Текст книги "Огненный столб"

28

Умирание царя было величественным и страшным. Он торжественно и с церемониями улегся в постель, окруженный толпами жрецов, врачей, рабов, слуг, придворных и всяческих бездельников, сделав все, что надлежало сделать в этой жизни. То, что должно быть долгим и медленным погружением во тьму, стало царственным зрелищем, правда не среди золота и солнечного света, но среди белого полотна, темного дыма курений и стенаний женщин и евнухов.

Никто – ни один из них – не распознал лжи. Исхудавший царь, уже много дней не евший ничего, кроме кусочка хлеба и пары глотков воды в день, выглядел смертельно больным. С точки зрения Нофрет, все было даже чересчур убедительно. Он вполне мог бы умереть на самом деле, просто потому, что Бог приказал ему изобразить смерть.

Если бы царь и вправду был так болен, как казалось, Нофрет не стала бы огорчаться больше, чем полагалось по обязанности. Переход в мир иной тянулся бесконечно, хотя, как она потом сосчитала, это был лишь обычный оборот луны от новолуния до полнолуния и снова до новолуния. Девять дней, отведенные для завершения гробницы, прошли, а царь все еще дышал, хотя находился на краю жизни. Даже его враги поверили ему или решили набраться терпения и позволить богам самим разделаться с ним.

В темную безлунную ночь, когда его жрецы молились, врачи разводили руками, а слуги хором стенали, царь испустил хриплый глубокий вздох, и дыхание прекратилось.

Нофрет присутствовала при этом, потому что там была ее госпожа, исполняющая роль скорбящей царицы, играющая так же, как и царь слишком хорошо. Он умер на ее руках, или казалось, что умер. Уже бессчетное количество дней она молчала, не произносила ни слова, а тут издала громкий крик. Жрецы замерли в изумлении. Врачи толпой бросились к постели царя. Слуги стояли неподвижно и безмолвно.

Царица не отпускала тела, хотя ее пытались уговорить, а потом заставить сделать это. Борьба отвлекла врачей, как и было задумано. Осмотр был поверхностным, а их внимание – не таким обостренным, как следовало бы.

Если кто-то это и заметил, то ничего не сказал. Среди суеты возникло новое замешательство: примчался Сменхкара, голый, прямо из постели, а за ним Меритатон, неуклюжая из-за беременности. Она увидела на постели фигуру, белую и неподвижную в свете ламп, закричала еще ужасней, чем ее сестра, и, прежде чем ее успели остановить, бросилась к телу отца.

Похоже, царь действительно был мертв. Живой человек, конечно, вскочил бы от удара или охнул, когда она рухнула на него сверху. Меритатон совершенно обезумела; вопила, рыдала, схватила тело и трясла его до тех пор, пока сестра не вцепилась и не оттащила ее. В хрупком теле юной царицы скрывалась значительная сила, о чем уже узнали те, кто пытался оторвать ее от отца. Воспользовавшись этой силой, она швырнула сестру в руки Сменхкары. Он схватил ее, не думая, и держал, а она вырывалась, не сводя глаз с постели, с царя, с Анхесенпаатон.

Сменхара был поражен до глубины души, и от этого совсем поглупел. Видимо, он не верил, что брат болен, или это до сих пор его не волновало: он был слишком уверен, что опасности нет. Такое случается с людьми, особенно молодыми, красивыми и избалованными. Смерть ничего не значит для них, пока они не столкнутся с ней лицом к лицу; а потом забудут о ней до следующего раза, когда она поразит кого-то из близких.

Когда умерла его мать, Сменхкара был в Фивах, бежав от чумы. Нофрет задумалась, где же он находился, когда умер его отец. Да где угодно, так же, как и сейчас, убеждая себя, что болезнь не опасна. Был ли он тогда тоже так потрясен?

Может быть, да, а может и нет. Но радости она в нем не замечала. Сменхкара еще не осознал, что стал теперь единственным царем, не имеющим соперника.

Он был полностью занят своей женой. Меритатон совершенно лишилась разума: вырывалась, завывала, словом, вела себя так, будто вовсе не она радостно отвернулась от мужа-отца к своему красивому дяде. И не она появлялась здесь, только когда требовали обязанности, тогда как ее сестра проводила у постели умирающего дни и ночи.

