Текст книги "Возвращение во Флоренцию"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Глава двенадцатая

Маддалена Дзанетти сидела на диване в салотто,большой гостиной виллы. Рядом с ней расположилась Оливия; Фаустина опустилась в кресло. Гвидо ходил взад-вперед по комнате с маленькой дочкой на плечах. Каждый раз, когда он оказывался под люстрой, Лючиелла тянула ручки, пытаясь достать до нее, но Гвидо отскакивал в сторону, и Лючиелла хохотала от удовольствия.

– Дорогой, она слишком разыгралась, – сказала Маддалена. – Будет потом плохо есть.

Гвидо поставил дочку, обессилевшую от смеха, на пол. Тесса присела на ковер рядом с ней. Лючиелла показывала ей свой кукольный сервиз – крошечные чашечки, блюдца и тарелки из прозрачного фарфора, расписанные цветочками, – а за спинами у них продолжался разговор. Тессе казалось, что между Гвидо и его женой возникла какая-то напряженность, что они уже не так близки, как раньше. Он остро реагировал на любое ее замечание на свой счет, в то время как она предпочитала не отвечать на его выпады. Это стало заметно сразу после приезда Гвидо и Маддалены с ребенком и няней на виллу, когда вся семья уселась обедать. «Да-да, – говорила Маддалена, – с родителями все в порядке». Да, в городе жить стало труднее из-за недостатка продуктов, но она надеется, что поставки опять наладятся. Гвидо в ответ издал недоверчивый смешок, и Оливия, чтобы сгладить ситуацию, сказала, что, конечно же, даст им с собой продуктов, когда они поедут назад во Флоренцию.

Гвидо вернулся в Италию в середине года, после ранения, полученного в Северной Африке. Оливия с Фаустиной навещали его – сначала в военном госпитале, а затем во Флоренции. Сейчас у него был двухнедельный отпуск, после которого ему предстояло вернуться в армию.

– Как славно, – сказала Оливия, – что ты смог приехать, Гвидо.

Фаустина, никогда не упускавшая возможности подлить масла в огонь, заметила:

– Думаю, ему уже не терпится уехать. Гвидо нравится геройствовать.

–  Геройствотут ни при чем, – резко ответил Гвидо, в упор глядя на Фаустину. – Просто я не желаю отсиживаться в тылу, как мышь в норе.

Фаустина накручивала на палец свой длинный локон.

– Да, ты у нас никогда не любил скучать.

– По мне любая опасность лучше, чем скука.

– А вот нам, знаешь ли, приходится с ней мириться. – Фаустина встала, чтобы взять с блюда еще печенья. – Женщины проводят свою жизнь за самыми скучными занятиями.

– Вообще-то, речь не о скуке. Мы говорим о моем самоуважении.

Маддалена негромко произнесла:

– Гвидо, прошу, не сейчас.

Гвидо взял со стола серебряную ложечку, потом положил ее обратно.

– Я хочу вернуться в Северную Африку, – натянутым тоном сказал он. – Маддалена настаивает на том, чтобы я не уезжал.

– И что, у меня нет на это причин? – В глазах Маддалены внезапно вспыхнул огонь. – С какой стати мне хотеть, чтобы ты вернулся на фронт? С какой стати хотеть, чтобы тебя убили? Какие такие блага это сулит мне или Лючиелле?

– Я ненавижу, когда мной манипулируют. Ненавижу…

– Гвидо! – мягко окликнула его Тесса.

Маддалена поднялась с дивана.

– Что для тебя важнее – твои жена и ребенок или твое самоуважение?

– Это нечестно, – сказал Гвидо холодно. – Ты и сама знаешь.

– Оливия, прошу меня извинить. – Голос Маддалены дрожал. – Лючиелле пора ужинать. А у меня разболелась голова.

Она подхватила ребенка на руки и вышла из комнаты.

Оливия пробормотала:

– Эта жара…

Воцарилось напряженное молчание. Потом Гвидо бросил: «Прости меня, мама», – и вышел за дверь.

Заканчивалась первая неделя сентября, и дождей не было уже целый месяц. Пыльные белые дороги змеями вились по склонам холмов, покрытых выгоревшей сухой травой, а солнце в отливавшей металлом синеве неба напоминало бесцветный плоский диск. Занавески на окнах виллы висели без движения во влажном горячем воздухе, а солнечный свет, пробивавшийся сквозь ставни, ложился на пол огненными полосками.

