Текст книги "Огненный столб"

48

Наконец Нофрет все-таки заснула, потому что ей снилось, будто ниже Мемфиса их ждут войска, целая флотилия на реке и армия по берегам, чтобы отобрать царицу. Но когда она вскочила было предупредить Иоханана прежде, чем он окажется прямо среди войска, на реке уже не было никого, кроме стаи диких гусей. Она ясно их видела. Появился слабый бледный отсвет, как всегда перед восходом, когда тени еще длинные и черные, но вода уже блестит серебром, небо на востоке наливается багрянцем, а на западе – глубоким синим светом.

Кругом были лишь вода и небо. С того места, где сидела, Нофрет не видела ни земли, ни людей. Река уже далеко унесла их от Мемфиса. Здесь воздух казался душистей и теплее. Даже и прохладе утра он был тяжелым, обещая жару, влажную и давящую.

– Мы всю дорогу плывем к океану? – спросила она Иоханана.

Он все еще стоял у весла, неимоверно усталый, и чувство вины, слишком запоздалое, кольнуло ее.

– Мы плывем туда, где безопасно.

– А в море безопасно?

Иоханан некоторое время смотрел на нее, то ли изумленный, то ли слишком усталый, чтобы ответить сразу.

– Мы не в море плывем. Здесь недалеко пристань – деревня, там безопасно, и там есть наши люди. Они нас ждут.

– Нигде не безопасно, – пробормотала Нофрет.

Иоханан, казалось, не услышал. Она потянулась, чувствуя, что отлежала бока на твердой палубе, и, размявшись, забралась под навес.

Леа спала, сидя прямо, уронив подбородок на грудь. Анхесенамон за всю ночь не пошевелилась и лежала точно так же, как Нофрет уложила ее, – на спине, вытянув руки. Царица была жива; она дышала, как прежде. Ничто не изменилось.

Ничто не изменилось, и пока они продолжали свой путь вниз по реке утром, в усиливающейся жаре. Это казалось странным; Нижний Египет был населенным местом, по крайней мере, в окрестностях Мемфиса; но в то утро никому не пришло в голову поднять на реке парус. Они были одни в бесконечном, словно море, пространстве, их сопровождали лишь водяные птицы и одинокий крокодил, плывший за ними, пока его не отвлекла стая уток.

Ближе к полудню Иоханан увел лодку с середины реки. Река была здесь так широка, что, казалось, не имела берегов, но, когда они свернули к востоку, Нофрет увидела зеленую полосу, должно быть, землю, а за ней – красную полосу пустыни. Среди зелени были вкрапления коричневого – дома селения, о котором говорил Иоханан.

Это была крошечная деревушка, такая маленькая, что в ней даже не построили храма, но имелся свой богач с домом в целых шесть комнат и садом позади него. Он был египтянином, но его жена была апиру, и в деревне жили некоторые ее соплеменники. Они не были каменотесами, как апиру строители гробниц, а занимались делом, более привычным в их пустынном мире, пасли коз и овец, пряли и ткали из шерсти, делали острый ароматный сыр, удивительно вкусный вместе с вечным египетским хлебом и пивом.

Нофрет так и не узнала, как называется деревня. Она не могла быть безымянной – в Египте все имеет имя, – но никто при ней его не произносил. Это было просто место, куда она прибыла, где ее накормили, предложили вымыться и выспаться. Она приняла ванну и угощение, но отказалась лечь спать. Остальные воспользовались такой возможностью. Анхесенамон, не проснувшаяся даже когда ее переносили из лодки в дом богача, спала с тех пор, как Нофрет нашла ее. Ей в рот влили немного воды, которую она проглотила, положили пару кусочков хлеба, – она сжевала их во сне, но не проснулась.

Нофрет не о чем было говорить с людьми, жившими в доме. Они тоже мало что могли сказать ей. Ясно, что муж считает ее ничем, поскольку она рабыня. Жена же казалась робкой до немоты, не женщина, а маленькая бурая мышка, не решающаяся даже встретиться с Нофрет взглядом. Никто особенно не интересовался, кто спит на лучшей кровати под надзором Леа. Иоханан, прежде чем самому провалиться в сон, пробормотал что-то о родственнице и сонной болезни. Этого было достаточно.

Нофрет чувствовала, что должна стать на страже. Пару раз она уже дошла до двери, но так и не выбралась из дома. Она оставалась с Леа и с госпожой, глядя, как те спят, отгоняя от них одно за другим пугающие видения о том, как их ловят, разоблачают, приговаривают и казнят за самую страшную измену.

