Текст книги "Наёмники Гора (ЛП)"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

– У него есть меч, – проворчал третий. – Какие ему ещё нужны доказательства.

– Отпустите этого человека, – сказал уже знакомый голос.

– Он – вор, – зло объявил я.

– Никакой я не вор, – возмутился мой пленник.

– Он, правда, не вор, – поддержали его из толпы.

– Он – известный вор из Торкадино, – сообщил я.

– Ерунда, – тут же донеслось до меня.

– Как Вы думаете, кто он? – спросил меня мужчина стоявший неподалёку.

– Эфиальтэс из Торкадино, – ответил я.

– Никакой я не Эфиальтэс, – возмутился лежавший на боку мужчина.

– Он точно не Эфиальтэс, – подтвердил другой товарищ.

– Мне именно так его представили, несколько дней назад, – объяснил я.

– И кто же его представил? – полюбопытствовал один из мужчин.

– Я не вижу его здесь, – признал я.

– Это не Эфиальтэс, – заявил мужчина.

– Да даже если это и был он, – вмешался другой товарищ, – Вы же не видели момент воровства, и не имеете никаких доказательств, даже косвенных, что он – преступник.

Тот мужчина, что высказал мне всё это, носил одежду синего цвета касты писцов. Подозреваю, что он мог быть даже из писцов-законников.

– Освободите его, – предложил третий товарищ.

– Я – Филебас, виноторговец из Торкадина, – заявил мой пленник.

– Он лжёт, – сказал я.

– Это правда, Филебас, – поддержал его мужчина. – Я не раз вёл с ним бизнес. Освободите его.

– Сложи свои вещи в мешок, – приказал я, развязав товарища.

Он выполнил мой приказ под моим наблюдением. У его дорожного мешка могли быть двойные стенки. Правда, я не почувствовал сопротивления писем, ни услышал шелеста бумаги, когда проверял его.

– Экипаж номер семнадцать готов к отправлению! – услышал я объявление.

– Это – мой экипаж, – сообщил мне мужчина, убирая последнюю из своих различных вещей, высыпанных мной, обратно в мешок.

– Он и мой также, впрочем, Тебе это отлично известно, – усмехнулся я. – Не волнуйся. Я доведу Тебя до фургона и проконтролирую, что Ты благополучно занял своё место.

У меня не было ни малейшего желания позволить ему пропасть из виду. Хотя у меня и не было никаких реальных доказательств, которые могли бы убедить судей, но я был уверен, что передо мной был Эфиальтэс из Торкадино, укравший мои бумаги. Невероятно, но факт, мы поедем с ним вместе в том же самом экипаже.

– Мы готовы выходить, – сказала Боадиссия, подошедшая ко мне. – Фургон вот-вот отправится.

– Знаю, – буркнул я. – Слышал уже. А Ты пошевеливайся.

Я толкнул вора перед собой к месту посадки в экипаж.

* * *

Я стоял у переднего ограждения пассажирского отделения наёмного экипажа и смотрел вперёд. И не забывал периодически оглядываться назад, проверяя, что вор всё ещё на том же месте, куда я его усадил.

– Там впереди пост проверки? – поинтересовался я у возницы, перегнувшись через поручень.

– Он самый, – подтвердил тот, подняв голову и бросив на меня короткий взгляд через плечо. – Вам всем придётся высадится здесь для проверки, а потом, те, кто её пройдёт, сядут снова. Не расчитывайте на возврат денег, если Вы не пройдёте контроль. За подобные случаи компания не несёт ответственности.

– Мы всего в дне пути от Ара, – заметил один из пассажиров.

– Там заграждение, – сказал другой, подойдя ко мне и вставая рядом у перил.

– Смотрите, – указал третий, присоединяясь к нам. – Гляньте-ка на того бедного слина.

Он указал на небольшую фигуру подле поста проверке, насаженную на высокий шест, поднятую футов на двадцать над головами беженцев.

Там в толпе, присутствуют солдаты в пурпурных плащах и шлемах, – сообщил я соседям, внезапно заметив старых знакомых.

Давненько я не видел солдат в такой форме, как раз со времён реставрации Марленуса, когда Убар Убаров вернувшись в Ар, низложил узурпатора Цернуса.

