Текст книги "Возвращение во Флоренцию"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Джудит Леннокс
Возвращение во Флоренцию

Люку и Итону: добро пожаловать

Пролог
ЛЕТО НА ВИЛЛЕ МИЛЛЕФЬОРЕ
1933

После обеда на вилле было принято отдыхать. И мама, и миссис Гамильтон утверждали, что послеобеденный сон полезен для здоровья. Тесса считала его пустой тратой времени, поэтому взяла соломенную шляпу и вышла из дома.

Вилла Миллефьоре была построена в начале девятнадцатого века. Оштукатуренные стены выцвели до золотистой охры; заднюю стену увили глициния и дикий виноград. За парадным входом простирался холл с мраморными полами, темный и прохладный даже в самые жаркие дни. Двери, выходившие из него, летом оставляли открытыми настежь, чтобы по комнатам бегал ветерок.

Тессе было семнадцать. Она, ее мать Кристина и сестра Фредерика, которой недавно исполнилось двенадцать, жили на вилле Миллефьоре уже четыре года – с тех пор как умер Джеральд Николсон, их отец. Никогда раньше Тесса и Фредди не задерживались на одном месте так долго. Джеральд был художником и в поисках успеха и признания постоянно переезжал с места на место, перевозя семью с собой. После его смерти миссис Гамильтон, старинная подруга Кристины, пригласила ее с дочерями пожить на вилле. Почему-то там они и остались. Поначалу Тессу и Фредди до того напугала громоздкая мрачная мебель и крошечные окна в частых переплетах, близость леса и доносившееся из него уханье сов, что они решили поселиться в одной спальне.

Миссис Гамильтон перевалило за шестьдесят, она была англичанкой, а муж ее, по слухам, спешно покинул Англию после того, как вскрылись подробности его отношений со смазливым лакеем. Их брак – marriage blanc,заключенный из соображений респектабельности, – был для него всего лишь прикрытием; детей у Гамильтонов так и не появилось. После смерти мужа вдова осталась одна в пустом просторном доме на склоне холма в окрестностях Фьезоле, куда приглашала на парадные обеды англичан, живших во Флоренции; к столу подавались жидкий суп и мясное жаркое сомнительного качества.

Покойный мистер Гамильтон был коллекционером, правда, к великому сожалению его обедневшей вдовы, весьма недальновидным. Виллу наводняли диковинные сокровища, которые невозможно было продать: мраморный бюст мужчины с отбитым носом, портрет мальчика, играющего на мандолине с ярким бантом, фотография в рамке – заснят попугай, а под ним острым колючим почерком написано: «Дорогой Бобо, друг во враждебном мире». В парадных залах сохранились следы былой роскоши. Там стояли диваны с выцветшей шелковой обивкой, окна обрамляли парчовые портьеры, сильно попорченные молью, а на стенах еще виднелись облупившиеся фрески. Высокие потолки растрескались настолько, что иногда обломки штукатурки падали на пол, взрываясь облачками пыли. В дальних покоях виллы роскошь целиком сменилась упадком: прислуга не заглядывала туда уже много лет и комнаты покрылись толстым одеялом пыли, которая, казалось, стала частью обстановки.

С террасы перед домом Тесса могла любоваться терракотовыми крышами и куполами Флоренции, пламеневшими в жарком мареве. Вечерами к вилле по склону холма плыл перезвон колоколов. Она слетала по каменным ступеням и бежала по дорожке, обсаженной кипарисами и самшитом. По одну сторону дома находились огород и фруктовый сад, по другую – заросли падуба в окружении благородных лавров. За садом начинались виноградники и оливковые рощи, некогда принадлежавшие вилле, но давно распроданные – хозяевам нужно было оплачивать счета.

Тесса обожала сады виллы Миллефьоре. За каждым поворотом тропинки ее поджидали удивительные открытия: раскидистый куст пионов, клумба с гигантскими белыми лилиями, над которыми кружили, словно птички колибри, неповоротливые толстые бронзовки, пруд с золотыми карпами и фонтаном, выбрасывавшим высоко в небо сверкающие струи воды. Шепот воды доносился отовсюду: она спадала стеклянной завесой перед русалкой, притаившейся в гроте, бежала по узким каналам и собиралась в конце концов в глубоком круглом бассейне, в центре которого свернулся кольцом чешуйчатый морской змей с распахнутой пастью, из которой била струя.

