Текст книги "Огненный столб"

55

Это оказалась не война, а немного хуже.

Бог, как объявил Моше на собрании старейшин, приказывает ему вернуться в Египет. Не для того, чтобы снова стать царем – ничего подобного. Но бог устал от плача своего народа, оставленных племен и семей, детей тех, кто ушел с Синая вместе с Юйи. Бог вознамерился освободить их и вернуть в пустыню, подальше от власти египетского царя.

– Но почему именно теперь? – недоумевали старейшины. Они охотно собрались по просьбе Моше, ожидая услышать некое откровение с горы, новое слово закона, которое Моше принес из рук бота. То, что они услышали, было для них совершенно неожиданным, так же, как для Нофрет. – Почему он призывает тебя теперь? Почему так поздно, когда ты уже столько лет провел среди нас? Почему не тогда, когда ты был в Египте и положение позволяло тебе освободить их всех?

– Господин приказал мне, – сказал Моше, заикаясь так же сильно, как прежде, – что я… я должен. – Ему пришлось замолчать и совладать со своим языком, прежде чем он смог продолжать. – Теперь самое время. Теперь, а не тогда. Теперь, когда я стал одним из вас и душой и сердцем привязан к этой земле и к этим людям.

– Там стало хуже, да? – спросил Иоханан, пришедший на совет с опозданием, в охотничьей одежде, с волосами, перевязанными шнурком. Он оставил свой лук и колчан у входа в палатку, где собрался совет, но на поясе болтался нож. Иоханан остановился перед Моше, подбоченясь. – Было плохо, когда я уходил – тому уже десять лет? Пятнадцать? Насколько же хуже может быть еще?

– Много хуже. Мне показали… – Моше закрыл глаза, покачиваясь. Протянулись руки, чтобы поддержать его, но он с удивительной ловкостью уклонился.

– Хоремхеб умер.

Звук этого имени, даже через столько лет, словно заморозил Нофрет в дальнем углу палатки. Ей вообще-то не полагалось находиться здесь, но она свела Моше вниз с горы и была исполнена решимости узнать, что же он скажет.

Хоремхеб умер. Странно слышать это. Он стал царем после смерти Аи; получил, наконец, трон и корону, ради которых столько лет строил козни. Хоремхеб был сильным царем, даже жестоким, как говорили многие, но, после стольких слабых правителей, Египет был рад ему.

Но теперь его нет. И у него не осталось сына. Для него это было большим горем, а тем более для апиру. Его преемником был человек с амбициями, захвативший власть в Двух Царствах.

– Рамзес, – произнес Агарон. – Вот его преемник. По слухам, человек суровый, как и Хоремхеб.

– Очень суровый, – подтвердил Моше, – и сильный, и не любит наш народ. Мы напоминаем ему о том, что наш бог жив, бог горизонта, который превыше всех богов.

– Я полагаю, – сказал Иоханан, что он считает апиру слишком гордыми и непокладистыми, но хорошими работниками, слишком умелыми, чтобы их так просто лишиться.

Моше смотрел на него, не понимая. Богам нет дела до соображения трезво мыслящих людей.

– Их надо освободить. Для этого Господь выбрал меня. Он не слушает моих возражений, и вы не сможете его переубедить. Я должен идти. Я должен вывести мой народ из Египта.

– Один?

Моше повернулся лицом к Агарону.

– Нет, брат мой. Когда я кричал ему, что слаб духом и телом, что язык мой запинается, что я не гожусь вести за собой людей или говорить перед ними, он дал мне человека, чтобы тот говорил за меня. Человека, имеющего голос, которого недостает мне, представительность и умение обращаться со словами. Он дал мне тебя.

При этих словах поднялся шум. Но Агарон улыбался.

– Правда?

Моше кивнул. Вид у него был такой, что он едва ли смог бы добраться до выхода из палатки, не то что совершить трудное путешествие в Египет.