В тот вечер Тесса кожей ощущала, что в воздухе нависла гроза. Маддалена, с побледневшим от гнева лицом, усадила ребенка с няней в машину, побросала туда же их чемоданы и уехала в загородное поместье своих родителей близ Импрунеты. Гвидо даже не вышел во двор, чтобы их проводить.

Позднее, после ужина, вся семья села послушать радио. В новостях сообщали о новом поражении нацистской коалиции в Северной Африке при Аллам-эль-Хальфе. Временное отступление – так назвал это диктор, однако Оливия выключила радио, и они еще долго сидели в жаркой духоте, безуспешно пытаясь найти тему для разговора.

В ту ночь Тесса никак не могла заснуть. Ближе к утру она надела легкие брюки и блузку без рукавов и спустилась вниз. На кухне она открыла кран, налила воды в стакан, а потом наклонилась над раковиной, поплескала себе в лицо холодной водой и провела мокрыми руками по волосам. Выйдя из кухни, Тесса пошла через анфиладу комнат и коридоров. Мраморные полы приятно холодили босые ноги; в самом центре дома, во внутреннем дворике, горел приглушенный свет.

Гвидо сидел на каменной скамье между терракотовыми садовыми горшками, на мощеном квадратике сада, под открытым небом. Под сводами галереи стояла зажженная масляная лампа; вокруг нее кружились мошки – пыльные, цвета бронзы. Тесса негромко окликнула его по имени.

Гвидо обернулся.

– Тесса, – сказал он. – Тоже не смогла заснуть?

– Слишком жарко. – Она поставила стакан с водой на землю и присела на скамью рядом с ним. – В такую погоду кажется, что что-то вот-вот случится.

– Похоже, будет гроза. Смотри!

Подняв голову, она увидела, что прямоугольник неба над ними затянули облака, закрывающие звезды.

– Я вышел подышать, – сказал Гвидо. – Немного проветрить голову.

– Как твоя нога?

– В порядке. Побаливает иногда, но доктора говорят, что ходьба – лучшее лечение. – Он закатал брючину: вся голень была покрыта шрамами, красными и набухшими, со следами швов там, где хирург сшил края разорванной плоти.

Тесса вспомнила, как Гвидо плавал в бассейне на вилле Миллефьоре, как ей нравилось смотреть за плавными движениями его совершенного мускулистого тела, вспомнила, как капли скатывались вниз по его загорелой коже, когда он вылезал из воды.

– Бедный Гвидо, – сказала она.

– Мне повезло. Врачам удалось сохранить ногу.

– Тебе, наверное, было очень больно.

– До чертиков, но потом мне дали морфин. – Внезапно он рассмеялся. – Хороша парочка – двое калек.

Протянув руку, он убрал у нее со лба челку и большим пальцем провел по шраму. Тесса закусила нижнюю губу, делая над собой усилие, чтобы не отстраниться.

– Ты такая же красивая, как раньше, – мягко произнес Гвидо. – Не верь, если кто-то будет говорить другое.

Она опустила глаза и покачала головой.

– Скажи мне, Тесса, кроме головы, куда тебя еще ранило?

– Я сломала ногу, руку… ключицу.

– И твое сердце было разбито. – Гвидо стиснул пальцы в кулак и прижал его к своей груди.

Она сказала:

– Ты не должен был отпускать Маддалену одну. Должен был поехать с ней.

– Возможно.

– Нет, совершено точно. Она тревожится за тебя. Как ты можешь ее за это винить?

– Тесса, прошу, не вмешивайся. Ты не понимаешь. – В его голосе звенела злость.

– Я понимаю, что Маддалена тебя любит и беспокоится о тебе.

Гвидо встал и отошел на несколько шагов от скамьи, глядя в небо.

– Облака сгущаются. – Она чувствовала, что он пытается подавить свой гнев. – Ты, наверное, тоже мечтаешь сейчас о дожде?

Легкий бриз пробежал по листьям олеандров и лимонных деревьев. Тесса отбросила назад волосы, наслаждаясь прохладным дуновением на своем лице и руках.

– Мне никогда не надоедает солнце, – ответила она. – Я слишком долго прожила в Англии.