Тесса сбросила сандалии и босиком прошлась по бортику бассейна. Его украшали мраморные статуи: то ли музы, то ли нимфы – она никак не могла запомнить. Каменными пальчиками они стыдливо подхватывали соскальзывающие драпировки, пытаясь прикрыть белоснежную грудь и пышные ягодицы. Лица статуй казались ей невыразительными и глуповатыми.

Под летним платьицем у Тессы был надет купальный костюм. Она разделась и нырнула в воду.

Бассейн был глубокий, футов двадцать или даже больше. Миссис Гамильтон рассказывала, что во времена засухи оттуда черпали воду для питья. Тесса надеялась, что перед употреблением ее хотя бы кипятили, потому что в воде было полно водорослей. Она заставляла себя нырять, не раздумывая, прежде чем ее отпугнет воспоминание об их шелковистых назойливых прикосновениях, о том, как длинные мягкие нити застревают между пальцами рук и ног. На глубине вода была мутная, темно-зеленая. В центре бассейна стояла каменная колонна, поддерживавшая статую морского чудовища. Когда Дзанетти в последний раз навещали их на вилле, они устроили состязания: кто больше кругов проплывет вокруг колонны, не выныривая. Победил Гвидо; Тесса потом долго вспоминала, как его гибкое загорелое тело мелькало под водой.

Дзанетти и трое их детей – двадцатидвухлетний Гвидо, его брат Алессандро, или Сандро, восемнадцати лет, и их сестра Фаустина, которой исполнилось четырнадцать, – были друзьями Николсонов и Гамильтонов. Отец Гвидо, Доменико, был любовником Кристины, матери Тессы. Гвидо сообщил ей об этом в прошлом году, а Тесса, в свою очередь, рассказала Фредди. Обе они не имели ничего против: Доменико делал маму счастливой, в отличие от отца, отличавшегося буйным нравом и злым языком. Тесса всегда была на стороне матери, которую любила всей душой.

Доменико Дзанетти владел шелкопрядильной фабрикой во Флоренции, близ Сан-Фредиано. Его жена, Оливия, плоскогрудая, с вытянутым лицом, одевалась в дорогие наряды цвета сливок и шоколада, которые никак не хотели садиться по фигуре, слишком худой и костлявой, – вырез платья отставал от шеи, руки с узловатыми костяшками пальцев торчали из мятых рукавов. Тесса думала, что Оливии с ее худобой пошли бы другие цвета: коралловый или, возможно, бирюзовый. Она подозревала, что Гвидо поведал ей о романе своего отца с Кристиной, рассчитывая вызвать шок: если так, у него ничего не вышло. Она выросла в окружении художников и поэтов, сбежавших в Италию от тягот жизни в своих суровых северных странах, поэтому шокировать ее было не так-то просто.

Легкие Тессы заныли, и она поплыла вверх, к изумрудному свечению над головой. Вырвавшись на поверхность, Тесса сделала глубокий вдох, потом закрыла глаза и легла на спину, слегка шевеля руками. Этим вечером Дзанетти ждали их на ужин. Она собиралась надеть новое шелковое платье, цвета фиалок, а Фредди – розовое, как лепестки миндаля. Доменико Дзанетти подарил маме ткани со своей фабрики, и они с Тессой сами сшили платья. Тесса обожала наряды, подробно изучала модные журналы, если выпадала такая возможность, и прекрасно шила. Она подумывала спросить у мамы разрешение пойти на ужин в гранатовом гарнитуре – фамильных драгоценностях Уэкхемов, принадлежавших ее прабабке и чудом переживших брак Кристины с Джеральдом Николсоном. Они дивно подходили к ее новому платью.

Знакомый голос произнес:

– У тебя водоросли в волосах.

Тесса открыла глаза. Гвидо Дзанетти стоял у бассейна, одной ногой опираясь о бортик.

– Служанка сказала мне, что все спят, – продолжал он, – так что я решил прогуляться по саду. Плыви сюда, Тесса.

– Зачем?

– Чтобы я вытащил водоросли из твоих волос.

