Текст книги "Огненный столб"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 41 страниц)
«Как же ее зовут, – подумала Нофрет. – Если у нее вообще есть имя».
– Меня зовут Леа, – произнесла та, повергнув Нофрет в изумленное молчание ума и тела, и печально улыбнулась. – Это было написано на твоем лице, дитя. Здесь нет никакой тайны.
– Я не верю тебе, – пробормотала Нофрет.
– Нет, – сказала Леа. – Правда бывает неприятной. Это знает каждый царь.
– Разве важно, что люди его ненавидят? – спросила Нофрет. – Он царь. Бог. Никто не смеет его тронуть.
– Возможно, – сказала Леа, – но у него есть стражники, есть люди, которые пробуют его пищу, и шпионы в каждом кабачке.
– Значит, он знает, – согласилась Нофрет.
– Царь может предпочесть не знать, – продолжила Леа. – Но он сверг их великого бога, повелителя Фив, могущественного Амона. Храмы Амона закрыты, имя под запретом – а ведь сам царь звался в его честь Аменхотепом, прежде чем принял имя Эхнатона. Людям это не по душе, не нравится им и то, как он повернулся спиной к Фивам и ко всем городам своего царства и построил новый город там, где прежде не было ничего.
– Они его не убьют, – сказала Нофрет. – Люди не поступят так со своим царем.
– Напрасно ты так думаешь. Он убил их богов, покинул их города. А теперь не скрывая заявляет, что ни одна их женщина не годится, чтобы родить ему наследника – только его собственного семени. Если не получится у одной, вторая сделает еще одну попытку, и это станет еще более страшной неудачей. Тогда он наверняка будет проклят.
Возразить было нечего. Та же мысль гнала Нофрет из дворца, то же убеждение, что поступок царя в конце концов погубит его. Она не знала, каким словом назвать человека, предавшего богов своего народа, но это ужасное слово, всегда означавшее зло и только зло.
– У тебя тоже есть глаза, чтобы видеть, – сказала Леа.
– Нет, – возразила Нофрет. – Мне не снятся сны, и у меня не бывает видений.
– Ты видишь правду, – настаивала Леа.
– Я не хочу, – Нофрет сдалась, чувствуя холод внутри. – Царь ужасен. Я не хочу быть такой.
– Скорее всего, он безумен, – предположила Леа. – Или близок к тому. Ты же здорова. В этом твоя беда.
– Что же с ним будет?
Леа вздохнула.
– Не знаю. Это слишком страшно. Он умрет или будет свергнут, как все цари, которые не считаются с желаниями своего народа.
– Царей Египта не свергают, – вмешался Агарон, испугав Нофрет. Она уже забыла, что в комнате, кроме них с Леа, есть еще кто-то. – Их не свергают, как и богов. Они умирают и становятся богами мертвых.
– Либо умирают, и их имена забывают, стирая с каждой стены или изображения. – Взгляд Леа снова стал непроницаемым, как каждый раз, когда она видела, по ее словам, правду.
– Может быть, – размышлял Агарон, – царица наставит его на путь истинный. Она внучка Юйи. Она не глупа и не безумна.
– Царица не сказала ни слова против, – заметила Нофрет, – когда ее муж вздумал жениться на собственной дочери.
– Она не сказала ничего, что слышала бы ты, – возразил Агарон. – И не скажет. Она – слишком царица. Ты же не знаешь, что она говорила, когда они были наедине.
– Царь ее не слушал, сказала Нофрет. – А если они и поссорились, то он взял верх.
– Взяла верх необходимость, – произнесла Леа. – Она не хочет, чтобы сын другой женщины занял место ее дочерей. А с сыном ее дочери еще можно смириться.
– Она никогда не одобрит этого, – сказал Агарон.
– Одобрит. – В голосе его матери, таком мягком, появилась нотка нетерпения. – В достаточной мере. Что бы она ни думала, подчиняясь его воле, с последствиями придется столкнуться всем нам.
– Почему? – спросила Нофрет. – Вы-то здесь в безопасности. Вельможи могут драться между собой, но простой народ они не заденут.