Гвидо вытащил из кармана пиджака пачку сигарет и протянул ей. Тесса услышала щелчок его зажигалки, увидела в темноте огонек. Листья шелестели под усиливающимися порывами ветра.

Он снова присел на скамью рядом с ней.

– Это не первый раз, когда мы поругались с Маддаленой. Собственно, – он невесело усмехнулся, – ссоры входят у нас в привычку.

– Все потому, что вы долгое время были порознь. И еще потому, что тебя ранило. Наверняка она очень испугалась. От страха люди часто злятся.

Гвидо рассеянно обводил глазами сад.

– Мы постоянно ссоримся из-за одного и того же. Отец Маддалены очень богат. Ему никогда не приходилось зарабатывать себе на жизнь. Он из тех людей, у кого есть нужные знакомства и которые знают, как ими пользоваться. Я его презираю.

– Ты же знал, что он за человек, когда женился на Маддалене.

– Должен был знать. – Гвидо раздраженно отмахнулся. – Но тогда мне казалось, это не имеет значения. Не имеет значения для нас.

– А сейчас имеет?

– Ей достаточно лишь намекнуть отцу, и меня немедленно направят куда-нибудь в предгорья Альп, где самой опасной моей миссией будет розыск крестьян, уклоняющихся от армейской службы.

– Тогда Маддалена была бы довольна?

– О да. Но, Тесса, я так не могу! Мне будет стыдно за себя! Мое самоуважение… – Гвидо горько усмехнулся. – Каким напыщенным ослом я, должно быть, выглядел сегодня за обедом. Люди, которые развязали эту войну, которые продолжают ее, – у них нет ни грамма чести. Бог знает, что произойдет, если мы понесем еще одно поражение там, в пустыне. У Германии больше нет возможности высылать нам подкрепление. Они и так сражаются на пределе сил, сразу на нескольких фронтах, у них острый недостаток солдат в России. – Он немного помолчал, а потом сказал: – Холодный ветер всегда означает перемену погоды. Похоже, она не за горами. Британия знает, что американцы готовы к войне. У них есть люди, есть самолеты, пушки и танки. Если союзники победят в Северной Африке, что будет дальше?

– Ты думаешь, они придут сюда?

– Думаю, да.

– А что считает Маддалена?

– Она никогда не интересовалась политикой. Я не интересовался тоже – по крайней мере, в молодости. Но сейчас я уже не могу делать вид, что политика меня не касается. – Он устало улыбнулся. – Я поссорился с женой из-за войны, в которой участвую не по своей воле. Неудивительно, что она на меня злится. Только, понимаешь, мои люди – они ведь по-прежнему там, в пустыне. Они переживают такие тяготы, которые мой тесть себе и представить не может. И я просто обязан вернуться к ним, назад. – Он стряхнул пепел на камни. – Когда Маддалена собирала вещи, мы снова поругались. Она сказала… – Он замолчал на полуслове, качая головой.

– Что, Гвидо?

Он поднял с земли опавший листок и сжал его в кулаке.

– Она сказала, что если я не хочу остаться в Италии ради нее, то я должен остаться ради Лючиеллы.

– О Гвидо!

– Я ответил, что именно ради нее и Лючиеллы я обязанехать! Каким отцом, каким мужем я стану, если откажусь от всего, во что верю? От моей верности, от чести? Если предам их? – Он сделал паузу, дожидаясь ее ответа, но Тесса молчала. Гвидо с горечью произнес: – Ты женщина. Очевидно, ты сочувствуешь Маддалене.

– Это так. Но и тебе я сочувствую тоже, Гвидо. – Она нахмурилась. – Знаешь, я ведь тоже думала, что живу в соответствии со своими убеждениями. Я ими даже гордилась. Они были не такие, как у других людей, но для меня это не имело значения.

– А теперь?

– Мои убеждения разрушили мою жизнь. Теперь они мне совершенно безразличны.

– Я не заметил, чтобы ты сильно изменилась, Тесса. Ты стала немного сдержаннее – пожалуй, немного грустнее. Но внутри, по-моему, ты осталась прежней.

Она затушила сигарету в цветочном горшке.

– Возможно, мне стоило вернуться в Англию.

– Возможно, твой дом здесь.

