Текст книги "Огненный столб"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц)
Они ее не слушали. Девушка никогда прежде не видела Иоханана таким: напряженным, застывшим; в темных глазах горит тот же огонь безумия, что и во взоре царя. По спине побежали мурашки. В нем была пустыня и бог пустыни, как солнце на песке, как огонь во тьме.
– Ты знаешь, – вопрошал этот незнакомец-Иоханан царя, – что он приказывает тебе делать?
– Нет, – отвечал царь. Это не было незнанием. Это был отказ. – Нет.
– Тогда ты слаб и труслив.
– Я царь! – воскликнул царь с неожиданной яростью. – Я рожден, чтобы быть царем.
– Ты рожден, как и все мы, чтобы быть рабом Бога. Твой отец был царем, а мать – царицей. И они тоже были рождены для удовольствия Бога.
– Богу доставляет удовольствие видеть меня царем Двух Царств. Я не могу быть ничем другим.
– Это ты так считаешь, – ответил Иоханан, круто поворачиваясь.
Они смотрели ему вслед: царь озадаченно, рассерженно, а Нофрет отрешенно, в полном смятении чувств. Она не знала, какое из переполнявших ее выбрать. Гнев? Едва ли. Ощущение потери было достаточно сильным, но не сильнее других. У некоторых чувств даже не было названия.
Царь первым пришел в себя и взял ее за руку, словно был просто мужчиной, а она просто женщиной, и сказал устало и рассудительно:
– Пошли. А то опоздаем.
«Куда?» – хотела было спросить она. Но голос отказался повиноваться, и Нофрет позволила царю отвести себя обратно в город.
24
Царские отлучки не могли оставаться незамеченными вечно. Неизбежно в один прекрасный день слуга спросит слугу, придворный придворного, и правда выйдет на свет: властелина Двух Царств нет во дворце и в храме его Бога тоже нет.
Куда он ходит – это, по мнению Нофрет, должно было остаться его тайной. Она разделила ее лишь с одним человеком, который, несомненно, имел на то право.
Анхесенпаатон не ощутила особого горя, когда ее дочь, продержавшись на этом свете почти месяц, тихо угасла на руках кормилицы. Нофрет полагала, что для царевны остались почти нереальными и беременность, и роды, и кошмар болезни. Может быть, она даже была больна дольше, чем думали все, – больна в душе.
Теперь, спустя месяц после смерти дочери, она была еще слаба, но с каждым утренним пробуждением глядела на мир все более ясными глазами. В них больше не было той тени, что появилась с началом первой, такой ужасной чумы, – тени, которая, казалось, не исчезнет никогда. Анхесенпаатон могла уже встать, принять ванну, одеться, надеть украшения царицы и исполнять обязанности, доставшиеся ей со смертью Кийи и упорным отказом Меритатон быть чем-либо, кроме игрушки своего молодого царя.
– У нее свои способы бегства, – говорила о ней Анхесенпаатон, – а у меня свои.
– Но твои гораздо полезнее для всех, – кисло заметила Нофрет.
Анхесенпаатон только пожала плечами.
Наступил еще один день из многих, когда предстояло провести аудиенцию, совершить обряды в храме – и не один, потому что шел храмовый праздник – и собрать придворных. Меритатон и Сменхкары в городе не было: они отправились по реке с большой флотилией лодок, чтобы поохотиться на уток в тростниках. Всем было известно, что означает охота на уток. Многие ухмылялись и отпускали шуточки, когда лодки, полные полуголых молодых мужчин и соблазнительно одетых юных женщин, ранним утром отплывали от набережной.
Анхесенпаатон не знала бы, как себя вести, приняв участие в такой поездке, исключительно невинная во всяких женских штучках, хотя была женой и родила дочь. Юная царица еще только начинала смотреть на некоторых молодых красавцев из свиты Сменхкары как на нечто, вызывающее не только раздражение.
Нофрет уже года два смотрела на мужчин глазами женщины и иногда думала, что ее госпоже можно позавидовать. Взгляд ребенка гораздо спокойней и бесстрастнее. Дитя никогда не зальется румянцем лишь потому, что хорошенький мальчик улыбнулся тебе.
