Текст книги "Огненный столб"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)
13
Эхнатон вернулся во дворец, но вовсе не стал более сильным царем, несмотря на уроки, полученные у Леа. Теперь он проводил в храме только дни, возвращаясь на ночь в собственную постель и часто разделяя ее с госпожой Кийей. Несомненно, он скорбел по Нефертити. Но, как замечала Нофрет, скорбь никогда не мешала мужчинам получать удовольствие, где удастся.
Царицу Нефертити и ее детей бальзамировали как положено, целых семьдесят дней. Бальзамировщики могли сильно сократить процедуру для любого вельможи Двух Царств, но для царицы и царевен не пропустили ни единой мелочи.
Задолго до того, как это время истекло, царицу – мать Тийю тоже уложили рядом с ними в раствор солей.
Она скрывала свою болезнь с искусством женщины, привычной к придворным хитростям, и правила с самого начала чумы до того момента, когда, поднимаясь с трона после долгого приемного дня, покачнулась и упала на руки Анхесенпаатон.
Царевна с трудом удержала неожиданный груз. «Бабушка, – сказала она. – Госпожа». Девочка дотронулась до щеки царицы-матери и в испуге отдернула руку.
Нофрет не нужно было прикасаться к Тийе: она и так знала, что та вся горит. Большинство умиравших от этой болезни сгорали от лихорадки медленно, постепенно обращаясь в пепел. Некоторые вспыхивали, как факелы, и после дня слабости и поднимающегося жара наступала смерть.
У Тийи все шло еще быстрее. Нофрет закричала, призывая стражу, слуг, всех, кто мог прийти. Прибежали двое бледных, перепуганных стражников и единственная служанка, едва оправившаяся от болезни, подхватили царицу-мать и отнесли в постель.
Царевна не выпускала ее руки. Тийа была в сознании: как только ее уложили и служанка сняла с нее корону, платье и украшения и обтерла тело прохладной водой, она хрипловато сказала своим сильным голосом:
– Слушайте меня. И не перебивайте.
Царевна открыла было рот, чтобы сделать именно это, но Тийа опередила ее:
– Позаботься об отце. Он не сможет править один и не в силах заставить себя делать все, что положено. Это ты должна сделать, маленький Цветок Лотоса, вместе с твоей сестрой, если она способна на что-либо большее, чем ваш отец. Ищи мудрых советников. Господин Аи, если он жив, верен и осмотрителен и будет хорошо служить тебе. Большинство выскочек и подхалимов твоего отца ни на что не годны, если не сказать хуже. Избегай их, как только можешь. Жрецы старых богов опасны. Они не особенно боятся твоего отца, хотя я и учила их уважать божественность его власти. Ты должна продолжать учить их. Не позволим им забывать об этом. Не позволяй им становиться слишком дерзкими. Цари и прежде умирали по неизвестным причинам – и еще ни одного царя они не ненавидели так горячо, как этого.
Царевна не раз порывалась заговорить, но Тийа не слушала ее. Времени было мало, жар усиливался, и голос ее слабел по мере того, как она повторяла уроки, которые давала этому ребенку со времени начала чумы.
Анхесенпаатон принимала их так, как принимала бы удары. Сначала она плакала. Но, по мере того, как Тийа продолжала, слезы высохли. Лицо ее было белым, тело неподвижно. Рука, вцепившаяся в руку царицы-матери, была, казалось, готова сломать ее хрупкие косточки, пока с болезненным вздохом она не заставила пальцы разжаться.
Как и надеялась Нофрет, царевна не стала умолять Тийю не умирать. Смерти, следовавшие одна за другой, убедили их в бесполезности подобных безумных просьб.
Тийа удерживала свою душу в теле лишь усилием воли. За ее словами слышалось дыхание смерти, последние слова уже едва прорвались сквозь него.
– Позаботьтесь о моем малыше, о моем Тутанхатоне. Пусть он не забудет меня.
Царевна склонила голову. Тийа слабо улыбнулась, и жизнь отлетела от нее. Нофрет увидела, как она уходит, словно тень в пустой комнате.
Царевна задохнулась, жадно хватая воздух. Если что-то и пролетело над ней, то было слишком нематериальным, чтобы быть пойманным руками смертного.
