Текст книги "Возвращение во Флоренцию"

Автор книги: Джудит Леннокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

– О, Льюис…

– Конечно, я по многу месяцев в плавании, это не очень-то способствует романам. – Он пожал плечами. – Ну да ладно, в море полно рыбы – так ведь говорят?

– Вы уверены, что с вами все в порядке?

– Если честно, то я прекрасно себя чувствую. А вы, Фредди? Где вы сейчас?

– Живу в Бирмингеме.

– Вам там нравится?

– Да, нравится. У меня появились друзья, работа отнимает массу времени, и к тому же я давно устала от Лондона. Теперь я работаю на заводе.

– Да что вы? – В его глазах блеснул насмешливый огонек. – И как там?

– Нормально. Теперь я квалифицированный механик с базовыми навыками.

– Просто чудесно. Только вам не кажется, что это… ну, довольно тяжелая работа для молоденькой девушки?

– Работа и правда тяжелая, – призналась она. – Поначалу я ужасно уставала, но теперь привыкла. В цеху такой шум – там все время играет радио, «Музыка во время работы»,но ее почти не слышно из-за станков. И мой рабочий комбинезон весь блестит от металлической пыли. Смотрите! – Она показала ему свои руки с темными полосками под ногтями. – Пыль забивается под ногти и ее невозможно вычистить – я несколько часов терла их щеткой, собираясь на свадьбу к Рею.

– Рей Ливингтон снова женился?

– Вчера. Скромная церемония, как пишут в газетах. Вот почему я ездила в Лондон. Макс сказал, это триумф оптимизма над реализмом.

– Свадьба удалась?

– О да. Почти как в прежние времена.

– В тот вечер в «Дорчестере» мне показалось, что между вами и Джеком что-то есть.

– Между мной и Джеком? – Фредди усмехнулась. – Боже, нет. Каждый наш разговор заканчивается ссорой. Кроме того, я уже сто лет с ним не виделась.

– Кажется, он за границей. Кто-то говорил, что он выполняет там секретное задание.

И наверняка опасное – в этом нет никаких сомнений. Фредди посмотрела в окно, но оно так запотело, что окружающий пейзаж превратился в мешанину зеленых и коричневых пятен.

– Этот поезд когда-нибудь тронется с места? – воскликнула она.

– Вы куда-то спешите?

– Не то чтобы; просто накопилась стирка, глажка, надо написать несколько писем…

Льюис опустил оконную раму и высунул голову наружу.

– Ничего не происходит – насколько я могу судить. Пара парней слоняется вокруг паровоза; они о чем-то говорят. Может, двигатель сломался?

– Вот это меня и выводит из себя, – нетерпеливо сказала Фредди. – Все стало ужасно ненадежным.

– Слишком много вещей сейчас приходится чинить и ремонтировать.

– Мне нравится, когда все идет по плану. Я люблю организованность.

– Значит, сюрпризы вам не по душе?

– Не такие, когда вы застреваете на несколько часов в какой-то глуши. Ну а как вы? Как ваш корабль? Все еще плаваете через Атлантику?

«Все еще плаваем», – подтвердил Льюис. Она почувствовала, что ему неприятна эта тема и стала лихорадочно соображать, о чем еще с ним заговорить, когда он внезапно сказал:

– Теперь я на эсминце. Там немного лучше – не чувствуешь себя таким беззащитным, как на корвете. Но мне все равно приходится нелегко – пускай и не в том смысле, в котором можно предположить. То есть самое худшее это вовсе не обстрелы, хотя приятного в них мало: по крайней мере, ты знаешь, что делать, и у тебя нет времени на размышления. Самое худшее – это ночные вахты; вот тут-то на меня нападает тоска. Чувствуешь себя так, словно ты – единственный человек в мире. Все вокруг серое, и, насколько хватает глаз, кругом одно море, на многие мили. В такие моменты я ощущаю… не знаю… какую-то безнадежность. Как будто ничего другого нет и никогда не будет.

– О Льюис, – мягко произнесла она.

– Прошу прощения. – Льюис улыбнулся. – Ужасные вещи я говорю, да? Пока мы встречались с Клер, я пытался разогнать тоску, думая о ней. Что я ей напишу – и все в этом роде.