– Возможно. – Она пожала плечами. – Сейчас я хорошо знаю, что такое верность. Мне потребовалось время, чтобы это понять. Раньше я считала, что, когда любовь проходит, надо идти дальше, двигаться вперед. Что нельзя связывать себя обязательствами. Этому научило меня мое детство, и так я поступала, раз за разом. Я думала, что сохраняю верность себе, что я верна своим убеждениям.

– А потом? – Она не ответила, и тогда Гвидо добавил: – Ведь было же это «потом», да, Тесса?

– Однажды я встретила человека, от которого не смогла отказаться. – Она подтянула колени к груди и обхватила их руками. – Он был умен, красив и обаятелен. И женат. До него я знала немало мужчин, которые тоже были умны, красивы и обаятельны, и многие из них были женаты. Я убеждала себя, что это не помеха, потому что я не отбираю их у их жен. – Она поглядела на небо. – Как изощренно мы обманываем себя, когда влюбляемся! Возможно, все дело было в луне и в инее. Иногда мне кажется, что в тихих уголках Англии есть какое-то волшебство, магические чары.

– Так что же случилось?

– Ничего хорошего, – печально ответила она.

Молния расколола небо, осветив двор фиолетовым сиянием.

– Надеюсь, будет ливень, – сказал Гвидо, подняв голову. – Он был бы сейчас очень кстати.

– Стефано станет переживать, как бы не начался град. Это из-за винограда.

– Ты становишься настоящей сельской жительницей, Тесса. Кто бы мог подумать, – мягко поддразнил ее Гвидо. Потом он вздохнул и сказал: – Кто знает, почему мы влюбляемся? Луна и иней – эти причины ничуть не хуже любых других. Я знаю, что ты думаешь: Маддалена и я, друзья детства, из богатых семей. Наверняка ты решила, что мы поженились по семейным соображениям, чтобы угодить родителям.

– Нет, Гвидо. – Она говорила искренне, с теплотой. – Я знаю тебя. Ты никогда не женился бы без любви.

Вдалеке заворчал гром: словно кто-то передвигал мебель в пустой комнате. Они сидели в молчании, объединенные общей утратой, осознанием того, насколько иначе могла бы сложиться их жизнь.

– Если Муссолини потерпит поражение, – заговорил наконец Гвидо, – это сильно ударит по семье Маддалены. Они всегда были преданными патриотами. Ты говоришь, что теперь знаешь все о верности, Тесса, так посоветуй, что мне делать. Остаться с женой и ребенком, чтобы защитить их, если ситуация сложится не в нашу пользу, или вернуться в Африку к своим солдатам?

Она вгляделась в его профиль, казавшийся еще более суровым в ночной тени.

– Я не могу тебе советовать, Гвидо. Боюсь, это решение ты должен принять сам.

Снова блеснула молния, на этот раз ближе к ним, и практически сразу же загрохотал гром.

– Когда Фредди приезжала ко мне, – сказала Тесса, – мы с ней побывали на вилле Миллефьоре. Сад совсем зарос. Тем не менее, он все еще красивый.

Гвидо с улыбкой взглянул на нее.

– Я помню тот день, когда ты заставила меня одетым нырнуть в бассейн.

– Ты был ужасно горд собой, Гвидо. Я просто не смогла удержаться.

– Тогда мы впервые поцеловались.

Их одежда, намокшая от воды, запах лавров, солнце, рассыпающееся бриллиантовой крошкой у них над головой. Жара – в точности как сейчас, – и его тело, прижавшееся к ней. Тессе отчаянно захотелось возвратиться в прошлое, в те беззаботные времена.

Гвидо негромко произнес:

– Я жалею, что не поехал за тобой в Лондон. Я должен был поехать. Надо было найти способ.

– У нас ничего бы не вышло. – Она сказала это без горечи, просто констатируя факт.

– Мы бы постарались.

Если сейчас протянуть руку и коснуться его – что будет? Вместо этого Тесса поднялась со скамьи и решительно сказала:

– Гвидо, я была дочерью любовницы твоего отца. Неужели ты действительно считаешь, что у нас что-то могло получиться? Нет. Мы жили в разных мирах.

Молния расколола небо, и на камни дворика упали первые капли дождя, оставляя темные следы.