– Я спросил его, – продолжал он, – почему, если уж ты можешь говорить, вести за собой людей и делать все остальное, на что у меня не хватает ни сил, ни ума, тебе не стать единственным избранником бога. Он ответил в своей непостижимой мудрости: «Это мой выбор. Иди в Египет и возьми с собой брата своего».

Никто и не пытался возражать этой высшей божественной мудрости. Все были согласны, что бог может послать их пророка, куда пожелает, а в помощь ему дать князя народа. Шум поднялся при решении вопроса о том, кто последует за ними: все старейшины, добрая половина женщин и чуть ли не все племя.

Иоханан утихомирил их и быстро втолковал, что к чему. Решили, что пойдет посольство: Моше, Агарон, несколько старейшин и группа молодых мужчин под началом Иоханана, чтобы защищать их и придать им солидность.

– А как же ваши жены? А ваши дети? – Нофрет, забыв о всякой осторожности, стояла рядом с Иохананом перед старейшинами. – Вы так легко покинете их?

– Любимая… – начал Иоханан.

– Мы тоже пойдем, – сказала она четко и холодно. Во время этого странного разговора Мириам молчала, незаметная, укрывшись в уголке. Теперь же она приковала к себе всеобщее внимание, как умела делать, будучи царицей, и люди не могли отвести от нее взглядов.

– Те из нас, кто пришли из Египта, – пойдут вместе с вами.

– Но, – сказал Иоханан, – дети…

Нофрет поймала его на слове.

– Вот именно! Ты собираешься бросить своих сыновей и дочку, которая так тебя любит?

– А ты?

Мириам стала между ними.

– Дети останутся среди народа. Здесь Зиппора, Кора, Элишеба – матерей им найдется достаточно, братьев и сестер сколько угодно. О детях будет кому позаботиться.

Нофрет обнаружила, что стоит разинув рот, и поспешила закрыть его. Меньше всего ей хотелось снова увидеть Египет. На Синае, среди апиру, она была счастлива. Египет означал рабство, бедствия, смерть.

– Египтяне увидят, кто к ним возвращается. Мертвые идут! Забытый царь, пропавшая царица возвращаются живыми – земля поднимется против вас. Если только… – Она помолчала. – Вы действительно не собираетесь…

– Я оставил посох и плеть, – сказал Моше. – И никогда не возьму их снова. Я принадлежу народу Бога. Он хочет, чтобы я вывел его народ из Египта.

– А если кто-нибудь тебя узнает? Что тогда?

– Мне кажется, – ответил Моше с удивительной мягкостью, – что я немного изменился – с тех пор, как умер в Двух Царствах.

С этим трудно было спорить. Человек, некогда сидевший на троне в роскоши золота, увенчанный двумя коронами, с посохом и плетью в руках, не имел ничего общего с пророком апиру. Длинный надменный рот был скрыт, а длинный нос незаметен среди роскошной белой бороды и пышных вьющихся волос. Но глаза, звенящий голос, частые запинки…

– Это было давно, – вымолвила Мириам, – и давно забыто. Египет увидит пророка апиру, а не человека, когда-то умершего в Ахетатоне.

– Это должен быть ты, – вмешался Иоханан. – Верно? Ведь Египет ни за что не позволит уйти такому количеству ценных работников. И только ты можешь заставить согласиться саму землю, богов и даже царя.

– Или они убьют всех вас. – Нофрет переводила взгляд с одного на другого, но они не обращали на нее внимания. Эти двое могли спорить бесконечно, но не станут обсуждать веление бога. Он сделал выбор, и они исполнят его волю.

Иоханан тоже. Иоханан прежде всего.

– Никогда не знала, – сказала она негромко, чтобы слышал только он, – что ты так ненавидишь Египет.

– Это не ненависть. Это неизбежность. То, что было со мной, прежде чем я ушел из Фив, – мелочь. Некоторые наши люди умерли из-за прихоти или злобы своих хозяев.

– Все люди умирают.

– Но не так, как мой народ.