– Если хотите, вы можете писать мне. Я знаю, это не то же самое, что писать ей, но если эти письма помогут вам отвлечься… Я сама очень люблю писать разным людям.

– Вы будете писать мне? Я был бы безгранично счастлив. Как мило с вашей стороны, Фредди. – Лицо его оживилось, но потом помрачнело снова, и он неодобрительно нахмурился. – Похоже, нервы у меня расшатались. Видели этих парней в пабах – как они напиваются до полусмерти, прежде чем вернуться к себе на корабль? Не хотелось бы стать на них похожим.

Фредди вспомнила флягу с ромом и то, как Льюис прикрыл глаза, отпивая глоток. Она вытащила из сумочки записную книжку и карандаш и написала свой адрес.

– Вот, держите, – сказала Фредди, вырвала страничку и протянула ему. – Пишите, когда захотите. Можете писать о чем угодно, я не против. Всегда приятно получить письмо.

Льюис сунул листок себе в карман.

– Вы много с кем переписываетесь?

– С Максом и Джулианом, конечно, и еще с несколькими девушками, с которыми познакомилась, когда работала в Лондоне. – Она сделала паузу, а потом добавила: – Иногда я пишу моей сестре Тессе, хотя и не знаю, доходят ли мои письма.

– А где она живет?

– В Италии. В последней записке, которую я от нее получила, говорилось, что она находится в поместье у своих друзей, к югу от Флоренции. – Фредди нахмурилась. – Я чувствую, что начинаю надеяться, и это, пожалуй, самое плохое. Я начинаю думать, что война когда-нибудь кончится. Раньше я не думала об этом: мне казалось, что война будет длиться вечно.

– Если Восьмая армия возьмет Тунис – а так, скорее всего, и получится, – Роммель будет вынужден сдаться. Северная Африка станет нашей, и мы сможем взяться за Европу. Вы считаете, что Италия будет следующей?

Фредди провела рукой по запотевшему стеклу – получилось окошко в форме арки.

– Похоже, все к тому идет? – Она повернулась к Льюису и улыбнулась. – Вы любите пироги? Жена Рея, Сьюзан, дала мне с собой несколько кусков свадебного пирога.

Они съели пирог, сидя в неподвижном поезде и наблюдая за тем, как небо темнеет до цвета прусской лазури. Льюис опустил затемняющую штору, и они обсудили заманчивую перспективу выйти из вагона и прогуляться по полю – оказывается, им обоим этого очень хотелось.

– Держу пари, как только мы отойдем подальше, – заметил Льюис, – эта развалюха тронется с места.

Потом они взвесили возможность ночевки в поезде: Льюис слышал, как однажды состав из-за бурана на целую неделю застрял где-то в Кумбрии. Разговаривая с ним, глядя, как быстрая озорная улыбка мелькает на его лице, когда он говорит что-нибудь забавное, Фредди подумала, что поездка перестала казаться ей утомительной и скучной – она была не против, чтобы поезд так и стоял неподвижно в сгущающихся сумерках на равнине еще много часов.

Однако в конце концов паровоз поднатужился, словно набрав в легкие побольше воздуха, и состав стронулся с места. День был долгий; от мерного перестука колес у Фредди начали слипаться веки. Когда поезд въехал на станцию Нью-стрит и она открыла глаза, Льюис сидел рядом и ее голова покоилась у него на плече.

– Мне показалось, вам не помешает подушка, – сказал он.

– Спасибо. – Сонная, Фредди встала на ноги. Пока она застегивала жакет, он снял ее саквояж с верхней полки и открыл перед ней дверь купе.

– Я вам напишу, – сказала она.

Они пожали друг другу руки. Фредди спустилась на платформу и пошла к выходу. У турникета она вдруг услышала за спиной быстрые шаги. Обернувшись, Фредди увидела Льюиса, пробиравшегося к ней через толпу.

Ликование накрыло ее словно волной.

– А как же ваш поезд? – спросила она.

– К черту поезд. Я понял, что хочу провести остаток вечера с вами. Вы не против, Фредди?

Она покачала головой.

– Конечно, нет.

– Отлично. Я надеялся, что вы так скажете.