– Заденут, если свергнут Эхнатона и сравняют его город с землей. – Большие кулаки Агарона сжимались и разжимались. – Здесь наше обиталище. Другого в Египте у нас нет, а пустыня, дом наших предков, слишком далеко. Большинству из нас туда не добраться. Если он погибнет, у нас не останется ничего.
– Царица защитит вас, – сказала Нофрет. – Вы же ее родственники.
– Хотелось бы надеяться, – вздохнул Агарон.
6
Леа оказалась слишком хорошей предсказательницей. Атон благословил царевну Меритатон, и та зачала.
Но царь увидел в этом обещание двойного благословения: в тот же день, когда стало известно, что Меритатон беременна, у второй царевны, Мекетатон, начались месячные. Когда у нее закончились дни очищения, царь взял ее в жены, утром, в Великом Храме.
Они стояли перед алтарем в шестом дворе, в самом внутреннем доме Атона. Величие Бога сияло им обоим. Царь был полностью захвачен им. Невеста стояла прямо, голову держала высоко, как и подобает царевне, но Нофрет она показалась маленькой и испуганной.
Нофрет была в свите царевен, стоя возле Анхесенпаатон. Третья царевна была еще ребенком. Нофрет не сводила с нее глаз, в который раз стремясь увериться в этом. Не намечаются ли округлости на плоской детской груди? Не проклюнулся ли пушок внизу, между тонкими детскими ножками?
Анхесенпаатон была следующей за Мекетатон, она родилась годом позже, между временем разлива и урожаем. Вскоре она тоже станет женщиной. И, когда это произойдет, отправится вслед за сестрами.
Если ребенок Меритатон не окажется сыном… Она стояла рядом с царицей. Мать и дочь были одеты похоже, увенчаны почти одинаковыми коронами, и красота их была схожей – дочь являла собой уменьшенную копию матери. Беременность Меритатон была еще совсем незаметна; она была стройна, как всегда.
Нофрет не могла разгадать выражения их лиц. Ревновали ли они? Смущались? Боялись?
Никто не скажет. Они ничего не выдадут постороннему.
Удивительно, когда царевны успевают научиться так скрывать свои чувства. Младшие были обычными детьми, конечно, воспитанными лучше многих, но такими же шумными и капризными. От огорчения они плакали, а когда им было страшно, приходили к Нофрет и искали у нее утешения и ласки.
Девочки не понимали, что происходит. Нефернеферуатон, которая была уже достаточно большой, чтобы задавать вопросы, звонким и ясным голосом настойчиво выясняла, когда она сможет, как Мекетатон, надеть платье и стоять на солнце. Нянька утихомиривала ее.
Свадьба – событие радостное; должно быть много веселья, смеха, песен и шуток. Здесь веселья было не больше, чем на любой храмовой церемонии, и никакой живости. Вся царская семья была спокойна, почти равнодушна, кроме самого царя, чрезвычайно возбужденного. Высокородные вельможи, присутствовавшие в храме со своими свитами, надели те же маски, что и царица. Многие вообще не явились. Это были самые дерзкие, или те, кто нашел какой-то предлог: болезнь или неотложные дела, потребовавшие их отсутствия в городе.
Нофрет уже успела запомнить лица и имена всех вельмож, часто бывавших в обществе царя. Тут были не все. Появился какой-то незнакомец, одетый как вельможа, и все относились к нему с почтением, но Нофрет прежде никогда его не видела. Такое лицо нелегко забыть.
Египетские царевичи, даже те, кто преуспевал в охотничьем и военном деле, выглядели так, что любой хеттский солдат пришел бы в полное расстройство. Они были слабыми, вялыми и никогда не забывали подводить глаза колем на любимый египетский манер. Даже отправляясь на войну – а они не делали этого с тех пор, как царем был еще отец Эхнатона, – они ухитрялись каждый день принимать ванну и сбривать и выщипывать все волосы на теле.