– Бабушка, – прошептала она, – Тийа!
Но власть имени недостаточна, чтобы вернуть умершего. Анхесенпаатон тяжело дышала. Нофрет подумала, что теперь она выплачет свое горе.
Однако царевна удивила ее. Она вскочила на ноги. Кроме них двоих в комнате никого не было. Все умерли или убежали. Девочка разгладила покрывало на неподвижном теле, поцеловала лоб, который еще, должно быть, сохранял лихорадочную теплоту, и выпрямилась. Она двигалась так, словно каждая ее мышца и каждая кость болели.
– Позови стражника, – приказала она, – или слугу. Нужно присмотреть за ней. Должен же здесь быть кто-то живой.
Живой нашелся: стражник, накачавшийся пивом до такой степени, что уже не мог стоять прямо, протрезвел на удивление быстро после того, как полкувшина пива выплеснули ему в лицо. Пока он охал и отплевывался, Нофрет говорила, словно награждая его оплеухами:
– Вставай и пошли. Царица Тийа умерла. Нужен человек, чтобы охранять ее тело.
Стражник был слишком ошарашен, чтобы удрать или хотя бы отказаться повиноваться. Прислоненный к стене, подпертый копьем, пропахший пивом, он был, по крайней мере, дышащим телом, способным присмотреть за телом, которое уже никогда дышать не сможет.
– Когда настанет утро, – произнесла царевна спокойным, холодным голосом, – во дворце будет порядок. Никаких пьяных стражников. Никаких слуг, несущихся неизвестно куда.
Нофрет ничего не сказала. В какой-то момент, во время долгих испытаний чумой, ребенок стал женщиной. Женщиной, которая будет царицей.
Она вышла, и Нофрет тенью последовала за ней, через дворец цариц к покоям, где заперлась Меритатон, – по словам посланца, чтобы уберечь дочку от чумы. Как полагала Нофрет, та вполне уже могла умереть, и об этом никто не сообщил, потому что никого в живых не осталось.
Покои Меритатон по сравнению с пустотой дворца выглядели странно. Страж у дверей был трезв, бдителен и полон достоинства. Прислуга вела себя как положено: служанки были готовы ухаживать за малышкой и за самой царицей, а почтенный дворецкий проводил гостей к хозяйке.
Царевна только что проснулась. Ее дочка лежала в постели, уютно устроенная среди подушек. Меритатон сидела в кресле, одетая в длинное прозрачное платье. Тело у нее было уже не таким детским, как у сестры, но лицо похоже – такое же нежное, только с более мягкими, расплывчатыми чертами.
Как и отец, Меритатон умела пропускать мимо своего внимания все неудобное и неприятное. Казалось, царевну не волнует даже чума, бушующая за надежными стенами ее жилища. Она встретила сестру тепло, с точки зрения египетских вельмож, и до безразличия холодно для чужеземного глаза Нофрет.
Анхесенпаатон тоже изощрялась в вежливости, рассыпая любезности так долго, что Нофрет чуть не взвыла от нетерпения. Она сидела на стуле наискосок от сестры, потягивала финиковое вино, покусывала печенье, слушала несвязную болтовню Меритатон и сама бормотала какую-то несуразицу.
Нофрет уже давно лишилась терпения, а Меритатон только вошла во вкус беседы, когда Анхесенпаатон сказала:
– Бабушка умерла.
Меритатон побледнела, но сохранила спокойствие.
– Я скорблю по ней.
Анхесенпаатон склонила голову.
– И все мы. Весь мир болен от горя. Так много мертвых. А сколько еще умрет!
Меритатон побледнела как полотно.
– Я не умру. И моя Меритатон – тоже.
– Дай Бог, – ответила Анхесенпаатон. – Отец жив и здоров. Все остальные… – ее голос прервался, но она овладела собой: – Все остальные умерли.
– А госпожа Кийа?
Вопрос был вполне деловой и более вдумчивый, чем могла ожидать Нофрет. Анхесенпаатон, казалось, не удивилась.
– Она согревает отца по ночам.
Не Меритатон… Но сестры не стали упоминать об этом. Старшая сказала:
– Значит, мы – всё, что осталось. Отец бодр?
– Не больше, чем всегда. Нам надо что-то делать. Больше никто не может и не желает.
