Текст книги "Огненный столб"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)
41
После того как Хоремхеб ушел, Анхесенамон долго металась по комнате, ломая руки и что-то бормоча. Вид у нее был вполне безумный. Нофрет не могла уговорить ее остановиться, отдохнуть или хотя бы замедлить свои метания.
Остановившись наконец, она улыбнулась так, что по спине Нофрет пробежали мурашки.
– Сильный мужчина! Мужчина, который может сражаться. И защитить Египет. – Улыбка ее стала шире. Она бросилась к шкафу с одеждой, стоявшему у двери, выхватила плащ. Нофрет пыталась удержать царицу, когда та пробегала мимо, но поймала только край плаща, выскользнувший из пальцев.
Ее госпожа двигалась стремительно, не бежала, но и не шла. Нофрет пришлось перейти на рысь, чтобы не отстать. Бесполезно пытаться вернуть ее. Она была сродни кобылице из собственной упряжки, которая несется, закусив удила, туда, куда несет ее прихоть.
Царица отправилась в дом писцов, прямо в комнату, где они спали, оторвала озадаченно моргающего, гладко выбритого старика от явно заслуженного сна.
– Приведи мне человека, который пишет словами Хатти, – сказала она так властно, как едва ли приходилось слышать Нофрет.
Писец, хотя и захваченный врасплох, соображал быстро. Он встал, завернулся в простыню, поклонился до полу и сказал:
– Пошли, я разбужу Мерира.
Мерира был помоложе, с длинной отвисшей челюстью и глазами, полными всемирной скорби. Он очень напомнил Нофрет пропавшего Эхнатона. Анхесенамон так не думала, а, может, не заметила. Похоже, она видела только тень с пером в руке.
– Напиши для меня письмо, – сказала она.
Человек молча поклонился, достал из-под постели дощечку и палочку. Положив дощечку на колени, он развернул на ней новый свиток папируса. Было непонятно, немой он или просто молчалив. Он приготовился и ждал.
Анхесенамон говорила быстро, как будто выучила произносимые слова наизусть – хотя могла сочинить их только по дороге сюда. Ею руководил бог или кто-то похуже бога.
– Пиши царю Хатти, – говорила она. – Пиши красиво и правильно. Вот что царица Египта говорит тому, кто называет себя царем царей:
«Мой муж умер. У меня нет сына. Но у тебя, говорят, много сыновей. Дай мне твоего сына, и я сделаю его своим мужем. Я никогда не выберу себе в мужья своего слугу – нет, никогда, потому что не доверяю ни единому из них. Спаси меня, царь Хатти, потому что я боюсь».
Писец записывал слова египетскими иероглифами. Затем, так же бесстрастно, переписывал их тем письмом, которое хетты позаимствовали у древних народов Азии, – быстрыми рядами клинышков, которые лучше всего получаются на сырой глине. В таком виде законченное письмо и будет послано в Хатти.
Если будет. Нофрет слышала его, значит, должна в это поверить. Такого не делала ни одна царица Египта прежде: Анхесенамон просила царя чужой страны прислать ей сына, чтобы он стал ее супругом. И не какого-нибудь царя какой-нибудь страны, но именно той, которая была и оставалась главным врагом Египта в Азии.
Анхесенамон, казалось, не понимала странности своих действий. Она смотрела, как письмо писалось по-египетски и по-хеттски, затем как его оттиснули в глине. Затем сказала писцу:
– Найди посланника – быстрого, надежного и умеющего хранить тайну. Когда он вернется с хеттским царевичем, ему заплатят золотом и царской милостью.
Писец поклонился и выполнил ее приказание. Любопытно, что он думает обо всем этом. По его лицу ничего понять было нельзя. Он не попытался разубедить царицу или посоветовать еще подумать, хотя бы подождать до утра, а пошел и привел посланца. Анхесенамон сама отдала человеку запечатанные таблички и наказала во что бы то ни стало передать их в собственные руки царя Хатти. И писец, и посланник повиновались – как будто слепо, не думая.
Это было сплошное безумие, ночной кошмар, чудовищно бессмысленный сон, где двигались, повинуясь приказу, молчаливые фигуры, не задавая вопросов.
Утром Нофрет проснется в своей постели и все окажется неправдой.
Но это вовсе не сон. Усталость, накопившаяся за долгое время, была слишком реальной. И страх тоже.
