Текст книги "Огненный столб"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)
37
Иоханан покинул Мемфис утром, с охранным свидетельством царицы, спрятанным в одежде. Нофрет забрала у писца табличку и отдала ему, когда он собирался покинуть дворец. Но он все медлил, и девушка подумала, что ее гость собирается спать в той же комнате, где обедал. В конце концов Иоханан все-таки поднялся с места.
Одежда уже ждала его, чистая и починенная. Он оделся и сразу же изменился: стал и меньше, и больше похож на чужестранца. Широкие плечи и узкие бедра были уже не так заметны, но черты лица, резкие, словно у сокола пустыни, еще более обострились. Иоханан колебался, как будто хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать. У Нофрет тоже не было слов. Она с радостью избавилась от Сети. А этот мужчина, чужестранец, друг ее детства, никогда не прикасался к ней так, как мужчина прикасается к женщине и никогда не осмелился на такую вольность…
Кроме одного момента… Тогда он тоже уходил, на годы и, возможно, навсегда. В ней вскипела злость, бросила ее вперед, заставила обнять Иоханана и наклонить его голову так, что их лица оказались на одном уровне. Странно целовать мужчину с бородой; не то чтобы приятно или неприятно, но как-то по-другому.
Нофрет отшатнулась первой. Он взглянул на нее, глаза его были темны и мягки.
– У тебя есть любовник?
У нее перехватило дыхание.
– Как ты смеешь…
– Я рад. Я так боялся за тебя, что ты одинока – ты ведь такая гордая.
– Но у тебя же есть жена. – Она не знала и не чувствовала это, просто хотела уязвить его.
Удар не попал в цель.
– Нет. У меня нет ни жены, ни любовницы.
– Не может быть. Ты же взрослый мужчина. Каждый мужчина женится, чтобы иметь сыновей.
– В Синае нет никого, – сказал он, – кто бы заставил петь мое сердце.
Нофрет сверкнула глазами.
– При чем здесь это? Жена – это удобство. Она печет тебе хлеб, ткет тебе одежду, даст тебе сыновей. Что еще нужно мужчине?
– Думаю, ничего, – сказал Иоханан и провел кончиком пальца по ее губам. Губы у нее были горячими, а его палец прохладным. – Пусть бог хранит тебя.
Он ушел, прежде чем Нофрет сдвинулась с места. До утра она не стала разыскивать его. Когда же ее посланец нашел дом, где он останавливался, Иоханан уже давно шагал по дороге в Фивы.
Нофрет не понимала, почему так сердится. Она любила его не больше, чем Сети. Меньше. Сети был ее любовником. Иоханан всегда был только другом, а теперь не был даже им. Он посторонний, человек из дикого племени, и больше никто.
Насколько было известно в Египте, война в Азии сопровождалась сплошным успехом, чередой побед, и царь сметал своих противников, куда бы ни шел. Война в Египте не могла быть другой, и его царь в любом случае не мог потерпеть неудачу. Ведь он был богом и не совершал промахов.
Но к царице приходили иные известия, из которых Нофрет, дочь воина, могла уловить правду. Царь не завоевал ничего, кроме возможности вернуться со своими войсками назад более или менее целыми и невредимыми. Страна Хатти поднялась против него и нанесла удар со всей силой, на какую была способна.
Еще хуже и обидней было то, что Суппилулиума даже не пошел сам разбираться с совместными силами Египта и Ашура, слишком занятый делами, гораздо более важными для его империи, далеко на диком севере. Он послал против врагов две армии. Одна быстро отогнала силы Ашура за Евфрат, на его собственную территорию. Египетское войско, услышав об этом, прекратило осаду Кадеша и отступило – неважно, было ли это глупо или нет, трусливо или мудро. Хетты преследовали их и впервые в истории вторглись б египетские земли в Азии, захватили город Амки, взяли египетских пленных и отправили их в Хаттушаш.
Это было большим позором и настоящим поражением, о чем за пределами собственных покоев царицы не говорилось ни слова. Писцы сделали записи о победе. Народ приветствовал войска радостными криками, бросал им под ноги цветы и воспевал их триумф на улицах каждого города.
