Текст книги "Возвращение во Флоренцию"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Потом она убрала с его лица спутанные темные волосы и сама сделала такой же судорожный вдох.

– Гвидо, – сказала она. – О Гвидо!

Они занесли его в клинику и разрезали на нем рубашку, чтобы осмотреть рану. Гвидо был ранен в плечо, кроме того, Фаустина заподозрила у него пневмонию.

Стефано, управляющего, послали за доктором Берарди. Дожидаясь врача, Фаустина взялась распутывать импровизированную повязку на плече брата. Одновременно она разговаривала с ним:

– Как это похоже на тебя, Гвидо – сбежать, никому ничего не сказав. Мама, конечно, волновалась, но я была уверена, что ты непременно объявишься, негодяй ты этакий. Ну и конечно, ты явился в самый неподходящий момент, как раз когда я собиралась ужинать.

Слабая улыбка появилась на лице Гвидо, искаженном от боли.

Доктор Берарди вытащил пулю и зашил рану. Диагноз, поставленный Фаустиной, подтвердился – у Гвидо оказалась пневмония. Доттореотвел Фаустину и Оливию в сторону. Если Гвидо выживет, ему потребуется тщательный уход в течение нескольких недель. Ему нужно будет как следует отдохнуть и набраться сил.

В ту первую ночь его оставили в больнице. На рассвете следующего дня Стефано и еще один фермер подняли его, завернутого в одеяла, и осторожно перенесли в телегу. Оливия попрощалась с сыном, и Стефано повез его, Фаустину и Тессу прочь от виллы.

За ночь они втроем выработали план: Гвидо надо отвезти на самую дальнюю ферму в поместье. Они будут ухаживать за ним поочередно, по два-три дня. Маленький каменный фермерский домик – две комнаты и кладовая для дров и инструментов – пустовал уже много лет, но все еще был пригоден для жилья. С одной стороны к нему подходил лес, с другой – широкая долина. Люди редко там появлялись; в случае крайней необходимости они смогут укрыться в лесу.

Телега свернула с дороги и покатила по заросшему травой проселку. Примерно через полмили проселок превратился в тропинку. Гвидо неподвижно лежал на дне телеги. Время от времени Фаустина просила Стефано остановиться и проверяла, как чувствует себя брат. Потом они трогались с места – снова и снова. Вокруг расстилались поля, на которых цветы сверкали, словно драгоценные камни, воздух был прохладен и свеж. На дальнем склоне холма начинался густой темно-зеленый лес.

Вскоре тропинка затерялась в густой траве – теперь никто не смог бы проследить их путь.

Рано утром, просыпаясь, чтобы проверить, как дела у Гвидо, Тесса слышала в лесу щебет птиц. Обмывая его пылающее тело и стирая пот со лба, она прислушивалась к их веселому гомону, шелесту деревьев в лесу, а еще к тяжелому дыханию Гвидо – свистящим глубоким вдохам и коротким, прерывистым выдохам. Когда дыхание учащалось, она брала его за руку и считала: вдох,один-два-три, выдох,один-два-три, и опять – пока дыхание не успокаивалось.

Когда жар у него спал, он спросил, где находится. Потом, поморгав, сказал: «Тесса? Это ты?» – но закрыл глаза, не дождавшись ответа. Она помнила, как сама лежала в госпитале после аварии, не понимая, где она и что происходит вокруг. Скулы Гвидо заострились; от него остались только кожа да кости. Он был дочерна загорелый, все тело покрывали старые шрамы. Когда она обмывала ему спину, как ее научила Фаустина, то чувствовала у себя под пальцами торчащие ребра. Когда Гвидо начинал кашлять, она подносила ему ко рту чашку с водой. Между ними возникла новая, неизведанная дотоле близость, – думала она, – новое знание, которое стало для Тессы благословенным даром.

Она спала на полу возле его раскладушки, хотя вряд ли это можно было назвать сном: короткие провалы, чередующиеся с пробуждениями. Она просыпалась, стоило ему только заворочаться или застонать, клала ему на лоб холодный компресс, говорила с ним, пока он не успокаивался. Однажды ночью ему стало хуже: на коже выступил липкий пот, а дыхание участилось. Чтобы сбить температуру, она обмывала его тепловатой водой. В ее действиях была какая-то ожесточенность, нежелание признавать свое поражение. Она не позволит ему умереть, ни за что на свете. К утру температура понизилась, и Гвидо крепко уснул.