В его глазах плескался смех. Тесса подумала, что он, должно быть, ужасно доволен собой. У Гвидо был римский профиль, черные вьющиеся волосы и глубокие, жгучие темно-карие глаза. Из-под светлого льняного пиджака выглядывал ворот голубой рубашки. Красивый мужчина, отдающий себе отчет в собственной привлекательности, – Тесса так и видела, как он, выходя из родового палаццо, оглаживает лацканы пиджака и пробегает рукой по волосам. Он предпочитал держаться от них чуть поодаль; казалось, так он подчеркивает, что они еще дети, а он – взрослый.

Тесса подплыла к краю бассейна. Гвидо присел на бортик. От прикосновения его пальцев у Тессы по спине пробежала дрожь. Он смотрел на нее сверху вниз – с высоты своего роста, возраста, красоты, – явно понимая, какую власть имеет над ней. Ей захотелось сбросить его в воду, свергнуть с пьедестала.

– Ныряй ко мне, – позвала она.

– К сожалению, не могу. Я не захватил купальный костюм.

– Тогда, – сказала Тесса, – прыгай так.

– А как же моя одежда?

– Давай же, Гвидо!

Она отплыла подальше, перевернулась на спину и заколотила ногами по воде.

Он ухмыльнулся, снял ботинки, пиджак и чисто, без брызг прыгнул в бассейн. Быстрым уверенным кролем Гвидо подплыл к ней. Тесса расхохоталась.

– Ну вот, – отряхиваясь, сказал он, – я победил. Теперь мне нужна награда.

– Могу угостить тебя мороженым у Виволи.

– Я не этого хотел.

– Тогда что тебе нужно, Гвидо? – спросила она. Жар в его глазах распалял ее; она заранее знала ответ.

– Поцелуй, – ответил он.

– А если я не стану тебя целовать? – Она смеялась, движениями рук удерживаясь над поверхностью воды.

– Тогда я сам тебя поцелую.

Она поплыла прочь от него, гребя изо всех сил, но Гвидо оказался быстрее; когда он схватил ее за талию, Тесса вскрикнула.

– Поцелуй, – повторил он. – Поцелуй, моя красавица Тесса.

Губами он прикоснулся к ее губам. Они держались на воде лицом к лицу; его руки обвились вокруг ее талии, губы их сомкнулись, и, закрыв глаза, оба погрузились под воду.

Приглушенный свет, мягкое касание водорослей… Темные тени в воде, словно руины затонувшего города, ее смех, сменяющийся стоном наслаждения. Они двое, слившиеся в поцелуе…

Тесса почувствовала, что у нее кончается воздух, и вынырнула на поверхность. В этот момент где-то хлопнула дверь: обитатели виллы Миллефьоре начинали просыпаться.

– Бежим, – сказал он. – Быстрее!

Гвидо вылез из бассейна и протянул руку, чтобы помочь Тессе. Они сунули ноги в туфли, он подхватил с земли ее платье и свой пиджак. Взявшись за руки, они бросились бежать; Тесса зажимала рот ладонью, чтобы сдержать смех. По усыпанной гравием дорожке они добежали до купы лавровых деревьев, росших в дальнем углу сада. В сени густых крон их поцелуи становились все жарче, а тела прижимались все ближе, лучи света дробились над головами бриллиантовой крошкой…

Ей исполнилось семнадцать, она переживала свою первую любовь, и их роман был полон наслаждений и страсти. Держась за руки, они бродили по укромным тропам, за обедом Гвидо под столом касался ногой ее ноги. По ночам она пробиралась на цыпочках между столов и стульев, встававших перед ней в темноте словно черные скалы. Притаившийся у стены высокий квадратный платяной шкаф казался вратами в сумеречный мир; один звук – и Тесса замирала на месте, до предела напрягая зрение и слух. Ложная тревога – всего лишь мышь, нырнувшая в свою норку в стене. Открывалась дверь на террасу, и Тесса вдыхала пьянящий теплый аромат летней ночи. Уверенно и легко она пересекала террасу, бежала по тропинке…

Гвидо уже ждал: гравий хрустнул у него под ногой, когда он повернулся в ее сторону. Кипарисы, стоявшие по обеим сторонам тропы, словно часовые, закрывали их от дома. Он не сказал ни слова, только сжал ее в объятиях и начал целовать. Его ладони ласкали ее волосы, она ощущала тепло его тела. Обнявшись, они дошли до купы лавров и легли на мягкую, усыпанную листьями землю. Он гладил ее колени, потом узкие стройные бедра. Когда его пальцы коснулись ее живота, у Тессы под кожей запылал огонь, и она привлекла его к себе, приглашая внутрь.