Нофрет знала, что значит этот взгляд, этот затвердевший подбородок. Иоханана не переубедить. Он пойдет.

Она коротко кивнула.

– Ладно. У нас много дел. Ты собираешься продолжать болтать или поможешь мне?

Казалось, Иоханан готов огрызнуться, но что-то остановило его. Видимо, он заметил на ее лице то же выражение – несокрушимого упрямства.

Решившись на что-то, Нофрет делала это без малейшего колебания или сожаления, за что уважала себя. Но ей никогда еще не приходилось решать такую сложную задачу: покидать место, ставшее ей домом, уходить от своих детей.

Это оказалось даже тяжелее, чем она ожидала. Близнецы и младенцами плакали редко, а теперь, как они объяснили матери, слишком выросли, чтобы плакать. Исхак уже давно ходил на охоту вместе с мужчинами. Анна становилась женщиной. Скоро она захочет замуж.

Не так уж скоро. Нофрет успеет вернуться гораздо раньше, чем ее дети станут взрослыми.

С Иегошуа возникли совсем другие сложности. Он уже вошел в свою пору, по крайней мере, с точки зрения апиру, и ушел к молодым мужчинам. Когда мать и отец собирали вещи, готовясь в путь неведомой длины и немалой опасности, юноша не выказывал особого огорчения. Он казался даже безмятежным, приходя по вечерам к их костру поужинать, что делал довольно часто, отмечая, что стряпня его матери куда вкуснее, чем то, что готовят на своем костре молодые люди.

Нофрет следовало бы чувствовать себя успокоенной, хотя и несколько огорченно: ее старший сын стал мужчиной и вел себя с мужской сдержанностью. Но она исполнилась подозрений и настороженно наблюдала за ним, пытаясь уловить в его словах, некий скрытый смысл. Иегошуа был вылитый отец в юности, нескладный, угловатый, с глазами, не умевшими лгать.

Вечером накануне отправления она поймала его у костра. По случайности, рядом никого не оказалось. Близнецы сидели в шатре Агарона, где играли с осиротевшим ягненком, которого воспитывали ручным. Иоханан был со старейшинами, где, конечно, шел спор, как шел постоянно со времени прихода Моше с горы. Обсуждали, сколько ослов взять с собой и каких, и надевать ли на них лучшую упряжь сразу или подождать, пока доберутся до Египта.

Нофрет собиралась идти пешком, а не ехать на осле. У ее вьючного животного была вполне приличная упряжь, годная и в пустыне, и при дворе египетского даря. Уже успели благополучно обсудить, какая будет одежда у посольства, какие украшения, сколько и когда их надевать. Нофрет была рада, что у ее костра спокойно, из кипящего горшка поднимается вкусный пар. Немного позже, когда стемнеет, все соберутся в середине лагеря, где жарятся бык и жирная овца.

Этот край лагеря был почти пустынен. Все собрались к площадке, где жарилось мясо. Некоторые, уже успев хлебнуть вина, пели, несколько человек закружились в танце.

Она несколько удивилась тому, что Иегошуа остался возле нее. Сын пришел взять свой охотничий рог, чтобы подыграть песням. Он задержался, чтобы сунуть нос в горшок и исследовать пирожки, пекшиеся в золе. Нофрет шлепнула его по руке, когда он хотел стащить один из груды остывавших на красивом бронзовом блюде.

Иегошуа посмотрел на нее большими голодными глазами.

– Ну всего один, – заныл он. – Надо проверить, годятся ли они для пира?

Нофрет фыркнула.

– Если в один прекрасный день хоть один мой пирожок окажется недостоин пира у самого царя, значит, меня пора заворачивать в саван.

Он замахал руками, отгоняя дурные знамения. Нофрет вынула еще пару пирожков, переложила остальные, чтобы не пропадал жар остывающих углей, но краешком глаза все время наблюдала за Иегошуа.

Сын присел на корточки, так же наблюдая за ней. Он опять вырос: руки и ноги такие длинные, а одежда снова коротка. Надо бы…

Нофрет оборвала себя. Кому-то другому придется отпускать ему рукава и надставлять подол. А она уходит в Египет вместе с его отцом.

