на базаре, слишком ошеломленная и одурманенная, чтобы что-либо покупать, хотя торговцы зазывали ее, уговаривая зайти и посмотреть их товары. Девушку влекло в определенном направлении. Это не имело ничего общего с горячими пирожками с луком и дешевыми безделушками.

Снова стены, а за ними пустыня, дорога, ведущая на восток, к скалам и гробницам. Здесь небо уже не казалось таким ужасным, и в воздухе не летал страх. В горле у нее пересохло: она пожалела, что не потратила немного ячменя на кувшин пива.

Ладно. Жажда не убивает так быстро. Какая-то ее часть пыталась возражать Нофрет, но предпочла не слушать. Она шла в чистое место, не имевшее ничего общего с царями и их богами.

Селение строителей было таким же, как и прежде. Те же собаки лаяли на нее, те же голые детишки играли на улице. Женщины апиру болтали у колодца, пряли шерсть, сидя у дверей, нянчили детей и смотрели на Нофрет как на незнакомку: без враждебности, но и без особого дружелюбия.

Некоторых девушка знала по именам, но не обращалась к ним. Их глаза не узнавали ее. Это было больно. Кажется, не так уж давно она приходила сюда в последний раз. Или давно? Год назад, больше… Не вспомнить. Неужели она так изменилась просто потому, что одета в платье?

Подходя к дому на краю деревни, возле скалы с кривым деревом, Нофрет уже начала злиться. Она остановилась перед дверью, готовая постучать и спросить разрешения войти. Но медлила. Если это действительно было так давно, может быть, Леа, Агарон и Иоханан вовсе уже не живут тут. Они могли умереть, или…

Глупости. Леа здесь. Она не понимала, откуда может знать это, но Леа была в доме и ждала ее.

Нофрет вошла, как будто имела на это полное право, вошла в тепло, пахнущее козами, а потом за занавеску, словно под полог шатра. С тех пор, как она была здесь в последний раз, все немного обветшало и запылилось, но комната оставалась такой же.

Не изменилась и женщина, сидевшая за ткацким станком в полосе света. Ткань была красивая, в красную, черную и темно-золотую полоску, сотканная плотно и гладко. Узловатые пальцы ловко перебирали нити, не останавливаясь даже тогда, когда Леа подняла голову и улыбнулась Нофрет.

Нофрет свернулась у ног Леа и положила голову на колени, укрытые шерстяной юбкой, словно была здесь только вчера или вообще не уходила. Старая женщина пропустила челнок туда и обратно, выпрямилась и положила руку ей на голову.

Она ничего не сказала. Нофрет была рада этому. Если бы Леа заговорила, девушка не удержалась бы и разрыдалась, как ребенок.

Нофрет просидела так довольно долго, потом выпрямилась, чувствуя пустоту и чистоту, как будто выплакавшись. Леа наблюдала за ней со спокойным интересом, ничего не предлагая, ничего не требуя.

– Не знаю, что на меня нашло, – сказала Нофрет, хрипло из-за непролившихся слез. – Войти так…

– Ты пришла туда, куда тебе было нужно. Что-то случилось с твоей царевной?

– Нет! – воскликнула Нофрет и со свистом втянула воздух. – Нет. Царевна здорова. Все в порядке, насколько возможно… При том, что…

– При том, что ей едва тринадцать лет, а она ждет ребенка.

Нофрет охнула и вскочила на ноги.

– Откуда ты… Она не…

– Ждет, – Леа взяла Нофрет за руки и наклонила, оказавшись с ней лицом к лицу. – Милосердный бог был добр к ней и не позволил забеременеть так скоро, как ее сестрам.

– Что же в этом хорошего? – грустно пробормотала Нофрет. – Родится еще одна дочка.

– Да, всего лишь дочка. Но ведь и ты была дочкой.

– Но никто же не ожидал, что мы будем царскими сыновьями! – Нофрет запнулась. Молчание тянулось долго. – По крайней мере, от тебя.

– Да, я должна была стать всего лишь жрецом и предсказателем. Мой бедный отец был жестоко огорчен, когда обнаружил, что дар у меня есть, но я не получила благословения родиться мужчиной. Ни один из сыновей, появившихся после меня, не имел призвания к божественным делам. Они все стали воинами в армии фараона или пастухами его стад. Наш отец умер разочарованным.

– То же произойдет и с этим царем, – сказала Нофрет, – и может быть, уже давно пришла пора.

– Возможно, – согласилась Леа. – Вставай, дай мне подняться. Есть свежевыпеченный хлеб, сыр и…

– Нет, я сама принесу. Я помню, где что лежит. – Нофрет помолчала. – А где ваша служанка?

– Зилла покинула нас. Вышла замуж за Шема-пастуха, его матери нужна была помощница. Теперь по утрам приходит девочка, учится прясть, шить и готовить, но, когда солнце поднимается в зенит, она оставляет меня с моим одиночеством. Это очень приятно.