Они стояли на платформе лицом к лицу. Льюис взял ее за руку. Паровоз двинулся вперед, из трубы вырвалось облако пара, и поезд отъехал от станции.

Льюис смотрел ему вслед, пока он не превратился в темное пятно, окутанное дымом. Потом он рассмеялся.

– Наверняка будет следующий.

Фредди настояла на том, чтобы проверить расписание, прежде чем уйти.

– Я не хочу, чтобы вы целый месяц чистили картошку – или что там еще заставляют делать моряков, которые побывали в самоволке. – Поезд на Ливерпуль отправлялся через час.

Она взяла его под руку, и они вместе вышли на улицу. Недалеко от вокзала располагался небольшой отель. Бар отеля напоминал пещеру – с высоким потолком и стенами, выкрашенными грязноватой бежевой краской. Стойка из красного дерева была вся поцарапана, на пианино, стоявшем возле стены, остались кружки от стаканов. Солдаты, моряки с девушками и бизнесмены с атташе-кейсами стояли возле стойки и разговаривали; некоторые дремали, присев на чемоданы, или устраивались за столиками, коротая время за напитками и сигаретами.

Льюис подошел к бару и вернулся с двумя бокалами.

Фредди сказала:

– И часто вы так делаете?

– Отстаю от поезда? Достаточно редко. Боюсь, я забыл, что вы не любите сюрпризы.

– Не все.Некоторые мне нравятся.

– Лучший сюрприз, который судьба преподнесла мне за последнее время, – это наша случайная встреча в купе. – Он обвел глазами бар. – Местечко не самое привлекательное, так что я прошу прощения. В следующий раз надо будет подыскать что-нибудь посимпатичней.

– В следующий раз? – переспросила она.

– У нас же будет следующий раз, правда, Фредди?

Неожиданно для себя она сказала:

– Очень на это надеюсь.

– Отлично. – Он вытащил из кармана сигареты и предложил ей. – Оказывается, вы совсем не такая, какой я вас считал, – сказал Льюис.

– Что вы имеете в виду?

– Я думал, что вы похожи на остальных, но теперь мне так не кажется.

– На остальных? Вы говорите о Марсель и ее друзьях?

Он закурил и кивнул головой.

– Думаю, мы с Марсель перестали быть подругами, – заметила она.

– Почему?

– Да так, всего понемножку. Мы дружили какое-то время, но больше не общаемся. Знаете, мне казалось…

– Что?

– Что я могу вписаться в любой круг. Когда я впервые приехала в Англию и оказалась в пансионе, я несколько недель почти ничего не говорила. Я смотрела, слушала и постепенно поняла, чего от меня ожидают люди. Однако, похоже, я утратила навык – а может, мне просто стало все равно. Я устала и не хочу утруждать себя тем, чтобы говорить исключительно правильные вещи.

Он с любопытством посмотрел на нее.

– Значит, вы родились не в Англии?

– Нет, в Италии. Я приехала сюда только в двенадцать лет. – Она слабо улыбнулась. – Это стало для меня настоящим потрясением. Все время холодно, а другие девочки… они были такие… ну, видимо, нормальные,но из-за этого мне они казались совершенно необыкновенными. У них были семьи, были мать и отец, они жили в одном и том же доме всю свою жизнь, а не кочевали с места на место.

– Черт побери!

– В чем дело?

Он медленно покачал головой.

– В последние пару часов я изо всех сил старался вести себя подобающим образом и поглубже запрятать скелеты у себя в шкафу, а вы тем временем, наверное, думали, что старина Льюис – скучнейший на свете тип.

Она рассмеялась.

– Вовсе нет. Значит, у вас все же есть скелеты?

– Парочка. Дядюшка, сбежавший в Ирландию, – о, и еще один из моих предков, по легенде, бросил свое судно и поселился в Шанхае. Надо будет как-нибудь поехать в Китай, проверить, нет ли у меня там родни. Как видите, я не принадлежу к высшему обществу, Фредди.

– Я тоже. – Ей было приятно ощущать с ним некоторое родство.

– Иногда мне кажется, – заметил Льюис, – что у некоторых людей есть что-то вроде списка контрольных вопросов.

– Что вы имеете в виду?