– Нельзя заходить так далеко, – сказала она своей госпоже, пока они стояли в спальне писца. Он вышел вместе с посланником. Вернутся ли он? – Ты не вправе так сильно ненавидеть военачальника. Это измена своему собственному царству.
– Это защита, – ответила Анхесенамон с ужасающим спокойствием. – Разве ты не понимаешь? Ведь ты же из Хатти. Я лучше о тебе думала.
– Я слишком долго живу в Египте. Объясни мне.
– Все просто. Даже слишком просто: я сама чуть не упустила эту возможность. У тебя были причины считать, что я лишилась разума.
– Вот именно, – заметила Нофрет. – Я не вижу в этом смысла.
– В этом огромный смысл. Смотри, Нофрет. Господин Аи подвергается опасности, если Хоремхеб увидит его коронованным царем. Он убьет его так же, как и других. Но если будет коронован не он, а воин из народа воинов, воспитанный, чтобы стать царем в собственной стране, – значит, мы приобретем то, чего хочет Хоремхеб: царя-воина. И более того. Какого врага мы больше всего опасаемся? Хатти. Но царевич из Хатти сядет на трон Египта. Египет будет защищен от Хатти, Аи от Хоремхеба, а я… я получу сильного мужа, как советовал наш мудрый военачальник.
– По-моему, – осторожно сказала Нофрет, – Египет никогда не примет чужеземца на свой трон, даже если он женится на носительнице царского права. Египет скажет, что тогда лучше уж простолюдин.
– Египет примет все, что пожелаю я, – возразила Анхесенамон. Она была так же самоуверенна, как некогда ее отец.
– Конечно, – сказала она, помолчав, – мы должны держать это в тайне до тех пор, пока царевич не прибудет сюда и не будет готов принять мою руку. Аи должен по-прежнему думать, что станет царем. Он примет дела моего умершего мужа и будет играть роль наследника. Но свадьбу я отложу и буду изображать утомление и безграничное горе. Скорее всего, я поеду в Мемфис, а его оставлю в Фивах позаботиться о Верхнем Царстве. Я скажу ему, что мы сможем пожениться после разлива реки.
– И что же помешает Хоремхебу убить старого человека, пока ты будешь в Мемфисе?
– Он не сделает этого, пока Аи не станет царем. Я защищаю его, понимаешь? Хоремхебу нравится убивать царей. Он не поднимет руку на вельможу, еще не получившего две короны. А тем временем Хатти пришлет царевича, который спасет нас всех.
– Не стоит обольщаться, – Нофрет хотелось схватить свою госпожу и хорошенько тряхнуть ее, но это было бы неразумно: слишком похоже действовал Хоремхеб. Нофрет вовсе не хотелось убеждать царицу в ее безумии. Она решила попробовать обойтись словами. – В Хатти могут посчитать это ловушкой. А вдруг Хоремхеб обо всем пронюхает?
– Не пронюхает. Я этого не допущу. – Она плотнее закуталась в плащ. – Пошли. Уже поздно. Наверное, теперь, когда я сделала такой необходимый шаг, я смогу заснуть.
– Когда ты сделала такой безумный шаг, – проворчала Нофрет. Если Анхесенамон и слышала, то виду не подала.
Нофрет думала, что Хатти скорей всего вообще не ответит на письмо. А если и ответит, то это будет отказ совершить безумный поступок.
Но в любом случае, пройдут дни, недели, прежде чем посланник сможет добраться до страны Хатти, и еще недели, прежде чем можно будет ожидать ответа. Все это время Анхесенамон придется упражняться в царственном искусстве терпения. Может быть, если судьба милостива, она забыла про свое ночное безумие; но Нофрет не особенно надеялась на это. Слишком многое о нем напоминало.
Небхеперура Тутанхамон, Возлюбленный Амона, охраняемый Гором, великий Дом, Фараон, Властелин Двух Царств, царь Египта, отправился к своей гробнице к западу от Фив. Церемония была пышной или, по крайней мере, такой, какую могла позволить спешащая и озабоченная царица. За царскими погребальными носилками шли все знатные люди Фив, сопровождаемые рыданиями женщин и восхвалением царских подвигов и достоинств. Путь процессии начался в восточном городе и проходил через него; народ шел следом, смотрел, рыдал и мазал лица грязью в знак скорби.