Большинство придворных были бы несказанно удивлены, узнав, что Нофрет думает такое о царице старшего царя Анхесенпаатон, в платье и парике, в короне, с украшениями и скипетром, признавалась всеми за образ своей покойной матери. Она даже почти достигла ее роста, высокого для египтянки, и была стройна, как молодое деревце. Царица знала, что хороша собой, да другой она и не могла быть, но это по-прежнему ничего для нее не значило.
За царственным обликом все еще скрывался ребенок, а не женщина. Она была подобна весне в горах Хатти, где с утра тепло, словно летом, а к ночи все снова покрывает снег.
Взрослея, Нофрет неожиданно стала сентиментальной. Она стряхнула тень сожаления о стране, которую едва узнала, прежде чем ее утащили в Митанни, и погрузилась в закладывание складочек на платье своей хозяйки. Это нужно делать обязательно, иначе платье будет выглядеть неаккуратно, а царице такое не подобает.
Другие служанки болтали и хихикали, приводя в порядок украшения. Нофрет не обращала на них внимания. Она знала их только по именам. Этих дурех понавезли со всего мира, чтобы прислуживать царице Египта, а они думают только о еде и о постельных утехах.
Царица терпеливо отдавалась заботам Нофрет, позволяя одевать себя, словно изображение богини в храме. Неожиданно, даже для самой себя, девушка присела, взглянула в неподвижное лицо и сказала:
– Ты, наверное, понятия не имеешь, где бывает твой отец каждый день с восхода солнца и до полудня.
Может быть, она хотела пробудить интерес в глазах хозяйки. Или ей просто не хватило сдержанности. В любом случае, Нофрет получила, что хотела: госпожа посмотрела на нее, действительно посмотрела и, казалось, проснулась и насторожилась.
– Он всегда в храме.
– А вот и нет.
– Конечно, в храме. Он находится там, пока солнце не поднимется высоко, потом приходит, моется, надевает корону и делает то, что положено царю.
Этого он тоже не делал – за него все делала его царица. Но Нофрет запретила себе заводить подобные споры и закончила:
– Его люди думают, что он молится в храме. А он совсем в другом месте – ходит в селение около гробниц и исполняет там самую простую работу.
– Не может быть. Властелин Двух Царств никогда бы… – Царица впервые обнаружила свои истинные чувства: смесь потрясения, скорби и недоверия, но Нофрет решила удовольствоваться и этим.
– Властелин Двух Царств ходит туда. Каждый день. Мой друг Иоханан – ты помнишь его? – привел меня в селение, и я сама видела. Я говорила с человеком, который мелет муку для пекарей, и это был твой отец. Ошибиться было невозможно.
– И все же ты ошиблась. Он царь и Бог. И не стал бы заниматься этим.
– Стал бы, лишившись последних мозгов.
Движение царицы было таким стремительным, что даже Нофрет, обладавшая отменной реакцией, не успела уклониться. Удар сбил ее с ног.
Она поднялась со звоном в ушах и колотящимся сердцем, слишком потрясенная, чтобы злиться.
– Мой отец, – произнесла царица, снова ставшая холодной, как лед, – не относится к людям, чье поведение позволено обсуждать таким, как ты.
Для Нофрет было бы разумно уползти прочь, придержав язык и изображая глубочайшее раскаяние. Но она не была ни разумной, ни раболепной и выпрямилась.
– Не веришь, пойди и посмотри сама!
Она ожидала, что госпожа ударит ее еще раз. Но царица оказалась более сдержанной и повернулась спиной к Нофрет. Служанки выстроились, чтобы сопровождать свою госпожу в зал приемов.
Нофрет осталась на месте, слишком рассерженная, чтобы бояться.
– Значит, не пойдешь? – крикнула она вслед. – Трусиха! Ты боишься убедиться, что это правда.