Тот человек, с египетской точки зрения, выглядел достаточно опрятным, и одет был тщательно, вероятно, благодаря слугам. На нем был нубийский парик – такие носили и мужчины, и женщины, как самые удобные. Украшений на нем было много, но довольно простых: браслеты из яркого чеканного золота, янтарное ожерелье из крупных, с яйцо, бусин, головной обруч из серебра, редкого в Египте. Лицо у него было сильное, с твердыми чертами, словно высеченными в граните. Его тело было телом солдата. Еще по отцовскому дому Нофрет знала, каким оно должно быть: узлы мускулов, густой загар, шрамы.
Она наклонилась к своей госпоже и прошептала:
– Кто это?
Царевна не шевельнулась, не обернулась, но ответила едва слышно, так, что уловила только Нофрет:
– Полководец Хоремхеб. Он командует войском в Дельте.
– Почему он пришел сюда сейчас?
Царевна нахмурилась. Может быть, ей не хотелось отвечать. Может быть, она не знала ответа. Начали петь гимн Атону, царь запел первым и громко. Он не заикался, когда пел. Голос у него был высокий, но чистый, и слух хороший.
Остальные последовали примеру царя – жрецы привычным хором, другие вразнобой.
Нофрет заметила, что полководец из Дельты не пел и даже не притворялся, что поет, как многие другие. Он стоял как скала, как солдат на параде или военачальник в колеснице. Нофрет представила, как он несется на двух быстрых конях – вожжи в руках и ветер в лицо. Это должно ему нравиться, если ему вообще что-либо нравится.
Ее отец – такой же. Но внешнего сходства между ними не было. Полководец был человеком крупным, но легче и тоньше в кости, чем хетты, с лицом египтянина – полные губы, прямой нос, твердый подбородок. Отец массивнее, и нос у него крючковатый.
Нофрет смотрела слишком долго. Полководец почувствовал взгляд девушки, обернулся и смерил ее взглядом холодных черных глаз, сразу же поняв, кто она такая. Больше он на нее не смотрел. В Нофрет не было ничего, в чем он нуждался бы или мог использовать.
Свадебный пир был роскошным и скучным. Как и на церемонии в храме, в нем не хватало страсти или хотя бы веры. Царь удалился с новобрачной так рано, как только позволяли приличия, когда еще далеко не все вино в кувшинах иссякло.
Четверо младших царевен тоже вскоре покинули зал, получив, наконец, возможность заняться чем хочется им или их нянькам. Анхесенпаатон, наконец, могла лечь спать – предыдущей ночью она спала плохо. Девочка не сказала Нофрет, почему, но та знала, что ей снились кошмары.
В эту ночь она спала крепко, держа большой палец во рту, как иногда делала. Нофрет смотрела на нее и вздыхала. Ей было страшно. И неудивительно, ведь ее госпоже предстояло стать следующей невестой царя. Нофрет представила себе, как он берет в жены одну за другой своих дочерей, как только они станут способны зачать ребенка, снова и снова пытаясь заполучить сына.
Все служанки спали возле своих царевен. Нофрет тоже полагалось спать у ног хозяйки, но беспокойство мешало ей лежать на циновке. Она решила пойти пройтись.
В большом зале еще были гости. Конусы ароматного жира, закрепленные у них на головах, чтобы предотвратить опьянение, таяли, стекая по лицам и плечам, источая запах благовоний, смешивавшийся с запахами вина, пота и цветов. Нофрет слышали отзвуки пения, удары в барабан, не всегда попадающие в такт, – обычный шум придворного празднества. Самые крепкие продержатся до рассвета. Остальных слуги разнесут по спальням.
Нофрет порадовалась, что ее царевна еще дитя, и никто не ожидает, что она будет пировать всю ночь напролет. С царевичами дело обстояло иначе. Сменхкара, будучи в Ахетатоне, должен был участвовать в пирах.
Луна стояла высоко, сияя над садом царицы. Фруктовые деревья были отягощены созревающими плодами. Азиатские розы, любовно взращиваемые садовником, посвятившим себя только им, были в полном цвету. От их аромата у Нофрет закружилась голова. Ей что-то почудилось. Видение. Человек, переходящий из полосы лунного света в тень и обратно.
Наверное, это отблеск лунного света на стволе дерева. Или одна из обезьян, сбежавших из зверинца. Такое уже случалось раньше. Они любили пробираться сюда и воровать фрукты с деревьев.
