Текст книги "Огненный столб"
Автор книги: Джудит Тарр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)
– Что? – Голос его сорвался. – Конечно, нет! Художник Рахотеп женится на дочке старого Бенави. Будет вино, – сказал он мечтательно – И мед. Ты же любишь мед, я помню.
– Не знаю, смогу ли я…
– Я попрошу твою царевну.
– Нет!
Он засмеялся и не послушался. Когда Эхнатон, а за ним вся его семья вышли из гробницы, Иоханан дождался, когда царственные особы придут пить воду из кувшина и охать над Мекетатон – слишком поздно и мало, по мнению Нофрет, – и решительно подошел к Анхесенпаатон. Нофрет не успела остановить его. Он поклонился на пустынный манер.
– Госпожа, не соизволишь ли ты, своей милостью, отпустить твою служанку к нам в гости в ночь новолуния?
Царевна оглядела его с ног до головы. Нофрет ничего о нем не рассказывала, и все же она догадалась, кто это.
– Ты, должно быть, Иоханан бен Агарон. Мы родственники, я думаю.
– Да, госпожа. У нас будут играть свадьбу, и твоей служанке хочется побывать на празднике и на танцах. Ты позволишь ей пойти?
– Вы друзья? – поинтересовалась царевна.
Иоханан и глазом не моргнул.
– Думаю, да. Моей бабушке она нравится.
– Твоей бабушке… – царевна нахмурилась. – Леа? Так ее зовут?
Он кивнул. Анхесенпаатон чуть улыбнулась.
– Мой дед рассказывал мне о ней. Она ясновидящая? Ее бог говорит с ней так же, как Атон говорит с моим отцом.
– Не так… Настойчиво. Но она видит яснее, чем многие.
– Мне жаль ее… Что ж, можешь забрать мою служанку в ночь новолуния. Но чтобы она вернулась утром и могла прислуживать мне.
Нофрет открыла было рот и снова закрыла. Ни разу во время разговора ее госпожа не взглянула на нее, и, как ни странно, Иоханан тоже. Эти двое замечали ее не больше, чем тень на стене. Они распоряжались ею, и им вовсе не приходило в голову спросить ее саму.
Но возразить она не могла. Нофрет была рабыней, исполнительницей господской воли, лишенной собственного ума, желаний и права спорить. Слишком часто она забывала об этом. Чаще всего ее госпожа была снисходительна к ней. Но не сейчас. Хотя царевна, наверное, думала иначе, отпуская ее танцевать на чуждой свадьбе.
8
По мнению Нофрет, ночь новолуния настала слишком скоро. И, что еще хуже, ее хозяйка, будучи в веселом настроении, считала, что она обязательно должна пойти, к тому же нарядившись получше, как подобает служанке царевны. Анхесенпаатон заставила Нофрет надеть платье из тончайшего, почти прозрачного льняного полотна и дала ей браслеты, серьги и ожерелье из золота с лазуритом, кровавиком и малахитом. Парика Нофрет не потерпела бы, но мастер, причесывавший саму царицу, уложил ее буйные кудри в подобие парика знатной дамы.
Нофрет чувствовала себя идолом, установленным в храме. Она повернулась в облегающем платье, попробовала шагнуть.
– И как же, скажи на милость, я пойду в нем до селения?
– Ты не пойдешь, – заявила царевна, – тебя отнесут в паланкине.
– Ни за что! – Нофрет топнула ногой. – Они сочтут меня заносчивой. Все будут глазеть на меня с отвращением.
– Не думаю, – сказала царевна. Она помолчала, нахмурившись. – Хорошо. Не в паланкине. Ты сможешь управлять колесницей?
– Смогу ли… – у Нофрет перехватило дыхание. – Еще не легче!
– Я думала, тебе понравится, – огорчилась царевна. – Готова спорить, Иоханану понравилось бы. По-моему, он из тех молодых людей, которым было бы интересно попробовать.