Царица промолчала. Нофрет и не ждала ответа. Однако вовсе не была обескуражена. Нет – не совсем…
Анхесенпаатон много дней не разговаривала с Нофрет, даже не давала никаких поручений. Девушку словно выставили за дверь. Молчание окружало ее стеной. Другие служанки, от которых всегда было мало толку, приходили в восторг от возможности приблизиться к госпоже.
Так жить было очень спокойно. Нофрет могла отправиться в гости в селение или побродить по городу, но желания не возникало. Она выполняла свои обязанности молча, прислуживая своей хозяйке как самая последняя из служанок, и заставляла себя быть спокойной и терпеливой.
На шестидесятый день во время аудиенции возник вопрос, требующий присутствия самого царя. Было позднее утро, и он, предположительно, погружался в беседу со своим Богом, но этот особый случай ждать не мог. Нофрет даже не знала, в чем дело: она находилась на крыше дворца цариц, выполняя тонкую работу: закладывала мелкие складочки на свежевыстиранных платьях хозяйки, и, придавив камнями, раскладывала сушиться на солнце. Судя по всему, на это уйдет весь день. Она терпеть не могла такую бесконечно скучную работу: все складочки одна к одной, а на каждом платье их сотни.
Служанка, пришедшая за ней, – одна из тех, кто особенно радовался разжалованию Нофрет, – была недовольна, что пришлось снова обращаться к ней, и выказала еще недовольство, небрежно толкнув ногой платье, которое Нофрет только что закончила и положила сушиться. Девушка сжала зубы и старательно оправила его.
Служанка удовлетворенно улыбнулась, но второй раз толкнуть платье не решилась. Пренебрежительно фыркнув, она надменно сказала:
– Ее величество требует тебя к себе.
Нофрет поднялась, расправляя спину.
– Требует? Меня? – Она осмотрелась. – Но я же не могу пойти сейчас. Осталось еще целых три придворных платья и самое лучшее, для торжественных выходов… – Девушка помолчала, как будто размышляя. – Ага! Какая же я глупая. Вот ты меня и заменишь.
Прежде чем служанка успела сказать хоть слово, Нофрет сунула ей в руки гору мокрого полотна и столкнула ее на колени.
– Проверь, чтобы все складочки точно совпали, и ни одной не пропусти. Полотно должно остаться белоснежным, без единого пятнышка, иначе тебе придется все делать заново.
Она помолчала, глядя на платье, которое пнула служанка, покачала головой и с огромным удовольствием сказала, очень печально:
– Какая жалость, это уже испорчено. Придется оттирать пемзой, но будь осторожна: оно самое тонкое из всех, просто дымка. Если повредишь, вряд ли хозяйка будет довольна.
«Месть сладка», – думала она, спеша по зову своей госпожи. У служанки даже не хватило соображения заметить, что Нофрет не имела права приказывать ей. Она подчинилась слепо, как все рабы, с обиженным видом, но и не подумав отказаться.
Вот в чем разница между рабами по необходимости и рабами по духу!
Царица вышла из зала приемов в заднюю комнату, где могла отдохнуть, отложить тяжелые скипетр и корону, чего-нибудь попить или поесть. Но скипетр был no-прежнему у нее в руках, корона на голове. Она ходила взад и вперед с беспокойством, не свойственным ей прежде.
Как только Нофрет вошла, ее госпожа резко повернулась, испугав служанок.
– Вон! – закричала она. – Убирайтесь вон!
Потрясенные, они мгновенно повиновались. Царица никогда не повышала на них голоса – никогда, насколько могла припомнить Нофрет, вообще не говорила громко. Мать отлично выучила ее говорить мягко, ласково и с царственной сдержанностью.
Она обратилась к Нофрет более мягко, но резкая нотка еще звучала в ее голосе:
– Моего отца нигде не могут найти.
– Ты знаешь, где он.
– Нет. Я знаю, где он по твоему мнению.
– Так пошли за ним кого-нибудь, – сказала Нофрет. И в лучшие времена у нее было не много терпения, а сейчас момент был явно не из лучших.
Анхесенпаатон выронила скипетр на столик. Скипетр звякнул, покатился, но не упал. Она ничего не заметила, схватила Нофрет за плечи и тряхнула. Нофрет почти упала на нее. Лицо царицы было очень взволнованным.