Бог, должно быть, и вправду охранял их. Солдаты не ворвались, чиновники не приехали. Вообще никто не появился, как будто она была одна, никому не известная и в полной безопасности.

– Нам надо опасаться застав, – сказал Иоханан. Он проснулся перед закатом, жадно поел и заявил, что следует тронуться в путь, как только стемнеет. Хозяева слабо возражали, но Нофрет видела, что они испытывают большое облегчение. Может быть, эти люди ни о чем и не подозревали, но такое множество гостей их явно стесняло.

Иоханан купил у них осла, который вполне мог быть близким родственником тому, который увез из Ахетатона старого царя. Он был такой же маленький, облезлый и зловредный. Осла нагрузили бурдюками с водой и солидным вьюком, но он мог выдержать еще и небольшой вес Анхесенамон. Ее нарядили в платье, по-видимому принадлежавшее Леа, закутали в покрывало, как делают женщины апиру вдали от дома, и безликий, бесформенный тюк черной шерстяной ткани поместили среди груза на спине осла.

Нофрет представляла из себя подобное же зрелище, только шла пешком, одетая в старое платье жены богача. Оно пахло мускусом, было сшито из хорошей материи и не слишком изношено. Длинное и просторное, платье укрывало ее с головы до ног. Под наброшенным покрывалом Нофрет была надежно скрыта, превратившись в высокую и широкую тень другой бесформенной фигуры – Леа.

Никто не пришел с ними прощаться, никто не смотрел, как они уходят, даже дети не болтались у дверей. Как и на реке, путники были одни в этом мире под бескрайними небесами.

От Черной Земли до Красной, от плодородной почвы до бесплодной пустыни, песка, камней и неба, остался один шаг. Иоханан шел впереди, с посохом в руке, ведя за собой осла. Леа двигалась так же легко, как Нофрет, может быть, даже легче среди привычных ей скал и песка. Они шли не спеша, приноравливаясь к неторопливому шагу осла, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть и подкрепиться.

Они шли по звездам, держа путь к востоку, на Синай. Иоханан шел так, как будто прекрасно знал дорогу, улавливая приметы, невидимые для Нофрет. Она жила в горах и долинах Хатти, а потом – в городах. Пустыня была непривычна для нее. Вид пустыни был изменчив, как песок. В ночи она превращалась в тьму, освещаемую звездами, но Иоханан ориентировался в ней так же легко, как на улицах Мемфиса.

Нофрет надеялась, что он ведет их правильно, не слишком отклоняясь от дороги, и не наткнется на заставу, полную солдат, подчиняющихся Хоремхебу. Ее чутье здесь было бесполезно. Оно заставило бы ее ждать дня, придерживаться дорог и выйти по хорошо обозначенному пути прямо в лапы к врагам.

Пробираясь сквозь ночь, Нофрет много молилась, полагаясь больше на слух и чутье, чем на зрение. Леа шла прямо перед ней, от нее пахло сандаловым деревом, и шаги чуть слышно шуршали по песку. Под четырьмя легкими ногами осла изредка постукивали камешки, но поступь Леа была почти беззвучной.

Нофрет молилась не какому-то богу отдельно. Здесь пока сохраняли власть египетские боги, потому что это был еще Египет, но они изменились так же, как и земля вокруг. Теперь боги были не милостивы и снисходительны, но жестоки, холодны и странны. Амон стал оглушающей жарой солнца, Гор – слепым глазом луны и полетом сокола на рассвете, прекрасным, но недостижимо далеким. Нут, владычица ночи, чье тело было небесной аркой, усыпанной звездами, изгибалась здесь гораздо выше и дальше, чем где-либо в Черных Землях.

Нофрет молилась им всем и никому, бессловесными молитвами, состоящими из страха, надежды и отчаяния. Здесь она не чувствовала себя свободной, как там, на реке. Ей казалось, что она попала в ловушку, затерялась в этой чуждой земле, привязанной к людям, почитающим одного непонятного бога. Ее увлекало за ними не по своей воле. Если бы не госпожа, она бы уперлась и отказалась от всего, потребовала бы вернуть ее в знакомые места, как бы ни пришлось потом пострадать.

Это даже не был мир живых. Египтяне располагают обиталище мертвых на западе, за горизонтом Красной Земли, но кто сказал, что оно не простирается и на восточную пустыню? Кроме одинокого сокола на восходе Нофрет не видела ни птицы, ни зверя, ни человеческого существа. Иногда издалека доносился вой шакалов. Но шакалы – проводники мертвых, слуги Анубиса, у которого тело человеческое, а голова шакалья.