– Ночью? В новолуние?
– Ладно, ты права. – Царевна тяжело вздохнула, представив, от какого замечательного зрелища придется отказаться. – Снимай платье. Возьмешь его с собой. Оденешься, когда придешь в деревню.
Это был достаточно толковый совет. Нофрет и сама думала так же, и ей хотелось увидеть лицо Иоханана, когда она появится на празднике, одетая как госпожа из дворца.
Царевна помогла Нофрет снять наряд, стараясь не растрепать прическу, и связала в узелок платье и украшения, добавив к ним, поразмышляв, пару изящных сандалий с золочеными ремешками.
– Неизвестно, на чем придется танцевать, – сказала она с удовлетворением, увязав вещи в накидку из грубого полотна. – Вот. Понесешь это на голове, и все будут принимать тебя за служанку на прогулке.
– Очень уж ты умная, – заметила Нофрет.
Царевна засмеялась.
Нофрет шла через город не спеша, как обычно ходят служанки, и несла на голове свой узелок. Никто не обращал на нее внимания. Солнце уже садилось, бросая косые длинные лучи на стены и крыши. В этом золотом сиянии город не казался таким необжитым, неуютным и недостроенным. Тени заполняли пустые пространства, золотили каркасы домов, воздвигали колонны там, где еще ничего не было.
Даже пустыня выглядела как-то приятнее, когда закат смягчил ее резкие линии. Тень Нофрет двигалась далеко впереди нее: длинные тонкие руки и ноги, крошечная голова. На дороге больше никого не было. Строители, должно быть, спускались от гробниц в другом месте. Горожане не ходили в пустыню в сумерках. Безусловно, разумней было отправиться в колеснице или даже в паланкине.
Нофрет не хотелось привлекать к себе чрезмерное внимание, вызывать недоверие и подозрение в том, что она соглядатай царевны. Рабы всегда думают так, на то они и рабы. И пусть Иоханан яростно утверждает, что он свободный человек – его свобода полностью зависит от царя – так же, как и ее.
Когда девушка добралась до деревни, уже почти совсем стемнело. Сверток на голове уже порядком утомил ее, но она совсем позабыла о нем, удивленная неожиданной красотой этого невзрачного местечка в свете ламп и факелов среди тьмы.
Ахетатон на закате был почти красив, а селение строителей в ночи – просто прелестно. Центральная площадь, где днем шумел базар, была залита светом. На одном ее краю установили навес, похожий на царский, на другом – столы с чашами, блюдами и кувшинами. Когда Нофрет подошла, женщины подносили хлеб, сыр, пироги, мясо, разные фрукты. Угощение было не таким изысканным, как на царском пиру, но гораздо богаче, чем можно было ожидать в таком месте.
У Нофрет потекли слюнки. Свежевыпеченный хлеб благоухал, а где-то жарилось мясо: его запах вился вокруг нее, увлекая через толпу людей, полускрытых тенью.
– Нофрет!
Это был Иоханан, он звал ее. Юноша возник из мельтешения света и тьмы, широко улыбаясь, и, чуть не сбив ее с ног, потащил за собой, и Нофрет пошла, не успев понять, куда.
– Тебе надо что-нибудь надеть, – сказал он. Ей пришлось напрячь слух, чтобы услышать его. Люди пели. Барабаны, бубны, пастушьи дудки производили оглушительный шум.
У самых дверей его дома она остановилась.
– У меня с собой кое-что есть. Если ты меня, наконец, отпустишь, я смогу одеться.
– Как, прямо на улице? – Иоханан засмеялся, когда она взглянула на него с возмущением, точно как ее госпожа, и втолкнул в дом.
Нофрет попыталась воспротивиться, все-таки опасаясь встречи с его бабушкой. Но в доме никого не было. Иоханан провел ее в комнату за занавеской, где можно было без стеснения одеться – глупо, потому что он никогда не видел ее одетой основательнее, чем в набедренную повязку, но спорить не хотелось.