– Как я могу послать кого-нибудь туда? Люди же узнают!
– Что узнают? Что он сумасшедший? Это всему миру известно, и уже много лет.
– Нет! – закричала царица. – Что он ходит – туда. И делает – это.
– Ладно, – нетерпеливо произнесла Нофрет. – Я знаю, что царь годится только греть свой зад на троне, но он действительно отлично мелет муку для хлеба. Справляется с дневной работой за полдня, с утра и до полудня.
– Ох, – сказала царица, как будто ее ударили прямо в сердце. – Но это еще хуже! Я же не могу сказать вельможам Двух Царств, что их господин не может почтить их своим присутствием, потому что он пошел… Пошел…
– Тогда лучше соврать. Скажи, что он в глубоком трансе, полностью во власти своего Бога. В сущности, это правда. Несколько странный способ молиться, но это и есть молитва.
Царица снова заметалась, как львица, у которой отняли детеныша. Нофрет с изумлением поняла, что для ее госпожи отец был больше ребенком, нежели мужчиной. Она любила, прощала, даже боготворила его. Но никто, даже собственные дочери, никогда не видел в нем мужчину – такого, как другие мужчины.
Анхесенпаатон металась и что-то бормотала, очень быстро, так, что Нофрет не могла разобрать.
– Да. Да, я должна притвориться. Если кто-нибудь узнает – ох, если это правда, какой позор для нас! Это недостойно царя.
– Все достойно царя, – возразила Нофрет. – Может быть, он заведет новую моду. Ты только представь себе придворных дам в узких платьях, отправляющихся играть в хлебопеков!
– На голове у них парики, и духи капают прямо с лица… – Царица даже не улыбнулась. Нофрет подозревала; что, если бы не подведенные глаза, она бы уже заливалась слезами.
– Послушай, – сказала она резко, – послушай меня. К полудню он вернется, примет ванну и станет вполне царственным владыкой. Отложи решение дела до тех пор. Разве ты не можешь почувствовать себя плохо? В конце концов, сегодня так жарко, а ты недавно болела. Ты можешь возжелать отдыха и прохлады, возможно, даже купания в пруду с лотосами.
– Ладно, я сделаю так, как велит мне долг царицы, хотя я ненавижу ложь. – Она перестала метаться и рассеянно огляделась. Нофрет вложила ей в руку скипетр. Царица уставилась на него, потом на Нофрет. – Как бы мне хотелось тоже сбежать! Я бы работала на полях у реки, меня окружала бы прохладная зелень, а сверху светило солнце…
– Но ты не можешь, – закончила Нофрет ее мысль, – потому что царица не вправе делать такого. И царь тоже не должен.
– Царь делает то, что положено царю. – Она повторила это, как заученный урок, потом выпрямилась, как ее учили, и отправилась лгать прямо в глаза придворным Двух Царств.
Что именно сказала Анхесенпаатон царю по поводу его выходки, Нофрет не знала. Когда он вернулся, как бывало каждый день, его дочь-жена приняла самое холодное и царственное обличье, сидя на троне рядом с ним и не произнеся ничего, не предписанного придворным ритуалом. В эту ночь она отправилась к нему в спальню, чего не делала уже очень давно, и вышла не позже, чем взошла убывающая луна. Вернувшись, она долго молчала, и на ее лице Нофрет не прочла ничего.
Она уже почти решилась выспросить ее, не думая о последствиях, когда царица заговорила:
– Ты сказала правду. Отец молится Атону по его велению. Он сказал… – Ей было трудно заставить себя произнести эти слова, но в конце концов удалось. – Он сказал, что должен заниматься этим. Потому что Бог больше не хочет говорить не только с ним, но и ни с кем из вельмож. Отец надеется, что Бог захочет говорить с самым ничтожным из людей.
– Очень… Необычно, – заметила Нофрет, – для богов этой страны. Разве они не дают царям все, а цари уже дают остальным то, что пожелают?
