Текст книги "Огненный столб"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)
58
Пророк Моше угрожал Великому Дому Египта. По-другому понять это было невозможно.
И, однако, его не уволокли, закованного в цепи. Моше позволили уйти от царя так же, как он пришел, свободным и невредимым. Он направился к месту их остановки, а остальные плелись следом, глубоко потрясенные его словами. «Глупцы», – думала Нофрет, в том числе и о себе. Следовало предвидеть, что Моше совершит нечто немыслимое.
Он уединился где-то в недрах гостевого дома. Остальные собрались в общей комнате, даже Агарон, который выглядел измученным и старым. До сих пор Нофрет не вспоминала, что он старше Моше, но теперь увидела это воочию.
– Нам надо куда-нибудь уходить, – сказала она, когда молчание стало удушающим. – Во дворце небезопасно. Если царю придет в голову, что мы собираемся напасть на него…
– Здесь безопасней, чем где бы то ни было. – Это были первые слона Иоханана, адресованные непосредственно ей с тех пор, как они ушли от горы Хореб. – Здесь крепкие стены и стража. Царь прикажет шпионить за нами – странно, если он этого не сделает – и успокоится. Если же мы соберемся и уйдем, он будет знать, что мы замышляем против него зло, начнет преследовать нас и потихоньку избавится от нас где-нибудь.
– Он может сделать это и здесь.
– Тогда весь дворец узнает. – Иоханан мерил шагами комнату. Остальные, словно оцепенев, наблюдали за ним.
Нофрет единственная из всех собралась с мыслями и заговорила:
– Во дворце никому не интересно, живы мы или нет. Они сейчас смеются над нами, если не пребывают в ярости: шайка дикарей из пустыни набралась наглости угрожать Великому Дому! Для них наша магия – сплошные глупости, шарлатанские фокусы, заурядные, словно скверное пиво на рынке.
– Так велел Господь, – устало сказал Агарон. – Мы поступили так, как нам было велено.
– Неужели ваш Господь имел в виду, чтобы мы стали посмешищем всего Египта? – спросила Нофрет.
– Непостижим ум Господа, – ответил Агарон. – И неисповедимы его пути.
Остальные забормотали, почтительно соглашаясь. Нофрет неодобрительно покачала головой и вскочила на ноги. Она не собиралась метаться взад-вперед по комнате, как Иоханан, а вышла из комнаты и побрела, сама не зная куда.
У ворот стояла стража: огромные, черные как смоль нубийцы в одеяниях царских слуг. Они не понимали по-египетски или делали вид, что не понимают. Ей объяснили, что она может идти, но только если один из них пойдет с нею. Конечно, только ради ее собственной безопасности.
Ворча, Нофрет вынуждена была вернуться. В саду, по крайней мере, не было вооруженных людей, а стены были слишком высоки, чтобы лезть через них. Прежде она не замечала, насколько мал сад, насколько ограничены его пределы.
Нофрет не слишком удивилась, обнаружив, что она здесь не одна. В саду Иоханан уже не так нервничал, но все же был слишком взволнован, чтобы сесть. Он стоял в тени гранатового дерева, разглядывая ветви, может быть, высматривая спелый плод среди зеленых.
– Еще рано, – сказала она ему.
Иоханан взглянул на нее, холодно, как посторонний человек. Он тоже умел дуться, негодяй.
– Может быть, уже поздно…
– О чем ты?
– Поздно бороться за свободу нашего народа.
– По-моему, им вообще не стоило приходить в Египет.
– У них не оставалось выбора. Была засуха, голод. Наши пастбища опустели. В Египте же было зерно для наших стад, а в его реке достаточно воды, чтобы сохранить наши жизни. И здесь жил наш родич, человек, которого египтяне называли Юйи, попавший в Египет рабом и бывший родней царю. Он предложил нам убежище.
Иоханан рассказывал так, будто сам жил в то время. Но все это происходило задолго до его появления на свет: он родился в Египте, приходился родней царям, но вынужден был работать, чтобы прокормиться.