Надеть платье и украшения самой, без помощи царевны, оказалось непросто, но Нофрет справилась. Она надеялась, что ее волосы не слишком растрепались. Разглаживая стеснявшую ее узкую юбку, девушка выскользнула из-за занавески прямо в руки Иоханана.
Юноша весь вспыхнул. Бросив на нее ошеломленный взгляд, он уже не знал, куда девать глаза.
Вот теперь-то можно посмеяться над этим мальчишкой, который видел ее почти голой и не стеснялся, а один взгляд на ее наряд лишил его дара речи.
– А ты, наверное, считал меня совсем дикаркой?
– Нет-нет, – сказал он поспешно. – Я не знаю, я не…
– Что, я настолько ужасна?
– Нет! – Иоханан, сам удивившись своему крику, торопливо закрыл рот, но затем, собравшись с мыслями, решительно сказал: – Ты красавица. Я не ожидал.
– Ты, должно быть, слепой.
– Нет. Ты настоящая красавица. – Иоханан протянул руку. – Пошли, а то опоздаем.
Пальцы у него были тонкие и удивительно сильные, а рука холодной: он был далеко не так спокоен, каким старался казаться. Но и она волновалась.
– Я всего лишь Нофрет, – произнесла она.
– Да, – ответил Иоханан. Что он имел в виду?
Нофрет подумала, что это – настоящая свадьба. Не то что странный обряд в царском доме. Здесь были и танцы, и смех, и цветы, и факелы, и веселая, смеющаяся невеста, румяная от смущения – она то убегала, то снова попадала в объятия жениха. Это был красивый человек, египтянин: стройный, изящный, быстрый в движениях. Невеста – родом из апиру – была повыше ростом и плотнее, но он легко кружил ее в бурном танце, так стремительно, что все вуали и заколки слетели с ее длинных волос. Он надел своей избраннице на голову венок из цветов и благодарил ее поцелуями – такими пылкими, каких ни один царь не мог позволить себе на глазах своего народа.
Когда невеста смотрела на него, глаза ее туманились. Люди смеялись и кричали что-то ободряющее. Она вся вспыхнула, но вовсе не собиралась отказываться от удовольствия, а покрепче обняла жениха и прижалась к нему.
Кто-то бросился вперед, словно желая разделить их. Его остановили. Люди плясали, пели, угощались, но вокруг жениха и невесты царило спокойствие. Да, это была свадьба. По сравнению с нею все царские женитьбы казались бледной тенью.
– Так и должно быть всегда, – сказала предсказательница Леа. До сих пор Нофрет не видела ее. Она стояла позади, вместе со своим внуком, словно окружая девушку.
Но в этом не было ничего пугающего, никакого ощущения, что она в ловушке. Скорее, в безопасности. Защищена, как будто стеной.
Леа с улыбкой глядела и на влюбленных, и на Нофрет.
– И у тебя должно быть это. И будет, если Бог даст. Царь поступает так, как поступает, потому что не видит другого пути. Мы не цари, и никогда не желали ими быть… Но мы-то счастливы.
– Ты хочешь дать мне урок? Я должна выучить его наизусть, как жрица? – Нофрет пыталась говорить насмешливо, но это было не так-то просто. Леа казалась неуязвимой – старая женщина из пустыни, и в то же время могущественная и всезнающая.
– Каждая женщина жрица, – ответила она. – Каждая девушка, каждая невеста, каждая мать. Даже бабушка, которая должна хранить домашний очаг, но не знает, как.
– Она должна уметь видеть, – вмешался Иоханан.
– В этом и состоит тайна женщин, но я ее знаю.
– Слишком много ты знаешь, – пробормотала Нофрет.
Леа засмеялась, неожиданно звонко.
– Вот именно. Мальчишки все такие. Мужчины предпочитают быть в достаточной мере невеждами. – Она взяла Нофрет за руку. – Пошли, дитя мое. Пора танцевать в честь невесты.