– Заберите ее отсюда, – сказала царица спокойно, негромко, но властно. – Кто-нибудь из вас, целители, пойдите с ней. Приготовьте ей какое-нибудь снадобье, чтобы она заснула.

Когда Меритатон увели, воцарилась благословенная тишина. Слуги, подавленные ее истерикой, не возобновили своих причитаний. Царица, по-прежнему спокойным голосом, отправила прочь почти всех, одних послав за бальзамировщиками, других с известиями к вельможам. Ее самообладание упокоило и их, хотя они смотрели на царицу с неодобрением. Нофрет надеялась, что все будет списано на утомление и царственную силу воли, а не на то, что – насколько известно царице – ее отец еще жив. Глядя на него, трудно было предположить такое. Если он и дышал, то совсем незаметно. Его лицо на фоне пурпурного покрывала было лицом мертвеца, кожа обтянула череп, лишенный жизни и души.

Нофрет нужно было исполнить одно дело. Ей очень хотелось забыть об этом: она вовсе не желала оставлять свою госпожу одну с неумершим царем и обезумевшим двором, но такое поручение нельзя было доверить больше никому.

Она собрала всю волю и мужество, скользнула в тень и была такова.

Иоханан и Агарон не спали, сидя в главной комнате своего дома, хотя была глубокая ночь. Леа дремала в уголке, но, когда вошла Нофрет, сразу проснулась. Никому из них не нужно было спрашивать, что привело ее сюда. Иоханан уже вскочил, надевая сандалии. Его отец стал предлагать Нофрет угощение, даже в такой час, но она оборвала его. Это было невежливо, но времени не оставалось.

– Нужно действовать прямо сейчас, – сказала она, – бальзамировщики…

– Я позабочусь об этом, – отозвался Иоханан. Казалось, он двигается не особенно быстро, но исчез прежде, чем она заметила.

Нофрет хотела было двинуться следом, но Агарон удержал ее.

– Оставайся здесь. Отдохни, если сможешь. Его не понесут сюда до рассвета. То, что мы должны сделать… Весьма неприятно.

Он имел в виду, что надо было найти мертвое тело, достаточно длинное и худое, чтобы походило на царское, когда его выдержат в натроне и завернут в полотняные бинты. Оно не обязательно должно быть свежим, но свежее лучше. Тогда бальзамировщикам проще будет клясться, что тело настоящее, если они смогут сказать, что начали заниматься им как раз в тот день, когда умер царь.

Им уже хорошо заплатили царским золотом. Еще один ящик с золотом был спрятан где-то в доме Агарона – с золотом, которого он никогда не возьмет, но бальзамировщики останутся довольны. Часть платы они получат, доставив тело в свой дом, а остальное – когда работа будет закончена.

Нофрет надеялась, что они сохранят тайну. От этого зависело все. Если же бальзамировщики сочтут более выгодным поднять скандал…

– Отдохни, – сказала Леа. Одно негромкое слово разрушило заколдованный круг ее тревог. Нофрет скорее рухнула, чем легла на ближайшую кучу ковров и подушек. Агарон ушел, это она видела, потому что еще не уснула. Ей надо было что-то сказать ему, но что? Когда девушка собралась с мыслями, он уже вышел.

– Никого не убивайте, – пробормотала она, обращаясь к тому месту, где он только что стоял.

– Это не понадобится, – успокоила ее Леа. – Бог обо всем позаботится.

– Какой? – спросила Нофрет – или только хотела спросить. Она так и не узнала, какой. Сон одолел ее, хотя она отчаянно боролась с ним.

Агарон и Иоханан нашли тело – где и как, лучше было не спрашивать, и оставили его бальзамировщикам, а сами долго мылись и отскребались, молча, не глядя на Нофрет, когда она принесла каждому еще по тазу горячей воды. Они даже позабыли о скромности, так им хотелось снова стать чистыми.

Нофрет не могла не заметить, что они красивые мужчины, и кожа у них светлая – там, где не обожжена солнцем до коричневого цвета. Такое можно заметить, только когда слишком устал, чтобы стесняться. У Иоханана на бедре было небольшое коричневое пятно в форме языка пламени или наконечника копья. В стране, где красивых юношей приносят в жертву кровожадным богам, такое сочли бы изъяном.