– Мы не были рабами, – говорил он. – Мы задолжали царю, это верно, но обязались выплатить долг. Мы никогда не принадлежали ему.
– Тогда как же ваши люди дошли до этого?
Иоханан плюхнулся под гранатовое дерево. На мгновение она увидела не высокого величественного мужчину с первой проседью в бороде, а длинноногого мальчишку, каким он был когда-то. Он говорил словно сам себе:
– Мы плодовитый народ. Даже в изгнании, даже связанные долгом царю, который, казалось, становился все больше, по мере того, как мы его выплачивали, мы оставались плодовитыми: нас становилось все больше. А детей надо было кормить. Они нуждались в крыше над головой. За это нужно было платить. И тогда мы продали себя: не только нашу работу, но и тела, которые ее выполняли. – Он заметил блеск ее глаз. – Нет, другие, не я! Но когда я вернулся в Фивы, побывав на Синае, то обнаружил, что там уже не осталось свободных людей. Все они были порабощены – для удобства, как говорили надзиратели. Чтобы было проще приказать делать то или другое. И после того, как я снова ушел, строителям гробниц было велено собираться в путь: нужно было строить город для живых.
– Пи-Рамзес, – сказала Нофрет. – Город Рамзеса. Стало быть, вы все принадлежите ему.
– Он так считает.
– И вы надеетесь, что царь действительно освободит вас всех только потому, что вы об этом просите?
– Ему лучше уступить нам.
Нофрет взглянула на него так, будто видела впервые.
– Даже ты веришь в это? Две дюжины мальчишек, горстка старейшин, пара жрецов, знающих трюк, который каждый жрец в Египте умеет делать чуть ли не с колыбели – и вы думаете, что можете пошатнуть силу Египта?
– Такой фокус, – ответил Иоханан, слегка скривив губы, – был проделан только для того, чтобы показать, что наши жрецы – тоже жрецы, а не погонщики мулов. Это было только началом.
– Это может стать и концом, – заметила Нофрет, – после того, что Моше наговорил царю.
– Не думаю. Царь, наверное, изумлен не меньше тебя. Теперь, когда его гнев улегся, он, возможно, даже доволен. Ему любопытно узнать, что мы еще можем сделать.
– И что же, последуют новые фокусы? Рука прокаженного, которой жрецы Сета и Собека пугают легковерных? Или превращение воды в вино, либо в кровь, если вы особо много о себе мните? Вы не умеете сделать ничего такого, что убедит царя освободить такое множество полезных для него рабов.
– Ты так думаешь? – Иоханан поднялся. – Что ж, я готов заключить с тобой пари.
– Не знала, что ты игрок.
– Конечно, игрок. Я дважды приходил в Египет. Я женился на тебе.
– Ну хорошо, пусть будет пари. Если выиграю я, мы все умрем здесь. Если выиграешь ты…
– Если выиграю я, мы уйдем свободными. И, как бы то ни было, сделаем это вместе.
– Если только ты отправишь Иегошуа обратно в Синай.
Теплота, возникшая было между ними, снова исчезла.
– Уже слишком поздно, – ответил Иоханан и ушел, оставив ее сидеть и гневно смотреть на то место, где только что стоял.
На другой день после приема у царя явился посланец, заявив, что желает говорить со жрецами из Синая. Он тоже был жрецом, из числа жрецов Амона, тот самый молодой человек, который в ответ на фокус с посохом показал свой. Имя у него было очень длинное, и он разрешил называть себя Рамосом – почти так же, как царя. Послание, которое он принес, исходило прямо из Великого Дома.
– Мой повелитель Гор размышлял над просьбой ваших людей, – сказал Рамос своим красивым голосом, – и решил, что стоит удовлетворить ее. Он сожалеет, что ему придется лишиться работников – столь умелых, столь многочисленных и столь необходимых на строительстве его города. Однако, если вы действительно желаете, чтобы ваш народ был свободен, вам всего лишь придется заплатить за каждого раба столько, сколько он стоит на рынке в Мемфисе, чтобы можно было купить новых работников вместо тех, кого придется отпустить.