И они танцевали: все женщины – от самых маленьких девочек, еще цеплявшихся за материнские подолы, до молодух на сносях и старушек, уже давно забывших, как рожают детей. Все они танцевали вокруг жениха и невесты.
Этот танец связывал их. Может быть, мужчины думали, что людей соединяют слова благословения, произносимые жрецом, жертвоприношение ягненка на алтаре, обращенном к восходящему солнцу. Но женщины знали лучше – даже чужестранка Нофрет, рабыня царевны. Слова – это только слова. А танец связывал душу с душой и жизнь с жизнью.
Женщины, способные рожать, которые носили или кормили младенцев, давали им свою силу. Те, которые еще не рожали или уже не будут рожать, предлагали то, чем они были или чем собирались стать. Слов не было. Слова разрушили бы чары. Танец сопровождался ударами барабанов, стуком сердец и шорохом шагов по земной груди.
Совершалось таинство во имя Бога – первый настоящий ритуал, который Нофрет здесь видела, но не египетский. Это была магия пустыни, земли, крови и живого тела.
Но пора было возвращаться во дворец. Не из страха наказания. Это был долг, то, что Леа называла необходимостью: Бог звал Нофрет туда, куда она должна была идти. По дороге в селение она удалялась от заката, а теперь – от восхода. Свой узелок девушка несла на голове, ноги шагали легко, несмотря на усталость, выводя рисунок танца в дорожной пыли. Магия еще не оставила ее, а, может быть, так только чудилось. Магия внесла ее в город, через дворцовые ворота, прямо к ее госпоже.
Царевна едва взглянула на нее, и сама была как тень.
– У Меритатон начались роды. Рано – не то слово, слишком рано. Молись всем богам, каких знаешь. Молись, чтобы она не умерла.
9
Когда царица Нефертити рожала последнюю из шести царских дочерей, Нофрет еще не было в Ахетатоне. Она не знала, происходило ли все так же, как сейчас – обитатели дворца вроде бы занимались своими делами, но с рассеянным видом, постоянно прислушиваясь к звукам, доносящимся из комнаты: оттуда время от времени слышались женские крики, но не детские.
Предполагалось, что Нофрет ничего не замечает, или по крайней мере делает вид, что не замечает. Она прислуживала своей царевне. Царевна должна была присутствовать на церемониях в храме, исполнять свои придворные обязанности, учиться танцам, пению, чтению и священным письменам, но ее голова была занята совсем другим. Когда, разбирая отрывок из истории о пришпоренном царевиче, Анхесенпаатон сочинила полную ерунду, сказав, что он родил крокодила, вместо того, чтобы сказать, что крокодил ему угрожал, писец, ее наставник, отослал девочку заниматься чем-нибудь менее утомительным для ума.
Царевна приказала приготовить колесницу и велела Нофрет занять там место. Раньше такого не бывало, но, насколько знала Нофрет, ей и не запрещали. Анхесенпаатон вела себя так, словно была уверена, что никто ее не остановит.
И Нофрет устроилась позади своей госпожи, а царевна взяла вожжи, собираясь выехать из конюшни, но вдруг перед лошадьми появилась высокая фигура. Доверчивые кони опустили головы, ожидая найти в руках человека кусочки медовых сладостей. Мужчина рассеянно погладил их морды, не отрывая взгляда от царевны.
– Госпожа, ты собираешься ехать в одиночку? – поинтересовался он. Голос у него был по-солдатски груб, но с оттенком придворной обходительности.
Царевна вздернула подбородок.
– Военачальник Хоремхеб, ты загородил мне дорогу.
– Без сопровождения ехать нельзя.
Царевна не взглянула на Нофрет, не желая проявлять слабость – с таким человеком это было невозможно.
– Но я так хочу.