– Боги поступают именно так, – согласилась Анхесенпаатон. – Но отец говорит, что Атон, наверное, не такой. – Она бросилась в постель, не заботясь о том, чтобы выглядеть изящной или царственной. Теперь царская дочь была самой собой: уже не ребенком, но еще и не женщиной, длинноногим и глазастым подростком. Под глазами залегли темные тени, в глазах мерцала темнота.
– Нофрет, – сказала она со спокойствием человека, до мозга костей охваченного страхом, – мне кажется, отец больше не думает так, как другие люди. Ни мгновения.
Анхесенпаатон еще никогда не подходила так близко к признанию того, что ее отец безумец. Нофрет, давным-давно жаждавшая услышать нечто, подобное, проговорила:
– Может быть, он начинает выздоравливать. Каждому новому богу нужны последователи, а ему не удалось заполучить на сторону Атона никого. Вельможи следуют за ним лишь потому, что он царь. Если он сумеет завоевать простых людей и отвратить от их богов, тогда за ним пойдет народ, и у его Бога появится сила, чтобы выступать против Амона и остальных.
Анхесенпаатон смотрела на Нофрет со смешанным выражением сожаления и отчаяния.
– Не лги – я так же лгала себе. Ни один царь никогда не поступал так, как мой отец, – ни один, начиная с самого первого. А сейчас он совершил такое, что даже Два Царства могут возмутиться: царь, превративший себя в раба. Сторонники Амона, узнав об этом, получат необходимое им доказательство того, что от него нужно избавиться.
– Он все еще царь, что бы ни делал.
– Нет. Поступая как раб, он стал не лучше раба. А от раба можно избавиться. Его можно убить.
Вот опять: странная страна Египет. Особенно Египет царственный. Нофрет медленно проговорила:
– Верно. Если его врагам нужен предлог – любой предлог сгодится…
Ее госпожа кивнула.
– Я боюсь. Он говорит, что не может скрываться, не может держать это и тайне. Если Атон хочет, чтобы ему поклонялся царь в обличье раба, значит, нужно вести себя только так, и люди устремятся к его имени. Отец не желает слушать, когда я говорю, что он может погибнуть из-за этого. «Атон заберет меня, когда на то будет его воля», – твердит он. Отец в любом случае не передумает.
– А раньше ты никогда не пыталась переубедить его? – Нофрет сразу же пожалела о своих словах: взгляд ее госпожи был полон такой боли, что сердце сжалось от сочувствия. – Я думаю, нам надо попросить о помощи. Тут не такое дело, с которым может справиться один человек, даже если этот человек – царица.
– Нет никого, кому я могла бы довериться, – уныло сказала царица.
– Даже господин Аи, твой дядя? Его отец был апиру, а твой отец ходит к ним. Он может понять.
– Я не могу ему доверять. Даже ему. Он верен царю, но такое…
Ни одна из них даже не упомянула молодого царя или его царицу. Нофрет это даже в голову не приходило. Ни Сменхкара, ни Меритатон не поймут и не поверят – как не верила и ее госпожа, пока не получила доказательства.
– Я должна справиться сама, – сказала царица. – У меня нет выбора.
Нофрет решительно покачала головой.
– Не должна. Возможно, тебе не стоит полагаться даже на своих родственников во дворце, но есть человек – люди, – которые наверняка могут помочь. Или, по крайней мере, прикрыть его, когда он уходит из дворца.
– Никого нет, – повторила царица с мягким упорством, унаследованным от матери – и от отца.
– Есть, целых трое, – возразила Нофрет. – Предсказательница Леа, ее сын и внук. Они тоже тебе родня, хотя ты птица очень высокого полета, а они слишком скромны, чтобы воспользоваться этим родством. Разреши мне уйти, и я поговорю с ними. Агарон может быть в своем роде предводителем. Он, наверное, знает, что здесь можно сделать.
– Ты же все равно пойдешь, хочу я или нет. Зачем же спрашивать моего позволения?
– Потому, что я предпочитаю вести себя честно, когда возможно.
Царица засмеялась – это был смех сквозь слезы, единственный смех, возможный для нее. Но ее слова были рассудительны.
– Если они нас предадут, у нас ничего не получится. И отец может погибнуть.