Это была ложь, но красивая. Казалось, сам царь поверил в нее. Он въехал в Мемфис на золотой колеснице, сияя золотыми доспехами, словно залитый солнечным светом. Тутанхамон еще немного вырос, раздался в плечах и был теперь уже совсем мужчиной.
Его царица ожидала его там же, где стояла при расставании, – во дворе у ворот, под золотым балдахином, окруженная придворными дамами. Она нарядилась с огромным усердием, чего Нофрет за ней прежде не знала. Ее платье было безупречной чистоты и тщательно уложено в складочки. Украшения она выбрала самые лучшие, словно доспехи из золота и лазурита. Краски на лице были наложены совершеннее некуда. Парик, увенчанный короной в форме змеи, спускался до плеч, все косички на нем были такими же ровными, как складки на платье.
Анхесенамон была прекрасна, как изображение богини, и так же неподвижна. Она сидела на позолоченном троне; маленькая нубийка обмахивала ее опахалом из перьев страуса, потому что даже в тени воздух был тяжел от жары.
По приветственным крикам толпы, становившимся все громче, все слышали, как приближается царь.
Наконец стали различимы стук колес и топот ног шагающего войска. Двор с лесом колонн сохранял мертвое спокойствие за высокими стенами, люди в нем были так же неподвижны, как и царица.
Царь ворвался, словно лев в стадо газелей. Служанки с визгом разбежались. Он остановил своих коней, заставив их подняться перед царицей на дыбы, соскочил с колесницы и бросился к ней, раскинув руки для объятия. Она рванулась к нему навстречу, забыв трон, скипетр и царственное достоинство, и когда он подхватил ее на руки, ее безупречное платье было безнадежно измято. Оба смеялись, она сквозь слезы, все было прощено и забыто – осталась только радость снова видеть друг друга.
У царя появилось несколько мелких ран: царапина от стрелы, след от скользнувшего меча. Царица уделила им массу внимания. Она собственными руками вымыла его, переодела в легкую одежду и повела в зал, где все было готово для пира. Супруги шли рука об руку, как ходили до ссоры, и очень медленно. Если бы не царские обязанности, они бы пренебрегли пиром и прямиком отправились в спальню. Но такой роскоши царю и царице не дано.
Это был великолепный пир, подавали блюдо за блюдом, даже целого быка, и по гусю каждому гостю. На столах громоздились горы пирогов и фруктов, к каждому блюду подавали разные вина. Придворные – и те, кто оставался дома, и те, кто ходил на войну, – пировали с большим аппетитом. Казалось, все, как и царь, убедили себя, что празднуют победу. Возвратившиеся воины рассказывали истории о побежденных врагах, богатых трофеях и захваченных городах. Все это было ложью. Огромной ложью, передаваемой из уст в уста, как будто повторение могло превратить ее в правду.
Несомненно, в Хатти тоже праздновали победу, рассказывая о разгроме Ашура и могучего Египта. Там истории были поправдивей, но сильно преувеличенные; количество захваченных пленных увеличивали на сотни, убитых – на тысячи, а добычу описывали такой, какой никогда не бывало ни у одного, даже самого богатого царя.
Ложь, как и кровь, – неотъемлемая часть войны. Правда о войне совсем непривлекательна – кровь, боль и внезапные смерти. Но с ложью она выглядела чудесно.
Когда Нофрет пришла в свою комнату, слегка пьяная и готовая отвечать на нетерпеливые ласки Сети поцелуями, его там не было. Она никогда не вышла бы за него замуж, но ей хотелось, чтобы он продолжал бывать в ее постели. Сети был нужен именно для этого. Его тепло, близость, удовольствие, которое он давал ей…
Но Сети не было и в помине, не пришел он и позже, спотыкаясь и благоухая вином. Нофрет спала одна, и в египетскую жаркую ночь ей было холодно, и даже во сне она злилась. Сон был не о Сети. Мужчина из ее снов носил иное имя, и лицо у него было другим: с орлиным носом, с черной бородой, обожженное солнцем и ветром. Он делал с ней то же, что и Сети. Но Сети не было ни наяву, ни во сне.