Меритатон закрыла глаза.
– Я устала. Мне нужно поспать.
– Мы все устали, – отрезала Анхесенпаатон, но ее вспышка быстро угасла. Она попробовала еще раз, помягче, с легкой дрожью в голосе: – Ты мне поможешь? Я намного младше тебя и так мало знаю. И я не царица. Я никогда не собиралась становиться ею. Всегда были ты и Мекетатон. Ты поможешь мне сообразить, что делать?
– Я не в состоянии соображать, – ответила Меритатон и зевнула. – Цветок Лотоса, я хочу спать. Ты не могла бы прийти завтра? Мертвые не оживут, и болезнь останется такой же ужасной.
Нофрет подумала, что и от Меритатон не будет никакого толку. Казалось, Анхесенпаатон будет настаивать, но она была не глупа и хорошо знала свою сестру. Младшая царевна ушла почти неприлично быстро – наверное, чтобы не поддаться соблазну придушить очаровательную дурочку.
– Меритатон, – сказала она Нофрет, когда дверь и стражник остались позади, – очень повезло, что она унаследовала красоту нашей матери и ум отца.
– А ты – от бабушки Тийи, – заметила Нофрет.
Царевна покосилась на нее. Это имя причиняло ей боль. Но Нофрет не собиралась брать свои слова обратно.
– Я больше похожа на нашу мать, – сказала ее госпожа.
– Но думаешь ты, как Тийа.
– Как она меня учила.
– Она учила тебя, потому что знала: ты можешь научиться. Все остальные были или слишком малы, или почти без мозгов.
Царевна передернула плечами, быстро, почти сердито.
– Я есть то, что есть. Моя сестра – царица, не хуже любой другой. Если она не может или не хочет делать то, что необходимо, я сделаю вместо нее. Для этого я и существую – делать то, что не могут другие.
– Ты еще мала для таких мыслей, – заметила Нофрет.
– Я древняя, как Хеопс, – возразила царевна и остановилась возле угасающего светильника. Девочка потянулась, сняла его с подвески и начала сильно раскачивать, чтобы он разгорелся снова. Это выглядело по-детски, но так сделала бы и взрослая женщина, если бы женщина могла быть воином.
Яркий колеблющийся свет заставил тени качаться и прыгать. У некоторых из них, возможно, были глаза: у духов тьмы или теней умерших, собравшихся поглядеть на этих двоих, блуждающих в ночи. Одной из них, как полагала Нофрет, была Тийа.
По ее спине пробежал холодок. Нет, это не Тийа. Если бы Тийа решила кого-нибудь преследовать, то, скорее всего, своего сына.
Царевна ускорила шаг, она почти бежала. Нофрет тоже пришлось поторопиться. Сначала она подумала, что царевна собирается пойти и вправить мозги царю, но та устремилась в глубину дворца цариц, вместо того, чтобы выйти из него. Они шли по высоким и просторным комнатам, которых Нофрет никогда прежде не видела. В окна лился свет луны. Никто не позаботился заслонить их от духов ночи.
Здесь, как и внизу, были живые люди. У Нофрет закружилась голова. Лица, одежда, мебель, ковры и покрывала вернули ее назад – в жизнь, о которой она стремилась забыть. «Это Египет, – уговаривала она себя. – Не Митанни».
И все же здесь, в этих комнатах, было царство Митанни. Горбоносые служанки, их волнистые косы под накидками, евнухи, бормочущие по углам, слепой арфист, напевающий песню, которую Нофрет не слышала ни разу с тех пор, как попала в Египет. Все здесь были чужестранцами. Их манеры и обхождение тоже были чужеземными.
Госпожа Кийа не спала и не согревала постели царя. Арфист пел, чтобы успокоить ее, но она едва ли его слушала. Женщина лежала на кушетке, среди груды подушек, ее огромные темные глаза были полны внимания, но не к песне.
При появлении царевны она поднялась и низко поклонилась – грациозно, несмотря на уже заметную беременность. Царевна присела на край кушетки и махнула рукой, слишком величественно, по мнению Нофрет.
– Иди ложись обратно. Не стесняйся.
– В такие дни нам не до стеснительности, госпожа, – горько усмехнулась Кийа.