Сама царица шла за носилками, которые несли белые коровы, воплощающие богиню Хатор. Она шла совсем одна, на лице ее не было красок, только грязь, платье разорвано по обычаю, в знак горя. Она позволила себе горестно вскрикивать, воздевать руки, бить себя по щекам и груди, – в общем, делать то, что царственная сдержанность до сих пор строго запрещала.
У берега реки ждали погребальные лодки. В тот день, по приказу царицы, другие лодки по реке в Фивах не плавали; только те, что служили для последнего путешествия царя. Его погребальные носилки поместили на лодке с единственным гребцом и группой плакальщиц, которую тащил за собой корабль со многими гребцами. Процессия погрузилась на другие лодки, пересекая реку в траурном молчании.
Перед отплытием Анхесенамон прокричала слова, древние, как Египет, и юные, как ее горе:
– О мой брат, о мой муж, о мой любимый друг! Останься, останься со мной! Не оставляй меня одну, не пересекай реку. Гребцы, зачем вы так спешите? Дайте ему задержаться еще немного. Вы потом вернетесь по домам, а он останется в доме вечности.
Ответом ей был только плеск воды. Крик закончился бессловесным долгим воплем скорби. Женщины поддерживали рыдающую царицу, пока та не успокоилась; суда уже подходили к западному берегу.
Управители страны мертвых ждали там, где от края реки простиралась Красная Земля. Носилки снова заняли место в голове процессии, за ними несли вещи для загробной жизни, затем шла царица и все остальные. Она шла вперед по обязанности, не имея другого выбора, среди молчания и женского плача.
Процессия вышла из города в долину мертвых, из Черной Земли с мягкой почвой и богатой зеленью в голую безжизненность Красной Земли. Различие должно было потрясать: из зелени в пустыню, из жизни в смерть. От солнечного жара долгий путь становился еще труднее. Это было страдание, жертва, приносимая в память умершего царя.
Его гробница по сравнению с другими выглядела жалко. Какой-то вельможа начинал строить ее для себя, но или разорился, или умер слишком рано, не успев закончить. Слуги царицы сделали все возможное, но у них было очень мало времени, тем более что пришлось соблюдать слишком много ритуалов и придворных церемоний. Атрибуты загробной жизни, принесенные сюда, были лучшим, что удалось собрать из его собственных вещей, из наследства отца и братьев, из оставшегося от прежних похорон. Все они были совершенно необходимы, потому что царь и в загробном мире должен сохранять положение, которое имел при жизни, иначе он не обретет уважения среди обитателей темных земель.
«Спешка не пойдет ему на пользу», – думала Нофрет, продвигаясь вперед следом за госпожой. Анхесенамон была совсем рядом, но казалась бесконечно далекой, не замечая ничего, кроме умершего. Волновало ли ее, что обряды не исполнены как должно, что все делалось слишком наспех, что дом вечности невзрачен и непрочен, с кривыми стенами и скособоченной крышей? Может быть, и нет. Вероятно, этого вполне достаточно, ведь горе остается горем при любых обстоятельствах.
У края Красной Земли, где дорога стала слишком крутой и каменистой для неловких ног коров, носилки взяли люди, предоставив коров самим себе. Впереди шел жрец с кувшином и курильницей, отгоняя злых духов. Но один дух явился на его зов, вполне живой и солидный, в маске Хатор. Он произнес приветственные слова голосом смертного с хорошими сильными легкими. Это больше напоминало рев быка, чем мычание коровы.
Явление исчезло, пропустив процессию. Люди продолжали свой путь вперед и вверх, направляясь к открытой гробнице, ожидавшей, что в нее будет кто-то положен.
Здесь, на пороге вечности, время шло быстро. Сильные слуги подняли гроб царя с носилок и стоймя прислонили к камню. Анхесенамон подошла, грациозная, как танцовщица, обняла его. По сравнению с теплом живого тела он был холодным, твердым и недвижимым, какой всегда бывает смерть.
Плач и стенания зазвучали предельно громко. Отражаясь от скал, звуки, казалось, взлетали до самых небес.
Когда замерло эхо, жрецы мертвых засуетились перед гробницей. Здесь было много дела, много магии, обрядов, которые дадут умершему память о жизни и свободу жить на земле дальше запада. Они возвратят ему тело, силу, сердце, душу и голос. Магическая сила снова позволит ему видеть и слышать, осязать, чувствовать вкус и запах – все его чувства вернутся к нему в доме вечности.