Очень странно было оставлять его с Фаустиной или Оливией и возвращаться на виллу. Ее тамошняя жизнь казалась менее реальной, чем странные дни на дальней ферме.

Однажды из окна фермерского домика она заметила пастуха со стадом овец, похожих на облачка дыма на фоне зеленой травы. Еще как-то раз ей попались на глаза две фигуры на гребне холма – черные, словно дагеротипы. Она прикинула расстояние от домика до опушки леса и подумала, хватит ли ей сил протащить Гвидо по траве, чтобы укрыться с ним под деревьями. Однако два черных силуэта перевалили через вершину холма и скрылись из виду; убедившись, что они не вернутся, она закрыла окно и снова присела у его постели.

Знаменательные события войны – падение Рима и высадка союзников в Нормандии двумя днями позже – казались ей ужасно далекими. Сидя возле Гвидо по ночам, Тесса вместо войны размышляла о любви, о том, как иногда, несмотря на время и расстояние, она живет в человеческой душе. Как все вокруг озаряется ее очарованием – так произошло у нее с Майло в тот морозный вечер с его инеем и лунным светом, – а потом, когда волшебство проходит, ты даже не можешь вспомнить, что именно так околдовало тебя в другом человеке. В последние годы, думая о Майло, она вспоминала только тщеславие, похоть и эгоизм.

Но любовь не только не исчезала – она изменялась. Тессе было семнадцать, когда она влюбилась в Гвидо Дзанетти. Она полюбила его, потому что он быстрее всех плавал, готов был прыгнуть ради нее одетым в бассейн и еще потому, что от его взгляда сердце таяло у нее в груди.

И пускай ее любовь изменилась под воздействием времени и пережитых невзгод, сидя у постели Гвидо, она понимала, что все еще любит его. Любит за его решительность и мужество, но одновременно и за его ранимость. «Странно, – думала она, – как можно заново влюбиться в мужчину, прочитав у него в глазах невысказанные вопросы?»

– Тесса?

Она смотрела в окно; услышав его голос, она обернулась и заулыбалась.

– Доброе утро, Гвидо. Как ты себя чувствуешь?

– Лучше.

Он недоуменно огляделся по сторонам, поэтому она сказала:

– Ты был болен. Оливия, Фаустина и я по очереди ухаживали за тобой.

Он попытался сесть. Тесса поспешила ему помочь, подложив подушки под спину. Потом она присела рядом с ним на раскладушку и ладонью потрогала лоб. Он был прохладным.

Гвидо сказал:

– Сколько я здесь пробыл?

– Десять дней.

Казалось, он был потрясен.

– Я ничего не помню…

– Двое товарищей доставили тебя в больницу.

Гвидо нахмурился.

– Меня ранили.

– Да, в плечо. Рана уже заживает. – Она не хотела утомлять его разговорами. – Как ты думаешь, ты сможешь что-нибудь съесть?

– Попытаюсь.

На керосинке Тесса разогрела суп. Она кормила его с ложечки; проглотив пару ложек, Гвидо покачал головой.

– Боже… меня кормят как ребенка.

– Через день-два ты будешь есть сам, обещаю. – Она отставила в сторону тарелку и ложку. – Просто надо набраться терпения.

Он улыбнулся и от уголков его глаз разбежались тонкие морщинки.

– Как тебе известно, терпение никогда не входило в число моих добродетелей. – Внезапно он стиснул ее руку.

– Лючиелла, Маддалена – ты что-нибудь знаешь о них?

– У них все в порядке. Всего неделю назад Оливия получила от Маддалены письмо.

– Слава богу. – Он медленно выдохнул, закрыв глаза.

– Они сейчас в Римини.

– Римини? – веки его широко раскрылись.

– Маддалена увезла Лючиеллу к своей тетке. Решила – там они будут в большей безопасности. Не надо за них беспокоиться. Как только тебе станет лучше, напишешь им письмо.

– Она сердится на меня?