– Не все так думают, – заметила царевна. Она уже израсходовала всю свою любезность и терпение на бесполезный разговор с Меритатон. – Госпожа Тадукипа, которую любит царь, выслушай меня. Теперь в Двух Царствах нет правящей царицы. Прекрасная мертва. Царица-мать Тийа тоже умерла.
– А царица Меритатон еще слишком молода и ничего не умеет, – Кийа прямо смотрела в глаза царевны, без привычной робости, которую Нофрет всегда прежде замечала в ней. – И ты пришла ко мне. Я не хочу быть царицей, ваше высочество. Я никогда не желала так много.
– И хорошо, что не желала, – сказала царевна. Прекрасно, что ты это знаешь. Ни я, ни царица-мать никогда не считали тебя глупой, госпожа. Не твоими ли стараниями царь так погружен в мечты о своем Боге?
– Зачем бы мне это было нужно?
– Если уж ты спросила… – сказала царевна, – это делает его послушным и позволяет каждому, у кого есть разум и желание, управлять им.
– Разве я так поступала? – мягко спросила Кийа.
– Нет, но моя мать умерла совсем недавно. Может быть, ты просто ждешь своего шанса.
– Возможно, – согласилась Кийа. – Я хотела бы дождаться, когда родится мой ребенок. Если будет сын, я стану матерью наследника.
– Если родится дочь, ты не станешь хуже, чем была. – Царевна вздохнула. Насколько могла видеть Нофрет, она ничуть не успокоилась. – Моя мать никогда тебя не любила, но всегда говорила мне, что ты гораздо умнее, чем все полагают. Бабушка считала так же. Правда, ты была им не нужна: они были достаточно сильны сами по себе.
Кийа внимательно слушала.
– А я – нет, – продолжала царевна. – Мне нужен союзник. Ты предана моему отцу. Я не прошу твоей преданности для себя или для Меритатон, но ради него прошу тебя помочь мне решить, что же делать. Он не может править самостоятельно. И Меритатон не помощница – ни ему, ни мне.
– Значит, осталась только я, – заметила Кийа, не выказывая обиды; Нофрет на ее месте так не смогла бы. Несомненно, она была уязвлена египетской надменностью, так долго принимая на себя ее удары. – Спасибо, что ты пришла ко мне. На это нужно было решиться.
– Нет, просто дойти до отчаяния, – сказала царевна. – Ты чужестранка, но ты принадлежишь царю. Твой сын может стать царем после него. Это очень хорошо, но ребенок еще не родился и может оказаться девочкой. Что тогда?
– Попытаюсь еще раз. И еще, пока Бог не дарует мне сына.
– Великолепно! Но сейчас это нам не поможет. Кто-то должен управлять царством, пока отец беседует со своим Богом.
– Неужели нет никого подходящего? Твой отец правил с юности до полной зрелости, а его отец в это время властвовал в Фивах. Двенадцать лет в Двух Царствах было два царя, старый и молодой. Разве нельзя снова так сделать?
– Но у старого царя был сын. И не один. У него… – Анхесенпаатон остановилась. – Ох, глупая я! Сменхкара.
Кийа кивнула.
– Ты пойми, – сказала царевна. – Если Сменхкара будет коронован как властелин Двух Царств, вместе с моим отцом, тогда твой сын, если родится, может никогда не получить трона.
– Мой сын, если родится, еще очень долго будет маленьким. А царевич Сменхкара уже мужчина.
– Ему придется, – размышляла царевна, – Жениться на царевне, которая имеет царские права, чтобы самому стать царем.
– Да, – подтвердила Кийа.
Анхесенпаатон сжала руки на груди.
– В живых осталось только две царевны. Одна из них уже царица.
– Да, – повторила Кийа.
Царевна глубоко вздохнула, и ее охватила дрожь. Она была бледна, казалась маленькой и замерзшей.
– Я… Еще ребенок. Но уже скоро стану женщиной.
– Хорошо бы тебе удалось подождать, пока ты станешь постарше, совсем настоящей женщиной, – сказала Кийа неожиданно тепло. – Но царство беспощадно. Ты нужна ему сейчас.
– Я знаю. Как ты думаешь… Нам удастся убедить отца согласиться на совместное правление?
– Думаю, да.