– Это – Таурентианцы, члены элитного отряда дворцовой гвардии, – объяснил мужчина стоявший рядом со мной.

– Отряды таурентианцев были расформированы в 10119 годы, – заметил я.

– Они вернули к себе доверие, – объяснил мужчина.

– А Вы разве не слышали? – удивился второй.

– Нет, – ответил я.

Честно говоря, эта информация, а особенно то, что я своими глазами увидел таурентианцев, меня сильно встревожила. Подобные бойцы, с их понятиями о чести мундира, их отождествлением себя с их собственными отрядами, с их преданностью только своим непосредственным командующим, с их статусом, привилегиям и навыкам, их близостью к столь манящим рычагам власти, даёт в их руки возможность возводить на престол и смещать убаров.

– Это произошло как раз в этом году, – сообщил мне мужчина.

– Они – отличные солдаты, – заметил второй.

– Я знаю, – кивнул я.

Мне ли не знать. Я уже имел случай встречаться с ними в бою, на песке Стадиона Клинков. Существует миф, основанный на их положение в городе, что таурентианцы избалованы и мягкотелы. Так вот этот миф – ложь. Они – элитные войска, отлично обученные и преданные их командующим. Далеко не каждый желающий может получить доступ к их желанным рангам, попутно узнав, что его блестящее владение оружием, оказывается посредственным если не плохим по сравнению с предъявляемыми требованиями.

Сейчас шёл 10130 год от основания Ара. В хронологии Порт-Кара это был 11-й год Суверенитета Совета Капитанов. В те времена, когда я с ними познакомился, их капитаном был Сафроникус из Ара. А Серемидес с Тироса, в те дни, был высшим генералом Ара, и назначен он был под влиянием Цернуса, того самого, кто вскоре должен был занять трон Ара, заменив уважаемого всеми героя, Максимуса Хегезия Квинтилиуса из Ара, который ранее ввёл Цернуса, предпринимателя и работорговца, в касту воинов. Максимус Хегезий Квинтилиус был позже найден убитым в его собственных садах удовольствий, а заподозренную в его убийстве, укусившую его девушку, убили таурентианцы прежде, чем она смогла дать показания. Конечно, подобное назначение на столь высокий пост, выходца с Тироса, несколько позже было бы невероятно, в виду быстро развивающихся трений между Аром и Косом, и его могущественным союзником Тиросом. Эти трения, в значительной степени были следствием конкуренции указанных игроков в долине Воска. После победы Марленуса и свержения Цернуса, столь недолго пробывшего Убаром, я снова увидел обоих, Сафроникуса и Серемидеса перед троном, но на этот раз в цепях. Оба они, вместе с другими высшими офицерами, уличёнными в измене, были в цепях отправлены в Порт-Кар, на продажу в качестве галерных рабов.

Одна из фигур в фиолетовом плаще и шлеме стоявшая впереди остальных у обочины дороги, подняла руку.

Наш кучер, не мешкая, натянул поводья, останавливая своего недовольно заворчавшего тарлариона. Наш двухколесный экипаж медленно остановился.

– Пассажирам надо выйти и построиться в колонну, справа от фургона, – подсказал водитель, который, похоже, попал в такую ситуацию не в первый раз. – Пока суд да дело, я отгоню фургон на ту строну ограждения. Найдёте меня там, в колонне прочих фургонов.

– Как мы пройдём проверку? – шёпотом спросила меня Боадиссия, которой я помог спуститься из кузова повозки. – У Тебя же больше нет писем.

– Не знаю, но думаю, что у большинства людей здесь тоже нет писем, – ответил я, бдительно следя за тем, кто назвал себя Филебасом, утверждая, что он виноторговец из Торкадино. Я не собирался давать ему ни малейшего шанса скрыться от меня. Если бы письма потребовались, и он попытался представить их, то я бы не оставил этот факт без своего внимания. Я бы также нашёл возможность переломать ему руки и ноги.

– Ожидание, ожидание, – проворчал Хурта. – Я думаю, что сочиню стихотворение на тему презрения к бюрократии.

– Хорошая идея, – признал я.

– Сделано! – объявил он.

– Что сделано? – не понял я.

– Короткое стихотворение, – сообщил он. – Хочешь послушать его?

– Оно должно быть достаточно коротким, – предупредил я.