Хоремхеб взял обоих коней под уздцы, осторожно, чтобы не испугать, но достаточно крепко, чтобы не дать двинуться вперед. – Я буду твоим провожатым. Поехали, мои лошади готовы и стоят на внешнем дворе.
Там действительно стояла пара жеребцов, гораздо более беспокойных и порывистых, чем послушные лошади царевны, и по ним было видно, что с утра они уже совершили долгий путь. Но жеребцы явно были не прочь бежать снова, мотали головами, фыркали и норовили лягнуть конюха, удерживающего их.
Хоремхеб взял хлыст и вожжи и одним быстрым изящным движением вскочил в колесницу. Конюх отпрыгнул с дороги. Хоремхеб удерживал коней. Они били копытами, но с места не трогались. Военачальник поклонился без всякой насмешки.
– После тебя, госпожа.
Царевна, такая же надменная и холодная, как ее мать, направила лошадей вперед. Они охотно пошли рысью, не обращая внимания на рвущихся вперед жеребцов.
Куда ее госпожа собиралась ехать без охраны, Нофрет не знала. Может быть, к царской гробнице или даже еще глубже в пустыню, подальше от людей, от людских страхов.
Но как бы то ни было, царевна не решилась на такой побег. Она чинно ехала по дороге процессии, гораздо медленнее, чем если бы была одна, – и полководец с трудом удерживал своих жеребцов. Анхесенпаатон, казалось, ничего не замечала. Люди останавливались и смотрели на нее. Египтяне почтительно падали ниц. Неегиптяне, поняв, кто она такая, кланялись каждый на манер своей страны. Это немного напоминало порыв ветра в ячменном поле, когда тела и головы склонялись при приближении царевны.
Она проехала от одного конца широкой дороги до другого, от одних ворот до других и обратно. Затем, все так же медленно, ленивым шагом, свернула ко дворцу. Ее лошади даже не разогрелись. Кони Хоремхеба были покрыты потом и белыми клочьями пены. Складка его губ была сурова, но глаза смеялись.
Когда обе колесницы стояли во дворе конюшни – лошади царевны спокойно, жеребцы полководца готовые заржать от разочарования, Хоремхеб перегнулся через край своей колесницы.
– Честная игра, царевна. И честная победа.
Анхесенпаатон подняла бровь.
– Так это была игра? А я и не знала. – Она сошла с колесницы, повернулась спиной к своему неожиданному стражу и удалилась.
Как только они снова оказались в доме, царевна позволила маске упасть. Она бросилась к Нофрет, и смеясь, и сердясь.
– Каков? Как он только осмелился?
– Не понимаю. Что осмелился? Охранять тебя? Думаю, это было только разумно.
– Ох, – сказала госпожа с неудовольствием. – Охрана? От чего? Это же город моего отца. Никто не решится тронуть меня здесь.
– Ты не можешь знать наверняка. И он тоже.
– Я знаю, – выпалили царевна. – Я уверена, что нахожусь в безопасности. Как он осмелился предположить, что это не так?
– Может быть, – сказала Нофрет, – ему известно что-то неведомое тебе.
Царевна была гораздо моложе Нофрет, но умела принять грозный вид не хуже любого воина. Истинно царская самоуверенность – отказ бояться чего-либо столь незначительного по размерам и силе, как оружие. Она надменно выпрямилась и пронзила Нофрет свирепым взглядом черных глаз.
– Что же он знает такое, неизвестное даже личным шпионам царя?
– Возможно, самую малость. Но и твоему отцу всего не рассказывают, а тебе он говорит еще меньше. У него есть враги. И немало. Они не желают мириться с существованием этого города. Тем более, что многие втайне поклоняются другим богам.
Царевна медленно вздохнула.
– Напрасно ты мне рассказала. Такое можно говорить только тем, кому доверяешь.
– Я тебе доверяю. Да и что может сделать царь? Приказать казнить каждого, кто обращается с молитвами к Бесу или Хатор или к Амону, когда нуждается в помощи богов? Он закрыл храмы, стер их имена – но никого не убил.