Потом они лежали в темноте, ощущая на коже прохладный бриз. Журчание фонтана напоминало доносящуюся издалека музыку. Ей казалось, что они будут любить друг друга вечно и этому счастью не будет конца.

Часть первая
ВОЛШЕБНЫЕ ЧАРЫ
1937–1938

Глава первая

Поблизости от школы, где училась Фредди, был пруд; зимой ученикам иногда разрешали кататься там на коньках. В тот день Фредди рассказала о нем Тессе, пока они сидели в Оксфорде в кафе.

– Пятому и шестому классу разрешают кататься полчаса, перед тем как делать задания. И час по выходным.

– Помнишь, – сказала Тесса, – когда мы жили в Женеве, мы ходили кататься на озеро?

– А мама на нас смотрела, – ответила Фредди. – Она сидела в кафе и пила горячий шоколад.

Они часто говорили о матери; это решение они приняли взаимно, без слов, три года назад, той весной, когда уехали из Италии, после того, как им сообщили, что она умерла от острого приступа астмы. Так им казалось, что мама по-прежнему жива.

– Мы жили в таком забавном маленьком пансионе, – сказала Фредди. – Как звали хозяйку? Мадам… мадам…

– Мадам Деполь. – Тесса улыбнулась. – Каждый вечер она подавала на ужин расплавленный сыр. Она считала, что англичане от него без ума. По утрам, после завтрака, мама надевала шубу и мы вместе шли на озеро.

После смерти матери ее шуба досталась Тессе. Когда ее переслали из Италии, мех еще хранил аромат материнских духов. Тесса надела шубу, закрыла глаза, вдохнула запах «Мицуко» и расплакалась; слезы ее одиночества и скорби впитал пушистый мех воротника. Аромат давно улетучился, но стоило Тессе зажмурить глаза и сосредоточиться, как она вновь ощущала его.

– Нигде так вкусно не готовят горячий шоколад, как в Швейцарии, – произнесла она.

– Нам дают его в школе, только очень жидкий. – Фредди, которая всегда была голодной, уже проглотила жареные яйца с тостами и перешла к пирожным.

Тесса улыбнулась.

– Не торопись так, дорогая, у нас полно времени.

– Прости! Просто, если есть медленно, добавки уже не дадут. Ты разве не помнишь?

Тесса помнила. В школе Вестдаун, куда мать отправила их с Фредди осенью 1933 года, она продержалась всего полтора месяца. С самого первого дня Тесса поняла, что это место не для нее, однако постаралась побыть там подольше, чтобы убедиться, что Фредди справится без нее. Теперь, по прошествии трех лет, у нее в памяти осталось только то, что в школе постоянно надо было торопиться и делать всякие бессмысленные вещи с очень большой скоростью.

Покинув Вестдаун, Тесса поселилась в Лондоне и начала работать манекенщицей. Поначалу она жила в скромном пансионе, однако по мере того, как ее карьера набирала обороты, она стала снимать квартиры, с каждым разом все более дорогие. Ее нынешняя квартира в Хайбери была потрясающей: с гигантской гостиной и роскошной ванной. Тессе нравилось в Лондоне, однако воспоминания, периодически возвращавшиеся к ней, заставляли ее тосковать по прежней жизни. Сейчас она подумала про замерзшее озеро в Женеве: как она скользит на одной ноге, оставляя на льду тонкий росчерк своего конька.

Взглянув на тарелку, она увидела, что там остались только ломтик бисквита с сиропом и кусочек печенья, и заказала еще. Им принесли свежего чаю, и Тесса закурила сигарету.

Фредди пожирала глазами шоколадный эклер, поэтому Тесса сказала:

– Не стесняйся, бери.

– Он же твой!

Тесса покачала головой.

– Мне нельзя. Надо думать о фигуре. Кому нужна толстая манекенщица?

– Можно мне сигарету?