Рамос замолчал, пока они распутывали его витиеватую речь и те, кто знал египетский, переводили остальным. Иоханан передал ее с возможной краткостью, словно выплюнув слова:
– Он говорит, что мы можем освободить своих людей, выкупив их.
Некоторые старейшины обрадовались, услышав это.
– Так просто? Всего лишь выкуп, и они наши?
– Именно так, – сказал жрец Рамос, обнаружив свое знание языка апиру. Говорил он, однако, по-египетски, не решаясь пользоваться языком пустыни.
– Вы заплатите за каждого мужчину, женщину, ребенка по ценам рынка в Мемфисе.
Все замолкли. Некоторые считали на пальцах. Нофрет видела, как истина постепенно доходила до них, и истина неприятная.
– Это же царское состояние в золоте!
– Но вы ведь понимаете, – сказал жрец, – что рабы и есть царское состояние. Разве он может лишиться их?
– Эта люди принадлежат нашему богу, – произнесла Мириам. Моше все еще сидел запершись во внутренних комнатах, но она вышла к жрецу, закутанная в покрывало. Ее голос звучал невероятно холодно. Почти нечеловечески холодно.
Жрец не смутился.
– Значит, ваш бог отдал их в руки нашего царя. Он будет продавать их, поскольку имеет на это право. Но он не может отдать их просто так.
– Наш бог одолжил их вашему царю для своих целей, своей славы и славы своего народа. Ваш царь тоже всего лишь инструмент в руках Господа. Смотри, жрец, как наш бог ожесточил свое сердце против нас, чтобы закалить свой народ, как железо в горниле.
– Наш царь и бог, – сказал жрец Амона, – не склонится перед волей простого духа пустыни.
– Конечно, – согласилась Мириам. – Его гордыня служит воле нашего бога.
Жрецу это, похоже, показалось забавным.
– Я вижу, ваш бог умеет все обращать в свою пользу. И, тем не менее, госпожа, хорошо бы получить от него более серьезные знамения, чем те, что мы накануне видели. Такие штуки может проделывать любой, самый незначительный божок. Великий бог, истинный бог, должен уметь делать больше.
– Наш бог – величайшим из всех. И скоро вы убедитесь в этом.
– Очень интересно, – сказал жрец, улыбаясь, и поклонился ей так низко, как будто она все еще была царицей.
59
Пока апиру сидели взаперти в гостевом доме мемфисского дворца, принимая посланцев и любопытных придворных и ожидая, пока Моше закончит свой пост и молитву, под покровом ночи явился еще один посланец. Он проделал долгое и трудное путешествие, почти ничего не ел и не пил по дороге. Нетрудно было догадаться, кто он такой: у него было лицо апиру, а шрамы на его спине были еще глубже, чем у Иоханана.
Звали его Эфраимом. Он принес в Мемфис известие от своих сородичей.
– Рабы ничего не имеют, но все знают, – сказал он с горьким юмором, сохранившимся, несмотря на усталость и страх.
Ибо он был в страхе, более того – в ужасе. Страх привел его в Мемфис, может быть, даже в руки царя, если того пожелает бог, чтобы говорить с пророком из Синая.
– Я не обращался к старейшинам в Пи-Рамзесе, – сказал он, – и не стал бы говорить с ними, даже будь у них у всех языки; но у многих их нет, потому что они возражали против недавних нарушений законов, и их лишили возможности возражать снова. – Он не стал слушать возмущенные слова собравшихся и продолжал: – Я пришел, потому что смог бежать, и Господь позволил это. Я хочу задать пророку один вопрос.
– Пророк молится Господу, – сказала Мириам. – Не смогу ли я ответить на твой вопрос? Люди называют меня провидицей апиру.