Нофрет проснулась полная решимости выбросить его из головы, если он так откровенно забыл ее. Конечно, он нашел себе другую женщину, готовую выйти за него замуж. Но она не унизится до того, чтобы идти разыскивать его. Покинутая женщина может стать только посмешищем, если будет повсюду ходить в поисках своего любовника.
Нофрет выдерживала характер ровно полдня. К этому времени стало ясно, что госпоже она совсем не требуется – та заперлась с царем и появится, как сказал, подмигнув, стражник у дверей, не раньше, чем его величество соизволит разрешить ей идти, все дела были переделаны, и служанки отпущены отдыхать.
Сначала Нофрет решила отдохнуть в своей комнате, но потом передумала и собралась пойти в сад, так часто служивший ее уединению. Но теперь там все было окрашено воспоминаниями о Иоханане. После его ухода она побывала там однажды и не могла думать ни о чем, кроме прикосновения его руки и звука голоса.
Она повернула в сторону караульного помещения. Войти и подвергнуться ухаживаниям досужих вояк было ниже ее достоинства. Но можно было подойти к человеку, который сидел у дверей, чистил свой шлем и зевал во весь рот, хотя уже миновал полдень. Она небрежно толкнет его ногой, если он недостаточно быстро посмотрит вверх, а когда он поднимет покрасневшие от вина глаза, спросит:
– Могу ли я поговорить со стражником Сети?
Мужчина смотрел хмуро, как будто ее голос был слишком громким или резким для его ушей, а свет – чересчур ярок для его глаз, видевших так много света ламп и так часто глядевших на дно винной чаши. Но казалось, он знает ее, и поэтому вздрогнул, что неудивительно; он в неподобающем виде, а она так близка к царице.
– Госпожа, – промолвил он. – Госпожа… я не…
– Ты что здесь, посторонний? Ты не знаешь Сети?
– Птамос, – раздался голос изнутри, – в чем дело?
Человек со шлемом с облегчением повернулся к прихрамывающему пожилому человеку в шрамах.
– Она ищет Сети.
Пришедший смерил Нофрет взглядом. В его взгляде не было никакой похотливости, но мелькнуло что-то странное, непонятное, какая-то напряженность, не относившаяся к ее красоте или отсутствию таковой.
– Ах, вот это кто, – он слегка кивнул, – служанка царицы. Мы знаем тебя, госпожа. Будь благополучна.
– Я ищу, – сказала она терпеливо и осторожно, – стражника, который ушел с войском. Его имя Сети.
– У нас было несколько человек с таким именем, – ответил старший. Одет он был просто, но возраст и манера держаться выдавали в нем командира. – Однако, – добавил он, помолчав, – мы знаем, который твой. Он ведь собирался жениться на тебе?
– Нет, – возразила Нофрет и поспешила объяснить: – Он-то собирался. Но у меня не было такого намерения.
Мужчины обменялись взглядами. У Нофрет похолодела спина.
– В чем дело? Он бежал с поста? Опозорил себя в сражении?
– Нет, конечно, – сказал Птамос, как будто даже с обидой – Он дрался не хуже любого солдата из Двух Царств. Но…
– Но он погиб, – произнес командир, коротко и резко. – Убит при осаде Кадеша. Камень, брошенный со стены, попал прямо в него. Он скончался на месте. Его тело отнесли матери в город. Мы неправильно сделали? Надо было принести его тебе?
– Нет. – Голос Нофрет показался ей самой слабым и далеким. – Нет, вы поступили правильно. Я не была его женой. Вы не знали, не могли знать…
– Мы знали, – Птамос старался говорить мягче, – что он проводит ночи с одной из служанок царицы. Он был скромным человеком и никогда не хвастался, даже за пивом. Когда мы рассказывали о своих женщинах, он только улыбался.
У Нофрет сжалось горло, глаза были сухи и горели.