– Нет, дорогая. Только после семнадцати.

– А ты дашь мне повести машину?

– На тихой дороге, если не будет скользко.

На обратном пути из Оксфорда Тесса разрешила Фредди сесть за руль ее маленького красного «MG» [1]1
  Спортивный автомобиль производства «Rover». – Примеч. пер.


[Закрыть]и прокатиться по узкой извилистой дороге к Вестдауну. Она как никто понимала сестру, которой не терпелось попробовать все – водить машину, курить, пить шампанское, ходить в ночные клубы, – однако старалась сдерживать ее порывы. В целом мире друг у друга остались только они. Отправляя их в Англию, мама сказала: «Прошу, присматривай за Фредди вместо меня, дорогая». «Как в каком-то слезливом викторианском романе», – иногда с раздражением думала Тесса, однако слово есть слово, и она была полна решимости его сдержать.

В школьной раздевалке Фредди повесила на крючок свое пальто и шапку.

– Если тебе что-нибудь нужно… – начала Тесса.

– Ничего, спасибо.

– Я пришлю тебе шампунь и тальк. У меня осталась целая куча после съемок для «Коти».

– Супер!

– И что-нибудь вкусное из «Фортнума».

–  Умоляю,иначе я умру с голоду.

Раздался звонок. Фредди расправила форменный фартук, снова превращаясь в прилежную ученицу.

– Ладно, мне надо бежать. – Она обняла Тессу. – Спасибо, что приехала. И спасибо за чай.

Коньки Фредди лежали на полке под крючками для пальто. Тесса спросила:

– Можно я возьму их покататься?

– Конечно. Только потом положи на место, а не то я получу замечание.

Они снова обнялись, а потом младшая сестра – сдержанная, подтянутая, темноволосая и худенькая, в темно-синей школьной форме и нелепых туфлях с тупыми носами – выскочила из раздевалки и быстро зашагала по коридору.

Тесса взяла с полки коньки и вышла из школы. По темно-лиловому небу плыла, окруженная светящимся нимбом, полная луна. Пруд в заросшей ложбинке за стадионом и теннисными кортами. Школы оттуда не было видно – ее закрывали разросшиеся деревья. С другой стороны серо-зеленой волной поднимались вверх пологие холмы.

Тесса присела на скамейку зашнуровать коньки. Потом осторожными шажками подошла к берегу пруда и поставила одну ногу на лед. Навыки вспоминались быстро: как отталкиваться и скользить, как поддерживать равновесие, как переносить вес тела с одной ноги на другую. Пара кругов – и она опять обрела уверенность.

В одиночестве скользя по льду в сгущающихся сумерках, Тесса ощутила восхитительное чувство полной свободы. На ней был приталенный черный шерстяной жакет, отороченный кроличьим мехом, и расклешенная юбка из той же ткани – идеальный костюм для катания на коньках. Из-под черного бархатного берета рассыпались по плечам длинные светлые волосы, взлетавшие в воздух, когда она начинала кружиться. Увлекшись, Тесса позабыла обо всем на свете – о своей работе, о предстоящем ужине с Падди Коллисоном, – полностью отдаваясь упоительному одиночному танцу.

Майло Райкрофт предпочитал держаться подальше от дома, когда его жена, Ребекка, готовилась к вечеринке. У него создавалось ощущение, что он ей мешает, путается под ногами, кроме того, он терпеть не мог пыль и всяческие перестановки.

Он решил захватить собаку и прогуляться по холмам. День был ясный, но холодный. Майло любил ходить пешком; ему нравилось двигаться, любоваться пейзажами, и зачастую после неудачного утра прогулка помогала ему собраться с мыслями, подсказывала новые идеи и возвращала вдохновение. Некоторые писатели копались в саду; он предпочитал ходьбу. Как-то он упомянул об этом в интервью, и журналист, не отличавшийся полетом фантазии, предложил сделать его фотоснимок на прогулке. Фотограф ворчал, волоча свою камеру и штатив по глинистой тропинке, однако снимок, опубликованный вместе с интервью в Литературном приложениик Таймс,оказался очень удачным, и с тех пор, бродя с собакой по холмам, Майло представлял себя таким, каким увидел на снимке, – в длинном черном пальто, со светлыми волосами, разметавшимися на ветру (он редко надевал шляпу, хотя Ребекка упрекала его за это); как он шагает по полям и преодолевает перелазы, а впереди летит стрелой его верный пес.