– Кроме того, – добавила Тесса, – мы не подходили друг другу.

– Почему ты так решила?

– Потому что это правда. Мы оба привыкли придерживаться своих принципов. Если ты ссоришься из-за них с Маддаленой, представь, что было бы со мной?

– Раньше ты не была такой циничной.

– Это не цинизм. Но я знаю себя, и я не гожусь для брака. Никогда не годилась.

– Откуда ты знаешь, если даже не была замужем?

– Я слишком ценю свою независимость. Мне тяжело идти на компромиссы – я не представляю, как это делается, я никогда не пробовала. А в браке постоянно приходится идти на компромисс, причем обоим, иначе ничего не выйдет.

Капли со звоном разбивались о каменные плиты. Тесса подняла голову, всей грудью вдохнула посвежевший воздух, напоенный ароматом лимона. Дождь прогонял жару, смывал пыль.

– Видишь ли, для меня это не подходит, – тихо добавила она. – Может, я не очень разбираюсь в жизни, но это знаю точно.

– Тогда чем ты собираешься заниматься дальше, Тесса? Война не продлится вечно. Когда она закончится, что ты будешь делать?

– Боюсь, сейчас задумываться об этом не имеет смысла.

– Мама говорит, ты преподаешь в школе.

– Да. Мне там очень нравится.

– Значит, ты целыми днями возишься с чужими детьми и не собираешься обзаводиться своими?

Деревья в кадках пригибались под порывами ветра.

– Тесса? – переспросил он.

Дождь пошел сильнее; капли колотили по ее лицу.

– Я сказала, что не вышла замуж, Гвидо, – ответила она. – Но я не говорила, что у меня не было ребенка.

За шумом приближающейся бури она не услышала его шагов, когда он подошел к ней.

– Тесса? Я не понимаю.

– Ребенка можно родить и вне брака. – Голос ее звучал холодно, отстраненно, и в его глазах Тесса увидела испуг. – Ты ничего не знаешь обо мне, Гвидо. Говорю тебе, я изменилась. Какие бы предположения ты ни строил на мой счет, все они ошибочны. Какие бы воспоминания у тебя ни остались, выброси их из головы – все до единого!

Тесса пошла прочь. Дойдя до галереи, она оглянулась.

– Знаешь, теперья могу ответить на твой вопрос, – гневно бросила она. – Вот что ты должен делать: ты должен оберегать своего ребенка. Позаботься о ней, Гвидо. Не допусти, чтобы с ней что-то случилось. Это единственное, что имеет значение.

Когда Поллены в начале войны покинули Мейфилд, они оставили в своей мастерской печь для обжига, сооруженную Джоном, и цветное стекло, из которого Ромейн делала витражи. Осколки стекла лежали, рассортированные по цветам, в старых жестяных банках. Что-то в них привлекало Ребекку – она не раз заглядывала в мастерскую с печью, по одному вытаскивала осколки из банок и подносила к окну, чтобы сквозь них проникал солнечный свет.

Однажды она попыталась сложить из осколков картину. Она работала на верстаке, на котором Джон Поллен расставлял свои горшки и блюда, подбирая кусочки стекла и следя за тем, чтобы не порезать пальцы. Потом Ребекка поискала свинец, которым Ромейн Поллен соединяла осколки. Ей удалось найти совсем немного – либо у Ромейн перед отъездом из Мейфилда закончились ее запасы, либо она увезла свинец, который стоил недешево, с собой. Ребекке пришло в голову, что она могла бы соединить осколки без свинца, сплавив стекло в печи Джона Поллена. Вечером она ее разожгла. На следующий день, когда стекло остыло, Ребекка вытащила картину из печи. Осколки расплавились; цвета перемешались.

Осень выдалась тяжелая. Мейфилд продували ветра, заливали дожди. С Ла-Манша налетали штормы; ливень превращал глинистую почву в липкую грязь. Тем не менее, поля надо было вспахать и засеять. В плохую погоду Ребекка выходила в поле, укутавшись в свитера и пальто, надев шарф, варежки и шапку, в двух парах чулок и тяжелых ботинках. Дэвид Майклборо научил ее стрелять из дробовика, и теперь она охотилась на ворон, которые клевали на полях семена, и кроликов – они шли на жаркое. В начале ноября они с Майклборо и двумя девушками, помогавшими на ферме, отпраздновали победу при Эль-Аламейне в Северной Африке, подняв по стаканчику домашнего сидра.