– Я не знаю. Но наверняка она тоскует по тебе, Гвидо.

Голос его стал тише.

– Убегая из казармы, я отдавал себе отчет, что дезертирую и от нее тоже.

Тесса снова взяла со стола тарелку и ложку.

– Постарайся поесть еще немного. Чем больше ты будешь есть, тем быстрее к тебе вернутся силы.

Она рассказала ему о записке Сандро, выброшенной из окна вагона.

– Теперь мы знаем, что он жив.

–  Былжив, тогда. – На лице Гвидо мелькнула злоба. – Сандро никогда не годился в солдаты.

– А ты?

Он хотел было пожать плечами, но поморщился от боли в плече.

– Поначалу мне даже нравилось. Но потом меня стало тошнить от войны. Я предпочитаю ясность и порядок, а война по большей части – это кровавая неразбериха.

– Тише, – прошептала она. – Постарайся не думать об этом.

Он посмотрел в окно.

– Мальчишками мы с Сандро, – мягко заговорил Гвидо, – часто играли в здешних лесах. Однажды мы заблудились. Бабушка послала людей искать нас. Нас нашли только к полуночи. Став постарше, мы изучили каждую дорожку и каждое дерево в этом лесу. Могли свободно ходить по нему даже в темноте.

Он снова откинулся на подушки и закрыл глаза. Тесса знала, что могла бы по памяти нарисовать его портрет – выступающие скулы, изгиб подбородка… Она накрыла его руку своей и стала смотреть, как поднимается и опускается его грудь.

– Поначалу, – рассказывал Гвидо, – убежав из казармы, я считал, что поступлю вполне разумно, если спрячусь среди холмов и подожду, пока все уляжется. Но в глубине души я уже тогда понимал, что чем дольше стану выжидать, тем труднее мне будет потом добраться на юг. Поэтому в конце концов я остался там, где был. Мне попадалось множество людей вроде меня, дезертиров, скрывающихся от преследований. Постепенно нас набралось несколько дюжин. Зима выдалась особенно холодная. Мы строили хижины, но нам приходилось следить за тем, чтобы кто-нибудь не заметил дым от костра. Да и хворост отыскать было нелегко.

Он улыбнулся, глядя на Тессу.

– Когда шел снег, я мечтал о том, чтобы оказаться здесь, в Бельканто, в разгар лета. Представлял, как лежу под солнышком на траве – почти как сейчас. А потом, благодарение господу, пришла весна. Нам повезло – мы обнаружили склад боеприпасов и обзавелись оружием и взрывчаткой. Динамитом мы подрывали железнодорожные пути, а один раз даже поезд с вражескими солдатами. Через некоторое время стало ясно, что эффективнее будет действовать небольшими группами. Мы устраивали засады, перерезали телефонные провода. Всех, кого убивали, мы обязательно хоронили, потому что, если отсутствовали мертвые тела, вероятность расправы была меньше. Но тут я заболел. У меня начался кашель, который никак не хотел проходить. Мы все обессилели и практически голодали. Я не хотел быть обузой для остальных. Очень глупо с моей стороны – я представлял угрозу не только для себя, но и для других.

– А потом? – спросила она. – Что с тобой случилось, Гвидо?

– Кто-то предложил взорвать мост. Я выступил против – мост наверняка хорошо охраняли, а у нас не хватало оружия, – но в конце концов мы отправились на вылазку. Это стало настоящей катастрофой. Силы противника значительно превосходили наши, у нас не было ни малейшего шанса. Меня ранили в плечо, нескольких человек убили, многих захватили в плен, что означает, по сути, смертный приговор. Мы больше не могли скрываться в холмах, поэтому решили разделиться. Пара товарищей решились помочь мне добраться на юг. Без них я бы ни за что не проделал такой путь.

Он надолго замолк; Тесса решила, что Гвидо заснул. Однако он сказал:

– Я говорил, что мечтал оказаться здесь. Но были у меня и другие мечты. Я вспоминал ту ночь во дворе, когда мы сидели и слушали гром. Я видел тебя своим мысленным взором. Я пытался в точности припомнить, как ты выглядела и что говорила. Только финал у меня получался другой. В моих мечтах ты не покинула меня, Тесса. Ты осталась со мной под сводами галереи, и мы сидели обнявшись, глядя на дождь.