– Спасибо. Спасибо вам. – Она повернулась, чтобы уйти.
Один из них, судя по низкому голосу, командир, сказал.
– Погоди. Нам очень жаль…
Конечно, им жаль. Нофрет пошла, не быстро, но и не медленно, не мешкая, но и не торопясь. Они не пытались догнать ее. Мужчины никогда не знают, что делать или говорить, если женщина поступает странно.
Нофрет была очень спокойна, не сердилась, ей не хотелось плакать. Наверное, если бы она любила этого человека и хотела выйти за него замуж, все было бы иначе. Но она проводила с ним ночи, не более того, и даже не знала, что он умер.
– Конечно, – обратилась она к изображению царя на стене, – если бы я его любила, то знала бы, разве не так?
Лицо в каменном молчании смотрело на нее. Он был мертвый – такой же мертвый, как Сети. Что он мог ей сказать?
Дворцовый сад был полон присутствием другого мужчины. Стена, где она впервые встретилась с Сети, находилась слишком далеко, и там теперь стоял на посту другой человек, более ревностно относящийся к своим обязанностям. Ее комната шелестела воспоминаниями: смех, поцелуи и тень Сети, падающая на стену от зажженной лампы.
В конце концов она пришла к бассейну с лотосами. Царица уединилась с царем, заглаживая следы ссоры. Служанки разбрелись кто куда, пока госпожа не нуждалась в них. У бассейна сидела только Нофрет, а в нем плавали утки, выпрашивая кусочек хлеба. Хлеба у нее не было, и они с неодобрением уплыли по своим утиным делам в дальний конец бассейна.
Нофрет присела на каменный бортик. Можно было укрыться в тени под колоннадой, но ей хотелось, чтобы солнце со всей силой било ее по голове. Ей нужно было лежать под беспощадной, иссушающей жарой, опустив руку в прохладную воду. Сильно пахли лотосы, о чем-то болтали меж собой утки. Издалека доносилось пение, сильный и сладкий голос женщины. Слов она разобрать не могла, да это было и ни к чему. Звучала любовная песня, песня ослепительного полудня. В ней не было ни смерти, ни горя.
В Египте все помнили о смерти и всегда воздавали ей должное. Но смерть была для египтян образом жизни. Они сделали ее такой и, если были достаточно богаты и предусмотрительны, строили гробницы, чтобы встретить свой последний час достойно.
У Сети гробницы не будет. Он был простым человеком, солдатом-стражником. Он не успел скопить состояние, и на строительство дома для умершего не осталось ничего. Его тело принесли вместе с сотней других, положили в натрон, чтобы сохранить до тех пор, пока не передадут родне. Родственники заплатят бальзамировщикам, сколько смогут, за такой обряд, на который хватит средств – может быть, даже за полный, если за его геройскую смерть царь возместит семье расходы на достойные похороны. Нофрет ничего об этом не знала. С такой областью царских обязанностей она еще не сталкивалась.
И не хотела сталкиваться. Сети ей не родня и не муж. Она проводила с ним время, только и всего, и отказала, когда он просил выйти за него замуж. Это теплое гибкое тело, ставшее холодным и неподвижным, – она не сможет запомнить его таким. Она будет помнить его ласковые руки; губы, касающиеся ее кожи; его вкус, запах, тяжесть его тела – и удовольствие, которое он ей дарил.
Но, попытавшись представить себе лицо Сети, она увидела совсем другое лицо – человека, судя по всему, вполне живого.
– Я бы знала, что он умер, – сказала она солнцу. – Если бы любила его, если бы он много для меня значил, я бы знала.
Солнце не высказало своего мнения. Оно видело все, что происходило перед его ликом, и не понимало слепоты человека.
– Мне надо было любить его, – продолжала она, – вместо…
Вместо того, чтобы любить кого-то другого.
Странно, что понадобилась смерть любовника, чтобы понять истину. Он обладал ее телом, а дух все это время блуждал, стремясь к тому, кто не искал у нее ничего, кроме дружбы. Он даже не просил ее отправиться с ним в Фивы, да и зачем ему это? Она была для него как сестра, а сестра оставалась там, где ей положено, прислуживая своей госпоже, пока он шел туда, куда ему было нужно.