– Кроме богов, – сказала царевна и снова вздохнула. Казалось, она стала меньше и снова превратилась в дитя с хрупкими косточками, третью, еще незамужнюю дочь царя.
– Пойми, главное не в том, что он сделал. Главное в том, что это сделал именно он.
– Ты не любишь Хоремхеба, – заметила Нофрет.
– Неважно, люблю или не люблю. Но он из простых людей, а засматривается на высокое – и рассчитывает его получить.
– Высокое? Например, царевну в жены?
– Этому не бывать.
Она была уверена и в своих словах, и в себе. Нофрет надеялась, что ее госпожу не постигнет разочарование. Цари – даже, возможно, такие, которые женятся на собственных дочерях, чтобы сохранить все царские права в семье – всегда были рабами выгоды. И может оказаться выгодным выдать дочь за сильного военного человека, командующего армиями, который в трудную минуту станет гарантией того, что эти армии не перекинутся на сторону иных, не царских, богов.
Такое вполне возможно. Нофрет могла только догадываться об этом: она не видела закрытых храмов, не слышала возмущенных воплей жрецов. Однако то, что до нее доходило, было достаточно ясно. Жители Ахетатона не особенно жаловали своего царя. Но если даже те, кто получал прямую выгоду от его жизни и постоянного присутствия, выражали недовольство, то чего ждать от остальных египтян.
– Если военачальник положил на тебя глаз, – сказала Нофрет, – он мог поступить и хуже, чем просто тешить свое воображение. Не стоит обещать выйти за него или даже показывать, что тебе известны его намерения. Но можешь дать ему некоторую надежду на будущее, когда ты станешь достаточно взрослой, чтобы думать о таких вещах. Он сильный человек и никому не позволит беспокоить тебя.
– По-твоему, я должна поощрять его? – Царевна, казалось, была готова залепить Нофрет оплеуху, но удержалась. – Он ужасный. Старый. От него несет лошадьми.
– Лошади неплохо пахнут, – заметила Нофрет.
– Старыми лошадьми. Дряхлыми, пропотевшими лошадьми. Которых не купали ни разу с тех пор, как впервые запрягли.
– Но все же лучше, чем какой-нибудь жрец с руками, перемазанными жертвенной кровью. Или, – добавила Нофрет, – царь.
Это было сказано зря. Царевна, которая все время балансировала на грани между ребенком и царицей, сразу обратилась в царицу.
– Царь – это царь и Бог. И он всегда чистый.
– Но его дела грязны… – Нофрет заставила себя замолчать. Ее хозяйка была египтянкой, и египтянкой царственной, и никогда не понимала и не поймет, какое глубокое отвращение испытывает Нофрет. Это она и ее родня давали понять ясно. Анхесенпаатон боялась лишь того, что ее слишком рано сделают женщиной, но вовсе не проклятия богов.
У Нофрет внутри снова все заныло. Выругавшись про себя, она сказала:
– Ты не выйдешь за него замуж, пока жив царь – можешь не сомневаться. Твой отец никогда такого не допустит, даже если бы ты и захотела. Но Хоремхебу об этом знать необязательно. Он сильный, у него есть солдаты, он может защитить тебя от любого, кто вздумает угрожать тебе. Разве ради этого не стоит потерпеть небольшое неудобство?
– Не от чего меня защищать, – произнесла Анхесенпаатон, спокойно и с истинно царским упрямством.
Больше сказать было нечего – по крайней мере, сейчас. Но Нофрет и не думала прекращать борьбу. Она собиралась ненадолго отступить и подождать.
Это ожидание было спокойней, чем бодрствование возле царевны Меритатон. Ее младенец слишком торопился явиться на свет, но, когда его мать уже почувствовала приближение родов, решил повременить. Все усложнялось так, что царевна была совсем юной и миниатюрной. Когда она станет взрослой женщиной, у нее будут роскошные широкие бедра и пышная грудь, как и у матери. Но сейчас Меритатон была еще совсем ребенком.