Нофрет остановилась у фонтана и наклонилась попить воды. Луна сверкала в воде, словно диск из чистого серебра. Она увидела тень своей головы с уже отросшими кудрями, похожими на нубийский парик.
Тень шевельнулась, хотя девушка не двигалась. Она услышала позади свистящее дыхание и замерла, похолодев.
Да, здесь кто-то был. Что-то. И не такое маленькое, как обезьяна.
Она медленно повернулась, готовая защищаться или бежать, смотря что окажется разумнее. И снова похолодела.
Его нельзя было не узнать. Он был ни на кого не похож, даже в лунном свете, даже без плети и посоха, даже не на троне. Голова его была непокрыта. Лунный свет блестел на ней.
Нофрет не могла вспомнить ни единого слова.
Царь улыбнулся, глядя на нее.
– Я знаю тебя? – спросил он своим тихим голосом, слегка заикаясь. Прежде, чем Нофрет сообразила, что ответить, он сказал: – Да, теперь я вспомнил. Ты служанка моего Лотоса. Из Хатти. Ты счастлива здесь?
Нофрет уставилась на него. Она никак не ожидала, что царь ее узнает. А была ли она счастлива?..
– Нет. Да. Ваше величество, я…
– Я понимаю, – сказал он. Нофрет, в отличие от него, ничего не понимала. Царь наклонился к фонтану, зачерпнул узкой ладонью воды, отхлебнул – так по-человечески, так обычно. Трудно было ожидать такого от Бога-царя, который пьет только из золотых чаш и только вино, и никогда пиво, насколько она заметила.
Царь выпрямился – с подбородка его капала вода – и вздохнул.
– Как хорошо. Чистая вода из родника течет из скал, ты же знаешь. В начале.
– Да, – промолвила Нофрет, поскольку он как будто ждал ответа.
– Все приходит от Бога, – продолжал он, – в конце. Начало всего земля. Мы все рождены ею.
Нофрет кивнула.
Его глаза остро блеснули в лунном свете.
– Ты считаешь меня сумасшедшим? Все так думают, даже те, кто верит в моего Бога. Никто не понимает, как он силен, как обжигает… Он ослепляет меня. Я вижу его даже ночью, даже во тьме. Даже сейчас. Луна его дитя, она светит его светом.
– Луна – слепой глаз Гора, – пробормотала Нофрет.
– Кто тебе это сказал?
Она прикусила язык. Не стоило провоцировать помешанного.
– Разве не так верят в твоей стране?
– Не я, – ответил царь. – Я знаю правду.
– Да, – сказала Нофрет.
– Не надо меня успокаивать. – Он, кажется, обиделся. – Если бы я не был царем, меня бы считали за дурака.
– Но ты же царь, – сказала Нофрет. Было все же жутковато стоять здесь под луной и беседовать с царем, но он заинтересовал ее. Этот человек оказался вовсе не таким, как она ожидала, ни как безумец, ни как царь. – Я царь, – согласился он, величественно наклонив голову, как будто ее пригибала тяжесть двух корон, и засмеялся, коротко и невесело. – Я знаю, как мало мой народ любит меня. Даже мои дети. Но мною управляет Бог. Его никто не слышит, кроме меня. И я становлюсь глухим ко всему остальному.
– Может быть, – предположила Нофрет, – это не бог вовсе, а голос твоего собственного сердца.
Царь не набросился на нее и не попытался задушить. Он опустился на землю у фонтана, неловко подогнув длинные ноги, длинные руки вяло легли на камень.
– И я так думал, когда это случилось впервые. Вернее, осмеливался надеяться. Но я не настолько удачлив. Атон сделал меня своим инструментом. У меня нет силы быть чем-либо другим.
Он вызывал жалость и страх, скорчившись здесь, на земле, со своим чудным длинным лицом, странным долгим телом, мягким неуверенным голосом. Одно мановение руки этого человека могло повергнуть народы во прах. И все же он был всего лишь человеком, сумасшедшим ли, или действительно находящимся во власти своего Бога.