Была середина января, самое холодное время. Майло шел мимо пашен, медленно, но неуклонно забиравших вверх. Земля с замерзшими бороздами напоминала темно-коричневый рубчатый вельвет. Вода в канавах застыла, превратившись в желтовато-зеленый лед, каждая травинка, каждый стебель камыша были покрыты изморозью. Его спаниель Джулия, с длинной шелковистой бело-рыжей шерстью, бежала вперед, выпуская из носа облачка пара.

Где-то внутри у него уже зарождалась будущая суровая, мощная поэма об Оксфорде в середине зимы; шагая по тропинке между полями с одной стороны и березовой рощей – с другой, Майло попытался сочинить первую строфу. Поэзия, к которой он недавно обратился, была для него новым поприщем; до этого он писал только романы. Деревья расступились; тропинка достигла вершины холма. Майло остановился, прикурил сигарету и огляделся вокруг. Этот вид всегда поднимал ему настроение. Холм возвышался над долинами в голубоватой дымке, из которой сверкали серебром шпили церквей. Он решил пройти не меньше шести миль. Майло уже представлял себе, как на вечеринке ненароком бросит: «О, утром я написал стихотворение, а вечером пешком прошел шесть миль». Ему нравилось считать себя человеком гармоничным, развитым и умственно, и физически. Многие писатели выглядели сутулыми и неопрятными; он пообещал себе, что никогда не станет таким.

Один из его любимых маршрутов проходил по территории школы, где работала Мюриель. Здесь Майло старался идти исключительно по тропинке, избегая мест, где можно было с ней повстречаться. Он считал ее старой занудой, к тому же весьма язвительной. Иногда ему даже не верилось, что они с Ребеккой сестры. Майло пытался быть любезным с Мюриель, потому что сочувствовал ее незавидной доле – примитивная, простушка на фоне красавицы Ребекки. Ее жениха убили на войне, что лишило Мюриель единственного шанса выйти замуж. Майло испытал облегчение, когда узнал, что из-за работы она не сможет прийти сегодня на вечеринку в честь его дня рождения.

Холм, на котором он стоял, самый высокий в окрестностях, назывался Херн-Хилл. Майло, обожавший копаться в древней мифологии, так и не смог выискать никакой связи между этим холмом и кельтским богом, однако продолжал испытывать загадочный трепет, поднимаясь на его скругленную вершину: там всегда было холоднее, чем на склонах, и дул, кружась вихрем, пронзительный ветер. Первая строка уже складывалась у него в голове: «Дом Херна, где рогатый бог…»Нет, неудачно. Второсортное стихоплетство, какой-то Джерард Мэнли Хопкинс. Однако он придумал название для своего поэтического сборника: Голоса зимы.Точно. Майло улыбнулся, потом нахмурился. Может, голос?Он уже отдал первые десять стихотворений своей секретарше, мисс Тиндалл, чтобы она их перепечатала. Мисс Тиндалл, с кустистыми бровями и родимым пятном, из которого росли жесткие волоски, была на удивление работоспособной, хоть ей и перевалило за пятьдесят. Ребекка самолично выбрала ее из полудюжины кандидаток.

Несколько лет назад он заговорил о переезде в Оксфорд, однако Ребекка об этом и слышать не хотела. Она любила их дом, перестроенный из старой мельницы. Это было – как она ему напомнила – очень подходящее для них место: поблизости от Мюриель, не слишком далеко (но и не слишком близко) от ее матери. К тому же людям нравилось бывать в Милл-Хаусе. Все изменится – они сами, Райкрофты, изменятся, – если переехать в Оксфорд. Милл-Хаус стал частью их самих: люди долго вспоминали их вечеринки и званые обеды. Однажды Майло услышал, как одна из его студенток, торжествуя, объявила другой: «Меня пригласили в Милл-Хаус!» Он признал, что Ребекка была права: переехав в Оксфорд, они отчасти лишатся своего статуса избранных. Так что они продолжали жить там, где жили.