Нофрет с трудом могла вообразить себе такую роскошь. Целый день быть одной, делать что хочется и когда хочется – потрясающе.

Леа улыбнулась.

– Давай вместе накроем на стол. Мириам принесла мне корзинку пирожков, которые испекла сама. Она попробовала какой-то новый рецепт с финиками и медом, пахнет соблазнительно.

– А как же Агарон и… – начала Нофрет.

– Придут, – успокоила ее Леа. – Они не ясновидящие, как мы, но свой обед чуют превосходно.

Нофрет засмеялась и замолкла, почувствовав себя странно. Сколько она уже не смеялась? Месяцы? Годы?

С тех пор, как последний раз была у этих людей… А сейчас она болтала с Леа, вроде бы ни о чем, но рассказывала ей много всего: о Фивах и их великолепии, о молодом царе, о царевне-царице, о своей приятельнице Таме, о дворе в золотой тюрьме.

У Леа тоже были местные новости для Нофрет: одна женщина вышла замуж, другая овдовела, еще с полдюжины ждут ребенка или недавно родили. Козел все еще правит в своем царстве, и его гарем народил козлят, к его великой гордости.

– И все же, хотя он уже немолод и не так прыгуч, но по-прежнему залезает на стену и носится по деревне в базарные дни, совсем как прежде, – сообщила она.

Нофрет все еще смеялась, расставляя на столе последние чаши и тарелки, когда раздвинулась дверная занавеска, и вошел, наклонившись, Агарон. Он показался еще больше, чем прежде, сильнее, с запыленными черными волосами и…

Рот ее раскрылся сам собой. Это был вовсе не Агарон, если разве только ему удалось сбросить два десятка лет и лишиться роскошной бороды. Но Нофрет тотчас же поняла, что ничего подобного не случилось – Агарон вошел вслед за незнакомцем, сверкая белозубой улыбкой среди роскошной бороды, в которой уже появилось несколько нитей серебра.

– Нофрет! Маленькая рыбка. Ты превратилась в настоящую женщину.

Она залилась краской, как девчонка, и чуть не выронила кувшин с козьим молоком. Агарон засмеялся, отобрал кувшин и заключил ее в объятия.

Прежде он никогда так ее не приветствовал, с такой семейной теплотой. Девушка была слишком изумлена, чтобы возражать или ответить взаимностью.

Агарон удерживал ее на вытянутых руках, рассматривая.

– Ах, я смутил тебя, – сказал он без особого сожаления и покачал головой. – Надо бы мне научиться придворному обхождению.

– Не надо!

Ее возмущение позабавило его. Он отпустил девушку и направился обниматься с матерью.

Оставался еще второй, молодой. Он густо покраснел. По этому и по благородной горбинке носа Нофрет узнала его.

– Иоханан?

Он покраснел еще гуще, но засмеялся. Голос у него был почти такой же низкий, как у отца.

– Я бы тоже не узнал тебя, если бы бабушка не сказала, что ты сегодня придешь.

Нофрет уставилась на, него. Иоханан смотрел на нее так же дерзко и так же смущенно.

– А на тебя приятно посмотреть, – сказала она наконец.

– И на тебя, – отозвался он. – Ты теперь важная дама? Я что-то не видел возле дома твоих носилок. Ты отослала их?

– Нет, – ответила она язвительно. – Я пришла пешком. Представь, всю дорогу шла пешком, как и всегда. Если ты, наконец, увидел во мне женщину, это еще не значит, что я слабое существо.

– Я всегда знал, что ты женщина. А я-то ведь тоже удивил тебя. Ты никогда не думала, что я повзрослею.

– Ты еще не повзрослел.

Одежда на нем была помята. Нофрет оправила ее, стряхнув каменную пыль, машинально, не задумываясь, и смутилась. Может быть, потому, что он не возражал. Или оттого, что он был рядом, такой изменившийся и все же неизменный. Она ожидала, что Иоханан останется таким же, как и раньше, или изменится до неузнаваемости, а произошло то и другое одновременно.

Так обычно бывает с мальчиками. Вот они еще дети, или почти дети, с ломающимся голосом и чуть пробивающейся бородкой, а уже через год становятся мужчинами – высокими, сильными, с низким голосом и очень гордыми собой, как будто в этом их собственная заслуга.

Иоханан не сводил с нее глаз. Ей хотелось прикрикнуть на него, но что-то удерживало – может быть, присутствие его отца и бабушки, ожидавших, когда они, наконец, сядут и примутся за еду. Оба казались очень довольными.

Нофрет бросила на них возмущенный взгляд и уселась на свое обычное место, по правую руку от Агарона, как гостья. Но сразу же вскочила. Некому было исполнять обязанности прислуги, принести горшок с кухни.