Всю зиму Ребекка продолжала экспериментировать с цветным стеклом. Иногда в печи осколки не сплавлялись друг с другом, иногда сплавлялись, но раскалывались при охлаждении. Открывая дверцу после обжига и доставая оттуда свою картину, она всегда ощущала приятное возбуждение. Стекло, как оказалось, было очень податливым – если картина не удавалась, осколки можно было использовать вновь. Даже самый неудачный эксперимент порой подталкивал к новым идеям, подсказывал интересное направление для поисков.

Чередуясь с Мюриель, они по выходным навещали мать в Абингдоне. Ее дом всегда казался Ребекке пустым и неприветливым. На ферме она редко чувствовала холод, в то время как в доме у матери постоянно мерзла. В Мейфилде холод успел прижиться за несколько веков; в Хэзердине же он свирепствовал среди наспех свезенных туда вещей, которые, хотя и поизносились, не требовали замены, поскольку покупались – из соображений экономии – с тем расчетом, чтобы служить как можно дольше. Ребекка думала, что одной из причин, по которым она влюбилась в Майло, была его уверенность в том, что каждый человек должен заботиться о своей внешности и об обстановке, среди которой живет. Для нее это стало откровением, пропуском в новый мир, где удовольствие не было отягощено чувством вины.

И все же, в ту суровую четвертую военную зиму привычки, усвоенные ею в детстве, – строгая экономия и бережливость – снова стали жизненно необходимы. Она с легкостью вернулась в те времена: подбирала последние крошки хлеба и пальцем выскребала из скорлупы яичный белок, чтобы ничего не пропадало. Иногда, когда Ребекка вспоминала о шестнадцати годах ее брака с Майло, они как будто сжимались у нее в памяти: то была часть ее жизни, яркая и захватывающая, полная страсти и страданий, но всего лишь часть. Совсем не обязательно, что ее оставшаяся жизнь – чего она так боялась – будет скучной и бесцветной.

«Мне очень понравилось читать описание вашей поездки в Бюррен, – писала она Коннору Берну. – Как хорошо, что Брендон поехал с вами. Похоже, это место по-настоящему дикое и прекрасное. Мне хотелось бы тоже побывать там, когда закончится война. Я представляю его населенным древними богами, существами из камня, ветров и морской воды. Так и вижу, как вы идете вдвоем по пляжу, подбирая раковины и стеклышки, отполированные морем».

В конверт с письмом Коннор вложил фотографию: на ней были они с Брендоном в Бюррене. Брендон показался Ребекке очень симпатичным, но ее взгляд на этом снимке неизменно привлекал его отец. Коннор улыбался; он был в теплом пальто и шарфе, темные волосы разметались на ветру, а на заднем плане волны разбивались о скалы.

В то утро Ребекка, вытащив из печи свою картину из стекла, поднесла ее к окну и в зимнем свете увидела, как зеленые, бронзовые и золотые треугольники превращаются в долину, леса и холмы Верхнего Уилда. Стекло улавливало свет и удерживало его внутри. Охваченная восторгом, Ребекка подумала, что может обработать стекло песком, чтобы оно стало матовым. Может сделать прозрачным как вода. Может создавать из него образы и формы, не уступающие по выразительности каменным богам Коннора Берна.

– К сожалению, он свекольный, – сказала Мюриель, ставя форму для выпечки на кухонный стол в Хэзердине. – На вид довольно странный, да? Конечно, пудинг из свеклы – это немного необычно, но в рецепте сказано, что получается очень вкусно.

Были пасхальные каникулы, и большинство учениц Вестдауна разъехались по домам на четыре недели. Хотя сегодня была очередь Ребекки навещать мать в Абингдоне, Мюриель позвонила утром и сообщила, что хочет приехать на ланч.

Они поели в дальней комнате, окна которой выходили в сад. Поскольку комната находилась на южной стороне, там было теплее всего. Пока Ребекка накладывала всем мясной рулет и морковь, Мюриель рассказывала о своей поездке к подруге Монике в Клиторп.