– Это означает, – продолжала царевна, – что мой сын будет царствовать вместо твоего. Ты уверена, что хочешь этого?
Кийа взглянула ей прямо в лицо.
– Царевна, – сказала она с неожиданной яростью, – ведь ты же никогда не пришла бы сюда, не доверяя мне хоть немного. Или ты собираешься подлить яду в мою чашу после того, как получишь от меня все, что я знаю и могу посоветовать?
Анхесенпаатон замерла, уязвленная, но уроки Тийи не прошли для нее даром. Она заговорила негромко, тщательно подбирая слова:
– Госпожа Тадукипа, я верю, что ты высоко ценишь моего отца. Может быть, даже любишь его. Ради него ты сделаешь все, что необходимо. Это дело твоей чести.
– У женщин нет чести, – ответила Кийа. – У женщин есть их мужчины и их дети. Они пойдут на все, чтобы защитить их.
– Я только на это и надеюсь. Но этого же и боюсь, – вздохнула царевна.
– Даю слово, что не сделаю ничего, чтобы повредить царю – даже если этим царем будет Сменхкара, – пообещала Кийа.
Анхесенпаатон молчала, сощурившись, напряженно думая. Кийа сидела спокойно и ждала. Наконец царевна сказала:
– Я тебе верю. Думаю, что твоя гордость заставит тебя поступать честно. Я была бы рада заключить с тобой союз.
Нофрет подумала, что египетская царевна не способна ближе подойти к тому, что называется дружбой. Кийа, царевна из Митанни, казалось, была вполне удовлетворена такой сдержанностью в выражении чувств. Она наклонила голову.
– Я оправдаю твои надежды.
– И я, – ответила Анхесенпаатон.
14
Союз Анхесенпаатон и Кийи был хорошо продуман, но не принимал во внимание царя. Когда царевна встала, собираясь выйти, скрип двери заставил ее оглянуться.
Царь выглядел вполне проснувшимся, только глаза чуть-чуть туманились. Он приветствовал дочь без всякого удивления, а любовнице прошептал несколько нежных слов. Нофрет очень хотелось потихоньку удалиться и не присутствовать при семейном разговоре, но она не могла этого сделать, пока задерживалась ее хозяйка.
Царь уселся на кушетку – было видно, что он нередко сиживал здесь и чувствовал себя вполне удобно, – и посмотрел сначала на Кийю, а потом на дочь.
– Как я понимаю, вы тут без меня распоряжаетесь царством?
Кийа побледнела. Анхесенпаатон сохранила самообладание, примирительно сказав:
– Ты же прекрасно знаешь, отец, что Бог не оставляет тебе времени заниматься чем-либо другим.
– Да, мне говорили это, – мягко ответил он, – а чем собираетесь заняться вы, мои дорогие?
Анхесенпаатон взглянула на Кийю. Та сжала губы. Царевна заговорила:
– Мы обсуждали твое совместное правление, отец, с царевичем Сменхкарой. Он уже достаточно взрослый и справится, пока ты не обзаведешься собственным сыном.
– Может быть, этого не случится никогда, – заметил царь. – И ты собираешься предложить ему себя в жены, поскольку ни один мужчина сам по себе не имеет царского права?
– Никого другого нет.
– Есть. Меритатон.
– Но…
Он взял ее за руку.
– Меритатон самая старшая. Царское право в первую очередь принадлежит ей.
– Но она ведь уже…
В глазах царя опять мелькнуло безумство – безумство порока и мечтателя.
– Бог говорит мне, что она уже дала мне все, что могла. Сменхкара молод, красив, владеет искусством заставлять женщин улыбаться. Я хотел бы, чтобы моя девочка опять улыбалась. Она такая грустная.
– Ты откажешься от нее? – Голос царевны звенел от напряжения. – Отец, невозможно поверить в такую щедрость.
– Это требование Бога, а вовсе не щедрость. Мать хотела, чтобы царицей была ты и правила, как она, – так же властно, а когда подрастешь, так же мудро. Ты прекрасно сможешь находиться на троне рядом со мной.
Нофрет не желала слышать этих слов. Нет, она не слышала их. Ее госпожа в безопасности. Она выйдет замуж за красивого, но не особенно умного царевича, что позволит ей править так, как она сочтет нужным. Меритатон останется на своем месте, слабая царица при слабом царе. Смешно, просто глупо передавать ее Сменхкаре, словно поношенную сандалию. Вдвоем они способны править не больше, чем два котенка.