– Он поглотит меня, – продолжал царь. – Стоя по утрам в его храме, я чувствую, как мое тело превращается в огненный столп. Мое сердце обожжено и скоро рассыплется пеплом. Тогда я окончательно стану лишь его инструментом.
– И поэтому ты так поступаешь? Потому что Атон заставляет тебя?
– Да. Все так, как хочет он.
– Сегодня твоя невеста, – сказала Нофрет, – изо всех сил старалась подчиниться Богу, но она была в ужасе. Выходит, Бог овладел ею? Или позволил тебе пожалеть бедное перепуганное дитя?
Царь склонил голову к коленям. Его голос прозвучал глухо и бесконечно устало:
– Она такая юная. Такая нежная. И такая отважная.
– Ты вполне мог бы оставить ее такой. Или подождать. Она ребенок и созреет для брака еще очень нескоро.
– Она должна созреть сейчас, – царь все еще не поднимал головы. – Так говорит Бог. Нужен сын, или все рухнет; все погибнет. Ахетатон снова будет погребен в пустыне, под песком и камнями. Слава Атона забудется. И ложные старые боги снова придут к власти в Двух Царствах.
– И для этого ты забираешь жизни своих детей и заставляешь их служить тебе телом и душой?
Царь поднял голову. Его глаза были ясны, яснее, чем когда-либо видела Нофрет: как будто предвиденье божье снова вернуло его в этот мир, вместо того, чтобы забрать с собой.
– У тебя опасный язычок, дитя страны Хатти. Тебя из-за него изгнали?
– Дважды. Прежде чем попасть сюда, я была в Митанни.
– Из Двух Царств тебя не изгонят. Пока я здесь господин. Даю тебе слово.
Нофрет подумала, что слово царя стоит намного больше или намного меньше, чем большинство других.
7
При дневном свете царь оставался таким же, как всегда – мечтателем и Богом. Возможно, он и помнил ночной разговор в саду, но не подавал Нофрет никакого знака. Она тоже не пыталась ему напоминать. Лучше, если он забудет или хотя бы сделает вид.
Египет был странной страной, даже помимо своего царя. Здешние люди любили жизнь, любили смех, жили для солнца, отгоняя ночь лампами и весельем. Но именно поэтому они никогда не забывали, что жизнь неминуемо кончится; даже Бог, по их верованиям, смертен.
Страна вечного покоя была для них страшным местом – насколько знала Нофрет, так обстояло дело повсюду. Египтяне поместили ее на западе, позади заходящего солнца; населили демонами и душами беспокойных мертвецов. Но для тех, кому повезло, для царей или обладателей богатства, равного царскому, а с недавних пор даже и более скромного, но достаточного, чтобы построить гробницу и заплатить жрецам за необходимые ритуалы, в царстве мертвых была особая страна, где им предлагались все радости земной жизни. Путь в нее был труден, дороги отмечены магией. Существовала специальная книга, описывающая эти дороги, книга древняя, как сам Египет, которую богатые люди могли брать с собой в свою гробницу.
Гробница была домом вечности, местом отдыха для тела. В египетском понимании смерти была одна особенность: тело должно сохраняться, и имя должно помниться, иначе душа, блуждающая по царству мертвых, сгинет. Цари, вельможи, каждый человек, обладающий богатством или высоким положением, начинали строить себе гробницу еще в молодости. Ее обставляли богато, как дворец, и наполняли изображениями жизни, на которую надеялись в загробном мире, – жизни точно такой, как в реальном мире.
Место, где строились гробницы, было известно, но каждая построенная гробница хранилась втайне, насколько это возможно среди множества строителей. Но строители держались особняком, как и жрецы в причудливых одеяниях, и, хотя храмы мертвых скрыть было трудно, гробницы и сокровищницы для тел были зарыты глубоко и надежно спрятаны от грабителей.
Знатные люди обычно сами наблюдали за сооружением гробниц для себя и членов своих семей. Храм царской смерти, где его будут почитать, когда он умрет, находился в Ахетатоне, но гробница для его тела строилась и пустыне, глубоко в скальной стене, в отдаленном пересохшем русле, куда нелегко было добраться. Вход был обращен на восток, навстречу восходящему солнцу. Царь хотел, чтобы первые лучи Атона падали прямо на потайную дверь, благословляя его после смерти так же, как и каждое утро при жизни.