– Сиди, – сказал Иоханан со всей солидностью новоприобретенной взрослости. – За прислугу буду я. – И добавил в ответ на ее слабый протест: – Я и раньше это делал. Улыбка на его новом, таком смущающе красивом лице осталась прежней.

«Кто бы мог подумать, – размышляла Нофрет, пока он прислуживал им всем, как хорошо обученный слуга, – что этот костлявый длинноносый Иоханан вырастет так похожим на своего отца?»

Девушка глубоко вздохнула. Здесь ей было хорошо, лучше, чем в любом другом месте. Даже лучше, чем в Хатти, в отцовском доме. Неважно, что она пришла сюда как чужеземка и встретила чужеземцев, которые оказались ей родными.

Незадолго до захода солнца Нофрет неохотно поднялась и собралась уходить. Агарон и Леа простились с ней у дверей дома, но Иоханан тащился следом с видом потерянного пса. Так она ему и сказала, не замедляя шага и не оборачиваясь, решительно двигаясь к дороге, ведущей в город.

Одним широким шагом юноша поравнялся с ней.

– К тому времени, как ты доберешься до дворца, уже стемнеет.

– Ну и что? Я столько раз возвращалась по ночам, а ты и слова не говорил.

– Это было раньше.

– Раньше чего?

Такой тон был ему знаком: его брови поползли вверх, но он не ухмылялся, как прежде.

– Раньше, чем я по-настоящему увидел тебя.

– Ну и как, на мне есть пятна?

– Да, пара есть.

Нофрет чуть не споткнулась от неожиданности, но устояла на ногах. Нельзя позволить ему лишить ее равновесия, как бы он ни пытался.

Едва ли не скрежеща зубами, но со спокойным видом, она проговорила:

– Я не такая уж хрупкая. Можешь перестать беспокоиться. Возвращайся домой и корми своих коз.

– Я покормил их перед обедом. Разве я не могу прогуляться вечерком? Сегодня прохладней, чем вчера, ты не находишь?

Нофрет зашипела:

– Сколько тебе лет? Ты уж видел пятнадцать разливов реки? Может быть, тебе лучше приударить за какой-нибудь милой розоволицей девочкой в полосатой накидке?

– Мне шестнадцать, – ответил Иоханан с достоинством, – и мне не нравятся милые розоволицые девочки в полосатых накидках. С ними скучно. И к тому же, – добавил он, оставив самое худшее напоследок, – они хихикают.

Хихикать Нофрет не умела. А хотелось бы.

– Живя в Хатти, я уже была бы замужем или собиралась бы выходить замуж.

О боги! Не следовало упоминать об этом, да она и не собиралась говорить ничего такого.

В походке Иоханана еще сохранялась прежняя неловкость, как будто тело не до конца слушалось его. Юноша споткнулся о камень, с его губ сорвалось неподобающее словечко, и он покраснел до ушей.

Переведя дыхание, он снова обратился к Нофрет, так же мало соображая, что говорит, как и она:

– А ты когда-нибудь… я имею в виду, у тебя когда-нибудь был кто-нибудь, кто хотел…

Нофрет поняла и побледнела от злости.

– Зачем тебе это знать? Потому что я рабыня, а все рабыни развратницы? И ты хотел бы затащить меня куда-нибудь под куст?

– Нет!

На этом слове его голос сорвался. Он был потрясен, а потом разозлился.

– Как тебе не стыдно думать, что я могу оскорбить тебя подобным образом?

– Но ты же только что сделал это.

– Я не оскорблял тебя!

– Оскорблял!

Нофрет замолчала. И Иоханан тоже. В прежние времена оба рассмеялись бы, и ссора закончилась бы тем, что они рука об руку побежали бы, куда вздумается. Но теперь все было иначе. Они оба повзрослели.

– Мне противно, – выпалила Нофрет, – То, с каким видом ты на меня смотришь. Словно не узнаешь меня. Как будто… Как будто во мне появилось что-то ужасное. Вместо того, чтобы…

О боги и богини! Нофрет протекла слезами, как дырявая посудина. Конечно, ему следовало бы заключить ее в объятия, как всегда делают мужчины, успокоить и защитить ее, но тогда она еще больше его возненавидит.

Но Иоханан ничего подобного не сделал. Да, он дотронулся до нее: положил руку на плечо – легко, по-дружески, дав понять, что он рядом.

Это ей тоже пришлось не по вкусу, потому что Иоханан повел себя не так, как мужчины должны вести себя с женщинами.

Нофрет попыталась стряхнуть его ладонь, но он обнял ее за плечи. Так они и продолжали идти. Солнце светило прямо и лицо, ослепляя ее сквозь слезы. Какая-то часть ее сознания рассуждала о том, что египетские мужчины часто ходят так со своими женами, так их изображают и в гробницах, когда двое сидят рядом и он обнимает ее за плечи, показывая вечности, что они не только любовники, но и друзья.