Возглавлял жрецов господин Аи в мантии из шкуры леопарда. На нем была синяя корона, что полагалось только царю. Аи держался прямо, в нем чувствовалась сила, но все же он постарел. Во дворце его называли стариком, люди говорили о нем как о старике, но для Нофрет он всегда был мужчиной чуть старше среднего возраста.
Но больше он им не был. Господин Аи словно усох в своей коже, морщины на лице углубились, нос стал выдаваться еще сильнее. Он походил на старого орла со скрюченными когтями, полуослепшего, с мрачным упорством сидящего на своей скале.
С таким же мрачным упорством господин Аи исполнял сейчас обязанности, доверенные ему богом и судьбой. Он произносил слова, открывающие каждое из чувств умершего, совершая обряд с четкостью, подчеркивавшей суетливую поспешность жрецов. По тому, как жрецы суетились и неразборчиво бормотали, Нофрет заподозрила, что они даже делают ошибки; но Аи не ошибался. Все чувства царя были открыты по полному и правильному обряду тем, кто любил его при жизни и заботился о нем после смерти.
Гробница была построена так скверно, что вряд ли царю будет особенно приятно пользоваться там всеми своими чувствами. Но не дело Нофрет говорить об этом. Она молча наблюдала, как царя внесли наконец в тесную гробницу, уложили среди груд торопливо сваленных вещей и запечатали саркофаг на целую вечность.
Последним, что ей запомнилось, было тусклое мерцание лампы, блеск золота, наваленного вокруг, и на массивной каменной глыбе, скрывавшей его тело, единственная хрупкая и живая вещь, которая останется в этом месте: венок из лотосов, принесенный Анхесенамон. Она сама положила его на глыбу, расправив дрожащими пальцами, разгладив лепестки, которые уже начали увядать под жарким солнцем Египта.
Потом царица вышла наружу, на свет, а царь остался в вечной тьме. Она через силу поела на поминальном пиру среди вельмож и придворных. Тутанхамон будет пировать там, внизу, как верили египтяне, обеспечив его огромным запасом провизии, чтобы хватило на весь путь в страну мертвых. Но никто из живых не составит ему компании. Даже жрецы при царской гробнице будут служить его памяти под солнцем, подальше от печатей, заклинаний, всяческих предосторожностей и защит, налагаемых на дома мертвых.
Он ушел, оставаясь только в памяти. Его невозможно призвать обратно. Даже жрецы Египта, обладающие могучей магией, не могут возвращать умерших к жизни.
42
Царица уехала из Фив в Мемфис, не выйдя замуж за господина Аи и не дав ему, следовательно, права носить две короны. Было сказано, что она утомлена и в отчаянии от горя. Но, поскольку царством управляли, как и прежде, – господин Аи оставался в Фивах как главный советник и регент, а царица и в Мемфисе была царицей, как уже полжизни, – никто особенно и не возражал.
И никто не подозревал, что она сделала, какое письмо отослала под покровом ночи, о чем знали только два писца, которым хорошо заплатили за молчание. Сама она не говорила об этом ни слова.
Нофрет вовсе не была склонна обвинять Анхесенамон в забывчивости. Демон, заставивший ее пойти на это, не был демоном забвения. Он убедил ее, что она поступает правильно и вполне разумно. Не стоило волноваться теперь, когда все уже сделано и сделано самым лучшим образом.
Самой Нофрет сказать было нечего. Госпожа обратилась за помощью в ее родную страну. Египет воспримет это с ужасом. Нофрет, хеттская рабыня, хотела бы знать, как поведет себя сын великого царя Хатти, если его посадят на трон Египта. Египет возненавидит его за одно только чужеземное происхождение, но, если царевич хоть немного похож на своего отца, он найдет способ завоевывать сердца даже в царстве, так ненавидящем иноземцев.
Для Анхесенамон это было время ожидания. Разлив реки отступал с каждым днем, оставляя за собой свое богатство – черный ил, дававший Египту жизнь и силу. В самом начале времени сева, когда в стране Хатти начиналась зима, прибыл посол хеттского царя с большой свитой, охраной и слугами.