Анхесенпаатон, утомленная бегством из города, сразу же отправилась спать. Нофрет позавидовала ей. Сама она, как всегда, уснуть не могла и волновалась. Девушка не любила царевну Меритатон, она совсем ей не нравилась. Но страх и боль, которые та испытывала, стояли в воздухе густо, как дым.
Нофрет подумывала, не сбежать ли снова. Ее госпожа попыталась, но ничего не вышло. Нофрет могло бы повезти больше, но отправляться так далеко не было сил, хотя и отдыхать тоже было невозможно.
Нофрет ничем не могла помочь Меритатон, ей не дозволялось даже приблизиться к ее дверям. У ворот дома цариц стояла стража, и без дела туда не мог войти никто.
Нофрет как служанка третьей царевны принадлежала только ей, и, как объяснили стражники, не имела отношения к царевне, находившейся внутри. Она даже сама не знала, зачем ей надо находиться там. Девушка немного разбиралась в акушерстве, но рядом с Меритатон находились толпы врачей и акушерок. Нофрет там только помешала бы.
Поэтому она болталась неподалеку. Солнце склонялось к западу, в дворцовом саду было жарко и пахло пылью и навозом, как повсюду в Египте. Даже густой аромат цветов не мог перебить этот запах.
Сквозь жужжание пчел ей послышался какой-то звук. Наверное, садовник, несмотря на жару, проделывал какую-то свою тонкую работу. Все остальные спали или отдыхали.
Звук повторился, как будто кто-то набирал воздуха, чтобы вздохнуть. Может быть, это обезьяна. Или кошка. Или, как подумала Нофрет, двигаясь в направлении звука, ребенок, старающийся плакать тихонько.
Она бесшумно спустилась по аллее фруктовых деревьев, мимо бассейна с рыбками, в розовый сад. В его колючем укрытии, под аркой из цветов, прятался плачущий ребенок.
И все же, с точки зрения царя, это вовсе не был ребенок. Между кустами роз притаилась его вторая дочь, вторая царица-дитя, Мекетатон – в платье, в украшениях, в парике. Но лицо ее, когда она обернулась к подходившей Нофрет, было лицом девочки, ребенка одиннадцати лет от роду. Краска на веках, на щеках и на губах смазалась и потекла.
Нофрет никогда не имела склонности утешать плачущих детей. Деловитость была свойственна ей больше. Она огляделась в поисках чего-нибудь подходящего, чтобы вытереть лицо Мекетатон, но ничего не нашла, кроме ее тончайшей накидки. Девочка сидела молча, пока Нофрет оттирала краску, вовсе не беспокоясь о том, что тонкая ткань безнадежно испортится.
Лишившись краски, лицо царевны оказалось мучнисто-белым, а тело казалось странным, бесформенным, как на изображениях ее отца, нарисованных или вырезанных на каждой стене. Нофрет заметила, что она прикрывает живот, сгорбившись, полусидя-полулежа среди роз.
– Давай разберемся, – заговорила Нофрет намеренно грубо, чтобы немного привести Мекетатон в чувство. – Никто не обращает на тебя внимания, все заняты с Меритатон, а тебе больно и страшно. Что, ребенок уже пошел?
Лицо царевны не изменилось, но тело напряглось.
– Как ты неизящно выражаешься.
– Я всегда так выражаюсь. – Нофрет положила руку на выступающий живот Мекетатон. Та разогнулась, как кобра, на удивление быстро и яростно сопротивляясь.
Но Нофрет была дочерью воина, и ее братья тоже собирались стать воинами. Она действовала быстрее и была сильнее. И обладала даром, который ее отец называл даром воина – видеть все ясно и четко даже в горячке битвы, поэтому сейчас увидела то, что Мекетатон всячески стремилась скрыть.