Но царь ничего этого не видел. Бог, как всегда, ослепил Эхнатона блеском его собственного эгоизма.
Царевна онемела. Кийа могла бы что-нибудь сказать, но предпочла не делать этого. Так же, как и царевна, она была бессильна вбить здравый смысл в голову царя. Но в таком деле никто никогда не добивался успеха, даже Нефертити и Тийа. Царь есть царь. Его женщины могли править, пока он был занят своим Богом, но когда он говорил, им оставалось только слушать.
Что-то здесь было неправильно. Египтяне этого, по-видимому, не замечали. Но для Нофрет, чужестранки, это было очевидно. Однако она служанка, рабыня. Ей не полагалось говорить в присутствии царя, кроме как по его велению.
Тем не менее, она открыла рот, чтобы высказаться. Но ее госпожа заговорила раньше:
– Если Бог желает, мы все должны подчиниться.
– Ты ведь видишь, что твой отец никчемный бездельник, и все же готова пасть ниц, стоит ему поднять палец?
Нофрет была вне себя. Она сдерживалась, пока они не оказались в комнате царевен, где ее госпожа теперь жила одна. Здесь стояла лишь одна кровать, и шелест эха напоминал об умерших сестренках. Чтобы разогнать мрак, Нофрет зажгла возле постели все лампы, которые удалось заправить маслом.
Царевна стояла неподвижно, как статуя, пока Нофрет помогала ей раздеться на ночь. Похоже, она вообще не замечала свою служанку.
– Так хочет Бог, – бормотала она едва слышно, не громче, чем духи по углам.
– Так хочет твой отец! – произнесла Нофрет с откровенным отвращением. – Мы уже спорили об этом. Разве ты не видишь, что творится? Царь совсем спятил. Он убил Мекетатон, жаждая получить сына. У Меритатон и в лучшие времена характер был слабым, а теперь и вовсе никакого не осталось. Ты же всегда была сильной. Почему ты позволяешь ему сделать тебя своей рабыней?
– Разве у меня есть выбор? – Царевна слегка пошатнулась от утомления, но оттолкнула поддерживающие руки Нофрет. – Должна же я выйти замуж за кого-нибудь. Линия не может прерываться.
– Ты могла бы настоять, чтобы он отдал тебя Сменхкаре.
– Значит, твоя хеттская совесть против отца, но брат отца ее устраивает? А ведь они сыновья одной! матери! Не все ли равно, кто из них назовет меня женой?
– Нет! – закричала Нофрет. – Он и тебя убьет. Он этого добивается! Увидеть вас всех мертвыми, а себя в одиночестве, царем над ничем.
– Прекрати, – сказала царевна, негромко, устало, но с непреклонной твердостью. – Не тебе судить повелителя Двух Царств. У тебя нет ни власти, ни права указывать мне, что делать. Я бы, конечно, предпочла Сменхкару. Но отец – царь, Бог и слуга Бога, и требует, чтобы я сделала это. Мне остается только повиноваться.
– Ты могла бы сбежать, – заметила Нофрет.
– Нет, – сказала царевна, – это выход для трусов.
– Но так же нельзя, – настаивала Нофрет. Она не знала, почему это ее настолько волнует. Внутри все сжималось, в ушах звенело, ужас пробирал до костей. Она была слишком чужестранкой. Больше невозможно жить здесь, среди этих людей.
Нофрет уже убегала однажды и нашла благословенное пристанище среди апиру. Она снова могла бы найти его там.
Но что же тогда будет с ее госпожой? Ведь царевна останется совсем одинокой.
У нее есть Кийа, есть отец, хотя и безумный. Анхесенпаатон найдет себе другую служанку, много других слуг – ей придется это сделать, став царицей, так подобает ее положению. Ей не нужна Нофрет.
Она расправляла покрывала, обрызгивала их розовой водой из кувшина, – поправляла изголовье, служившее египтянам подушкой. Это была простая вещь, вырезанная из кипарисового дерева, на золоченой подставке, прохладная и гладкая на ощупь.