Немного погодя Иегошуа встал, проскользнул мимо нее, ухватил пирожок и со смехом убежал. Она погрозила ему кулаком, но без всякого возмущения.

– Он не горюет, – сказала она Иоханану. Они лежали, крепко обнявшись. Близнецы спали рядом или делали вид, что спят. Скоро нужно будет вставать, разводить огонь, чтобы приготовить последний завтрак, который они съедят вместе. Нофрет не знала, придет Иегошуа или нет.

– Он слишком занят собой, – продолжила она. – Можно подумать, будто он не верит, что мы уходим.

– Верит он, – отозвался Иоханан. Муж спал не лучше, чем она. Ночник освещал тени под его глазами, глубокие складки от крыльев носа к губам. Нофрет разгладила их пальцем. Иоханан поцеловал ее руку, но мысли его были заняты другим. – Ты хотела бы, чтобы он плакал, рыдал и выставлял себя на посмешище?

– Нет, но я хочу, чтобы он перестал вести себя так, как будто идет с нами.

Иоханан раскрыл глаза.

– Почему ты думаешь…

Она вскочила.

– Я знала! И ты знал. Проклятье, Иоханан, ты не можешь позволить…

– Тише. Ты разбудишь детей.

Нофрет чуть понизила голос, но силы в нем не убавилось.

– Ты сейчас же пойдешь и скажешь нашему сыну, что он останется здесь.

– Я не могу этого сделать, – возразил Иоханан.

Она едва не ударила его.

– Ты же его отец! И можешь приказать ему. Он должен тебя послушаться.

– Я не могу, – повторил он. – Иегошуа приказано идти.

– Кем приказано?

– Господином.

– Моше, – сказала Нофрет. – Ведь это Моше? Он думает, что мы будем счастливее, если наш первенец будет с нами, и мы увидим его… Смерть…

– Иегошуа не умрет в Египте.

– Ты не можешь этого знать. Пойди и запрети ему идти.

– Нет, – отрезал Иоханан.

Нофрет медленно, мускул за мускулом, успокаивалась. На самом деле давно было ясно, хоть она и отгоняла от себя такие мысли, что Иегошуа собирается идти в Египет вместе с остальными. Это знание не особенно волновало ее. Но что отец знал и не запретил – с этим она смириться не могла.

– Ты же знаешь, – сказала она, – что я хочу, чтобы мои дети остались здесь. Неважно, чего это будет мне стоить, неважно, как долго мне придется отсутствовать. Тут они в безопасности. В Египте мы все будет находиться под угрозой.

Она надеялась, молилась, что муж не скажет слов, которых она не сможет ему простить.

Именно эти слова он и сказал. Ее муж был апиру.

– Господь защитит его, – произнес он. Иоханан верил этому безоговорочно, он, сомневавшийся во всем на свете.

От гнева у Нофрет перехватило горло.

– Ты слепой! Все вы слепые. Ничего не видите.

– Ты можешь не ходить. Если ты боишься, если не веришь…

– При чем здесь вера? Я иду. Иегошуа – нет.

– Иегошуа должен идти.

Нофрет показалось, что она впервые видит своего мужа. В каждом апиру жило несокрушимое упрямство. В Иоханане оно было скрыто глубоко, но теперь проявилось достаточно ясно. Он выполнит любую ее просьбу, согласится с ней во всем. Но сейчас – нет. Нет, если так велит его бог.

Она должна простить его. Ни один апиру не пойдет против своего бога. Даже ради жены. Даже ради того, чтобы защитить жизнь сына.

Нофрет никогда не почитала бога апиру, хотя и признавала его существование – она была не так глупа, чтобы отрицать это. Но никогда не считала его единственным – в мире были и другие боги. Она ощущала их присутствие, слышала их голоса.