– Ага, – радостно закивал головой Хурта.

– Буду рад услышать его, – сказал я, не сводя глаз с так называемого Филебаса.

– Очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, – начал Хурта.

– Подожди, – остановил его я. – В твоём стихотворении что, только одно слово?

Я заподозрил, что проник в тайну столь быстрого завершения его поэмы.

– Нет, – ответил Хурта, – уже больше полдюжины. – Сам посчитай. Очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди.

– Ну да, – согласился я, – пожалуй Ты прав.

Колонна продвинулась на несколько шагов. Я не выпускал из виду так называемого Филебаса.

– Очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, – продекламировал Хурта.

– Ты что, начал сначала? – поинтересовался я.

– Нет, – заявил поэт, – я продолжаю с того места, где Ты меня прервал. Так Ты хочешь услышать всё стихотворение?

– Да, конечно, – заверил его я.

Честно говоря, я уже начал подозревать, что определенная вежливость, сохранившаяся от моего английского воспитания, до настоящего времени расценивавшаяся как в значительной мере невинная причуда, не могла полностью избавить меня от случайных неудобств.

– Тогда не прерывай, – проворчал Хурта.

– Ну, извини, – сказал я.

– Эти очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди очень длинны, эти длинные очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди.

– Да, они такие, – поддержал я его.

– Чего? – оторвался от декламации Хурта.

– Эти очереди, – объяснил я, – они и правда длинные.

– Ага, – согласился Хурта, несколько подозрительно посмотрев на меня. – Пожалуйста, не прерывай меня.

– Извини, – хихикнул я.

В конце концов, не так часто выпадает такому обычному человеку как я, получают шанс побыть рядом с поэтом.

– Ты – само остроумие, – заметила Боадиссия.

– Спасибо, – поблагодарил я, хотя по тону её голоса я заподозрил, что комплимент не стоило принимать за чистую монету.

Думаю, что в девушке взыграла её привязанность к коренастому ларлу Хурте. Причём, в данном случае её любовь к поэзии стояла далеко не на первом месте. Я оглянулся, взглянув на Фэйку. Она улыбалась. Я не сомневался, что с интеллектом у этой девушки всё в порядке. Заметив, что стала объектом моего пристального внимания, она быстро опустила голову, даже более кротко чем, возможно, требовалось при этих обстоятельствах. В конце концов, на её шее красовался мой ошейник.

– Радуйся, что Хурта не поверг Тебя на землю своим любимым ударом, – сказала Боадиссия.

– Я радуюсь, – заверил я девушку. – Радуюсь.

– Ну что, я могу продолжить? – капризно поинтересовался Хурта.

– Пожалуйста-пожалуйста, – сказал я.

– Эти длинные очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, они выматывают меня, эти длинные очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, – продолжил Хурта.

Этому я вполне мог поверить, но от комментария я воздержался.

– Как мне не нравятся они, эти длинные очереди, эти длинные очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, очереди, – прочитал поэт.

– Это всё? – с надеждой спросил я.

– Это – первый куплет, – огорчил меня Хурта. – Кроме того, мне надо отдышаться.

– Мне показалось, что Ты сказал, что это короткое стихотворение, – заметил я.

– Тебе не надо слушать, если Ты того не желаешь, – обиженно сказал Хурта. – Я могу рассказать его Боадиссии.

– Нет, нет, – успокоил я алара. – Я только думал, что Ты говорил, что Ты сочинил короткое стихотворение.

– Оно таким и было, когда я сказал это, – пояснил он. – Но я с тех пор расширил это. Разве предмет не кажется достойным Вам более существенного рассмотрения?

– Конечно, – улыбнулся я.

Тем временем наша собственная очередь продвинулась лишь на несколько шагов.

– Тебе оно не понравилось? – спросил Хурта.

– Оно замечательно, – заверил его я. – Только, вот я не уверен, что оно столь же превосходно как многие из других твоих стихов.

– А что не так с этим? – заинтересовался сочинитель.

– Возможно, оно показалось мне немного длинноватым, – объяснил я. – Кроме того, оно может быть немного повторяющееся.

– Повторяющееся? – недоверчиво переспросил он.

– Да, – подтвердил я. – Например, касательно слова «очереди».