Ее госпожа улеглась со вздохом, вместившим вселенскую усталость. Царевна была слишком маленькой, слишком худенькой, слишком хрупкой, чтобы нести груз, который на нее возлагали. Она всего лишь дитя, даже еще не женщина.
Еще нет, но скоро будет. Ее груди развивались, внизу живота появился легкий темный пушок. Ее отец видел это, и его Бог тоже, и потребовал ее для себя.
Нофрет легла на циновку в ногах кровати и поклялась себе, что уйдет. Но не сейчас. Когда у ее госпожи появятся другие слуги и будет кому позаботиться о ней.
Анхесенпаатон очнулась от тяжелого сна и обнаружила пятно крови, расплывающееся на бедрах. Ее удивление перешло в смех и очень скоро – в слезы.
– Он знал, – сказала она. – Бог знал.
Нофрет помогла ей вымыться и привести себя в порядок. Царевна срезала свой локон, выбрала платье, парик одной из старших сестер, надела все это, словно броню, и вышла, чтобы править так, как учила Тийа.
Она собрала всех слуг, какие еще оставались в живых, и приставила к делу – приводить дворец в прежний порядок. Кое-кого царевна послала в город собрать тех, кто разбежался, и привести назад, пообещав никого не наказывать. «Работы так много, – сказала она, – что уже это будет достаточным наказанием».
Закончив, она приказала позвать к себе начальника стражи. Явился не кто иной, как военачальник Хоремхеб. Царевна, сидя на кресле, прежде принадлежавшем Тийе, окруженная множеством стражи и прислуги, приняла его без видимого трепета.
– Господин военачальник, – сказала она, – мы благодарны вам за то, что вы помогли нам в это ужасное время. Очень благородно с вашей стороны принять на себя обязанности, столь мало достойные вашего положения и ранга.
Хоремхеб серьезно смотрел на царевну, хотя и мог бы улыбнуться, поскольку она была всего лишь ребенком, пусть в одежде царицы и на ее месте. Но его лицо и слова выражали явное уважение.
– Кто-то должен был делать это, госпожа, а я оказался здесь и знал, что нужно. Прежде, чем командовать армией, я командовал стражей.
– Ты правильно поступил, – произнесла она спокойно. – Я позвала тебя, чтобы узнать, не мог бы ты помочь еще. По мере сил мы должны восстановить все, что можно. Пусть болезнь еще не отступила, но царство должно жить.
Хоремхеб поклонился.
– Здравое рассуждение, царевна. Не хуже, осмелюсь сказать, чем у твоей бабушки.
– Моя бабушка первой сказала это, – сухо заметила царевна. – Царство устояло благодаря ее усилиям. Я здесь только для того, чтобы закончить начатое ею.
– Да, она закрепила руль и повернулась кормой к волнам. Я рад видеть, что ты снова правишь, и в надежную гавань.
Царевна вздернула подбородок. Она была достаточно рассержена, чтобы показать это, то есть очень рассержена.
– Я рада, что ты одобряешь мои действия. Может быть, ты знаешь способ вернуть стражу к ее обязанностям и набрать новых стражников вместо погибших от чумы?
Хоремхеб был неуязвим для насмешек и снова поклонился.
– Как угодно, госпожа. Может быть, мне будет позволено привести из Дельты своих людей? Они хорошо обучены и будут служить лучше, чем новобранцы.
– Но разве Дельта тоже не опустошена чумой? – заметила Анхесенпаатон с милой рассудительностью. – Там нужен каждый, кто может держаться на ногах. Лучше пошли в Фивы, там чума свирепствовала не так, как здесь, и много слабее, чем в Дельте.
– Как тебе будет угодно, госпожа, – ответил Хоремхеб, с неудовольствием обнаружив, что царевна-дитя достаточно проницательна, чтобы видеть его насквозь, но никак не показал этого. Он больше не настаивал на том, чтобы привести своих верных людей в город, изнемогавший от отрешенного царя, но весь его вид говорил о том, что для этого еще настанет подходящее время.
– Этот человек опасен, – сказала Нофрет, как только появилась такая возможность.
Ее госпожа, отдыхая в маленькой комнате позади зала приемов и потягивая ячменную воду, закрыла глаза и вздохнула.
– Почему? Ты думаешь, он хотел бы стать царем? Это невозможно. Он простолюдин.