Приехал тот же человек, что и прежде, Хаттуша-зити, царский управляющий, и люди с ним были почти те же. Но Лупакки среди них не оказалось. Нофрет рассказали, что он женился, и жена его занимает высокое положение. Она добилась для него места при царском дворе.
Все это было очень отрадно. Хорошо, что ее брат поднялся так высоко и так быстро. Но Нофрет была бы рада снова увидеть его.
Если повезет, если в Египте будет хеттский царь, она сможет сделать и лучше: получить разрешение, поехать в страну Хатти и навестить его. И других братьев, если захочет. Они не смогут смотреть на нее с презрением, если их сестра приедет как женщина с положением, главная служанка самой царицы.
Но это случится не скоро. Двор и царство считали, что Хаттуша-зити приехал выразить соболезнования по поводу смерти царя, а также подозревали, что он приехал разведать обстановку в Египте, узнать, кто будет царем. Это выглядело разумно, предусмотрительно и вполне естественно для такого хитрого монарха, как Суппилулиума.
Царица приняла его при дворе, как принимала каждое посольство, с теми же словами и жестами, с тем же древним ритуалом, где в череде традиционных фраз говорилось все и ничего. Она не выказывала ни малейшего волнения, а Хаттуша-зити никак не давал понять, что прибыл по воле кого-то еще кроме своего царя.
Все было разыграно красиво, словно царственный танец; она в своих золотых украшениях, он в самом роскошном хеттском придворном платье, в высокой конической шапке, отчего казался еще выше, чем на самом деле. Его охрана имела весьма воинственный вид: высокие, могучие, широкогрудые мужчины – из каждого можно было сделать двух стройных соотечественников царицы, – звенящие бронзовыми доспехами и увенчанные высокими шлемами. Среди охраны царицы с ними могли сравниться нубийцы – угольно-черные великаны, в чьи густые черные волосы были вплетены куски янтаря и золотые самородки.
Но когда все слова были сказаны, все подарки вручены и приняты, посольство отпущено и царица удалилась в свои покои – отдыхать, по ее словам, от дневных трудов, – в маленькой уединенной комнатке произошла еще одна ее встреча с послом. Это случилось не в самом дворце царицы, но в соседнем, мало используемом крыле. Она приказала подготовить его, прибрать и обставить так, чтобы там могли расположиться царица и царский посол. Были поданы вино, изысканные угощения, даже сладости из тех, что, как говорили, больше всего любят в стране Хатти.
Ожидая появления Хаттуши-зити, Анхесенамон с одобрением разглядывала большое блюдо жареной баранины с ячменем.
– Они едят такое? Без всяких приправ и пряностей?
– Вкус тонкий, – сказала Нофрет, – но он может нравиться только тому, кто вырос на такой пище.
Анхесенамон чуть поморщилась.
– По-моему, у вашего народа не слишком утонченный вкус.
– Это всего лишь юность по сравнению с Египтом.
Кроме них двоих, там больше никого не было.
Царица не верила, что ее служанки смогут сохранить дело в тайне от своих приятелей и любовников. Она не опасалась, что хеттская служанка предаст ее или причинит зло. Нофрет надеялась, что ее госпожа полагается на хеттскую честность, но, скорее всего, это была самоуверенность и убежденность, что только египтянин может осмелиться покуситься на убийство египетской царицы.
Хеттский посол тоже пришел лишь с одним сопровождающим, высоким и спокойным человеком, который незаметно пристроился у дверей. Переводчика не было, кроме Нофрет. Царица и посол были одни и могли вести доверительный разговор без посторонних.
Нофрет, стараясь не показываться из-за спины своей госпожи, чувствовала на себе взгляд хетта. Хаттуша-зити взвешивал, судил, делал выводы, поскольку она была голосом своей госпожи, а черты ее лица были такими родственными ему.
После того как были произнесены слова приветствия, Хаттуша-зити задал первый вопрос, обращаясь к Анхесенамон:
– Эта женщина – она ведь из наших?
Нофрет не хотелось переводить эти слона на египетский, лучше было бы сочинить еще какие-либо приветствия и подходящий ответ. Но это нужно было сделать слишком быстро. Она перевела вопрос так, как его задал Хаттуша-зити, словно он не имел к ней никакого отношения.