Эфраим покачал головой.
– Я должен спросить пророка.
Он явно был намерен добиться своего и во что бы то ни стало дождаться Моше. Тогда его накормили, отвели помыться, а потом уложили спать в помещении для молодых мужчин. Под защитой своих родичей он спал так, как не спал уже бессчетное множество ночей.
Эфраим, отдохнувший и сытый, при свете дня оказался худым и иссохшим, но все же было непохоже, что он вот-вот умрет от усталости и голода.
– Нас кормят как раз так, чтобы мы могли работать, – говорил он, завтракая вместе со всеми, кроме Моше. – Если мы слабеем и плохо работаем, нас секут бичами. Не до смерти, ни в коем случае – мертвыми мы не нужны. Нам говорят, что мы гораздо ценнее живые. Мы нужны царю, чтобы строить ему город.
– А женщины? – поинтересовалась Нофрет. – А дети? Они тоже страдают?
– Женщины работают вместе с мужчинами. Дети тоже, если они достаточно большие. Если нет, матери носят их на спине. Или… – он умолк.
– Или? – уточнила Нофрет.
Он не хотел говорить этого, но устремленные на него взгляды были слишком настойчивы.
– Или их продают. Мальчиков, если они уродились сильными, забирают, как только они достаточно подрастут для того, чтобы их можно было отнять от груди. И парней постарше – тоже, вплоть до тех, которые уже почти стали мужчинами. Египтяне говорят, что нас слишком много. Они не могут прокормить нас всех и потому продают детей, за которых можно взять хорошие деньги, но которые слишком малы, чтобы работать наравне со взрослыми мужчинами.
Нофрет не удивилась, тому что Эфраиму так неприятна эта тема. Рабство – ужасная вещь, приводящая в ярость даже ее, рабыню. Но то, что отбирали и продавали сыновей, было еще кошмарнее.
– Их отнимают у родственников, – вмешался Агарон, – и воспитывают среди чужих – среди людей, которые ничего не знают ни о нашей жизни, ни о нашем боге. – Он поднял голову, как будто они находились под открытым небом, а не под крышей, и закричал:
– О, Господин мой, великий Бог! Как ты можешь терпеть это? Как же мы отыщем их?
– Я надеюсь, – заговорила Мириам, и ее голос после этого вопля показался очень тихим, – что Господь приведет нас к ним или их к нам, когда наступит срок.
– Иногда я перестаю на него надеться, – вздохнул Иоханан, отчасти с грустной насмешкой, отчасти серьезно.
Эфраим заговорил в том же тоне:
– Я помню времена, когда на строительстве города нам было не так уж и плохо. Конечно, мы все равно находились в неволе, и некоторые из нас были знакомы с плетью даже слишком хорошо. Но у нас была еда, наши дома были лучше, чем у многих свободных людей, и никто не мешал нам поклоняться нашему богу так, как мы желали. Я даже не знаю, когда все переменилось. Это происходило медленно. Немного здесь, немного там. Возможно…
– Возможно, когда Па-Рамзес узнал, что станет царем? – предположила Нофрет.
– Очень может быть, – согласился Эфраим. – Я полагаю, ты знаешь, что он был царским строителем.
Он жил в Пи-Рамзесе и приходил наблюдать за нами. Изредка он задавал нам вопросы: как идет работа, достаточно ли у нас еды, не нужен ли нам свободный день, чтобы молиться богу. Иногда он выполнял наши просьбы, иногда нет, и тогда мы знали, что это не в его силах. Но когда царь состарился, царский строитель стал приходить реже. Он все время был у царя, чтобы потом самому стать царем.
– И, кроме всего прочего, – добавила Нофрет, – он постарался показать Хоремхебу, что при необходимости может быть достаточно жестким. Даже продавать ваших детей, если посчитает, что их слишком много.
Эфраим кивнул.