– Я говорю о людях вроде Марсель и ее компании. Титулованные родители – галочка. Родовые развалины в Уилтшире – галочка. Портреты предков – галочка. Моя мать умерла, когда мне было два года, отец сбежал годом раньше. Меня вырастили три мои тетки. Тетушка Флорри, владелица паба в Бермондси, тетушка Лол, танцовщица, и тетушка Кейт: она была учительницей – о да, и заодно коммунисткой и пацифисткой. Я переезжал от одной к другой: к тетушке Флорри, когда тетушка Лол уезжала на гастроли, а потом к тетушке Кейт, потому что дядюшка Мортон вновь запивал.

– И у кого вам нравилось больше всего?

– У Кейт. С ней было спокойней. Она приохотила меня к чтению, водила по музеям и картинным галереям. Она добилась, чтобы я получил стипендию в хорошей школе. Без нее из меня ничего бы не вышло.

Фредди покачала головой.

– Я в это не верю. Похоже, вы очень энергичный человек, Льюис.

– Да, я не люблю стоять на месте, это верно. Так или иначе, но Кейт умерла от пневмонии, когда мне было шестнадцать. Я был в школе, когда это случилось. Ужасное потрясение. Бедняжка Флорри отправилась на тот свет пару лет назад. В ее паб попала бомба – она была в бомбоубежище, но до того расстроилась, что вскоре умерла. Лол еще до войны уехала в Америку. Периодически я получаю от нее весточки. – Он затушил сигарету. – Мне кажется, что между людьми вроде Джека и Марсель протянуты невидимые нити. Похоже, у них всегда есть что-то вроде… спасательной сетки.

– Вас это задевает?

– Вообще-то нет. – Он откинулся на спинку стула, глядя на нее. – Давайте-ка проверим, много ли между нами общего. Назовите три ваших любимых фильма, Фредди.

Она прищурилась, а потом начала перечислять:

–  Касабланка… Газовый свет…такой упоительно страшный… о, и Вперед, путешественник.У меня не хватило носовых платков.

– Не Унесенные ветром?Женщины всегда говорят Унесенные ветром.

– Скарлетт слишком уж экзальтированная – будь мы с ней подругами, я бы быстро от нее устала.

– А песни?

– Так нечестно. Сейчас ваша очередь, Льюис. Хотя ладно, вот: «Ревность» – обожаю танго. И «Яблоневый цвет». Сентиментальная, но мне нравится. А еще «Пока течет время».

– Из-за Касабланки.

– Совершенно верно. – Она взглянула на пианино. – Жаль, что нет музыки.

– Вы умеете играть?

– Боюсь, что нет. А вы?

Он покачал головой.

– Правда, тетушка Лол научила меня петь.

Льюис начал напевать: сначала тихонько, потом все громче – мелодию «Пока течет время». Поначалу люди бросали на них короткие взгляды и продолжали разговаривать, но потом подружка одного из солдат подхватила песню; ее прозрачное сопрано слилось с приятным баритоном Льюиса, и вот уже, на глазах у Фредди, которая наблюдала за этой сценой, разрываясь между неловкостью и смехом, большинство посетителей бара пели вместе с ними. Она запела тоже – не в силах удержаться, не устояв перед ним,а когда он встал из-за столика и взял ее за руку, обращаясь к ней словами песни, слегка театрально, но одновременно с забавной и покоряющей искренностью, она поняла, что влюбляется в него, что здравый смысл и осторожность отступают на второй план – впервые в ее жизни.

Когда песня закончилась, весь бар разразился аплодисментами, и Льюис поклонился. Фредди отвела глаза. Сердце отчаянно колотилось у нее в груди, голова кружилась, казалось, что ей не хватает воздуха.

Она встала – ноги у нее дрожали.

– Нам пора идти.

Они пошли по направлению к вокзалу. У входа Льюис сказал:

– Возьмите, доедете на такси, – и сунул ей в руку купюру в десять шиллингов, которую она попыталась вернуть, уверяя его, что прекрасно доберется на автобусе.

– Берите, Фредди. Это я виноват, что вам придется ехать так поздно. Если вы не возьмете, я пойду провожать вас до дома, и тогда меня точно заставят чистить картошку.