Анхесенамон бросила на Нофрет быстрый взгляд, но ответила так, будто та была всего лишь голосом:
– Да, моя служанка родом из Хатти. Мне говорили, что ее захватили и продали в Митанни. Родные не искали ее?
Она прекрасно знала, что нет, но дело Нофрет было помалкивать, когда не приходилось переводить слова одного или другого. Хаттуша-зити нахмурился и потер подбородок.
– Честно говоря, ваше величество, я не знаю. Это нужно выяснить?
– Возможно, – ответила Анхесенамон, – но не сейчас.
Она погрузилась в молчание, как умеют только царицы, а царицы Египта – в особенности. Такое молчание подавляет волю, открывает плотно закрытые рты, заставляет людей говорить только для того, чтобы избавиться от груза царственной терпеливости.
Ясно, что Хаттуша-зити прошел такую же школу: царь Хатти сам был мастером этого дела. Но все же он был царским послом, а не царем, и ему следовало исполнить поручение. Он поступил просто, с прямотой, присущей военному человеку.
– Госпожа, наш царь, Солнце, получил письмо от царицы, жены Солнца, царицы Египта.
Анхесенамон ждала, все еще молча, но это было другое молчание. У него определились пределы.
– В письме говорится, – продолжал Хаттуша-зити, – что жена бога Египта, которую мы называем Дахамунзу, в большом горе и страхе, поскольку муж ее умер, и у нее нет сыновей.
– Мой муж умер, – повторила Анхесенамон, тихо и грустно, словно эхо, – и у меня нет сыновей. Ты знаешь это, человек хеттского царя. Ты был здесь, когда мы были счастливы. Тебе известно, что сыновей нет.
– Иногда сыновья рождаются, пока человек путешествует из одного царства в другое, госпожа, – сказал Хаттуша-зити, – а бывает, их прячут от родни, которая желает им зла. Разве не так было с твоим отцом, царем-Солнцем? Его привезли из дома матери, когда безвременно умер его брат, представили народу и сделали царем.
– Все знали, что он родился, и многие видели его в доме матери.
– Даже так? Однако наш царь находит твою просьбу довольно странной. Разве в Египте нет человека, кому ты могла бы передать царское право и скипетр?
– Нет. Но если бы и был, то умер бы так же безвременно, как мой возлюбленный.
Брови Хаттуша-зити медленно поползли вверх.
– У тебя есть причины для опасений?
– У меня есть причины для опасений.
Анхесенамон не казалась испуганной. Она выглядела царственно отрешенной. Такова была ее защита, маска, которую она носила.
Хаттуша-зити, кажется, понял это. До сих пор он стоял, поскольку царица не предложила ему сесть, а теперь огляделся, увидел стул пониже и попроще того, на котором она сидела, и мотнул головой в его сторону.
– Госпожа?
Она нетерпеливо кивнула.
Его спутник принес стул и поставил напротив царицы. Хаттуша-зити сел и устроился поудобней, двигаясь неторопливо, но и не слишком медленно. Он хотел стать не то чтобы равным, конечно, нет, но чем-то большим, чем просто посланец иноземного царя.
Глаза Анхесенамон блеснули, но она промолчала. Призывая Хатти дать ей супруга, она превращала хеттского царя в своего родственника. Его посол, таким образом, стоял выше, чем простой проситель или данник.
Наконец, удобно устроившись, Хаттуша-зити заговорил:
– Госпожа, могу ли я быть откровенным?
К его искреннему изумлению, Анхесенамон рассмеялась.
– Ох, конечно, – сказала она, – пожалуйста.
Нофрет не выдержала – она должна была объяснить или хотя бы попытаться.
– Господин, моя госпожа этого и ждет от нас, хеттов.
Хаттуша-зити озадаченно нахмурился, но потом ухмыльнулся, что было так же неожиданно, как смех Анхесенамон. Он напоминал мальчишку, и довольно неотесанного.
– Ах, вот как? Хорошо! – Он оперся кулаками на колени и наклонился вперед. – Тогда, госпожа, позволь сказать тебе, что, когда мой царь прочитал твое письмо, он не в силах был поверить ни единому слову и посчитал, что это ловушка. «А если сыновья есть? – спрашивал он у совета. – А вдруг она хочет посмеяться над нами и заманить нас в какую-то опасную глупость?»