Разговаривая с Хуртой, а продолжал бдительно следить за товарищем передо мной, заявившим, что он – Филебас, якобы виноторговец из Торкадино.

Хурта рассмеялся до слёз, и даже схватил меня за руку. Следить за Филебасом, сразу стало труднее, и я забеспокоился, как бы он не воспользовался этой возможностью, и не бросился наутёк.

– Мой бедный, дорогой, добрый друг, – заявил Хурта. – Как же Ты простодушен! Как мало Ты знаешь о поэзии! Эти длина и повторяемость – преднамеренные. Конечно, я попытался передать тонкую аллегорию нескончаемости, выражая и передавая не в какой-то неясной манере, а в той, которую, возможно, Ты не пока ещё полностью ухватил, иссушающую утомительность бюрократического насилия над духом и чувствами мужчины!

– О-о, – протянул я.

– Также, пронзительное, тонкое акцентированное повторение слова «очереди», которое, своим уровнем и протяжённостью, и у меня есть надежда, Ты всё же сможешь это постигнуть, неистово излагает и разъясняет не только понятие, но и что более значимо эмоциональную значимость очередей, этих неизбежных признаков, являющих собой почти символическое великолепие, вероломной бюрократической заразы.

– Понятно, – сказал я.

– Теперь я могу продолжить? – спросил он.

– Пожалуйста, продолжай, – кивнул я.

Я был столь ошеломлён выступлением Хурты, что так называемому Филебасу, ничего не стоило ускользнуть от меня незамеченным, но когда я проверил, то с радостью обнаружил, что он этого не сделал. Похоже, он просто не хотел терять своего места в очереди. Я решил, что такому простому солдату, и непритязательному парню, преданному лишь своей профессии, было бы разумнее держать при себе суждение о таких понятиях, как поэты и поэзия. В конце концов, это просто рискованно и небезопасно, когда имеешь дело с Хуртой, к которому я вдруг почувствовал внезапный приступ боли и ревности. Он-то был и воином, и поэтом.

Меж тем Хурта осчастливил нас своим стихотворением, которое, действительно, передавало что-то вроде непостижимости и тяжеловесности учреждения, которое вдохновило его. Я с трепетом слушал Хурту, впрочем, не забывая время от времени контролировать нашего «друга» Филебаса. Боадиссия, насколько я заметил, с примесью скептицизма и зависти, казалась восхищенной. Самообладание Фэйки было просто непостижимым. Но взглядом со мной она постаралась не встречаться. Так называемый Филебас, как мне показалось, время от времени был готов убежать от нас куда глаза глядят, даже несмотря потерю своего места в очереди, особенно явно это проявлялось, когда Хурта начинал свой яростный рефрен, но моя рука каждый раз сжималась на его вороте и удерживала его в от необдуманных действий. Я не буду даже пытаться привести здесь стихотворение Хурты полностью, но думаю, что нечто вроде его настроения уже смог передать. Тем более, что возможно, что записанное стихотворение могло бы потерять нечто заложенное в него автором. Поэзия, в конце концов, или, по крайней мере, большая её часть предназначена, чтобы быть услышанной, а не прочитанной. Она предназначена для уха, а не для глаза. И конечно простое чтение этого едва ли могло передать воздействие на слушателя живого голоса, и особенно такого, как у Хурты.

Очередь, кстати, продвигалась достаточно быстро, возможно, не очень соответствуя основному тезису стихотворения Хурты, и вскоре мы были уже практически перед постом проверки.

– А Вы правда таурентианец? – спросил я человека в пурпурном шлеме, но тот не счёл нужным отвечать мне.

– Вы немного далековато от Ара для таурентианцев, не находите? – не отставал я.

Всё же мы были ещё, по крайней мере, в дне пути от Ара, и мне казалось это, несколько странным, что таурентианцы, по сути своей дворцовая стража, хотя они, конечно, иногда патрулируют определенные районы города, оказались столь далеко за пределами стен города, особенно в эти смутные времена.

Он презрительно отвернулся от меня, не желая отвечать мне.

– Неприветливый товарищ, – заметил Хурта, несколько оскорбленный отношением пурпурного шлема.