На тонком белом платье проступила кровь. Причиной этого могла быть только большая беда с ребенком, которого носила Мекетатон. Нофрет не промедлила ни секунды, даже не попыталась отдышаться после яростного сопротивления царевны. Когда та осела на землю, задохнувшись от боли и потрясения, Нофрет схватила ее и подняла. Она весила совсем мало, словно птичка, одна кожа да кости.
Когда девушка взяла царевну на руки, она перестала сопротивляться и лежала, дыша тяжело и прерывисто, что совсем не понравилось Нофрет. Затем глаза царевны закрылись, голова запрокинулась, и Нофрет чуть не уронила ее. Мекетатон казалась мертвой.
Но она все еще дышала, была в сознании и пробормотала дрожащим голосом:
– Оставь меня лежать на солнце. Солнце придаст мне сил. Солнце остановит…
– Тебе нужны не солнечные ванны. Тебе необходима акушерка, и быстро.
– Нет… Это сын царя. Он должен родиться, когда наступит его время. Сейчас он не родится.
– Вряд ли он тебя послушается, – вздохнула Нофрет, торопливо шагая из розария в сторону дома цариц.
На сей раз стража пропустила девушку. Одного взгляда на лицо царевны было достаточно, чтобы убедить начальника стражи немедленно послать за акушеркой или хотя бы за жрецом-лекарем. Нофрет, не тратя времени на благодарности, промчалась мимо стражников, которые в последний момент догадались распахнуть дверь прежде, чем она ее снесет, и со всех ног ринулась в комнату, где стояла кровать.
Кровать, по-видимому, принадлежала не царевне, она была гораздо меньше и скромнее, чем та, какая могла бы предназначаться Мекетатон, но достаточно велика для такого случая. Всем, оказавшимся рядом, Нофрет велела открывать ставни, тащить опахала и прочие нужные вещи.
У кого-то из слуг хватило сообразительности принести прохладного вина, разбавленного чистой водой. Нофрет сначала заметила лишь тень и руку, подносящую чашу к губам Мекетатон. Затем внезапно разглядела всю фигуру.
– Тама! – удивленно воскликнула она. – Почему ты не…
– Я там не нужна, – ответила служанка Меритатон. – Они не желают слышать то, что всем известно: царевна убьет себя, чтобы подарить царю еще одну дочку.
– Я не умру, – прошептала Мекетатон, удивив их обеих. Нофрет была уверена, что она ничего не слышит от боли.
– Не ты, царевна, – сказала Тама. – Твоя сестра.
– Не я, – повторила Мекетатон. – Я не умру. У меня будет сын.
Кто-то маленький, стремительный и озабоченный оттолкнул Нофрет. Она заметила амулет богини Таверет, помогавшей деторождению. Похоже, больше никто не занимался подобными вещами, или не признавался в этом.
Толпа оттеснила ее от постели. Там толпились акушерки. Сколько крови! При родах всегда бывает кровь, но почему так много?
Тама, которая была крупнее и стояла на более удачном месте, осталась у изголовья царевны. Нофрет прижали к стене. Темное лицо Тамы казалось при ярком свете светлым и напряженным. Нофрет постепенно поняла, что оно выражало. Горе.
Первый крик подбросил Нофрет. Она никогда прежде не слышала такого детского крика. Тама запрокинула голову, причитая, как плакальщица по покойнику.
– Нет, – сказала Нофрет. – Это не она. Она не издала и звука.
Никто ее не слышал. Акушерки поспешно работали. Одна пела что-то похожее на заклинание, но это уже не имело смысла. У них были ножи. Они будут резать – уже режут…
Причитала не только Тама. Остальные слуги, глупые, вовсе рыдали. От них не было никакой пользы.
Нофрет набросилась на них, раздавая оплеухи, толкаясь, ругаясь, выгоняя их прочь. И слуги пошли, как дураки, какими и были, рыдая и стеная. – Царевна Мекетатон! – вопили они.
– Царевна Мекетатон умерла!