Тем не менее, ему нравилось наезжать в Оксфорд один-два раза в неделю. Знакомый, проводивший большую часть года за границей, дал ему ключ от своего кабинета. Не без легкого укола вины Майло признавал, что ему удобнее иметь дом за городом. Уезжая оттуда на день-другой, он располагал большей свободой. Нынешнее положение оставляло ему, если так можно выразиться, «пространство для маневра». Он вспомнил о незаконченном романе, который дожидался его дома, – за последние три недели он не написал ни слова, а всего через четыре месяца роман должен лежать у издателя на столе. Возможно, живи он в Оксфорде, работа пошла бы быстрее. Постоянно сменяющаяся обстановка могла бы дать ему новый толчок.

Майло прошел долгий путь, прежде чем поселиться в Милл-Хаусе. Он был единственным ребенком немолодых родителей, неустанно восхищавшихся его сообразительностью и красотой. Все было поставлено на службу его интересам; родители отказывали себе во вкусной еде и развлечениях, чтобы дать сыну частное образование. Они жили в небольшом кирпичном домике в унылом пригороде Ридинга. Больше всего Майло любил проводить время в библиотеке на соседней улице. Отвечая на вопросы журналистов о своем детстве, он всегда приукрашивал его, понимая, что без некоторой редактуры эта картина будет выглядеть слишком неприглядной.

После войны он получил стипендию и поступил в Оксфорд, где добился блестящего успеха в обществе и – почти такого же – в учебе. После завершения курса он остался в университете, чтобы заняться исследованиями неких туманных аспектов метафизической поэзии, а в редкие свободные часы написал свой первый роман, Пряжа Пенелопы.Роман немедленно снискал широкое признание. Обозреватель Таймснаписал, что в нем «хитро сплетаются мифы и современность» и что это «настоящий триумф». За первым романом последовал не менее успешный второй. К тому времени Майло забросил свои исследования и взялся читать в Оксфорде цикл лекций по современной поэзии для Трудовой образовательной ассоциации; лекции пользовались большой популярностью и привлекали огромное количество слушателей. Майло умел заинтересовать аудиторию; он никогда не пользовался конспектами и зачастую, увлекшись, отклонялся от темы, подолгу вдохновенно рассказывая слушателям о чем-то еще.

Он и сейчас дважды в год читал свой цикл, и лекции по-прежнему хорошо посещались. С самого начала он заметил, что львиную долю его аудитории составляют женщины, причем отнюдь не только молоденькие продавщицы и стенографистки, стремящиеся к культуре. Женщины были самые разные: замужние – сам он к тому времени тоже женился, – вдовы и старые девы, студентки из Сомервиля и колледжа Святой Хильды, дочери обеспеченных семей, живущие с родителями в ожидании подходящего жениха. В конце каждой лекции они окружали его плотным кольцом, задавая вопросы. После, с группой избранных, Майло отправлялся выпить по коктейлю в баре «Игл энд Чайлд» в Сент-Джайлзе. Ребекка окрестила этих избранных его «менадами» – как последовательниц греческого бога Диониса. Когда она впервые проронила это слово, в ее глазах промелькнул хищный огонек, однако Майло рассмеялся и сказал, что она совершенно права: все они были шумливыми, плохо одетыми и не слишком женственными. А потом он поцеловал Ребекку – пока она не успела добавить что-нибудь еще.

Майло зашагал вниз по склону холма. Тропинка вела к небольшому леску на территории школы, где работала Мюриель. Ему нравилось побродить среди деревьев, прежде чем поворачивать назад в Милл-Хаус.

За деревьями находился маленький круглый прудик, обычно пересыхавший летом. Заметив невдалеке какое-то движение, Майло подошел к опушке, пристально глядя вперед сквозь кружево обнаженных ветвей.

На пруду каталась на коньках девушка: вся в черном, с длинными светлыми волосами, развевавшимися на ветру, словно знамя. Майло замер на месте, любуясь ею. Он поймал себя на мысли, что эта сцена совсем не английская,не современная. Девушка была полностью поглощена своим одиночным танцем. Ее скольжение и вращения были проникнуты вдохновением – именно это слово пришло ему на ум.

Ему казалось, что она его не замечает, однако тут девушка обратилась к нему:

– Та собака – она ваша?

– Да. – Майло вышел на берег. – Ее зовут Джулия.