После первой долгой ночи, на восходе Нофрет натолкнулась на препятствие, которое подалось, обернулось и подхватило ее, когда она начала падать. Девушка тупо смотрела в лицо Леа. Старая женщина казалась такой же измученной, какой себя чувствовала Нофрет. На лице густо лежала пыль. Она морщилась, чувствуя, как песок царапает кожу.

За плечом Леа маячил Иоханан – он остановился и сгружал Анхесенамон на землю. Среди груза на спине осла был шатер всего лишь большой плащ или одеяло из козьей шерсти; посох Иоханана послужил опорой. Внутри оказалось тесно, но это все-таки было укрытие. В предрассветном холоде Нофрет порадовалась ему и, несомненно, будет рада еще больше в разгаре беспощадно жаркого дня.

Они в молчании поели ячменного хлеба, козьего сыра, лука, запили водой из бурдюка. Нофрет влила немного воды в рот Анхесенамон. Часть пролилась, но кое-что она все-таки проглотила.

– Проснется ли моя госпожа когда-нибудь? – Голос Нофрет был хриплым от сухости во рту и долгого молчания. Никто из них не сказал ни слова с тех пор, как покинули деревню: странно, что только теперь она заметила это. Молчание и пустыня были неразделимо связаны.

– Она проснется, когда пожелает бог, – ответила Леа.

– Значит, ты не знаешь. – Нофрет слишком устала, чтобы рассердиться, но явно была недовольна. – А если она умрет здесь? Врач мог бы ее спасти…

– Бог охраняет ее, – снова повторила Леа.

Нофрет отвернулась от нее, легла возле своей госпожи, закрыла лицо рукой и стиснула зубы. Хотелось плакать, долго, громко и совершенно без всякой пользы. Ее привели сюда, не считаясь с ее желаниями, не слушая возражений. Назад пути не было. Только вперед.

Иоханан оставался снаружи: по-видимому, на страже. В шатре ему места не хватило. Нофрет пожелала ему хорошо провести время в обществе осла.

Сон приходить не спешил. Рядом неподвижно лежала Анхесенамон. Леа спала, тихонько посапывая. Солнце поднялось, а вместе с ним и жара. Шатер заметно смягчал зной и укрывал от мух, взбодрившихся днем.

Жара и мухи набросились на Нофрет со страшной силой, как только она выбралась наружу. Ей не спалось. Иоханан устроил для себя по соседству укрытие, развесив на кустах свой плащ. Стреноженный осел лениво глодал колючие ветки.

Блеск солнца был ослепительно силен. Девушка остановилась в тени скалы. Стремительное движение привлекло ее внимание: ящерица в погоне за жуком. Ящерица была быстра, но жук забился в трещину, слишком узкую для нее. Ящерица ждала, раскрыв рот. Казалось, от жары она дышит тяжело, как собака, или неслышно кричит, как хотелось кричать Нофрет.

Она снова забралась в шатер. Там было жарко и душно, пахло мускусом и потом, но все-таки это тень. Она отхлебнула воды, еще холодной, долго держала ее на языке, наконец проглотила.

Ночью они продолжили свой путь, пользуясь прохладой и темнотой. Нофрет все-таки немного поспала – достаточно, чтобы идти дальше. В глаза ей словно насыпали песку, мысли ворочались медленно, но не нужно было особенно напрягать ум, чтобы следовать за Леа, которая шла за ослом, которого вел Иоханан, ориентируясь по звездам и держа путь к востоку.

Нофрет не особенно разбиралась в картах и дорогах. Караван с дарами из Митанни шел в Ахетатон по царской дороге, а потом по реке Египта. Нофрет мало что запомнила, кроме пыли и жары, бесконечной ходьбы и слишком кратких привалов. Там была застава, это она помнила. Когда же караван прибыл в Египет, они долго стояли в городе, чтобы посланник успел посетить все храмы. Это был очень набожный человек со множеством предрассудков. Все, что ему случалось видеть или слышать, посланник считал добрым или злым предзнаменованием и носил на шее так много амулетов, что они казались огромным гремящим ожерельем.

Нофрет все еще хранила свои амулеты Амона и Собека. Шагая вперед, она поглаживала их гладкие резные поверхности. В них не чувствовалось ни силы, ни проблеска божественности. Амулеты были всего лишь камнями, но все же успокаивали.