– Мы знали, что старый царь не любит нас. За нами требовалось присматривать, потому что в нас подозревали мятежников, наподобие царя, чье имя все позабыли – падшего, слуги Атона. Приходилось быть очень осторожными, не разговаривать с египтянами о нашем боге и не говорить ничего такого, что может напомнить им о боге падшего. Это было непросто. Главное было не назвать его Единственным, единственным богом.
– По-моему, – заметила Нофрет, – вы ничем не опасны для богов Египта. Они победили Атона, полностью уничтожили его. С чего им бояться вашего бога? Он даже не один из них.
– Страх не обязательно должен быть понятен, – вмешалась Мириам. При Эфраиме она была в безопасности и сидела, скинув покрывало, как и Нофрет. Но на Мириам он смотрел совсем не так, как на нее. Нофрет была довольно обыкновенной женщиной, далеко уже не юной. Мириам была красива древней царственной красотой, а отчужденность делала ее еще прекраснее.
Эфраим буквально впился в нее взглядом. Мириам, казалось, не замечала этого.
– Можно ощущать страх, не понимая его причины, просто знать, что причина есть, – продолжила она.
– Память – уже достаточно веская причина, – сказал Иоханан. – Боги не прощают. Даже будучи сильными, они могут опасаться других, которые сильнее их. Они знают, что наш бог не только могущественнее Атона, он могущественнее их всех. А их слуги боятся этого.
– Но если они не существуют… – начала Нофрет.
Иоханан повернулся к ней.
– Бог, властвующий над богами, существует, это не подлежит сомнению. А боги людей живут в их умах, питаются людскими страхами, живут человеческой верой. Теряя своих почитателей, такой бог теряет себя и перестает существовать.
– Но…
Иоханан не дал себя перебить.
– Боги боятся этого. Если царь – один из таких богов, тогда его страх вполне реален. Такой страх может поработить целый народ.
– Подобный образ мыслей отличает безумцев в большинстве стран мира, – заметила Нофрет.
– Тогда все наше племя – безумцы, – согласился Иоханан.
– Я и не сомневаюсь в этом, – сухо ответила она.
Моше вышел из своего уединения с видом человека, который долго и хорошо спал. Он нашел их всех сидящими у стола с остатками завтрака. Они продолжали сидеть, зная, что не стоит спрашивать пророка о результатах его бдения, лишь Эфраим попытался вскочить на ноги.
Иегошуа удержал его. Тот попытался вырваться, но Иегошуа был больше и сильнее.
Моше этого не заметил. Он сел там, где было свободное место. Сосед придвинул ему корзинку с хлебом, кто-то подал блюдо с фруктами, сыр, мясо ягненка, оставшееся с вечера.
Пророк ел не спеша, как люди, которые часто постятся, но было видно, что он проголодался. Он попил воды, охлажденной в кувшине, зарытом в землю, и немного слабого египетского пива.
Утолив голод и жажду, Моше, казалось, пришел в себя. Он осмотрелся и увидел незнакомца. Эфраим, сначала не решавшийся встретиться с ним взглядом, теперь смело взглянул на него в упор и сказал, словно самому себе, как говорил уже много раз:
– Я пришел спросить тебя. Почему мы так страдаем? Почему Господь допускает это? Ведь мы принадлежим ему!
Моше никогда не раздражался, если ему задавали трудные вопросы, даже будучи царем. И этот вопрос он выслушал спокойно, словно ожидал его.
– Пойми, никто кроме нашего народа не может его слышать. Все другие племена и народы стали глухи к нему, изобрели собственных богов и забыли, как слушать его голос. Только мы умеем это.
– Тогда Господь должен защищать нас. И уничтожать тех, кто желает нам зла.
– Он так и делает. И дальше намеревается так сделать.
– Он должен был сделать это уже давно.
Моше протестующе вытянул руки.
– Господь поступает так, как хочет. Кто мы есть, чтобы судить его?
– Мы принадлежим ему, – сказал Эфраим. – Он назвал нас своими.