Когда царевна – Нофрет не могла заставить себя называть ее царицей – Меритатон была уже почти на сносях, а ее сестра Мекетатон заметно округлилась, поскольку по милости Бога понесла с первой же ночи, царь с семейством совершил паломничество к своей гробнице. Сам он приезжал туда по крайней мере, раз в сезон, осматривал работу, обсуждал дело со строителями и неизбежно находил необходимым что-то улучшить в одном месте или изменить в другом. Рабочие, привыкшие к царским причудам, вздыхали и делали, как им было сказано, даже если приходилось разрушить все построенное за прошедший сезон и начать сначала.
На сей раз паломничество совершалось с двойной целью, поскольку господин Аи тоже решил навестить свою гробницу. Он был еще весьма бодр для человека, далеко перешагнувшего за средний возраст, но все же гробница могла ему скоро понадобиться. Все они отправились из Ахетатона процессией колесниц, каждый со своим служителем, ненадежно примостившимся позади. Царь ехал впереди, под золотым зонтом, в синей короне, наиболее удобной для поездок, когда ветер дул в лицо. Следом ехала царица, затем остальные. Группа стражников замыкала отряд.
Почему-то – Нофрет не знала, как это произошло – военачальник Хоремхеб оказался во главе караула. Он уехал из Ахетатона после свадьбы Мекетатон, но вернулся. Среди прислуги ходили слухи, что он здесь, чтобы защитить царя. В Ахетатоне царил мир, но мир напряженный, настороженное спокойствие. В других местах было не так спокойно. Два Царства не ладили ни с царем, ни с его Богом.
Но сейчас, под солнцем, в подскакивающей и кренящейся колеснице, когда в лицо дул свежий ветер, трудно было предаваться тревогам. Анхесенпаатон сама правила своей колесницей – отец разрешал ей это, и мать не запрещала. Ее кони, красивая пара гнедых со звездочками на лбу, были спокойны и послушны. Они любили разбежаться на широкой ровной дороге, и царевна доставляла им такое удовольствие. Раз или два она даже обогнала отца, и тот улыбнулся ей, придерживая свою каурую пару.
Анхесенпаатон всегда быстро возвращалась на место, не давая воли своему темпераменту, хорошо известному Нофрет. Девочка никогда не забывала, что она царевна. Иногда Нофрет даже хотелось, чтобы ее госпожа позволила себе побыть ребенком, пока можно, пока она еще не вынуждена стать дамой и царицей. А до того времени было уже недалеко.
Для египтян нет ничего мрачного или грустного в том, чтобы навестить строящуюся гробницу. Для них это – часть жизни, обещание жизни после смерти, после чистилища, демонов и испытаний на Тростниковых Полях.
Слуги господина Аи пели. Слов было не разобрать, но мелодию Нофрет знала. Это была очень неприличная кабацкая песня. Слуги тоже ее знали и смеялись гораздо громче, чем могла заставить песня.
Царственные особы делали вид, что не замечают такой непристойности. Царь, наверное, и вправду не замечал. Он был полон своим Богом.
Когда процессия свернула с большой дороги на колею, ведущую в пустыню, бурное веселье поутихло. Кони замедлили ход. На неровной дороге нужно было держаться покрепче, чтобы не выпасть из колесницы. Нофрет предпочла бы править сама вместо своей госпожи. Тогда можно было бы балансировать на середине, крепко стоя на ногах, с равновесием и изяществом, как царевна и как сам царь – подобной грации он не проявлял больше нигде. А так приходилось цепляться за золоченый край и изо всех сил стараться не вывалиться.
Дорога вела прямо к месту расположения гробниц, минуя селение рабочих и дом бальзамировщиков. Какой бы унылой ни была деревня, она казалась райским садом по сравнению с нагромождением диких скал и камней, где собирались обрести вечный покой так много благородных тел.