Тесса прилегла рядом с ним на раскладушку, устроив голову на его здоровом плече. Она слышала стук его сердца, и от этого ее собственное стало биться ровнее. Она прикрыла глаза, и весь мир сосредоточился для нее в звуке его дыхания.

Фаустина сказала, что легкие у Гвидо чистые, а рана на плече заживает хорошо. Гвидо измерял свои возвращающиеся силы расстоянием, которое способен был пройти. В первый раз он два раза обошел вокруг домика. Потом ему пришлось лечь на кровать – сердце выпрыгивало у него из груди, на лбу выступил пот. На следующий день он дошел до леса и прогулялся по тропинке, петляющей между деревьями.

Иногда у них над головами кружили самолеты, издалека долетало эхо взрывов, а из сине-зеленой дымки на горизонте в небо поднимались столбы черного дыма. Тесса и Гвидо любили лежать на прогалине в лесу, в пятнистой тени листьев и веток. Они могли проводить там по многу часов, просто целуясь и касаясь друг друга. Она уже забыла, что поцелуи могут быть разными – как цвета радуги. Нежные поцелуи, голодные поцелуи и поцелуи, от которых все вспыхивает внутри. Поцелуи неуловимые и легкие, как прикосновение пуховки, скользящей по коже.

Они целовались, словно подростки, думала она. Подростки, не осмеливающиеся сделать следующий шаг. Подростки, которым кажется, что у них впереди еще целая жизнь.

Стоило сделать несколько шагов в глубь леса, и листья образовывали у них над головами плотную зеленую крышу, сквозь которую кое-где просвечивало небо. Землю выстилал густой подлесок; шиповник и другие кустарники вставали на пути непроходимой стеной.

Гвидо знал все тропинки, вившиеся по лесу, зеленые туннели из листьев, веток и кустов. Он знал, где неподалеку от хижины находился крутой обрыв. На его вершине пробивались молодые деревца, плющ отчаянно цеплялся за крошечные клочки земли. Гвидо вел ее за руку, показывая путь. На вершине обрыва, в березовой роще, они опять целовались.

Они уже шли назад к ферме, когда вдруг услышали голоса. Рука Гвидо окаменела у нее на запястье. Они замерли на месте, неподвижные, словно деревья.

Трое мужчин в серой полевой форме шли к домику по склону холма. Гвидо приложил палец к губам. «Не двигайся», – прошептал он. Тесса жалела, что надела розовую блузку – ярко-розовую, как у Скиапарелли. Такой цвет не встречается в лесу; что если кто-нибудь из них заметит ее среди деревьев?

Немцы зашли в домик. До Тессы донеслись их радостные возгласы. Какой-то солдат вышел на крыльцо – в одной руке он держал бутылку вина, а в другой большой ломоть хлеба. Он присел на верхнюю ступеньку и начал есть. Солдат был молодой, светловолосый, его форма – изношенная и грязная. Следом за ним показались остальные, нагруженные продуктами; они расселись на траве перед домиком, на опушке. Тесса ощущала запах табака от их сигарет. От неподвижного стояния все ее тело ныло.

Наконец солдаты загрузили провизию в заплечные мешки и двинулись вверх по холму. Она услышала, как Гвидо с облегчением выдохнул. Через несколько минут они смогли возвратиться в домик.

Корзины, где хранились их припасы, стояли пустые, одежда и постельное белье были в беспорядке разбросаны по полу. Они стояли лицом к лицу, переплетя пальцы. Он коснулся губами ее губ, потом лба над бровями. Расстегнул на ней блузку и ладонями провел по обнаженной коже.

Она познакомилась с ним давным-давно. Больше десяти лет прошло с тех пор, как они впервые занимались любовью в саду виллы Миллефьоре. Но сейчас, занимаясь с ним любовью снова, она поняла, что почти совсем его не знала. Она познавала его заново – контуры и тайны его тела, вкус его кожи, прикосновение рук. Познавала, что это такое – полное созвучие с мужчиной, когда ты закрываешь глаза и понимаешь, что стала частью его, а он – частью тебя, и вместе вы – единое целое.