– Какое славное имя.

Она подъехала поближе, и он увидел, что девушка чудо как хороша – белокожая, разрумянившаяся от мороза, с темными бровями и длинными густыми ресницами.

Он спросил:

– А у вас есть собака?

– К сожалению, нет. – Она улыбнулась. – Я много езжу. Надеюсь, когда-нибудь я тоже заведу такую.

Остановившись у берега, она погладила Джулию.

– Вы счастливчик. Она просто прелесть.

– Только слишком подвижная. Нуждается в хорошей разминке. Правда, я люблю ходить пешком. Мы часто гуляем по этой тропинке. Знаете, через лес. – Майло махнул рукой в направлении Милл-Хауса. – Я живу в Литтл-Мортон, примерно в трех милях отсюда.

– Тогда вам, наверное, пора домой. Не боитесь заблудиться в темноте?

– Ничуть. Я знаю эти холмы как свои пять пальцев.

В сумерках он не мог понять, какого цвета у нее глаза. Наверное, серые или светло-карие. Он сказал:

– Когда я вас увидел, мне показалось, что я перенесся в дореволюционную Россию или в Вену начала века. На мгновение я даже принял вас за призрак.

Она рассмеялась.

– Боюсь, я никакой не призрак. Я совершенно реальна и живу в наше время.

Он окинул ее взглядом и заново поразился ее красоте.

– Когда вы катались, вы были словно в другом мире.

– Я обожаю коньки.

Она явно собиралась распрощаться и вернуться на лед, поэтому Майло поспешно сказал:

– Боюсь, я совсем одичал, просиживая целыми днями за пишущей машинкой. Видите ли, я писатель. Меня зовут Майло Райкрофт.

Он протянул руку, и она коротко ее пожала.

– Да, я слышала о вас.

Двигаясь спиной вперед, она заскользила прочь от берега. Словно стрела пронзила его сердце – ему казалось, что он теряет ее.

Он прокричал:

– А как вас зовут?

– Тесса Николсон. – Она улыбнулась. – До свидания, мистер Райкрофт. Мне пора идти переодеваться. Надо возвращаться в Лондон.

Из ресторана прислали не те пирожные, фруктовые вместо лимонных, а Майло их ненавидел; чертов пылесос снова не хотел работать. И куда, в конце концов, запропастился Майло? Он мог бы починить пылесос, пока она звонит в ресторан, а потом заняться напитками.

Ребекка Райкрофт взяла трубку и набрала номер ресторана. Последовала короткая беседа: «Лимонный бисквит, я специально заказывала заранее» и «Значит, или фруктовые или никаких?» – и Ребекка швырнула трубку на рычаг, отчего приглашенная служанка бросила в ее сторону встревоженный взгляд.

Ребекка любила устраивать вечеринки и одновременно страшно за все переживала. Больше всего ей нравилось составлять списки гостей. У Райкрофтов было множество друзей, и как только они с Майло решали организовать праздник, Ребекка усаживалась листать свою записную книжку. Очень важно было правильно подобрать людей. Ей нравилось перетасовывать кандидатуры, решая, кто сможет обеспечить вечеринке успех, сделать ее незабываемой. Она часто знакомила людей, заведомо зная, что между ними может возникнуть дружба или даже роман. Конечно, нужно было приглашать и обычных гостей – сплошные звезды превратили бы вечеринку в полный кошмар. Обязательно требовались новые, интересные персонажи, а не только глупенькие девчушки, посещавшие лекции Майло, хотя и им отводилась немаловажная роль – блистать своей красотой.

В отличие от составления списков, последние часы перед вечеринкой всегда казались ей ужасными. Неважно, как долго она готовилась – времени никогда не хватало. Если бы можно было все сделать самой, подготовка прошла бы идеально, но то были лишь мечты. Требовалось нанять служанок и заказать угощение. Служанки, которых присылало агентство, часто оказывались ленивыми или неумелыми. На этот раз ей попалась плакса: стоило Ребекке сделать ей даже самое невинное замечание, как у той на глазах вступали слезы. Ребекке пришлось самой протирать столовые приборы, потому что, когда она указала служанке на крошку пищи, присохшую к вилке, у девицы сразу же затрясся подбородок.