– Не предадут. А если бы и захотели, кто станет их слушать? Они просто рабы, строители гробниц, да к тому же чужестранцы. Ни один вельможа не поверит ни единому их слову.
– Молись, чтобы это было так, – сказала Анхесенпаатон. – Молись всем сердцем.
25
Какой бы ужасной ни считала Анхесенпаатон выходку царя, это было только началом настоящего и прогрессирующего помешательства. Или, как сказал бы он сам, возрастающих требований его Бога.
Сначала он трудился как раб среди самых ничтожных из своего народа. Затем не пожелал надевать две короны во время церемоний при дворе и выезжать на колеснице, как делал прежде, чтобы показаться народу. Днем и ночью он молился в храме, как в чумной год, не ел и пил только тогда, когда жрецам удавалось заставить его. Царь превратился в ходячие кости, обтянутые почерневшей от солнца кожей.
От младшего царя не было никакой пользы.
– Мой бедный брат, – вздыхал Сменхкара. – Он так болен. Так несчастен. Боюсь, он долго не протянет.
«Он надеется на это», – недобро подумала Нофрет. Когда-то она считала его привлекательным, но это оставалось смутным и к тому же смущающим воспоминанием детства. Даже красота второго царя казалась чрезмерной, слишком сладкой, пустой и глупой, как весь его двор и жеманные поклонницы.
Его царица была беременна и плохо себя чувствовала. Сменхара уже не был внимателен к ней так, как прежде. Она же бегала за ним, как уличная шавка за косточкой. Иногда он вспоминал, что надо бы приласкать жену, и называл ее своей милой киской, но гораздо чаще говорил с плохо скрытым нетерпением.
– Ты должна заботиться о своем здоровье! Пойди отдохни, пусть служанки развлекут тебя. Все время быть со мной утомительно.
Так оно и было, но у Меритатон не хватало ума объяснить ему, что в этом виноват он. Она ныла, хныкала и дошла до того, что пришла в слезах жаловаться своей сестре.
Анхесенпаатон, вне себя от беспокойства за отца, перегруженная царскими обязанностями, которые исполняла за всех остальных, была гораздо терпеливей с Меритатон, чем смогла бы Нофрет на ее месте. Она приласкала, успокоила и удобно устроила сестру, приказав поместить ее в прохладной затемненной комнате, где служанки обмахивали ее опахалом, а евнухи обмывали лицо ароматной водой, и позвать царского врача на тот случай, если она вздумает скинуть ребенка, еще совсем крошечного в ее чреве.
Для себя молодая царица не просила ничего, кроме глотка воды и куска хлеба. У нее было слишком много дел. Она была занята ими с рассвета и до позднего вечера.
Не то чтобы приходилось заниматься всем этим совсем одной. При желании она могла бы облегчить свою жизнь. Советчики осаждали ее со всех сторон. Дворецкий, экономы, управляющие номами Египта, придворные вельможи, жрецы, писцы, всяческие чиновники видели, что юная царица управляется там, где не смог бы никто другой. И у каждого была масса советов, как преодолеть трудности. Все, конечно, соглашались с тем, что царь болен. Очень болен. Может быть, даже умирает. Молодой царь занят только охотой, рыбалкой и увеселениями. Его нельзя обременять скучными государственными делами. Если же Сменхкару все-таки заставляли, он исполнял их быстро, но крайне поверхностно.
– Царством управляют скверно.
Так сказал Хоремхеб, играя роль простого солдата, которая прекрасно ему удавалась. Он потребовал личной аудиенции у молодой царицы и отчасти добился своего. С ней была стайка служанок и, конечно, Нофрет. Царица пригласила господина Аи послушать, что военачальник из Дельты хочет ей сказать.
Господин Аи был единственным из многих, в ком виделась какая-то польза. Нофрет полагала, что ее госпожа лучше знает, до какой степени ему можно доверять, поскольку она была царевной, царицей и его внучкой, дочерью его дочери Нефертити. Он очень нравился Нофрет, может быть, потому, что напоминал Иоханана. Когда Иоханан состарится и станет дедом, его борода и густые вьющиеся волосы, бритые на египетский манер, благородная линия носа, твердые черты лица будут такими же, как у господина Аи.