Если бы Иоханан, а не Сети лишил ее девственности, если бы Иоханан уговаривал ее выйти за него…
Нофрет отказала бы ему. Она не собиралась замуж. Она хотела быть одна. Даже любовник не стоил такого горя, тем более такой, которого она не любила. В конце концов, все это просто смешно и недостойно его памяти.
Хорошо, что его тело отнесли к матери. Нофрет не смогла бы обеспечить ему заслуженных почестей. Эта женщина в Мемфисе, которую она никогда не видела, вдова чеканщика, оплачет сына без вмешательства чужестранной печали.
38
Нофрет ни с кем не делилась своим горем. Единственная, с кем она могла бы поговорить, Анхесенамон, была не в том настроении, чтобы печалиться даже с другом, не то что со служанкой. К ней вернулся муж. Их ссора забыта. Они снова становились, как в первые дни своего счастья, одним сердцем, одной душой и одним телом так часто, как только могли. Это были царственные любовники, возлюбленные Египта, радость Двух Царств.
В сердце Нофрет царил холод, и она немного согревалась, лишь глядя на них. У них было все, чего только может желать человек: богатство, любовь, радость, молодость, красота и долгая жизнь впереди.
Боги не дали им детей, ни одного с тех пор, как их вторая дочь умерла при рождении, но Анхесенамон все еще лелеяла надежду. Она молилась в храмах Исиды, Хатор и Таверет, приносила богатые дары и платила за содержание их жрецов. Она получит то, о чем просит, и не сомневалась в этом.
Египет был очень доволен своим царем. Тутанхамон хорошо показал себя на войне, по крайней мере, так они думали. Он недурно управлял страной, и рядом с ним была его царица. Он вернул богам их храмы и сделал их богатыми. Он молод, полон сил и будет царствовать долго. Такого царя у них не было со времен юности его отца Аменхотепа или даже, как говорили некоторые, со времен великого Тутмоса.
Тутмос, по всеобщему мнению, был одаренным воином и полководцем. Тутанхамон, хотя и не совсем бездарный, таковым не был. Его ум не сосредотачивался на командовании войсками, не слишком занимали царя и другие государственные заботы. Для него они были обязанностью, с которой он хорошо справлялся, поскольку им руководил долг. Но его великие таланты, если и существовали, ничем себя не обнаруживали. Он был красивым, дружелюбным человеком, хорошим мужем, разумным царем, но блистательным не был, и, похоже, не нуждался в этом.
Но стоит ли волноваться? Истинное величие встречается у царей не чаще, чем у всех прочих людей. Ее госпожа счастлива. Египет любит их обоих.
Трон царя был сделан совсем недавно и поставлен на то же место, где стоял трон его отца: красивый, позолоченный, на львиных лапах. На его спинке был изображен царь на троне, а перед ним – жена с благовониями в сосуде, умащающая его. Эта нежная сцена была взята прямо из жизни. Именно так они относились друг к другу и только так собирались относиться всегда.
Или, по крайней мере, до тех пор, пока царь снова не захочет идти на войну. Пока он вроде бы не собирался, посвятив себя делам царства и заботам о счастье своей царицы. Насколько знала Нофрет, Хатти не предпринимала никаких вылазок. Военачальник Хоремхеб находился в Азии, в случае чего он позаботится о безопасности царства. Ей нередко приходила в голову мысль, что Хоремхеб явно предпочитает исполнять свои обязанности подальше от царского вмешательства.
Царь, отдохнув, наконец, от превратностей войны, оказался поистине неутомимым. Он вознамерился совершить новое путешествие, триумфальную поездку по Двум Царствам, и даже остановиться в Фивах, чтобы почтить Амона в его собственном городе. Он собирался доехать до самой Нубии, а потом назад, до Дельты, чтобы показать себя всему своему народу и получить все положенные почести. Если он и хотел напомнить людям, что его брат Эхнатон никуда не ездил и люди сами должны были приходить и падать ниц к его ногам, едва ли можно было винить его за это. В глубине души Эхнатон был человеком вялым и ленивым, а Тутанхамон молод, силен, его бодрость неисчерпаема. Для Египта он был словно свежее дыхание весны после тяжкой жары сезона разлива.