Мы уже были в нескольких ярдах от поста. Тот шест, что мы видели с фургона, теперь оказался от нас на расстоянии всего в несколько футов. В диаметре он был дюймов шесть. Тело, свисавшее с него, оказалось весьма небольшим. И очевидно бедняга здорово извивался и дёргался, пока остриё кола не вышло из его груди. Сейчас кол торчал из тела почти на ярд. Было видно, что острые края сломанных рёбер прорвались сквозь тунику. Конечности трупа безвольно свисали вниз. Сам шест был красным от залившей его крови. Ветер трепал несколько прибитых к нему листов бумаги.

– Постой-ка, – пробормотал я.

– Что случилось? – спросила Боадиссия.

– Мы знаем этого товарища, не так ли? – заметил а, присматриваясь внимательнее к посаженному на кол.

Побледневшая Боадиссия отвела глаза от ужасного зрелища. Фэйка вообще старалась не поднимать головы.

– Ну да, он кажется мне знакомым, – признал Хурта.

– Так и есть, – кивнул я. – Он шёл с нами от самого Торкадино. В течение последних нескольких дней он был нашим попутчиком.

Я поднял глаза на повисшую голову. Рот был открыт в немом крике, так что можно было рассмотреть верхние зубы. Над верхней губой, виднелись тонкие усики.

– Они, наконец, поймали его, – сказал мужчина перед нами.

– Это точно, – согласился с ним мужчина, стоявший позади нас.

– Ты знаешь его? – спросил я товарища стоявшего впереди нас.

– Конечно, – ответил тот. – В Торкадино мало кто не знал его.

– Держи моё место, – приказал я Хурте.

– Не думаю, что кто-либо осмелится занять его, – ухмыльнулся Хурта, поправляя топор на плече о весело осматриваясь вокруг себя.

Я подошёл к шесту, и присмотрелся к прибитым к нему бумагам. Они были частично истрёпаны ветром и заляпаны кровью.

– Что Ты там делаешь? – строго спросил таурентианец.

– В чём было его преступление? – поинтересовался я у него.

– Предъявил фальшивые бумаги, – снизошёл он до ответа.

– Понятно, – протянул я.

– Вернись на своё место, – скомандовал таурентианец, что я и поспешил сделать.

– Ты знаешь этого беднягу? – спросил я мужчину стоявшего передо мной, того самого, с которым я столь грубо обошёлся.

– Конечно, – кивнул он.

– Именно он представил мне Тебя, как Эфиальтэса из Торкадино, – сообщил я.

– Я – Филебас из Торкадино, – снова сказал мужчина.

– Ты знаешь, кто он? – полюбопытствовал я, указывая на казнённого.

– Конечно, – ответил Филебас. – Это и есть Эфиальтэс из Торкадино.

– Я сожалею о том, как обращался с Вами, – сказал я.

– Мои синяки просто счастливы, – проворчал тот.

– Я действительно сожалею о случившемся, – повторил я. – И надеюсь, что не сильно задел Ваше самолюбие.

– Моё самолюбие чувствует себя прекрасно, – ядовитым тоном поведал он. – Только вот моему тело нанесён серьёзный урон. Это я к тому, что на нём живого места не осталось.

– Мне, правда, очень жаль, – признал я.

– Впрочем, возможно, всё могло кончиться намного хуже, – заметил он. – Представьте, насколько Вы сожалели бы сейчас, если бы сломали мне шею прежде, чем обнаружили свою ошибку.

– Это точно, – вмешался Хурта. – Тебе есть, за что быть благодарным.

– А что это были за бумаги? – тихонько спросила Боадиссия.

– Я Тебе об этом расскажу позже, – пообещал я.

– Следующий, – объявил таурентианец. – Ты, кто такой и с какой целью направляетесь в Ар?

– Я – виноторговец, – сказал мужчина передо мной. – Я был изгнан из Торкадино. Направляюсь к родственникам в Ар. Моё намерение искать защиты касты в Аре.

– Какие-нибудь документы при себе имеются? – спросил таурентианец.

– У меня есть документы, удостоверяющие мою принадлежность к касте, – сообщил Филебас, доставая какие-то листы из своего мешка.

Таурентианец что-то черкнул в его бумагах и кивнул вперёд.