– Моника страшно расстраивалась, потому что одна девушка из Женской вспомогательной службы была с ней очень недружелюбна. – За этим последовало долгое эмоциональное повествование: очередь в автобус вспомогательной службы, замечание о том, что у Моники слишком много багажа, заболевшая кошка, которую пришлось вести к ветеринару, неприятное перешептывание за спиной.

За десертом беседа совсем увяла. Миссис Фейнлайт казалась усталой, Мюриель притихла: то ли из-за странного вкуса свекольного пудинга, то ли потому, что ее мысли витали где-то далеко – Ребекка не могла решить. Она подозревала последнее.

После ланча миссис Фейнлайт поднялась к себе в спальню немного вздремнуть, а Мюриель взялась помочь Ребекке убрать со стола. На кухне Ребекка наполнила раковину водой и стала мыть тарелки.

Мюриель покопалась в сумочке и вытащила оттуда спички и сигареты.

– Мне надо с тобой поговорить, – внезапно сказала она. – Произошла ужасная вещь.

– Что случилось?

– Дебора. – Мюриель замолчала, не в силах продолжать. Она взяла сигарету и чиркнула спичкой.

Ребекка соскребала с тарелки засохший соус.

– Жена доктора Хьюза?

Мюриель кивнула.

– Она погибла.

– Погибла? – Ребекка уставилась на сестру.

– Да. Я узнала вчера вечером. Милли Фоукс мне рассказала. – Миллисент Фоукс была еще одной учительницей из их школы. – Дебора поехала погостить у своей двоюродной сестры в Вортинге, там был налет, и в дом попала бомба.

– Боже, Мюриель, какой кошмар!

– Дебора и ее кузина сразу же погибли. Я сама слышала, как доктор Хьюз говорил, что она никогда не спускается в убежище. Наверное, кузина осталась, чтобы не бросать ее одну.

Ребекка поставила на плиту чайник, собираясь заварить чай.

– Бедный доктор Хьюз.

– Я ему очень сочувствую. – Мюриель протерла полотенцем стаканы и убрала их в буфет. – Я знаю, что о мертвых плохо не говорят, но с Деборой ему приходилось нелегко.

– Она же сильно болела, не так ли?

Мюриель кивнула.

– Поэтому и поехала в Вортинг – подышать морским воздухом.

– Ты уже говорила с доктором Хьюзом?

– Я звонила вчера вечером, но он ждал звонка от матери Деборы, поэтому я просто выразила ему свои соболезнования.

– И как он?

– Похоже, сильно потрясен, бедняжка. Как ты думаешь… – Мюриель, нахмурившись, сделала глубокую затяжку, – может, мне стоит предложить ему разобрать ее вещи? Наверное, мужчине одному с этим не справиться, а ведь у Деборы не было сестер, и мать ее уже совсем старая и больная. Конечно, я не собираюсь навязываться, и он может нанять кого-нибудь, но…

– Думаю, это будет прекрасный поступок с твоей стороны, – твердо сказала Ребекка.

– Я виделась с Деборой всего пару раз, и, должна признать, она мне не очень понравилась, но я все время думаю, как это страшно – погибнуть, когда ты так далеко от дома да еще на каникулах. Я не хотела ничего говорить за столом, чтобы не расстраивать маму. Правда в том, что я переживаю только потому, что он сам расстроен. Дебора была довольно неприятной особой, поэтому я не скорблю о ней, но мне жаль его. – Мюриель посмотрела на Ребекку. – Как ты думаешь, это ужасно – так думать?

– Вовсе нет. – Желая утешить Мюриель, Ребекка потрепала ее по плечу. – По-моему, это вполне объяснимо.

Где-то между Регби и Ковентри поезд резко затормозил и остановился. Фредди ехала в купе со спящим солдатом и мужчиной в клетчатом пиджаке и фетровой шляпе. Когда она садилась на поезд в Юстоне, там ехали две пожилые дамы – вот почему Фредди выбрала именно это купе. В Вестдауне мисс Фейнлайт всегда говорила им садиться в купе, где едут женщины, и Фредди до сих пор следовала этой привычке. Однако в Регби дамы сошли, и теперь мужчина в клетчатом пиджаке протянул ей бумажный кулек со словами:

– Съешьте конфетку, мисс.

– Нет, спасибо, – ответила она.