Нофрет же посчитала, что это хорошее украшение для его стройного, четко очерченного тела.

Она была слишком утомлена, чтобы не смотреть, но все же не настолько, чтобы поддаться искушению дотронуться до него. Он бы никогда ей не простил такой вольности. Особенно и присутствии отца.

Когда они трижды вымыли все тело, волосы и бороды, Нофрет принесла им полотенца и чистую одежду. Одежду, в которой они ходили на поиски тела, сожгли. Оба все еще молчали. «Эти апиру, – вдруг поняла Нофрет с легкой тошнотой, которая, должно быть, передалась ей от них, – испытывали ужас, имея дело с мертвецами». Но все же сделали это, потому что их просили родичи.

Теперь они будут рисковать своими жизнями ради одного из них, самого худшего из всех: поведут его прочь из Египта, в пустыню Синая, где спрячут среди своего народа, расстанутся со спокойной и безопасной жизнью и, может быть, умрут ради него, поскольку у них есть честь, чего не скажешь о нем. У него есть только его Бог и царская блажь.

Нофрет больше не испытывала к нему ненависти. У нее лишь все сжималось внутри. Он был словно жар египетского лета или вонь навоза, или крокодил в тростниках: существует и неизбежен.

Даже уход царя ничего не изменит. Останется память, а его дочери придется жить с ложью о смерти отца – и с его врагами, но без Атона, который защищал бы ее так, как защищал царя.

Все чувствовали одно и то же: как будто, находясь среди пустыни, где нет убежища и негде его найти, видишь, как приближается буря. Они лишились даже той немногой зашиты, которую обеспечивали им присутствие царя и его власть. Дыхание ветра уже настигало всех. Египтяне пробуждались и обнаруживали, что царь, которого они так ненавидели, уже больше не царь. Теперь пробудятся боги, и жрецы выйдут из подполья. Сменхкара, даже если бы мог сопротивляться, не сумеет остановить их.

Нофрет гадала, будет ли он пытаться. Трудно сказать. Возможно, он поддастся жрецам, но может и проявить упрямство. Он был Возлюбленным Эхнатона, второй половиной царя: половиной распущенной, половиной, которая любила удовольствия и терпеть не могла скучные государственные дела.

Наверное, стоило бы попытаться узнать больше, чтобы понять, что он станет делать. Нофрет это как-то не пришло в голову – она была слишком занята царским обманом и участием в нем ее госпожи.

А сейчас у нее были неотложные дела. Агарон и Иоханан, все еще влажные и порозовевшие после трехкратного оттирания, снова собирались уходить. Когда царя принесут к бальзамировщикам – царица должна устроить, чтобы это было сделано поспешно, из-за жары, но в действительности потому, что чем дольше ждать, тем больше риск, что все раскроется, – они должны быть там. Вещи у них были с собой, огорчительно легкие для такого длительного путешествия: по небольшой связке для каждого и большая для царя. Нофрет знала, что в ней; сама помогала укладывать – конечно, одежда, сандалии, парик и накидка, чтобы скрыть слишком всем знакомое лицо царя и его бритую голову. Некоторые полезные мелочи. Для него не взяли никакого оружия, у остальных были длинные ножи, а у Иоханана – лук и стрелы. Глядя на них, Нофрет почувствовала смутное беспокойство. Она прежде не подозревала, что Иоханан умеет обращаться с этим оружием.

Надо было возвращаться, сказать госпоже, что все готово. Уходить не хотелось. Нофрет надеялась еще вернуться в этот дом. Там оставалась Леа, она не могла идти с ними, чтобы не мешать бегству. Но это будет уже не то…

Иоханан прервал ее размышления, потянув за растрепанную косу.

– Проснись, соня. Скажи своей госпоже, что мы будем ждать, как договорились, с едой, питьем и с ослом для нашего больного брата, который возвращается в пустыню для поправки здоровья.

– Или для смерти, – сказала Нофрет.

– Вряд ли нам так повезет, – возразил Иоханан.