– Меня зовут Тэрл, – представился я, подходя к солдату. – Я из Порт-Кара, города нейтрального к Ару. Со мной мой друг – Хурта, алар, и свободная женщина – Боадиссия, женщина из лагеря аларов. Смазливая шлюха в ошейника, с моим мешком на плечах – моя. Кличка Фэйка. Мы направляемся в Ар с различными целями, в основном связанными с поиском удачи и приключений.

Использованное в моей фразе «мы», конечно, следует понимать, как это принято в гореанском, относящимся только к свободным людям. Шлюха в ошейнике, Фэйка, моя прекрасная рабыня, как и любое другое животное в такой ситуации шла только потому, что её владелец вёл её.

– Имейте при себе какие-либо бумаги? – уточнил солдат.

– Нет, – ответил я.

– У Вас что, при себе вообще нет никаких бумаг? – удивился он.

– Нет, – признал я. – У нас нет ни одной бумажки вообще.

Он задержал на мгновение на мне свой взгляд, а затем он махнул нам рукой, разрешая пройти дольше. Кажется, Боадиссия испуганно дрожала. Через несколько енов мы уже взобрались на пассажирскую платформу фургона, за постом проверки, и продолжили движение к Ару.

Когда наш экипаж отъезжал от поста, я смотрел не в сторону Ара, а назад. Там я ещё долго мог видеть, людей ожидавших своей очереди и другие повозки, приближающиеся к посту. А ещё я видел изломанное, согнутое тело Эфиальтэса из Торкадино, и трепетание бумаг, прибитых к шесту. Я чувствовал себя дураком. Ведь это именно Эфиальтэс из Торкадино собственной персоной так умно отвёл от себя моё внимание, направляя его на ни в чём неповинного виноторговца. Честно говоря, я даже в чём-то восхищался им. Как ловко он, и это теперь мне было совершенно ясно, своим вопросом о ценностях, вынудил меня сделать рефлекторное движение рукой к ножнам! А какое умение требовалось, чтобы вытащить охранные грамоты из моих ножен, даже не потревожив меча! Если бы я по привычке не проверил, как выходит клинок, я, возможно, не узнал бы, что бумаги отсутствовали, пока не достиг поста. Кстати, я проверил, лежавшие глубже бумаги, письма адресованные регенту Ара, Гнею Лелиусу, и другому его высшему генералу, Серемидесу, всё ещё были в ножнах.

Относительно этих писем, меня теперь терзали противоречивые чувства. Я и раньше не сомневался, а теперь был более чем когда-либо убежден в их важности, а также и в опасности их доставки. Таурентианцы не зря находились столь далеко от Ара. Я подозревал, что именно в этом и заключалась их миссия, по приказу некого высокопоставленного человека в Аре, просеять беженцев и путешественников, вычисляя тех, кто мог бы быть недружественным к их интересам или их партии в Аре. Теперь для меня уже не было секретом, почему прежние посыльные или агенты, оказались не в состоянии вступить в контакт с регентом и высшим генералом Ара. Насколько я помню, я уже пятый кому было поручено это щекотливое задание. Несомненно, Эфиальтэс, заполучивший мои охранные грамоты, был принят за агента Дитриха из Тарнбурга. Я вздрогнул. Я был благодарен этому Эфиальтэсу, за то, что это он, а не я, предъявил те письма на посту. Вероятно, по требованию офицера, я сделал бы то же самое. Впрочем, даже догадайся я не показать их здесь, можно не сомневаться, я сделал бы это где-нибудь в другом месте.

Я с горечью улыбнулся. Вот уж действительно, охранные грамоты! Они скорее гарантировали смерть, а не охрану для любого столь смелого или столь глупого, кто бы согласился взять их. Я видел маленькую фигуру Эфиальтэса, исчезающую вдали. Он стремился украсть защиту, а присвоил смерть. Он оказался, подобно некому крошечному насекомому пойман в мрачную и ужасную сеть, существования которой он даже представить себе не мог.

– Что за бумаги были прибиты к шесту? – поинтересовалась Боадиссия.

– Наши охранные грамоты, – нехотя сообщил я ей, и обернулся, чтобы смотреть вперед на дорогу. – Мы прибудем в Ар завтра утром. Возможно, от ночного бивака Ты будешь в состоянии увидеть его огни.

– А Ар – большой город? – спросила девушка.

– Можешь не сомневаться, – ответил я.