Потом он сказал:

– Это был потрясающий вечер. Спасибо вам.

Они остановились – словно скала посреди реки из припозднившихся пассажиров, огибавших их с обеих сторон, – и Льюис ее поцеловал. Его губы были прохладными, руки легко прикасались к ее спине, и в груди снова было сладкое чувство, будто она тонет, погружается куда-то с головой.

Глава тринадцатая

Первые шестеро детей прибыли весной – в возрасте от четырех до одиннадцати лет, беженцы из разрушенной бомбежками Генуи. Одежда у них была рваной и грязной, на коже сыпь и нарывы, а в волосах – вши. Тесса и Фаустина выкупали их, смазали царапины и болячки, подыскали им чистые вещи. Головы тех, у кого было больше вшей, пришлось побрить, сбившиеся колтуны у остальных они вычесали частыми гребнями. Потом детям дали хлеба и молока. Их уложили в большой комнате, которую превратили в дортуар. В первую ночь большинство детей уснули в слезах.

Через три недели прибыли еще десять ребятишек и двое младенцев с матерями. Среди них был шестилетний мальчик по имени Томмазо. Волосы Томмазо кишели вшами: казалось, можно было видеть, как они шевелятся. Он ел, словно дикий зверь, заталкивая еду в рот обеими руками и опасливо озираясь по сторонам, словно боялся, что его порцию могут отобрать. На лице у него были незаживающие язвы, потому что он постоянно сдирал с них корки. Томмазо не говорил ни слова. Тессе вспомнилась Перлита, которая молчала целую неделю, но Томмазо не был похож на Перлиту. Он не плакал, как другие дети, и не улыбался, а скалил зубы в ужасной гримасе. Единственным звуком, который он издавал, был утробный вой. В школе он не занимался вместе с остальными, а сидел на скамье, раскачиваясь взад-вперед и периодически разражаясь своим страшным воем. Когда кто-то подходил к нему слишком близко, Томмазо кусался – резко бросаясь вперед, словно ящерица, выбрасывающая язык, чтобы поймать муху.

Лина, помощница учительницы, которая сопровождала детей из Неаполя на виллу Бельканто, сказала, что Томмазо нельзя пускать в класс до тех пор, пока он не придет в себя, потому что он пугает других детей. Против воли Тесса была вынуждена согласиться. С этого момента Томмазо большую часть дня проводил в прачечной, под присмотром матерей и бабушек, работавших там. Ему нравилось, когда его возили по саду в плетеной коляске, которой они пользовались, чтобы вывозить выстиранное белье во двор и развешивать на веревках. Иногда, когда коляска катилась быстрее, он издавал странный горловой смех, который был, пожалуй, еще страшнее воя. Проблема в том, сказала Тесса как-то раз Фаустине, что они не знают, каким был Томмазо до того воздушного налета. Рос он в любящей семье, или его били? Его родные, судя по всему, погибли при бомбежке, потому что мальчик бродил один среди руин в Неаполе. Даже настоящее имя ребенка было им неизвестно: Томмазо его назвали сестры из благотворительного ордена, которые подобрали мальчика и переправили в относительно безопасное место, на виллу, вместе с Линой и остальными детьми.

В погожие вечера Тесса часто вывозила Томмазо покататься в плетеной коляске. Она толкала ее по траве, и Томмазо заливался своим пугающим смехом, а Тесса говорила с ним, называя разные предметы, которые попадались им по пути. Стоило ему чего-нибудь испугаться – собачьего лая или шороха в кустах, – как он выскакивал из коляски и прятался в живой изгороди. Он устроил внутри что-то вроде гнезда из сухих веточек и листьев и хранил там свои сокровища – ржавую консервную банку с дождевой водой, обрывок старого одеяла, хлебные корки. Как-то вечером, испугавшись грохота армейского грузовика на ближайшем проселке, он наотрез отказался выходить из своего укрытия. Тесса просидела на траве возле живой изгороди, пока не стемнело и Томмазо не заснул, а потом взяла его на руки и отнесла в дом.