У него всегда было легко на сердце, даже когда он занимался таким ужасным делом, как поиски трупа раба и доставка к бальзамировщикам. Ей было стыдно и за него, и за себя, за свои мрачные мысли и предчувствия. Она не заставила себя улыбаться – это было уже слишком, – но сказала:

– Иду. Мы еще увидимся? До того, как…

– Да, – Иоханан легонько подтолкнул ее к двери. – Поторопись. Уже скоро восход.

Нофрет, совершенно измученная и мало что соображавшая, все же ухитрилась достаточно быстро добраться до дворца. Она бежала, пока могла, а остаток пути шла быстрым шагом. Ноги даже перестали болеть и только слегка ныли. Она подошла к восточным воротам с первым лучом солнца, когда их только что открыли, и прошла в город, который, проснувшись, обнаружил, что лишился царя. Звуки, разносящиеся по улицам, могли бы сойти за скорбные стенания, если бы так подозрительно не напоминали вопли радости.

Во дворце царила удивительная безмятежность. Анхесенпаатон, наученная горьким опытом чумы, проследила, чтобы, когда настанет этот момент, предусмотрели все необходимое. Хотя встречались люди, бегущие без всякой цели, бьющие себя, в грудь и стенающие, чтобы их заметили и оценили, как преданных слуг, большинство из тех, что попадались по пути, были заняты делом.

Нофрет позаботилась о том, чтобы ее могли заметить только после появления во дворце цариц и не догадались, что она только что с улицы. Возможно, это была излишняя предосторожность – хотелось верить, что так. Всюду раздавался шепот, мелькали настороженные взгляды. Великий слуга Атона мертв. Никто еще не знал, что будет делать молодой царь. Может быть, сам он еще и не задумывался об этом, но его придворных и советников это очень занимало.

Нофрет, торопливо шагая по коридору к покоям своей госпожи, чуть не столкнулась с господином Аи. Она скользнула в сторону и опустила голову, как приучены делать слуги, стараясь быть как можно незаметнее.

Но он увидел ее. Хуже того, остановился. Нофрет молилась, чтобы он не заметил пыли на ее ногах, спутанных ветром волос. Его голос мягко прошелестел над головой.

– Ах, Нофрет. Твоя госпожа спрашивала о тебе.

– Я иду к ней, мой господин.

– Очень хорошо.

Господин Аи загораживал ей путь. Нофрет ждала, когда он сдвинется с места, но он не двигался. Девушка стиснула зубы. С людьми его положения не следовало поступать так, как с молодыми пьяными дураками, которые не раз пытались притиснуть ее к стене, и она не знала, как себя вести. Нофрет была крайне разочарована – прежде она думала, что господни Аи выше таких вещей.

У нее не создавалось впечатления, что от возбуждения он уже ничего не видит, кроме вожделенной цели, как дружки Сменхкары, с которыми ей случалось сталкиваться. Напротив. Господин Аи был совершенно спокоен. Но пройти ей не давал.

Она подняла голову.

– Господин, я хотела бы пойти к моей хозяйке, если можно.

– Да, – сказал он, все еще не двигаясь. Его лицо было лишено выражения. – Убеди свою госпожу отдохнуть. Она настаивает на том, что и сейчас, как всегда, должна быть царицей, как бы ни была измучена.

Нофрет подавила вздох облегчения. Он просто волновался за внучку, только и всего. Непохоже было, чтобы он заподозрил в смерти царя обман. На мгновение в голову пришла дикая мысль все рассказать. Но она была не настолько безумна, хотя и склонна доверять ему, в отличие от своей госпожи.

Она поклонилась с искренним уважением.

– Я сделаю все возможное, мой господин.

– Сделай. – Судя по всему, он поверил ей и, что еще лучше, отодвинулся, давая ей пройти.

Они и не вспомнили о второй царице, которая могла бы облегчить бремя власти. Нофрет, шагая к своей госпоже быстро, но без видимой спешки, решила пока не думать о том, что будет, когда Меритатон станет настоящей царицей, а Сменхкара – одним и единственным царем, что ждет Анхесенпаатон, чей муж умер, и у которой нет мужчины, чтобы дать ей другой и такой же могущественный титул.