Через некоторое время она сказала:

– Я хочу рассказать тебе о моем сыне. Его звали Анджело, Анджело Фредерик Николсон. Мне всегда казалось, что это слишком длинное имя для такого крошечного малыша. Он погиб в автокатастрофе. Это была моя вина. Я вела машину. Вместе с ним умерла и часть меня. Я совсем не помню день аварии. Позднее мне сказали, что была плохая погода и автомобиль занесло. Я до сих пор боюсь, что села в тот день в машину просто от скуки, потому что мне надоел дождь, надоело сидеть взаперти. Мне невыносимо думать, что Анджело погиб по такой банальной причине. Он умер, а я выжила, но долгое время жалела, что не разбилась вместе с ним.

Он поцеловал ее в макушку.

– А сейчас жалеешь, Тесса?

Она сказала:

– Нет. Больше не жалею.

– А я жалею, что я не поехал за тобой в Англию, – сказал он. – Жалею, что позволил тебе уехать. Жалею, что был слишком гордым, чтобы последовать за тобой. Ты говоришь, мы бы все время ссорились – я в этом не уверен. Мне кажется, наша жизнь была бы совместным приключением. Мы никогда не устали бы друг от друга.

Ее голова лежала у него на плече; дыхание Гвидо постепенно успокаивалось, потом Тесса поняла, что он заснул. Спиной она ощущала перекладины и бугры раскладушки, смотрела на их одежду, разбросанную по полу: всплеск розового – ее блузка, туфли, скинутые на пороге… Она лежала с открытыми глазами, слушая птичье пенье и шепот деревьев в лесу.

На следующее утро Гвидо покинул ферму. Он сказал, что пойдет на юг, в сторону союзнических войск. Если по дороге ему попадется партизанский отряд, он примкнет к нему.

Тесса проводила его через лес до обрыва. Они попрощались – дальше Гвидо предстояло идти одному. «Любовь длится, пока она длится», – думала Тесса, глядя, как он карабкается по тропинке вверх. Гвидо обернулся и помахал ей рукой.

Когда он скрылся из виду, Тесса крепко зажмурила глаза. «Береги себя, Гвидо, – прошептала она, – будь осторожен. А когда все это закончится, возвращайся к жене и ребенку и будь счастлив».

Глава четырнадцатая

На вокзале Чаринг-Кросс было полно народу, очереди от билетных касс растянулись по всему залу. Ребекка направилась к набережной Виктории, чтобы сесть в метро. Там тоже было людно; пассажиры, дожидающиеся поезда, столпились на платформе, и ей пришлось пропустить два состава, прежде чем она смогла уехать. Ребекка посмотрела на часы: без четверти два. Посещения в частной лечебнице, в которой ее мать лежала уже две недели, разрешались только на короткое время: с трех до четырех часов пополудни и еще полчаса по вечерам. До вечера она задержаться не сможет: сложно уехать, когда у поездов нет четкого расписания, а ей обязательно надо вернуться на ферму, кроме того, как сказала Мюриель, когда они в последний раз разговаривали по телефону, маме давали такое количество обезболивающих, что она почти не замечала никого из посетителей.

Вокруг происходили эпохальные события, но для Ребекки их заслонила болезнь матери. Хотя она испытала большую радость и облегчение, узнав о высадке союзников в Нормандии, новости она воспринимала как нечто, ее не касающееся. Две недели назад миссис Фейнлайт упала в обморок у себя дома, и ее отвезли в больницу. Рентген показал, что у нее опухоли между ребрами и в левом бедре. Затронут тазобедренный сустав; вскоре он не сможет выдерживать вес ее тела. Из больницы ее перевели в частную лечебницу в Кенсингтоне, где матери предстояло оставаться – как сказал Ребекке и Мюриель ее лечащий врач – до тех пор, пока ее состояние не стабилизируется. «А потом?» – спросила Ребекка. Слегка смущенный ее прямотой, он сложил ладони домиком. Они должны понимать, что их мать умирает. Врачи могут облегчить боль, но остановить развитие рака не в их силах. Если миссис Фейнлайт пожелает вернуться домой, то обслуживать себя она не сможет. Нужно сделать необходимые приготовления. Обе сестры покидали лечебницу со слезами на глазах. Позднее Ребекка осознала, что они плакали по очереди: Мюриель – по дороге к автобусной остановке, а она сама – уже в автобусе, словно признавая, что теперь у них никого нет, кроме них самих, и необходимо держать себя в руках, чтобы было кому купить билеты и найти нужный автобус.