Она сжимала их в кулаке глубокой ночью – четвертой, считая от деревни к северу от Мемфиса, когда Иоханан вывел их прямо к солдатскому биваку. Он не заблудился, конечно, нет, и держался по возможности подальше от любой заставы, но солдаты неожиданно встретились им здесь, в пересохшем русле, в глубине пустыни. Что они тут делают, Нофрет не могла себе представить. Возможно, охотятся: на льва, газелей или на каких-либо вовсе сказочных зверей. Или ищут медь или бирюзу – разве не добывают бирюзу в Синае? Или же, что хуже всего, в засаде ожидают сбежавшую царицу и ее сообщников.

Анхесенамон к тому времени пришла в себя настолько, что могла час-другой просидеть на спине осла, хотя по-прежнему, похоже, находилась в трансе или под действием чар. Глаза ее, открытые, казались затуманенными сном, и на лице не было никакого выражения. Днем царица лежала, открыв глаза, почти не моргая, ничего не говоря и не замечая, где находится. Она ела, если ее кормили, пила воду, но не отвечала, когда ее спрашивали, хотя реагировала на звук голоса. Любого голоса, говорящего что угодно, и даже на вой шакала.

Насколько Нофрет понимала, разум ее госпожи был утерян, заблудился среди умерших или во дворце в Египте. Египтянин сказал бы, что Ка, двойник, находится отдельно от своего тела. Вернется ли он назад, Нофрет не знала, а спрашивать у Леа не хотела. Это было настоящим капризом, но причудам сердца нет объяснения.

Анхесенамон проснулась, но ничего не соображала, а остальные стали так беспечны, что уже почти вошли на бивак, пока сообразили, в чем дело. В тихое время года путники часто ходили по вади – высохшим песчаным руслам, гладким, как хорошая дорога. Эти солдаты, доверившись чистому небу и пустынной местности, расположились на широком изгибе, на чистом песке. Повсюду в других местах берега были крутые, но здесь восточный край вади уходил в пустыню пологим холмом плотного песка, по которому привычному человеку нетрудно было подняться.

Как и путники, на биваке тоже ничего не опасались. Открыто горели костры, вокруг них стояли шатры, опираясь на копья, воткнутые в песок. Позади самого большого шатра стояла колесница, к которой была привязана пара коней, лениво копающихся в груде сена. Видимо, колесницу пришлось сносить к вади на руках: песок был глубокий, и колеса увязли бы в нем.

На самом краю бивака, за пределами круга света от ближайшего костра, путники остановились, словно забыв, как двигаться. Бивак занимал не всю ширину вади, можно было осторожно обогнуть его. Нофрет как раз хотела сказать об этом, когда одна из лошадей заржала.

Осел, вернее, ослица, радостно взревел в ответ, а там были жеребцы. Видимо, уловив ее запах, они забеспокоились и стали рваться с привязи. Из шатров выбегали люди, встревоженно крича. Кто-то вывел свору охотничьих собак на поводках. Они залаяли, стали рваться из своих ошейников – одни к лошадям, другие к путникам, стоявшим в темноте.

Ослица, упрямая, как и вся ее порода, замолчала, испустив единственный предательский вопль. И с места двинуться она тоже не желала, хотя Иоханан отчаянно тянул за повод.

К ним приблизились люди с факелами. Нофрет рада была бы провалиться сквозь землю, но Анхесенамон на спине осла находилась, как всегда, в трансе, и ни Леа, ни Иоханан не могли сдвинуться с места. Иоханан, оставив бесполезные попытки заставить осла стронуться, неподвижно стоял в свете факелов, словно высокая и узкая тень в бесформенных одеждах.

Один из египтян, приблизившись, обратился к нему на языке, который он, по-видимому, считал языком жителей пустыни:

– Кто, какое имя тебе дано?

Иоханан отвечал по-египетски, но с таким акцентом, какого Нофрет прежде у него никогда не слыхала, с убедительным акцентом пустынного жителя. Выглядело бы странно, если бы человек в такой одежде говорил, как фиванский вельможа.

– Добрые люди, мы направляемся в Синай. Моя бабушка устала, а сестра больна. Вы позволите немного отдохнуть под вашей защитой?

У Нофрет перехватило дыхание. Иоханан никогда не страдал излишней робостью и не был трусом, но на такую дерзость не решилась бы даже она.

Его слова возымели действие. Солдаты переглянулись. Немного погодя один из них сказал.

– Надо бы спросить его милость.