Чтобы подготовиться к поездке, требовалось некоторое время. Нужно было заново позолотить и обставить корабль. Царь заказал себе новую колесницу, и вождь нумидийцев прислал ему в дар пару коней: быстроногих, словно пустынные газели, цвета Красной Земли, с бледно-золотыми гривами, казавшимися почти белыми. Они пришлись очень по вкусу царю своей скоростью, послушанием и легкостью в управлении, когда он промчался на них по кругу для скачек в Мемфисе.
Ожидая, пока слуги подготовят двор и страну к путешествию, царь предложил поехать на охоту вверх по реке до Дельты. Там в зарослях тростника водились бегемоты, медлительные и вялые с виду, но смертельно опасные, если их застать врасплох, огромные стаи гусей и уток, на которых можно было поупражняться в стрельбе из лука, а самые смелые даже могли поискать в чаще львов.
Насколько был неутомим царь, настолько же Нофрет чувствовала себя вялой, но ее госпожа собиралась сопровождать мужа на хоте, и Нофрет добавила свои вещи к остальным. Может быть, ее соблазнила новая колесница царицы. Прежнюю пару смирных кобыл недавно отправили на пастбище и теперь запрягали новую: жен-сестер царских нумидийских жеребцов: серебристо-серых, в яблоках, с гривами цвета дыма.
Едва ли Нофрет позволят управлять ими, но она сможет прокатиться, пока будет править царица, и почувствовать ветер в лицо. Ей давно уже не приходилось испытывать такого удовольствия. Внезапно она поняла, что ей необходимо выбраться из дворца, где она обрела любовника и узнала о том, что лишилась его.
Царь и царица со свитой отправились к Дельте по суше, а слуги на лодках везли провизию и вещи: почти все слуги, кроме тех, кто имел удовольствие ехать со своими господами. Царь, как всегда, ехал впереди, царица рядом, пока позволяла ширина дороги; их охранял вооруженный отряд на колесницах, а следом двигались придворные, тоже на колесницах, но ярко раскрашенных. Они были молоды и отважны, бесстрашные охотники, конники, стрелки из лука и метатели копий, а вслед за многими бежали собаки. Затем шли пешие: загонщики и ловцы дичи, псари с гончими, сокольничьи с птицами, все прочие участники охоты.
Они двигались со смехом и пением, поскольку еще не добрались до охотничьих угодий и не было необходимости соблюдать тишину. Звучали новые песни, привезенные из Азии и переложенные на язык Египта. Нофрет узнала ободранный скелет хеттского военного марша, на котором висели египетские слова, рассказывавшие об охоте на льва и царской победе.
К охотничьим угодьям в глубине Дельты предстояло добираться несколько дней. Хотя по пути встречались города и деревни, где можно было остановиться на ночь, они, словно войско, предпочли ночевать под открытым небом. Конечно, у царя был шатер, а у каждого из вельмож – свой, поменьше, с кисейными занавесками, чтобы не залетали докучливые, звенящие, кусачие мошки. Путешественников окружали сырые моховые болота, а Красная Земля осталась далеко позади: в Египте таких мест больше не было нигде.
Здесь великая река Двух Царств разделялась на множество протоков, богатых зверями и птицами, рыбами и крокодилами. Каждую ночь охотники устраивали пир, подавали то рыбу, то гусей или уток, то оленя, подстреленного в зарослях. Они не слишком торопились приступать к собственно охоте; путешествие само по себе было удовольствием, и охотники развлекались, разыскивая и добывая дичь для стола.