Ребекка приехала заранее. Она зашла выпить чашку чаю в маленькое кафе возле Голландского парка. В воздухе висел табачный дым, а чай пах помоями, но она, не обращая на это внимания, все равно проглотила его. Женщина, с усталым видом сидевшая за соседним столиком, накладывала макияж – изо всех сил терла щеки и лоб серой пуховкой, раз за разом выскребая ею остатки пудры из почти пустой пудреницы. Потом пудреница отправилась в сумочку, а вместо нее женщина достала баночку с румянами. Она тоже была практически пустая. За румянами последовали тушь и губная помада. Ребекка отчаянно жалела, что у нее нет с собой карандаша, чтобы запечатлеть ее преображение, движения пуховки, то, как она сжимает и выпячивает вперед губы, как, нахмурившись, придирчиво смотрится в зеркало. Закончив, женщина встала из-за стола и разгладила платье на бедрах. Потом, пошатываясь на высоченных каблуках, вышла из кафе.

Ребекке надо было подождать еще примерно полчаса; этот район был хорошо ей знаком, так как она жила здесь после разрыва с Майло, поэтому она решила немного прогуляться. Она прошла мимо кафе, в котором иногда завтракала, если не могла заставить себя перешагнуть порог гостиничного ресторана, мимо маленькой галантерейной лавки, где покупала чулки и пуговицы. Оглядываясь назад и вспоминая себя прежнюю, она ощущала одновременно жалость и раздражение. Она была такой растерянной, такой уязвимой.

Ребекка пошла дальше. Лондон выглядел унылым, обветшалым. Лишь некоторые здания не пострадали от бомбежек, от многих остались одни остовы. Между домами зияли пустыри, иногда с воронками от бомб, засыпанные мусором, осколками кирпича, щепками и камнями. Руины зарастали высокой зеленой травой. Тут же играли дети в грязной, слишком тесной или, наоборот, не по размеру большой одежде; кофточки у девочек были в дырках, шорты у мальчишек вытертые или залатанные. Они толкались, задирались, дразнили друг друга, бегая среди развалин. Мальчишка лет восьми мочился в лужу; его тощее крысиное личико было сосредоточенным и злорадным.

Ребекка поняла, что сбилась с дороги. Целые улицы исчезли с лица земли, здания, по которым можно было ориентироваться, стали неузнаваемы. Дети, похоже, заметили ее растерянность. Один мальчишка остановился на вершине большой горы мусора, а девочка, толкавшая перед собой каркас коляски с колесиками, уставилась на Ребекку. Что-то упало в лужу у нее за спиной – один из детей бросил в Ребекку камнем. Мальчишка наклонился и поднял с земли обломок кирпича. Ребекка заметила, что у девчонки радостно загорелись глаза. Та пальцами подхватила юбку и пошла рядом с Ребеккой, преувеличенно виляя бедрами и надувая губы. Остальные дети разразились хохотом. Обломок кирпича попал Ребекке в спину, и она прикрикнула на мальчишку; все они стали кричать и улюлюкать у нее за спиной, словно одичавшие скворцы.

Наконец, она поняла, где находится, – до лечебницы оставалось всего пару минут пешком. Ребекка отряхнула грязь с плаща там, где в нее попал кирпич, и вошла в холл. Ее мать, исхудавшая и съежившаяся от болезни, лежала на подушках – аккуратно причесанная, в своей лучшей ночной рубашке. Ребекка приехала специально, чтобы выяснить, хочет ли мать вернуться домой или предпочитает остаться здесь. Однако беседа пошла не по плану: миссис Фейнлайт была на удивление разговорчивой, явно в приподнятом настроении. Ребекка уже читала газету? Война подходит к концу. Там есть один абзац… – Ребекке пришлось пролистать всю газету, отыскать нужную статью и прочитать ее вслух. «Ну?»– выжидающе спросила мать, глядя на нее, и Ребекка сказала: «Да, это просто потрясающе, правда, мама?» Потом миссис Фейнлайт взялась рассказывать длинную историю об одной медсестре родом из Шрусбери, где она сама жила когда-то в детстве. Рассказ не увенчался никаким заключением, вместо этого мать закрыла глаза и неожиданно заснула. Через несколько минут в палату постучалась сиделка и сказала: «Похоже, вы слишком утомили ее разговорами». Было уже четыре часа, поэтому Ребекка поцеловала мать и вышла из комнаты.