– Обязательно, – согласился Иоханан, – обязательно спросите разрешения у своего начальника. Вы не должны принимать гостей без его согласия.

Солдаты снова обменялись взглядами. Тот же, что говорил прежде, произнес:

– Пошли с нами.

Нофрет не удивилась бы, если боги сыграли над ними злую шутку, и здесь, среди пустыни, вдали от всех городов, окажется сам Хоремхеб, в засаде дожидающийся беглецов с похищенной царицей. Но в самом большом шатре оказался человек незнакомый, для египтянина крепко сложенный, с широким, скуластым лицом воина. Разбуженный среди глубокой ночи, он глядел хмуро, но природная обходительность взяла верх. Он сам налил вина для Леа, приказал своему повару приготовить для них еду, как будто нежданные гости были странствующими вельможами, а не просто случайными путниками.

Апиру вовсе не смущались, оказавшись в гостях у египетского военачальника и его солдат. Анхесенамон, по обыкновению пребывающая в полузабытьи, ела, пила и молчала. Для встревоженного взгляда Нофрет ее поведение и лицо несомненно были царственными, но в своем платье и под покрывалом она казалась простой женщиной из пустыни, молчаливой и не особо одаренной умом. Царица Египта не привлекала ничьего внимания.

На женщин вообще никто не реагировал. Иоханан удерживал все внимание на себе, без умолку болтая обо всем и ни о чем. Ничего толкового он не рассказал, вовсе не упомянув, откуда и куда идет. Большей частью он угощал всех историями об охоте на львов, заинтересовавшими начальника, который для этого и приехал в такое пустынное место. Поведал он и о том, как в Тире торгуют пурпуром, а в диких краях Газы ищут новые оазисы.

– Есть один такой, – вещал он, – в глубине пустыни, куда не решаются заходить даже волки; там, говорят, финики растут, уже пропитанные медом, а деревья истекают соком, сладким, как настоящее молоко. По слухам, в древности его благословила какая-то богиня и сказала, что каждый достойный путешественник может отдохнуть там одну ночь и один день. Но не дольше. Если кто-то останется сверх этого срока, то, проснувшись на второе утро, обнаружит, что финики стали камнями, сок с деревьев высох и превратился в золу и даже вода в колодце обернулась грязной жижей.

– Настоящие чудеса! – изумился начальник. Есть он не стал, но вино пил с явным удовольствием и допивал уже вторую чашу. – Скажи, а ты когда-нибудь бывал там?

– К сожалению, нет. – Иоханан широко раскрыл наивные глаза. – Но я знал одного человека, который там был, а он вовсе не дурак. Он провел там дозволенное время и клянется, что с тех пор ему ни разу не довелось отведать такого замечательного молока и меда, какие он ел в оазисе. Все, что он ест и пьет с тех пор, по его словам, причиняет одно разочарование.

– Это похоже на проклятие, – заметил начальник.

– Похоже, – дружелюбно согласился Иоханан.

Они двинулись в путь перед рассветом. Иоханан хотел достичь оазиса, до которого, по его мнению, можно было успеть добраться прежде, чем дневная жара одолеет их. Он замечательно туманно объяснил, где находится это благословенное место, хотя, казалось, давал начальнику вполне четкие указания насчет дороги. На прощание они обменялись подарками: в обмен на бурдюк вина начальник получил красиво вытканный ковер, один из тех, которые служили седлом для Анхесенамон.

Нофрет считала, что обмен был явно неравноценным. Начальник, небось, посмеивался над щедрым кочевником. Кочевник же был исключительно доволен собой, радостно прощаясь со всем биваком, включая собак и лошадей.

– Он тебя надул, – сказала Нофрет, когда бивак остался далеко позади.

В утреннем свете была уже ясно видна довольная ухмылка Иоханана.

– Конечно. И поздравляет себя с этим.

– Ты бы мог дать ему что-нибудь менее ценное, и все же он остался бы в убеждении, что облапошил тебя.

– Ну да, но так он полностью будет убежден, что я дурак, а все кочевники – полные идиоты. Начальник даже не заметил тебя, не говоря уж о госпоже. Он же буквально упивался собой – могущественным, благородным, неизмеримо превосходящим всех на свете египтянином.

– И даже не подумал о том, что нас стоило бы расспросить поподробнее. – Нофрет покачала головой. – Вот как плохо быть чересчур умным.

– Ну, от этого бог меня сохранит, – выразил надежду Иоханан, все еще ухмыляясь.