Жена господина Аи, госпожа Теи, происходила из линии Нефертари, но не кичилась своим родом, как многие из придворных. В действительности она не приходилась Анхесенпаатон бабушкой; до нее у господина Аи была другая жена, мать Нефертити. Но она обожала внучку своего мужа. Нофрет редко считала женщину благородной в полном смысле этого слова, но госпожа Теи была и благородной, и благовоспитанной.
Именно она убедила царицу принять гостя в свободной обстановке, после небольшого угощения, и теперь стояла среди женщин недалеко от Нофрет. Ее муж стоял по правую руку царицы, вроде бы непринужденно, но, как и она, был настороже.
Военачальник Хоремхеб, звеня бронзой, вошел в благоухающую и мягко освещенную комнату и принес с собой запахи песка, ветра и лошадей. Он не стал тратить время на предисловия и изъявления вежливости – даже не присел на стул, который любезно приказала подать царица, и не притронулся к угощению, лишь выпил воды.
– Скажу откровенно, госпожа, – начал он. – Царством управляют плохо. Старший царь болен или умирает – никто не знает точно, что с ним, но это наверняка одно из двух. Младший царь ничего не делает, только развлекается, как ребенок, каковым до сих пор и остается. Ты справляешься хорошо, но у тебя нет ни авторитета царя, ни силы, чтобы править, как Тийа до тебя. Ты еще слишком молода и недавно едва оправилась от болезни. Бремя на твоих плечах намного превышает твои силы.
– Я сильнее, чем кажусь, – возразила царица с холодным спокойствием, которому научилась от матери.
Хоремхеб был не из тех, кого можно смутить.
– Ты словно выкована из бронзы. Но ты еще почти ребенок. Никак нельзя было взваливать на тебя царство – но ты несешь этот груз с тех пор, как умерла Тийа. Проклятье, это очень долго!
Некоторые служанки чуть не охнули от его грубости, но царица сохранила хладнокровие.
– Ты откровенен, – заметила она.
– Кто-то же должен, – ответил он. – Послушай меня. Весть о болезни царя разошлась по стране. В Фивах уже празднуют. С храма Амона сняли печати, и скоро наступит очередь других богов. На улицах поют, что Амон проклял дерзкого царя, что царь при смерти и скоро умрет.
– Это неправда, – возразила царица с жаром, который, казалось, озадачил Хоремхеба; его глаза чуть расширились. – Мой отец так же здоров, как и всегда. Он молится, постится и выслушивает приказания Атона, а вовсе не умирает. Он даже не болен.
– Это легко исправить, – сказал Хоремхеб.
Тут даже царевна охнула. Военачальник помотал головой, и вид у него был такой, как будто ему хотелось сплюнуть, но он удержался.
– Разве ты не понимаешь? Даже после Фив? Тогда царя не тронули, поскольку он неприкосновенен. Но если достаточно много людей верят, что царь умирает… Это можно приблизить. Ведь его же проклял Амон. Довершить действие проклятия можно вполне земными средствами.
– Ты хочешь сказать, – спросил господин Аи среди чудовищной тишины, – что могут быть попытки убить царя?
– Не попытки, – возразил Хоремхеб. – Они добьются успеха. Не с первого раза, так с десятого – это их не остановит. Они знают, что с ними благословение их Бога.
– Но мой отец не болен, – повторила царица. Казалось, от потрясения она не до конца понимает Хоремхеба. – Его нельзя убить, если он жив и здоров Он же царь.
– Царь проклят Амоном и остальными богами, которых он назвал ложными. Он больше не выходит из храма своего Бога. Люди делают все, чтобы забыть его. А то, что забыто, не существует вообще.
– Он болен, – сказал господин Аи, отвлекая на себя всю силу гнева царицы, но не отрывая взгляда от Хоремхеба. – Он болен духом. Может быть, и телом тоже. Посты, молитвы – он ведет себя как пророк в пустыне, а не как повелитель Двух Царств…
– Не слышу, – проговорила Анхесенпаатон своим нежным, чистым голосом. – Я не желаю этого слышать.