– А может ли дитя подвергать сомнению волю отца?
– Если эта воля причиняет ему мучения, может.
– Но если у этих мучений есть цель, непостижимая пониманию ребенка – что тогда? Должен ли отец уступить ему?
– Он должен научить ребенка, как понять это.
– Если ребенок способен понять, безусловно. Но если он слишком мал или слаб разумом, тогда лучше, чтобы отец просто сказал ему: «Делай так, потому что я так велю», – и ребенок должен повиноваться. Так и мы повинуемся нашему богу, недоступному человеческому пониманию.
Способность апиру спорить о боге была уж точно недоступна иноземному пониманию Нофрет. Она подавила зевок и принялась собирать посуду. Слуги, услышав звяканье, торопливо прибежали исполнять свои обязанности.
Она намеревалась выставить их, но Моше, оказывается, как ни удивительно, сказал все, что собирался. Нофрет не подозревала, что пророк может быть так краток. Он вымыл руки, встал, кивнул Агарону и сказал:
– Пошли.
Остальные поспешили вслед за ними; некоторые даже не успели надеть сандалии. Даже Эфраим пошел, в одежде с чужого плеча, босиком и глубоко озадаченный.
Стражники у дверей посторонились, пропустили всю толпу, но двинулись следом, как им было приказано. Некоторые из молодых людей явно сожалели, что у них нет с собой оружия, но враждебности не проявляли, сдерживаемые присутствием Моше. Он решительным шагом вел их через дворы и коридоры дворца.
Они шли к воротам самым прямым путем, не интересуясь, что о них могут подумать. Моше был пророком, а пророками руководят боги; они знают, куда ведут все дороги и как по ним идти.
Никто не решался остановить его. Стражникам было приказано только присматривать за ними. Моше, с младенчества окруженный вооруженными людьми из царской стражи, не находил в таком сопровождении ничего странного.
Он вел их вниз к реке. Уже наступал день, на улицах было людно, как всегда. У воды стояла большая толпа, раздавались музыка и пение жрецов.
Нофрет с удивлением обнаружила, что помнит этот обряд. Отмечался конец разлива реки, время, когда она прекращала поглощать Черную Землю и начинала возвращаться в свое зимнее ложе. Высоту разлива египтяне отмечали на большой колонне и оценивали, насколько милостива была река.
На сей раз милость была дана в полном объеме. Вода убывала. Черный плодородный ил высыхал, началось время пахоты, некоторые поля уже зеленели. Жрецы и царь воздавали благодарность богу реки, принося ему молитвы и жертвы.
Простым людям не позволялось приближаться к собранию жрецов и вельмож. Но апиру подошли и встали почти рядом с ними на еще влажном берегу. Здесь тростник был вырублен, и сделана площадка, чтобы высочайшие особы не замочили ног. Апиру стояли среди тростников, их ноги были погружены в жидкий ил.
Нофрет опасалась крокодилов. Она не слышала, чтобы крокодилы нападали на такую большую толпу людей, но от них можно ждать всякого. Ее рука скользнула под покрывало – в косу был вплетен амулет Собека.
На возвышении обряд подходил к концу. Люди на берегу захлопали в ладоши, выкрикивая приветствия царю: «Тысячи и тысячи лет! Живи вечно!»
Царь совершил жертвоприношение и вернулся на трон под навесом. Носильщики заняли свои места и нагнулись, чтобы взяться за ручки.
Громкий голос Агарона заставил их замереть.
– Господин Египта! Ты все еще отказываешься повиноваться нашему богу?
Среди всеобщего замешательства, вызванного таким неслыханно дерзким обращением к царю, Моше вспрыгнул на возвышение, а вслед за ним и Агарон. Седобородые старейшины двигались ловко, как мальчишки. Агарон высился, словно башня, над жрецами и вельможами. Моше, высокий даже для египтянина, был не ниже любого из них.
Царская стража, придя в себя, ринулась вперед. Моше поднял посох.