У нее вот-вот начнутся месячные, вот в чем дело. В эти дни она всегда бывает слезливой и раздражительной, а с недавних пор еще и слишком много думает о том, что мужчины делают с женщинами. Но не с ней. Она сама выберет подходящего мужчину и подходящий момент, пусть даже он не наступит никогда.

Этот мальчик ей друг, только и всего. Близкий друг. Родной. Он знает, когда нужно помолчать вместе, как сейчас.

Нофрет резко остановилась. Иоханан пристально смотрел на нее. Глаза у него были большие и темные, не такие узкие, как у египтян, с длинными загнутыми ресницами, словно у девушки. И что он в ней увидел? Опухшие глаза, лицо в пятнах от слез. Ничего такого, о чем мог бы мечтать мужчина.

– Возвращайся домой. Я сама могу о себе позаботиться.

– Я знаю, но хочу пройтись с тобой.

– Не ври. Ты же работал в гробницах с самого рассвета, я это прекрасно знаю, и теперь от усталости у тебя глаза закрываются. Иди домой и ложись спать.

– Нет.

Иоханан редко произносил это слово прямо, но если произносил, его невозможно было переубедить. Он пошел вперед, и Нофрет неохотно двинулась следом.

Пройдя несколько шагов, юноша заговорил:

– А что, если я соскучился? Тебе это не пришло в голову? Может быть, я хочу подольше посмотреть на тебя, прежде чем ты снова уедешь на год.

– Весь этот год в Фивах я просидела взаперти во дворце и забыла, как гуляют под открытым небом. И, может быть, я просто не хочу слушать, как ты укоряешь меня за то, что я не появлялась у вас. Ведь ты-то вообще никогда ко мне не приходил. Я тебе не принадлежу, и не указывай мне, когда приходить и уходить.

Иоханан не моргнув глазом выслушал столь серьезный укор.

– Я приходил во дворец, когда ты вернулась, и спрашивал о тебе. Мне посоветовали бросить это дело. Хеттская красавица, служащая самой царице, никогда не снизойдет до столь ничтожного юнца, как я. Я понял, что ты стала безгранично гордой и надменной, слишком гордой, чтобы обращать на меня внимание.

– Стало быть, ты повернулся и ушел. – Нофрет хотелось поиздеваться над ним, но дух противоречия, сидевший в ней последнее время, заставил ее смягчиться. – Глупый. Тебе надо было сказать, что ты принц из дома принцев, попросить немедленно проводить тебя ко мне, иначе им всем придется плохо. Вот как поступают во дворце, когда одинокие странники интересуются слугами царицы.

– Я не знал, – обиженно сказал он, – я никогда не ходил во дворцы.

– И хорошо, что не ходил. – Злость прошла, потерялась где-то, как и слезы. Ее локоть упирался ему в бок, Нофрет обняла его за талию, зацепившись большим пальцем за пояс, чтобы было удобнее. Раньше она никогда так не делала, но это показалось ей таким привычным и удобным, как будто уже много раз они ходили так по каменистой дороге в город Атона.

– Когда ты придешь в следующий раз, скажи стражникам, что личная служанка царицы ожидает тебя. Будь для них принцем. Заставь их слушаться и делать то, что ты велишь.

Иоханан некоторое время обдумывал ее слова. Обиженное выражение исчезло с его лица; на нем промелькнула улыбка.

– Это-то я сумею. Вроде как быть десятником на строительстве. Я был им в прошлом году и хорошо умею объяснять людям, что делать. Но обрабатываю камень, – добавил он немного грустно, – я не так хорошо. А вот отдавать приказы могу.

– Ага, предводитель, – с легкой насмешкой сказала Нофрет, снова остановилась и освободилась от его руки. – А теперь иди домой. Приходи повидать меня, когда сможешь, в свободный день. Мне всегда разрешат уйти. Моя госпожа понимает такие вещи.

– Я знаю. Я приду. И войду как принц, даже если надо мной будут смеяться.

Нофрет присмотрелась к нему в закатном свете. Он совсем непохож на египтянина: вьющиеся черные волосы, бородка, внушительный нос. Он станет еще выше ростом, и силы, накопленной за годы работы на строительстве гробниц, тоже будет немало.

– Тебя назовут чужеземцем, но никто не станет смеяться над тобой. У них хватит для этого здравого смысла. Ведь ты же выше любого из них и силен как бык.

Иоханан покраснел.

– И такой же неуклюжий, а это смешно, я знаю.

– Ну и дурак, – Нофрет подтолкнула его в сторону деревни. – Всего хорошего. Приходи ко мне. Обещай.

– Обещаю, – сказал он, хотя, кажется, все же боялся, что над ним будут смеяться.