Доктор Берарди сказал ей, что Томмазо умственно отсталый и его надо поместить в сумасшедший дом. Тесса ответила, что умственно отсталый не Томмазо, а сам доктор. Любой, кто в одночасье лишился бы привычного окружения, рыскал по помойкам в поисках пищи и спал в одиночестве под открытым небом ночи напролет, захотел бы спрятаться где-нибудь в укромном местечке, где чувствовал бы себя в безопасности. И точно так же заталкивал бы еду себе в рот, боясь, что ее могут отнять. Тесса знала, что Томмазо еще не безнадежен, что ему можно помочь, надо только быть с ним терпеливой и ласковой.

В то лето армия союзников, одержав победу в Северной Африке, повернула в сторону Италии, используя острова Пантеллерия и Сицилия в качестве авиабаз и перевалочных пунктов на Средиземном море. На Сицилии еще шли ожесточенные бои, когда по радио объявили о смещении Муссолини – это решение было принято на Большом фашистском совете. Маршал Бадольо, герой Первой мировой войны, встал во главе правительства, а фашистская партия была расформирована.

Обитатели виллы прятали оливковое масло и окорока за фальшь-перегородки, сооруженные в подвалах и на чердаках. Запасы продуктов зарывали в ямы, вырытые в земле. В хранилища на дальних фермах свозили еду, одежду и обувь. Купить одежду в то время было практически невозможно – наезжая во Флоренцию, Оливия и Фаустина рыскали по блошиным рынкам, пытаясь приобрести хоть что-нибудь. Обуви не продавали совсем. Они делали пеленки для малышей из старых простыней и полотенец, а платья и рубашки для старших детей шили из занавесок. Вязальных ниток больше не продавали, поэтому женщины из поместья Бельканто снова стали прясть. У некоторых старух отыскались маленькие переносные прялки, которые можно было носить, зажав под мышкой, и они ходили с фермы на ферму, постоянно вращая между пальцами веретено. Одна из старух, чья-то прабабка, на голову ниже Тессы, с лицом, сморщенным, как скорлупа грецкого ореха, научила ее прясть. Тесса обнаружила, что есть нечто гипнотическое в плавном вращении веретена, в том, как пушистая мягкая овечья шерсть превращается в нить.

Союзнические самолеты все чаще пролетали над поместьем. Некоторые дети как зачарованные глядели в небо, но Томмазо с диким воем бросался в свое укрытие в живой изгороди. Иногда до них доносилось эхо взрывов, но само поместье ни разу не бомбили.

Вернувшись на виллу жарким летним вечером после поездки во Флоренцию, Фаустина отбросила с лица липкие пряди мокрых от пота волос и бросилась в кресло. Подол ее платья был белым от пыли.

– Я страшно устала, – сказала она. – Сидя здесь, мы даже не знаем, что происходит в стране на самом деле, лгут нам или говорят правду. Как понять, что в действительности творится вокруг?

Тесса налила в бокалы холодного белого вина и протянула один Фаустине.

– А что во Флоренции?

– Обстановка очень напряженная. Может случиться все что угодно. Пару дней назад были волнения. Маддалена постарается уехать как можно скорее.

– Как она?

– Нормально – и она, и Лючиелла. Правда, она сильно встревожена. Ее отцу приходится скрываться. Продукты, которые я привезла, оказались очень кстати. – Фаустина сунула руку в карман, вытащила оттуда смятый листок бумаги и протянула его Тессе. – Самолеты союзников разбрасывали их над городом.

Тесса развернула листовку и вслух прочла: «Убирайтесь вместе с немцами или попробуйте наши огонь и сталь».

– Если бы все было так просто: выгнать одну армию и встретить другую.

Фаустина раздраженно фыркнула.

– Боже, как мне надоели мои волосы! – Резким движением она отбросила их с лица. – Все, я немедленно их остригу.

Она покопалась в сумке и вытащила оттуда маникюрные ножницы.

– Фаустина, не надо!

– Почему это? Я ношу их только потому, что мама считает, будто незамужние девушки должны обязательно ходить с длинными волосами. Так смешно и старомодно! Надо было их остричь сто лет назад.

– Если ты говоришь серьезно, то давай я тебя постригу, – сказала Тесса, протягивая руку за ножницами. – Только не этими.