– Думаю, – заметила Анхесенамон, – этого и следовало ожидать. Мы же враги. В Азии нет никого сильнее Хатти, и у Египта нет более дерзкого врага.
– Тогда зачем ты это сделала? Почему хетт? Почему не египтянин, или кто-нибудь из Митанни, из Нубии? Почему враг, а не союзник?
– Потому, что наши союзники слабы и пугливы. А мне нужен человек, способный встретиться лицом к лицу с сильнейшими людьми Египта и оказаться сильнее их.
– Это твоя служанка рассказала тебе такое о нас, хеттах?
– Ей не нужно было делать этого. Я и сама вижу.
Хаттуша-зити смерил ее взглядом.
– Госпожа, если дела так плохи, если твои люди убивают царей, что помешает им убить царского сына из враждебной страны?
– Ничто, кроме его собственной силы и храбрости. Говорят, хетты отважны. Они рождены быть воинами. У вашего царя целая армия сыновей, но только один может стать царем после смерти отца. Неужели никто из остальных не мечтает о троне? Даже если понадобится чья-то смерть, чтобы получить его?
– Это нужно спросить у моего царя, – заметил Хаттуша-зити, – и у царских сыновей. Прежде всего, он должен знать, что ты писала правду: не строишь козней и не собираешься мстить за войну в Азии.
– Я писала правду. Мне действительно здесь страшно. Каждый мужчина, который становится царем, рано или поздно умирает, но всегда раньше своего часа.
– Кто же его убивает?
– Тот, у кого есть сильные союзники. Тот, кто хочет сам получить трон, но знает, что этого никогда не будет, потому что такое делается только через меня.
– Он бы мог убить тебя, – сказал Хаттуша-зити. – Тогда препятствие будет устранено.
Анхесенамон кивнула. Она не боялась. Вернее, боялась, но не этого.
– Конечно, мог бы и, будь он по-настоящему умен, убил бы. Но он упрямый человек и хочет получить трон по всем правилам, через меня.
– А может быть, он хочет именно тебя, – заметил Хаттуша-зити, приподняв бровь. – Ты красива. Я редко встречал женщин красивее, а я повидал красавиц доброй половины мира. Любой мужчина был бы рад получить царство с такой царицей в придачу.
– Или получить меня, потому что тогда он подчинит себе то, чему прежде покорялся сам. Он убил двух царей, убьет и третьего, если только тот не окажется сильнее любого египтянина.
Хаттуша-зити размышлял, а царица напряженно молчала. «Так много молчания, – подумала Нофрет, – и все такое разное».
– Можно все же счесть, – заговорил он наконец, – что Египет, убив двух собственных царей, хочет получить еще одного, чужеземца, и тоже убить его, доказав Хатти, что хеттские царевичи не в большей безопасности, чем любые другие. Это была бы тонкая месть.
– Мы не настолько тонки, – возразила Анхесенамон, – за пределами нашего народа. Скажу тебе честно, я предпочла бы супруга из Хатти египтянину потому, что, если хетт умрет, он мне не родня и не друг, но чужеземец и враг. Но если он будет жить – а я клянусь в этом жизнью и честью, – я обрету сильного царя из сильного народа, способного противостоять злу, исходящему от одного египтянина и его союзников.
– Этот египтянин не из воинов? Или он простой человек, поднявшийся высоко, но желающий подняться еще выше?
– Похоже на то.
– Вот как, – сказал Хаттуша-зити, как будто это все объяснило. – Тогда понятно. Я вижу, что у тебя есть причины для опасений. А сыновей нет, или – или ты носишь ребенка?
Анхесенамон провела ладонью по животу. Ее голос снова прозвучал отчужденно.
– Боги не дали мне этой милости.
– Дадут, если один из наших молодых жеребцов станет твоим супругом, – заверил ее Хаттуша-зити.
– Надеюсь. На это я и делаю ставку. Нет наследника, чьей жизнью я могла бы рискнуть, никого, достаточно сильного, чтобы противостоять… Этому человеку.
Хаттуша-зити коротко кивнул, поднялся, с искренним почтением поклонился.
– Госпожа, с твоего позволения я еще немного задержусь здесь, чтобы не возникло подозрений, а потом отправлюсь назад, в Хатти.
– И что?
– И скажу моему царю, что если у него есть такое желание и один из его сыновей – любитель приключений, он вполне смог бы стать отцом царя Египта.