– Молоденькие девушки вечно заботятся о своей фигуре. – Фредди заранее знала, что он скажет дальше, и он действительно сказал: – Ну, вам-то беспокоиться не о чем, если мне позволительно будет заметить, мисс.

Очевидно, предполагалось, что она жеманно хихикнет и скажет «Спасибо», но вместо этого Фредди посмотрела в окно, где коричневая, взбаламученная дождями река с заросшими камышом берегами вилась среди пустых полей. Мысленно она взмолилась, чтобы поезд поскорей поехал снова.

– А куда вы направляетесь, мисс?

– В Бирмингем, – ответила она.

– Ну надо же, и я тоже. Правда, должен сказать, на коренную жительницу вы не похожи. Сигаретку? – Доставая из кармана пачку сигарет, мужчина словно невзначай прикоснулся к ее колену.

В саквояже на верхней полке у нее лежала книга. Фредди собралась было достать ее, чтобы спрятаться от назойливого попутчика, однако ей не хотелось тянуться за саквояжем: она подозревала, что он станет заглядывать ей под юбку.

– Нет, спасибо, – сказала она.

– Вы любите ходить в кино?

– Иногда. С моим женихом.

– Могу поспорить, у такой красавицы должна быть толпа кавалеров.

– Так и есть, – холодно отрезала Фредди.

Поезд дрогнул, стронулся с места, проехал несколько метров и снова остановился.

– Извините, – сказала Фредди, встала и вышла в коридор.

Она прошла несколько вагонов, думая, что, если ее не будет достаточно долго, мужчина в клетчатом пиджаке заснет, как и солдат. Фредди устала и сама была не против немного вздремнуть. Подавив зевок, она шагнула в трясущийся переход из резины и металла, соединяющий два вагона. Что-то заставило ее заглянуть в окно одного купе: там у окна дремал мужчина в морской форме – Льюис Коритон.

Она открыла дверь. Кроме Льюиса в купе никого не было. Фредди подумала, что он может ее не узнать, но тут он открыл глаза и одарил ее сонной улыбкой.

– Боже всемогущий! Фредди Николсон.

– Здравствуйте, Льюис. – Она зашла в купе.

Льюис поднялся и протянул ей руку.

– Я очень рада вас видеть, – сказала Фредди.

– А я счастлив видеть вас. Путешествие скучное – аж зубы сводит. Я уже думаю, стронемся ли мы вообще с места. Вы только что сели?

– Нет, я села в Юстоне. Мне пришлось сбежать из моего купе, потому что какой-то мужчина стал приставать ко мне со своими конфетками и сигаретками.

– Вы должны перейти в мое купе.

– С удовольствием. Только схожу за вещами.

Льюис предложил пойти с ней и помочь. По коридору они проследовали в ее купе. Мужчина в клетчатом пиджаке бросал на Фредди обиженные взгляды, пока Льюис снимал с полки ее саквояж, а она сама дожидалась его, стоя в дверях. По пути в купе Льюиса они переглянулись и расхохотались.

– Он гладил меня по колену, – сказала Фредди, когда Льюис захлопнул за ними дверь. – Наверняка попытался бы ущипнуть за зад.

Льюис вытащил из кармана серебряную фляжку и протянул ей.

– Что это?

– Ром. Что еще, по-вашему, может иметь при себе моряк? Выпейте, это вас немного согреет.

Фредди отпила глоток, наслаждаясь тем, как от рома по телу побежало приятное тепло.

– Как поживаете, Льюис? Вы в отпуске?

– Возвращаюсь обратно, на корабль. Был в отпуске две недели – незабываемо!

– А как Клер?

Он нахмурил лоб.

– Мы расстались пару месяцев назад.

– Мне очень жаль.

Он сделал щедрый глоток из фляжки.

– Поначалу я немного переживал, но теперь все в порядке. Все равно ее родители меня не любили. У Клер больное сердце – вы не знали? – и они вечно трясутся над ней.

– Больное сердце?

– Какие-то шумы. Она часто падает в обморок. Она их единственный ребенок, неудивительно, что ее здоровье их страшно заботит. Ну и конечно, они желают для нее только лучшего. Определенно это не я. – Он снова отпил из фляги, потом завинтил крышечку и сунул ее в карман. – Она теперь встречается с другим, с каким-то парнем, за которого родители давно хотели выдать ее замуж.