Она подумывала еще раз переговорить с кем-нибудь из врачей, но потом отказалась от этой идеи, понимая, что разговор не имеет смысла. Решать предстояло им с Мюриель; в понедельник она начнет обзванивать агентства, предоставляющие сиделок. Если мать захочет вернуться домой, надо будет кого-то для нее нанять. Ребекка будет навещать ее во время учебного года, а Мюриель – на каникулах.

Выйдя за двери лечебницы, пропахшей полиролью и антисептиками, Ребекка ощутила облегчение. Ей не хотелось возвращаться назад в тесном, душном вагоне метро, поэтому она решила пройтись. На нее навалилось привычное чувство вины, на этот раз смешанное со скорбью. Всю жизнь она стремилась угодить матери, понимая, что та все равно будет в ней разочарована.

Ребекка прошла по короткой дороге до Кенсингтон-роуд, потом свернула в сторону Глочестера. Эти кварталы выглядели не так мрачно, как пострадавшие от бомбардировок, через которые ей пришлось пройти по дороге в лечебницу. С голубого неба светило солнце, пышно цвели розы. На Глочестер-роуд люди заходили в магазины; перед лавкой мясника скопилась небольшая очередь. Платиновая блондинка высунулась в окно третьего этажа и звала кого-то. В переулке на другой стороне из подъезда выходили две девочки-подростка. Им было по четырнадцать-пятнадцать лет; одна была в голубом платье, с корзинкой для покупок в руках, вторая – в сарафане в зеленую полоску.

Ребекка услышала странный шум. «Хмммм, хмммм»– гул, нарастая, превратился в рев. Люди подняли головы. Наступила тишина, и Ребекка, за мгновение до взрыва, разглядела в небе черную тень.

Взрывной волной ее отбросило к стене. У нее перед глазами вспыхнул яркий свет, взметнулись в воздух обломки, пролетело по воздуху мертвое тело. Оглушенная, она видела, словно в замедленной съемке, как машина поднимается вверх, будто ее затягивает гигантским пылесосом вместе с велосипедом, детской коляской и дорожным знаком, видела грациозный изгиб тела той самой блондинки, вылетевшей из окна и упавшей на асфальт.

К Ребекке вернулся слух. Вокруг кричали люди, завывали сирены, со звоном падали на землю осколки кирпичей и стекла. Когда звон прекратился, Ребекка поднялась на ноги. Она проверила, не ранило ли ее. Эпицентр взрыва пришелся на перекресток между переулком и Глочестер-роуд. Она вспомнила двух девочек – в голубом платье и полосатом сарафане. Ребекка сделала несколько шагов. Она не понимала, откуда взялись розово-красные ошметки на тротуаре – что это, товар мясника или человеческая плоть? К горлу подкатила тошнота. Осторожно перейдя улицу, она увидела обрывок полосатой зеленой ткани.

Девочка в сарафане была мертва. Второй, в голубом платье, нигде не было видно. Ребекка начала руками разгребать кучу кирпичей и камня. Белая пыль висела в воздухе, осколки кирпича нещадно резали руки. Она стояла на коленях среди мусора, вытаскивая из него доски и отбрасывая их в сторону, налегая всем телом на большие куски кирпичной кладки. Ребекка копала изо всех сил, боясь, что девочка задохнется прежде, чем она доберется до нее. Она слышала, как подъезжают машины полиции и пожарных, но ни разу не оглянулась, сосредоточив все свои силы на разборе завала.

Наконец среди белой пыли показался край голубой материи. Ребекка стала копать еще ожесточеннее, зачерпывая ладонями мелкие осколки и грязь, обломком доски отгребая битое стекло. Она была уже на пределе, мышцы отказывались работать – от бессилия Ребекка готова была расплакаться.