Гробница царя располагалась высоко среди холмов, узкая дорога круто поднималась среди высоких стен, разделявших долину гробниц с севера на юг. Господин Аи оставил их у подножия холмов, чтобы повернуть на юг, где находилась его гробница, начатая позже других и пока представлявшая собой лишь грубо пробитый тоннель в скале. Нофрет там не была, но ее госпожа видела будущую гробницу деда, и сейчас покачала головой, глядя на медленно удаляющуюся свиту.
– Он не верит. Он строит себе гробницу и в Фивах, чтобы ублажить Амона.
– Это измена? – спросила Нофрет.
Царевна бросила взгляд через плечо. В нем не было ничего детского.
– Смотря кто царь.
Нофрет поджала губы. Ребенку не следовало иметь такие мысли и делиться ими со служанкой. Может быть, открытое пространство, стук копыт и шум колес позволили ей говорить более откровенно, чем когда-либо прежде. Путь к царской гробнице оказался еще труднее, чем ожидала Нофрет. Дорога местами напоминала коридор, прорубленный в скале, – узкая, каменистая и утомительно крутая. Им пришлось сойти с колесниц и остаток пути карабкаться пешком.
Когда они наконец добрались до гробницы, Нофрет чувствовала себя выжатой как тряпка; она натерла ногу, хотелось пить, и все тело зудело от пота. Уже перед последним подъемом, ведущим непосредственно к гробнице, она чуть было не упала в обморок. А ведь строители ходили этой дорогой ежедневно, утром и вечером, и проводили долгий день, высекая из дикой скалы дом вечности.
И сейчас в гробнице шла работа. В зияющем отверстии входа мерцали лампы. Мастер стоял снаружи, под навесом, где обычно хранили самые тонкие инструменты, а сейчас освободили место для царя.
Нофрет захлопала глазами. Этот человек был знаком ей. В первое мгновение она не могла вспомнить, откуда. Казалось, она бродила по селению строителей давным-давно, но с удивлением осознала, что слушала ночные предсказания Леа совсем недавно.
По указаниям царя и царского архитектора царскую гробницу строил чужестранец Агарон. Здесь он выглядел не так величественно, как у себя в доме. Одежда на нем была поношенная, борода серая от пыли. Руки тоже были густо покрыты пылью, как будто он резал камень и не успел вымыть их к прибытию царя. Похоже, они являлись предметом его гордости. Он был создателем и строителем. Стыдиться этого не стоило.
Агарон поклонился царю, царице и царевнам, не до земли, как принято в Египте, а в пояс, с изяществом, свойственным жителям пустыни. Царь нисколько не смутился, но царица чуть заметно поджала губы. «Так, – подумала Нофрет. – Нефертити хочет, чтобы ее родственник соблюдал церемонии. Интересно! Или она стесняется его?»
Нофрет предположила, что в этой стране царица может чувствовать себя неловко, будучи отчасти чужеземкой. Нефертити происходила по царской линии от матери и от матери ее матери, что недостаточно для Египта, где принцы могли проследить свою родословную на три столетия назад. Чужестранка, выскочка, как Юйя или Аи, которые, хотя и женились на женщинах царской крови, всегда были предметом легкого недовольства.
Может быть, поэтому царь и построил Ахетатон – чтобы продемонстрировать свое отношение к такой заносчивости. Вельможи с пренебрежением смотрят на его жену и ее родню? Он покажет им, что такое по-настоящему новое, город, построенный там, где прежде не ступала нога человека.
Нофрет осмотрелась. Ее госпожа была уже на полпути к гробнице, прыгая, как козочка, по крутому каменистому склону. Служанки помогали Меритатон, которой, наверное, не следовало отправляться в такой путь: ей было явно тяжело и неудобно. Мекетатон, чья беременность зашла еще не столь далеко, тащилась позади. Служанка протянула ей руку, но она с возмущением оттолкнула ее.
Это было отважно с ее стороны, но Нофрет не понравилось лицо царевны: напряженное, с зеленоватым оттенком.
Нофрет бросила взгляд на свою госпожу. Анхесенпаатон двигалась легко и быстро, как должно здоровому ребенку. Но настоящая придворная все равно стала бы помогать ей. Однако Нофрет была чем угодно, только не этим. И она бросилась к Мекетатон.