Для Нофрет это путешествие было странным, полуреальным – они продвигались по стране, так же непохожей на страну Хатти, как и на тот Египет, который ей приходилось видеть до сих пор. Лучше всего было то, что ничто здесь не напоминало о Сети – ни о его лице, уже позабытом, ни о прикосновениях его рук, которое она помнила еще слишком хорошо. Здесь ее сон нарушали лишь зудение мошек и укусы тех немногих тварей, что ухитрялись проникнуть под полог, чтобы отведать ее крови.
В распоряжении Нофрет был шатер царицы, поскольку та ночевала в шатре царя, разделяя его ложе. Другие служанки спали среди остальной прислуги и, скорее всего, не одни.
Нофрет не хотелось к ним. Приятно было лежать одной в темноте. Просыпаясь, она не помнила своих снов и, казалось, была почти счастлива.
Наконец они не торопясь прибыли к месту царской охоты. Немногое отличало это место от других полей и болот, встречавшихся им по пути, разве что поля были шире, болота подальше, а прибрежные тростники кишели дичью. Тогда появились загонщики и псари, сокольничьи поднесли соколов своим господам. Охота ринулась в погоню за своей разнообразной добычей.
Царица хорошо управлялась с луком, и глаз у нее был верный. За полдня они вместе с царем настреляли достаточно гусей для вечернего пира. Когда повара с набитыми сумками стали возвращаться в лагерь, чтобы ощипывать и потрошить птиц, к царю подбежал один из запыхавшихся охотников.
Царь со смехом затащил его в свою колесницу, усадил и поднес чашку воды. Тот почтительно взял ее, но выпил поспешно, не отрываясь.
– Ваше величество, ваше величество, там – лев, – сказал он, все еще задыхаясь.
Царь насторожился.
– Где?
Человек мотнул головой.
– Там, мой господин. Вон заросли, а за ними скала, видишь?
– Конечно, – ответил царь, глядя из-под руки. Между зарослями и рекой было пустое пространство, и скала была хорошо видна.
Внезапно он громко крикнул. Придворные, которые разбрелись в поисках добычи, торопливо вернулись на зов. Несколько псарей подтащили свои лающие, упирающиеся своры поближе.
Нофрет сидела в колеснице вместе с царицей. Анхесенамон придерживала лошадей, не сводя с мужа глаз. Нофрет задумалась, видит ли ее госпожа царя таким же странным, как она. Казалось, он колышется, как мираж в пустыне. Но ведь здешний воздух не рождал таких видений. Для этого он был слишком влажным.
Другую дичь могла преследовать и женщина, но лев был царской добычей. Даже вельможи не осмеливались обгонять его. Анхесенамон оглянулась на остальных охотников. Когда она собиралась повернуть лошадей, предоставив погоню мужчинам, руки Нофрет сделали нечто совершенно помимо ее желания. Они перехватили поводья, снова повернули головы лошадей, взмахнули хлыстом и погнали их вскачь вслед за царем и его охотниками.
Собак спустили с поводков. На минуту они замешкались, вынюхивая след. Потом одна взвыла от волнения. Остальные сгрудились вокруг. Поднялся оглушительный лай, и собаки ринулись бежать.
Царские кони рвались вперед. Тутанхамон придерживал их, пока собаки искали след, потом пустил. Следом ринулись остальные; сначала царица, потом все пешие.
Лев ждал их с добычей: молодой газелью. Это оказалась львица, молодая, но сильная. В логове позади нее можно было заметить движение, блеск глаз. У нее детеныши…
Нофрет, держа поводья, вознесла молитву всем богам, какие только пожелали бы ее услышать. Царица, онемев, вцепилась в край колесницы. Могучий старый лев-самец был бы гораздо лучше, безопаснее, медлительней, чем ловкая молодая львица, и ленивей; он не стал бы набрасываться первым прежде, чем хотя бы одна стрела ранит его. Львица с детенышами опаснее всего. Она будет биться не на жизнь, а на смерть, чтобы защитить своих малышей.
Львица, понимая, что встретилась с врагом, притаилась за тушей газели, оскалив зубы. Собаки окружили ее, но не набрасывались. Пока. Это были умные собаки. Они должны задержать ее до появления охотников.