– Какая разница? Я предпочла бы вообще обрить голову, как мы делаем детям со вшами.

Тесса отправилась за расческой и портновскими ножницами. Идя по темным прохладным коридорам виллы к своей спальне, она думала о листовке, которую принесла Фаустина. «Убирайтесь вместе с немцами или попробуйте наши огонь и сталь».Бомбардировки Турина, Генуи и многих других итальянских городов наглядно продемонстрировали силу стали и огня.

Тесса усадила Фаустину на табурет и стала расчесывать ей волосы.

– Стриги как можно короче, – сказала Фаустина.

– Я постригу так, чтобы тебе шло. Расскажи, что тебе удалось узнать во Флоренции.

– Одни только слухи. Что произошел государственный переворот, что где-то коммунисты расстреляли фашистов, что Гитлер совершил самоубийство. Вот это действительно было бы здорово.

Фаустина дернула головой, и Тесса сказала:

– Сиди спокойно, иначе с одной стороны стрижка будет длинней, чем с другой.

– Мне наплевать.

– Не говори так, – спокойно ответила Тесса. – Когда я закончу, ты будешь чудесно выглядеть. Длинные волосы, забранные назад, никогда тебе не шли – у тебя слишком высокий лоб.

– Это потому что я такая умная, – мрачно заметила Фаустина. – Ты ужасная оптимистка, Тесса. Я что-то сомневаюсь, что стрижка скажется на моей внешности.

Тесса продолжала щелкать ножницами, взмахивая расческой.

– Есть еще новости?

– Я зашла в госпиталь, чтобы запастись бинтами и ватой, и услышала, что союзники собираются высадиться на побережье Тосканы. Конечно, это полная чушь – зачем им плыть в Тоскану, когда достаточно переплыть пролив в Мессине? А Гвидо…

– Гвидо? – Щелканье ножниц на миг прервалось.

Оправившись от ранения, Гвидо не вернулся в Северную Африку: его перевели в Болонью, в военную школу.

– Маддалена получила от него письмо. Она дала мне прочесть.

– И что он пишет? Как у него дела?

– Пишет, что все в порядке. Их хорошо кормят, но ты же знаешь Гвидо – ему вечно не сидится на месте.

Фаустина пробежала пальцами по волосам, потом поднялась и посмотрелась в зеркало.

– О!Спасибо тебе, Тесса.

Короткие, легкие как перышко волосы обрамляли ее лицо, смягчая заостренные черты.

– Ты выглядишь ужасно модно – похожа на мальчишку, – заметила Тесса.

Фаустина повернулась. Улыбка сползла у нее с лица.

– Во Флоренции говорили, что Бадольо выжидал слишком долго – надо было заключить договор с союзниками уже месяц назад. Они гадали, что правительство станет делать, когда союзники высадятся на побережье, будет ли объявлено перемирие, и если да, то как поступят немцы. В госпитале я переговорила с одним из хирургов: он сказал, что германские войска подходят к северным границам Италии. Ты же понимаешь, что это значит. Они будут сражаться за каждый дюйм итальянской земли.

У них не было газет, не было почты. Телефонные провода давно перерезали. Поезда не ходили, потому что на железнодорожных путях стояли баррикады.

После падения Сицилии в конце августа союзнические войска высадились в Реджио, на побережье Калабрии. Через пять дней, восьмого сентября, Италия капитулировала. В тот вечер в поместье устроили праздник с кострами, песнями и танцами.

Запасы бензина давно были закопаны под деревьями во фруктовом саду, а колеса со старой «альфа-ромео», на которой когда-то ездил еще отец Оливии, сняли и спрятали отдельно. Бесполезно – через несколько дней после капитуляции германские солдаты явились в поместье и реквизировали машину. Капитан был вежлив, но непреклонен – неважно, что автомобиль без колес, они их где-нибудь раздобудут. На следующий день на вилле появились двое рядовых с колесами и канистрой бензина; они увезли машину.

Надежды их постепенно таяли: новости, которые передавали по Би-би-си и швейцарскому радио, были неутешительными. В погожие дни ранней осени колонны немецких танков и бронированных грузовиков двинулись по проселочным дорогам на юг, к месту высадки союзнических войск близ Неаполя. Зачем посылать войска на юг, если вы не собираетесь сражаться?