– Он может захватить царственную невесту, отделаться от царя и под угрозой оружия потребовать трона.
– В Великой Стране Хатти мог бы, – возразила царевна, – но здесь – нет.
– Вот именно поэтому и сможет. Никто не поверит в такое, пока дело не будет сделано. Большая часть Египта даже встанет на его сторону.
– Не встанет.
– Встанет, – сказала Нофрет. – Они хотят получить обратно своих богов.
– Сплетни прислуги, – отмахнулась царевна, отставила недопитую чашу с ячменной водой и снова растянулась на кушетке, которая прежде принадлежала Тийе. – Наверное, мне надо перебраться во дворец цариц прямо сегодня, а не ждать, пока я выйду замуж. Так будет проще, как ты думаешь? Мы запрем эти комнаты, и слугам не придется тратить время на их уборку.
– Какие покои ты займешь? – Нофрет резко переменила разговор – госпожа утомила ее. Не было сил спорить.
– Я хотела, – ответила царевна, – перебраться в комнаты матери. – Дыхание ее чуть прервалось, но она продолжала с нарочитым спокойствием: – Другие уже заняты или слишком малы, не соответствуют моему положению. Я не могу просить ни Меритатон, ни госпожу Кийю освободить свои комнаты. А покои матери пустуют. Я прикажу поставить новую мебель. И стены надо бы перекрасить. Мне никогда не нравились храмовые сцены. Что ты скажешь насчет охоты на птиц у реки или коней и колесниц?
– Слишком по-хеттски – вся эта охота и скачки.
Царевна улыбнулась слабо, но искренне.
– Ладно, тогда не стоит. Может быть, просто птицы или танцы?
– Что тебе больше нравится. Сказать царскому живописцу, что ты хочешь его видеть?
– Наверное, – сонно ответила царевна, – завтра. Надо подумать. И приготовить комнаты. – Она зевнула. – Ох, я могла бы спать, пока Осирис вновь не оживет.
– Поспи часок. Вроде бы у тебя нет срочных дел.
– Есть. Мне надо идти – прибыли послы из Лагаша.
– Их милости могут и подождать, – сказала Нофрет решительно. – Я прослежу, чтобы их угостили и ублаготворили вином. К тому времени, как ты проснешься, они будут готовы дать тебе все, что ты пожелаешь.
Царевна не ответила, только вздохнула, даже не улыбнувшись хитроумию Нофрет, и заснула.
Нофрет сделала все, как обещала – приказала, чтобы послов хорошенько угостили в малом пиршественном зале, и велела дворецкому перенести все дальнейшие аудиенции на завтра. Только потом девушка сообразила, что распоряжается солидными и влиятельными людьми, много старше ее самой: даже не заметив, она стала такой, кем мечтала стать в свой первый день в Ахетатоне – главной служанкой царицы.
И пусть царица была еще не царица, а всего лишь очень усталая, совсем юная царевна, чей отец не годился ни на что, кроме как молиться в храме и заводить дочек. Но она делала то, что нужно, на что никто другой не был способен. Это Нофрет тоже понимала.
Многие слуги царицы Нефертити умерли, но некоторые были живы и все еще находились во дворце. Поскольку им не давали иных приказаний, они отсиживались в ее покоях, почти ничем не занятые. Нофрет расшевелила их именем своей госпожи.
Главный из них, евнух средних лет и внушительного телосложения, осмелился смотреть на нее презрительно. Она уперла руки в бока и показала ему все зубы, что напоминало улыбку очень отдаленно.
– Ах, вот и Сетнеф. А я думала, где же ты прячешься? Моей госпоже нужны помощники, а я такая молодая и неопытная. Если бы ты мог посоветовать…
Ветеран-придворный, конечно, не собирался поддаваться на такую грубую лесть, но все же немного смягчился. Этого было достаточно, чтобы заняться комнатами царицы, распорядиться сменить там мебель и послать за царским живописцем. Он ясно дал понять, что обойдется без Нофрет.
Она ушла вполне довольная, обнаружив, что раздавать приказания довольно приятно. Но еще приятней убеждать людей, что они как бы выигрывают сражение, выполняя ее поручения. Вначале это требовало больше времени и усилий, но потом дело пошло проще.