Вместе с Нофрет к ней устремился еще кое-кто. Этого человека Нофрет узнала сразу, даже не по красивой полосатой одежде. Иоханан стал выше ростом, что сначала удивило ее, и, казалось, еще костлявей. У него начала пробиваться бородка: чуть-чуть над верхней губой и на щеках. Мальчишка выглядел забавно. Надо будет сказать ему об этом при первой же возможности.
Мекетатон, не желающая принимать помощь от своей служанки, не в силах была противиться двум решительным чужестранцам, бывшим к тому же гораздо сильнее ее. Руки у нее были холодные и дрожали.
Нофрет остановилась. Иоханан решительно и осторожно остановил Мекетатон, когда та попыталась идти дальше.
– Ты больна. Иди под навес. Иоханан, здесь есть вино? Или хотя бы пиво?
– У нас есть вода из источника в холмах, безупречно чистая, даже для царевны.
– Я желаю, – с трудом произнесла Мекетатон, – поклониться гробнице моего отца – моего мужа.
– Только попробуй, – возразила Нофрет, – и ребенок будет лежать у твоих ног.
Мекетатон прижала ладонь к округлившемуся животу.
– Не может быть. Еще рано.
– Ребенок может этого и не знать, – заметил Иоханан. – Сюда, госпожа. Войди в тень. Я позову служанок. Они будут обмахивать тебя веером, пока я найду чашку, достойную царевны, и кувшин с водой.
– Не хочу… – начала было Мекетатон.
– Тихо, – сказала Нофрет с грубой ласковостью, как обычно обращаются с детьми и животными.
На Мекетатон это тоже подействовало, хотя она и была царицей. Нофрет завела ее под навес, уложила на ковры, приспособила под голову вместо подушки сверток чертежей в кожаном мешке. Служанка с веером рада была освободиться от необходимости посещать гробницу.
– Он нас всех заживо похоронит, – прошептала она Нофрет едва слышно, обвевая царевну веером, чтобы медленные и сильные взмахи приносили благословенную прохладу.
Иоханан убежал и вернулся бегом, с высоким глиняным кувшином на плече. Из складок платья он достал позолоченную чашку, наполнил водой и подал с ослепительной улыбкой.
Мекетатон приходила в себя. К радости Иоханана она слабо улыбнулась, поблагодарив, взяла чашку и отпила. Ее глаза удивленно раскрылись.
– А это вкусно!
– Пей еще, царевна. Если захочешь, у нас есть еще.
Мекетатон выпила полную чашку и еще отхлебнула из второй, а потом настояла, чтобы и Нофрет, и Иоханан, и служанка с веером больше не беспокоились и тоже отдохнули.
– Она добрая девочка, – заметил Иоханан. Напившись воды и отказавшись от предложенной еды – ломтя хлеба с козьим сыром и корзинки фиг, – Мекетатон уснула на куче ковров.
– Она нездорова, – сказала Нофрет, нахмурившись. Даже во сне царевна выглядела больной. Под глазами залегли глубокие тени, и бледность ее губ Нофрет не понравилась.
– Ей рано иметь ребенка. – В голосе Иоханана слышался гнев, хотя он говорил шепотом, чтобы не разбудить Мекетатон. – Она сама еще ребенок.
– Да. – Нофрет повернулась спиной к Мекетатон и сердито взглянула на солнце. Глаза ее заслезились – после тени под навесом свет был слишком ярок.
Иоханан не спешил нарушить молчание. Немного погодя он спросил самым обыденным тоном:
– Ты давно к нам не приходила. Тебя бабушка напугала?
– Нет. Я была занята. Только и всего.
– Мы будем рады тебя видеть. В любое время. Бабушка обещает не говорить ничего слишком потрясающего.
– От нее это не зависит.
– Если сможешь, приходи к обеду. Мы собираемся зарезать ягненка к празднику новолуния.
Нофрет подняла брови.
– Это праздник вашего Бога?
– В основном, – ответил он. – И свадьба.
Ее сердце кольнуло.
– Твоя?
Иоханан удивленно посмотрел на нее.