Десятого сентября нацистская армия заняла Рим. Это означало оккупацию. Были захвачены другие города в Северной и Центральной Италии, а двенадцатого сентября германские десантники совершили дерзкую вылазку, освободив из плена Муссолини. Через три дня он объявил о своем возвращении к власти и созвал фашистское правительство в Сало на озере Гарда.

По глухим тропам поместья Бельканто потянулись многочисленные чужаки. Они стучали в двери виллы и фермерских домов, моля о пище и ночлеге. Среди них были итальянские солдаты, которых после капитуляции принуждали присоединиться к германским войскам – в ответ они снимали форму и пешком отправлялись домой. Были военнопленные, которые, опасаясь депортации в Германию, бежали из лагерей и шли на юг, торопясь добраться к союзническим войскам. Беглецы наводнили леса вокруг Бельканто. То и дело чей-нибудь муж или сын, несколько лет назад ушедший на войну во Франции или Югославии, объявлялся на одной из ферм поместья. Время от времени англичанин-военнопленный, в крестьянской поношенной одежде, вспахивал поле или убирал камни с огорода в обмен на стол и ночлег. До них доходили слухи о том, как британских военнопленных расстреляли при попытке побега, а итальянских солдат, не успевших покинуть казармы, затолкали в грузовики и вагоны и увезли в неизвестном направлении, якобы куда-то на север.

На вилле ничего не было известно о судьбе Гвидо или Сандро.

Однажды утром в дверь больницы постучался австрийский военнопленный. Его звали Сэм Роббинс; у него была высокая температура и открытая рана на боку – след от колючей проволоки, которой он поранился, когда бежал из лагеря. Фаустина промыла рану и наложила ему повязку; они устроили Сэма на верхнем этаже виллы.

Каждый итальянец, в доме которого оказался военнопленный, должен был в двадцать четыре часа уведомить об этом германскую комендатуру, иначе ему грозил военно-полевой суд. Однажды, когда Сэму было особенно плохо, Тесса помогала Оливии перестелить ему постель.

– Почему вы заботитесь обо мне? – внезапно спросил Оливию Сэм. – Вас же могут за это расстрелять!

Оливия разгладила вышитую оборку на наволочке.

– Потому что ты тоже чей-то сын, – ответила она. – Я делаю это потому, что где-то другая мать, возможно, так же заботится о моем.

Мужчина шел по тропинке, пересекавшей дорогу, которая вела к вилле. Он был высокий, поджарый, с волосами цвета соломы и красным от солнца лицом, нос у него шелушился. На мужчине было поношенное, заплатанное пальто, тяжелые башмаки и рваные брюки. Кто он – дезертир, а может, сбежавший военнопленный? Или фашистский шпион?

Внезапно он остановился и сказал:

– Здравствуйте, Тесса.

Тесса замерла. Светловолосый незнакомец шел ей навстречу, широко улыбаясь, протягивая руки.

– Десмонд Фицджеральд, – сказал он. – Друг Падди. Помните меня?

«Десмонд Фицджеральд… Друг Падди».Тесса воскликнула: «Мирабель!» – и тут же зажала ладонями рот.

– Это было сто лет назад – Джулиан тогда чуть не подрался с Максом. А я проиграл целое состояние на скачках, – со вздохом добавил Десмонд. – Потом поехал на вечеринку в честь дня рождения одного парня, с которым встречалась моя сестра – там была пирамида из бокалов с шампанским, и кто-то ее уронил, а я здорово поранил ногу осколком. Хромал потом целую неделю. Потрясающийвечер.

Она обняла его.

– Я так рада вас видеть! Но что, ради всего святого, вы здесь делаете, Десмонд?

– Я в бегах. – Похоже, он ужасно гордился собой. – А вы?

– Я здесь живу, – ответила она.

Тесса спросила, не хочет ли он позавтракать, и он ответил, что смертельно проголодался, не ел уже больше суток, так что они направились к вилле. По пути Десмонд рассказал ей свою историю: как он служил в кавалерии, а больше года назад попал в плен при Тобруке. Его перевезли в Италию и поместили в лагерь между Флоренцией и Болоньей.