– Кому-то придется услышать, – отрезал Хоремхеб. – Остальные твои родственники закрывают глаза и уши и делают вид, что весь мир – сплошная золотая радость. Да, даже твой отец, ставший теперь всего лишь оболочкой для Бога, которого никто кроме него не видит. Ты единственная, кого бы я мог назвать разумной и мыслящей. Лучше выслушай меня и задумайся. Два Царства готовы обрести нового царя, поскольку те, что есть, не хотят или не могут править.
– Они не пойдут на это, – произнесла царица. Ее маска начала давать трещины.
Хоремхеб не тратил времени, чтобы продемонстрировать свое удовлетворение.
– Госпожа, – сказал он почти мягко, – могут или нет, но они уже начали. Уже начали!
– Но нет никаких признаков…
– Значит, ты просто слепа. Ты же видела, как царь покидал Фивы. Теперь дело еще хуже. Если бы он попытался вернуться туда, его бы вытащили из лодки и скормили крокодилам. Его город отрезан от остального Египта. Отрезан почти полностью, и ты должна это понимать.
– Он прав, – заметил господин Аи. – Послы теперь прибывают много реже, чем полгода назад. Дани присылают значительно меньше, чем обычно. Люди покидают город. Некоторые его части, прежде густонаселенные, теперь пусты.
– Но здесь-то все спокойно. И дел много, как всегда, – возразила царица.
– Потому, что ими занимаешься ты одна. – Хоремхеб опустился на колени возле ее кресла, может быть, выражая свое уважение, может быть, чтобы обратиться к царице, не нависая над ней. – Госпожа, ты делаешь все возможное, и очень хорошо, но этого мало. Ты не можешь быть одновременно царем и царицей. Ты не в силах соединить части распадающегося царства. С тех пор, как умер старый царь, в нем нет сердца.
– И все из-за Атона. Ты ведь это имеешь в виду? Именно прежние ложные боги держали в целости Два Царства. Без них не устоять.
– Прежние боги могут быть настоящими и ложными, но они-то и есть сердце Двух Царств.
– Твои речи, – заметила она, – нарушают указ царя. По закону ты должен за это умереть.
– Значит, я умру за то, что говорил правду. – Хоремхеб схватился за ручки ее кресла, окружив царицу, словно стена. – Госпожа, послушай меня. Великое дело царя провалилось. Никто за пределами Ахетатона не поклоняется его Богу, и лишь ничтожное количество людей в глубине души верят, что Атон – единственный истинный Бог. Если царь не отступит, или, по крайней мере, не позволит снова открыть двери храмов, он заплатит за это. И очень может быть, что плата будет кровавой.
– Ты нам угрожаешь? – Мягкость исчезла, в голосе царицы появилась непреклонность, напомнившая Нофрет самого царя.
– Я делаю то, что мне положено – защищаю царя. Но, госпожа, прежде всего я присягал Двум Царствам. Если действия царя угрожают государству, я буду защищать государство.
– Тогда тебе лучше скрыться. Или ты будешь арестован и наказан за измену.
Хоремхеб медленно поднялся. Возможно, у него затекли колени – он был уже не очень молод, хотя и не стар.
– Если я оставлю город, никто больше не защитит вас.
– У меня здесь есть свои люди, – сказала царица, – и стража моего отца, а это целая армия.
– Если я не заберу их с собой, – заметил он.
Наступило молчание. «Тупик», – подумала Нофрет.
Хоремхеб заговорил первым, но не потому, что поддался слабости:
– Госпожа, я оставляю тебя поразмыслить над моими словами. Если ты сумеешь пробудить здравый смысл в сознании его величества, весь Египет будет благодарен тебе. Пусть только он разрешит открыть храмы по закону – фактически они уже открыты – и этого будет достаточно, по крайней мере, на данный момент.
– А когда момент пройдет? Что тогда, господин военачальник? Мой отец поест чего-нибудь, и его найдут мертвым?