Какой-то человек склонился над ней, положив руку на плечо.

– Вы тут здорово потрудились, а теперь давайте мы закончим. Мы вытащим ее быстрее, вот увидите. – Мужчина помог ей подняться на ноги.

Ребекка настояла на том, чтобы оставаться на месте; она во все глаза смотрела, как пожарные достают девочку из-под обломков. Кто-то набросил одеяло ей на плечи, кто-то сунул в руки кружку с чаем. Ребекка попыталась сделать глоток, ее зубы застучали о край.

Когда девочку наконец-то извлекли из-под завала, Ребекка увидела, что та практически обнажена – силой взрыва ее платье разорвало на мелкие клочки. Тем не менее, тело девочки, покрытое густым слоем белой пыли, казалось целым.

Один из пожарных пальцами пощупал пульс у нее на шее.

– Она жива? – спросила Ребекка.

Пожарный кивнул.

– Успели вовремя. Вы с ней знакомы?

Ребекка покачала головой. Две женщины подняли девочку, положили на носилки и понесли к машине «скорой помощи». Ребекка молча двинулась прочь, оскальзываясь на кучах мусора, обходя обломки стен и покореженные машины. С удивлением обнаружив, что оказалась на Кромвель-роуд, она повернула к станции Южный Кенсингтон. Сумочка по-прежнему висела у нее на плече; она открыла ее и достала оттуда мелочь. Ребекка чувствовала себя до странности спокойной и очень удивилась, когда кассир в метро спросил ее, все ли с ней в порядке. «Да, благодарю, все хорошо», – кивнув головой, сказала она. Однако, выйдя на набережной Виктории, Ребекка замерла в растерянности, не зная, куда идти дальше; мысли у нее в голове разлетались в разные стороны, словно осколки стекла.

На вокзале Чаринг-Кросс, словно по волшебству, у платформы оказался поезд до Танбридж-Уэллз. Ребекка отыскала свободное место в одном из купе. Напротив нее сидела женщина примерно того же возраста в серой юбке, жакете и шляпке, украшенной искусственными вишнями. Она посмотрела на Ребекку и спросила: «С вами все в порядке, дорогуша?» – и Ребекка, на которую внезапно навалилась страшная усталость, снова ответила, теперь уже с раздражением: «Да, благодарю, все хорошо».

– Вы вся в пыли, – сказала женщина.

Ребекка опустила глаза и поглядела на себя. Она была покрыта густым слоем белой пыли: в точности как та девочка, которую извлекли из-под обломков.

– Я не заметила, – сказала она. – Там была бомба. Бомбардировка.

– Держите, – сказала женщина, протягивая Ребекке зеркальце и носовой платок.

Ребекка посмотрелась в зеркало. Вид у нее был пугающий, странный: на фоне белоснежных волос и лица выделялись только зеленые глаза.

– Боже, – смутившись, сказала она. – Я похожа на пугало.

Ребекка попыталась платком стереть с лица пыль, но ее руки так дрожали, что ничего не получалось. Женщина в шляпке взяла у нее платок и аккуратно вытерла Ребекке лицо. Ребекка вспомнила, как в детстве мать вытирала лица им с Мюриель, поплевав на носовой платок. Женщина в шляпке с вишнями плевать не стала.

Поезд плавно катился по зеленым просторам Кента. Ребекка прикрыла глаза и погрузилась в полудрему. Картинки, живые и объемные, мелькали у нее перед глазами. Мальчик, писающий в лужу… ее мать, со странным воодушевлением рассказывающая о медсестре из Шрусбери… женщина в кафе, накладывающая макияж. А потом, по какой-то непонятной причине, она вдруг вспомнила поездку в Лондон с Майло, когда купила себе два костюма, коричневый твидовый и красный.

Она подумала о девочке в голубом платье. Ребекка помнила, как важно ей было ее спасти. «Почему?» – спрашивала она себя. Чего ты хотела – уравнять счет? Думала, тебе станет легче, если ты спасешь жизнь девочки взамен той, отнятой? Раскапывала завал, чтобы искупить свою вину?