Подъем к логову был крутым, но не слишком крутым для колесницы и уверенных ног царских коней. Царь подгонял их, даже не остановившись посмотреть, удерживают ли собаки львицу. «Отважен до безумия!» – подумала Нофрет. Прямо у кольца собак он резко остановил коней и спрыгнул с копьем в руках.
У самого уха Нофрет раздавалось громкое взволнованное дыхание Анхесенамон, но царица молчала и не шевелилась, как и все остальные. По закону и древней традиции, это было дело царя.
Тутанхамон казался там, наверху, очень одиноким, всего лишь с тонким копьем и без всякой защиты, кроме собак. Он послал их вперед криком, напомнившим собачий лай. Львица скрылась под массой набросившихся собак.
Шум был неописуемый: вопли, вой, лай, рычание. Львица вырвалась рыже-коричневым вихрем, разбрызгивая кровь. Одна из собак была разорвана почти пополам. Лязгнули клыки, переломив шею другой. Сразу же за ней стоял царь.
Он стоял свободно, держа наготове копье, как будто в запасе у него была вечность.
Львица изготовилась к прыжку. Собаки снова окружили ее, завывая, но не решаясь приблизиться. Ни царь, ни львица не обращали на них внимания. Кончик ее хвоста подергивался, мышцы напряглись. Царь взвесил на руке копье, выжидая.
Мгновение тянулось бесконечно и закончилось с ослепляющей быстротой. Львица прыгнула. Копье поразило ее прямо в грудь, но она до конца готова была биться за свою жизнь и жизнь своих детенышей.
Царь изо всех сил удерживал копье. Когти рассекали воздух перед самым его лицом. Он устоял на ногах. Львица захрипела и испустила дух.
Царь осторожно отступил назад. Львица, с копьем в сердце, рухнула к его ногам. Он вздохнул, наверное, впервые с тех пор, как она прыгнула.
Это, казалось, пробудило радостные крики людей, они приветствовали победу: его одного, вооруженного лишь копьем, над львицей, защищавшей детенышей.
Во время поединка все замерло, а теперь бурно задвигалось. Тело львицы понесли, чтобы снять шкуру. Несколько охотников забрались в логово и вытащили шипящих, царапающихся детенышей – всего троих, самца и двух самочек. Львенка торжественно преподнесли царю. Он завернул его в плащ, поданный одним из вельмож, и прижал разъяренный сверток к груди. Тутанхамон казался странным – возбужденным и бледным от потрясения. Нофрет знала, что так выглядят воины после боя.
Царица не поднялась к скале вместе с другими. Она оставалась внизу со своей колесницей, окруженная служанками, сумевшими догнать ее, и смотрела на царя сияющими глазами, еще полными смертельного страха.
Царь, наконец, заметил ее, ослепительно улыбнулся и махнул рукой, держа в другой закутанного в плащ львенка. От внезапного прилива чувств он вместе со львенком вскочил в колесницу, подхватил свободной рукой вожжи и ринулся вниз со скалы.
Сердце Нофрет замерло. Он подвергался огромной опасности, несясь с такой скоростью по крутому и каменистому спуску. Иногда человек, избежав смертельной опасности, начинает верить в свое бессмертие.
Пусть он царь и бог, Гор во плоти, но даже цари Египта не живут вечно. Это дано только богам, рожденным не так, как люди.
Тутанхамон забыл обо всем. Нофрет вздохнула с облегчением, когда его колесница скатилась на ровное место. Кони мчались, а он смеялся. Даже львенок, захваченный его чувствами или просто от страха, перестал рычать.
Колесница царя с грохотом пронеслась мимо царицы. Она уловила порыв ветра и всплеск его радости, беззвучно засмеялась и послала лошадей вдогонку за их братьями.
Теперь уже Нофрет отчаянно цеплялась за края колесницы. Хотя земля была и ровная, но в камнях и трещинах, а они неслись слишком быстро, и это было опасно. В некоторые мгновения лишь одно из колес касалось земли.