Для Иоханана все это не имело значения. Он точно знал, что его бог один и единственный. Так молился ему его народ, дети Исроела, как они называли себя перед богом.

Она уже пятнадцать лет жила среди апиру, вышла замуж за одного из них и родила ему детей. Оказалось, что она совсем не знала их. И они не знали ее, если думали, что могут забрать у нее сына, как забрали мужа – как забрали ее саму. Иегошуа не будет участвовать в этом.

Но что она может сделать? Он же сам хочет, глупый мальчишка. И никто не остановит его. Можно, конечно, попытаться, но ей тоже нужно идти. Если мальчишку не сбить с ног и не связать, его здесь не удержишь. Он упрям, как оба его родителя вместе взятые.

С поражением смириться нелегко. Нофрет поднялась на ноги – неловко и с трудом, как будто на мгновение стала старой. Иоханан, должно быть, что-то сказал, потянулся к ней, чтобы как-то сузить холодную пропасть, внезапно разверзшуюся между ними. Но она не видела и не слышала его.

Наступало утро. Лагерь просыпался, охая, усталый от вина и танцев. Женщины разводили огонь, ставили печься хлеб. На западном краю лагеря уже собирался отряд посольства: вооруженная охрана, навьюченные животные, старейшины, одетые по-дорожному, припрятавшие свои лучшие платья и украшения до прихода в Египет.

Нофрет двигалась с нарочитой медлительностью. Она делала то, что делала каждое утро: разводила огонь, пекла хлеб, доила козу, разливала по чашкам теплое жирное молоко. Вышли близнецы, протирая заспанные глаза. Она приказала им умыться и расчесать космы. Исхак стал возражать. Анна смотрела упрямо. Нофрет заставила их, свирепо взглянув.

Все они делали то же, что и обычно, пока не прогудел рог, созывая людей. При этом звуке Нофрет похолодела. Иоханан был уже на ногах – поспешно проглотив последний кусок хлеба, схватив лук и колчан, он почти бегом устремился на зов. Нофрет шла медленно, и не потому, что два крепких молодых тела повисли на ней. Близнецы и сейчас не желали плакать и упрашивать. Тяжесть их непролитых слез тянула ее к земле.

Собрав все силы, Нофрет вырвалась. Она должна помнить, зачем идет. Если для этого есть причина, если это не простое упрямство и не желание выпускать мужа из поля зрения.

Нет, все гораздо серьезней. Посольство безумцев и одержимых нуждалось в ком-то, чьи глаза видели ясно, чей ум не был ослеплен сиянием их бога. Может быть, он сам звал ее, убедив в том, что она должна идти.

Иегошуа стоял среди молодых мужчин, вооруженный так же, как они, уверенный в себе, как они. Встретившись с ней глазами, он задрал подбородок. Сын словно провоцировал ее окликнуть его, запретить ему идти.

Нофрет не доставит ему такого удовольствия. У нее не было определенного места в караване, и она выбрала самое подходящее, немного позади Мириам, которая шла в первых рядах, рядом с отцом Иоханан, командир стражников, пойдет со своими людьми сзади, прикрывая колонну, а ей полагалось быть здесь.

Близнецы, спасибо их здравому смыслу, не бросились с рыданиями следом, умоляя, чтобы их тоже взяли с собой, как брата. Нофрет видела их сквозь туман навернувшихся слез: две высокие и прямые фигуры среди толпы детей – детей Агарона, Моше и многих других. На их лицах, бледных, спокойных, слез не было.

Крепкие ребята. Крепче, чем их мать, которая была на волосок от того, чтобы разреветься, как корова.

Уходя, люди пели. Они были рады или изображали радость, восхваляя своего бога, называя его могучим, в надежде, что он освободит свой народ из Египта.

Нофрет не слышала в себе песни. Она мрачно уходила из лагеря, прочь от своей радости и свободы, назад в рабство, и не потому, что ее звал какой-нибудь бог. Просто она была дурой: тупоголовой, недальновидной, презираемой всеми богами влюбленной дурой.