– Нет, – сказал он мягко.
Стражники остановились, словно налетев на стену.
У жрецов и вельмож тоже, казалось, не было сил шевельнуться. Моше улыбнулся им смертельно ласковой улыбкой, но слова его были обращены к царю:
– Мой повелитель, царь, Великий Дом Египта, Властелин Двух Царств, ты все еще насмехаешься над Предводителем?
– Я не знаю вашего бога. – Голос царя прозвучал резко, скрипуче, как будто он утратил умение смягчать его.
– Ты знаешь его, – возразил Моше, все еще негромко, но слышал его каждый. – Он говорит с тобой днем и ночью, с тех пор, как ты превратил его людей в своих рабов.
– Я не слышу его, – упорствовал царь.
– Слышишь. Но отказываешься признать его. Он пугает тебя. Так и должно быть, поскольку он могущественней всех богов Египта.
Царь попытался поднять руку, в которой держал плеть, но то ли этот золоченый символ царской власти был сделан из камня, который тяжелее даже золота, то ли его рука преодолевала невидимую тяжесть.
– Уберите его, – приказал он. – Уберите его отсюда.
Никто не двинулся с места, чтобы исполнить приказ. Стража не в силах была преодолеть стену, воздвигнутую посохом Моше. Жрецы тоже не могли или не хотели сдвинуться с места.
Глубокий румянец гнева залил щеки царя под краской.
– Твои чары рассекутся, как и любые чары. И тогда ты умрешь.
– Чары? – изумился Моше. – Но я не колдун. Я служу своему Богу, только и всего. Сейчас его рука лежит на тебе.
– Твой бог – ложь и сон. Я призову против тебя Амона. Я призову Пта и Тота, Осириса и Исиду, Гора, Сета…
Моше выслушал это перечисление богов с нерушимым спокойствием и, когда царь исчерпал свои познания, сказал:
– Мой бог один, и имя его могущественно. Так ты освободишь мой народ?
– Я не освобождаю рабов, которые мне еще нужны.
– Это Господь делает тебя таким непреклонным. Что ж, смотри и ты увидишь доказательство его мощи.
– Что, новые фокусы? Руки прокаженного? Превращение воды в кровь?
– Проси, и тебе будет дано. – Моше повернулся лицом к реке и наклонил свой посох вдоль течения. – Смотри.
Томительно долго ничего не происходило. Если бы стража могла наброситься на Моше, она бы успела это сделать. Жрецы неотрывно глядели туда, куда указывал пророк апиру, словно их воля была полностью подчинена ему. Только царь еще имел силы сопротивляться. Преодолевая мощь руки бога, возложенной на него, он почти встал с трона, но тут по толпе пронесся ропот. Первыми шум подняли люди, находившиеся выше по течению и не дошедшие до места царской церемонии. Нофрет показалось, что этот полустон, полувопль пришел сюда из самой Нубии.
Река, успокоившаяся после разлива, отливала голубым под солнцем и коричневым в тени, темно-коричневым, цветом Черной Земли. Кое-где, под деревьями и среди тростников, вода была зеленой, под облаками становилась серой, под ветром покрывалась белой пеной.
Теперь в реке бежало новое течение. Шум, доносившийся сверху, приблизился и стал яснее: «Кровь! река обратилась в кровь!»
Вода стала почти красной. Нофрет видела такой цвет у земли. Красной Земли, а мореходы рассказывали, что иногда вода в море тоже краснеет, рыба, живущая в нем, умирает, и люди, которые ее ели, тоже умирают от рези в животе.
– Превращение воды в кровь, – произнес Моше спокойно и четко среди криков толпы, – это, как ты сказал, простой фокус, шарлатанство – Он помолчал. – Так ты освободишь мой народ?
Царь не мог оторвать глаз от реки, скованный ужасом, но в глазах его ясно читался гнев.
– Нет, – ответил он. – Я никогда не сделаю этого.
