Текст книги "Наёмники Гора (ЛП)"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

– А почему его так называют? – поинтересовалась девушка.

– Из-за богатств, рабынь и тому подобных товаров, что часто перевозят по ней, – объяснил я.

– Понятно, – встревожено протянула она.

– Можешь не сомневаться, на этом пути Ты увидишь множество караванов рабских фургонов, – усмехнулся я, – а, кроме того, девушек менее богатых торговцев, много девушек, которых ведут пешком, скованных цепью в рабский караван, иногда даже с завязанными ртами и глазами.

– О, – смутилась Боадиссия.

– Замечательно! – сказал Хурта.

Я оглянулся, бросив взгляд на Фэйку, нагруженную моей поклажей, которая тут же опустила глаза.

– В колонну по одному, – скомандовал один из солдат Коса, едва мы приблизились к линии траншей. – Смотрите под ноги.

Через ров была переброшена длинная доска. Узкоглазый коротышка с тонкими усиками шёл перед нами. Он легко миновал этот импровизированный мостик. Под моим весом доска значительно прогнулась. Боадиссия, Хурта и Фэйка пересекли ров следом за мной.

– Туда, – указал нам дорогу солдат.

А через несколько енов мы добрались уже до следующей линии укреплений, представлявшей собой всё тот же ров, но уже с валом и плетнём для защиты лучников. Местами над валом торчали наблюдательные вышки, не более чем дощатые платформы, поднятые на конструкции из шестов и досок. С них велось постоянное наблюдение за воротами Торкадино. Для ночного освещения в разных местах этих полевых укреплений были развешены фонари.

– Туда, – направил нас следующий солдат.

Мы оказались в пределах периметра Косианского лагеря. Большинство палаток было круглым с невысокими наклонными вершинами. Многие были ярко раскрашены, расчерчены полосами броских цветов, и расписаны различными рисунками и орнаментами. Надо признать, что гореане имеют слабость к таким вещам. В результате, гореанский лагерь зачастую представляет собой живописное зрелище, с множеством шелков и флагов, впечатляющее даже издалека. Эти люди склонны любить ткани, возбуждающие на ощупь, специи, дразнящие их вкус, громкие и заводные мелодии, и красивых женщин. Этим они ясно дают понять свою первобытность, и свою жизненную энергию и здоровье. Все палатки были расположены в строгом геометрическом порядке, формируя прямые улицы. За этим следили инженеры, заранее натягивая ограничительные верёвки.

– Смотри, – обратила моё внимание Боадиссия.

– Вижу, – кивнул я.

Заметив, что стала объектом нашего внимания девушка, лежавшая на боку, прямо на земле, отпрянула, прижимаясь спину к толстому, приблизительно восемь дюймов в диаметре, столбу, закопанному в грунт. Она избегала встречаться с нами взглядом. Она была полностью раздета, и, судя по тому насколько грязна, провела здесь уже довольно долгое время. От столба девушка могла отойти не дальше, чем четыре фута. Дальше её не пускала цепь, три раза в тугую обмотанная вокруг столба, в специально прорубленной канавке, и дважды на шее рабыни. На обоих концах цепи красовались висячие замки.

– Эй, девушка, – позвал я её.

Услышав меня, она тут же вскарабкалась на колени, всё так же не поднимая головы и тихо заскулила.

– Она не немая, – решила Боадиссия.

– Скорее всего, она находится под наказанием «самка четвероногого животного», – объяснил я.

Девушка вновь заскулила, жалобно глядя на нас, и утвердительно покивав головой, снова опустила голову.

– Ох, – выдохнула Боадиссия.

При таком виде наказания женщине запрещена человеческая речь, и человеческое положение, в том смысле, что ей не разрешают вставать на две ноги. Передвигаться она может только на четвереньках, если только не получит команду перекатываться, или любую другую команду, подходящую для домашнего животного. Еду ей будут бросать прямо в неё или, в лучшем случае, в стоящую на земле миску. Но в любом случае питаться она должна, не пользуясь своим руками. Её могут, конечно, покормить и с рук, но опять же, касаться еды своими руками она не имеет права. Её могут обучить различным трюкам. Иногда, подобно дрессированному животному, наказанных таким способом, приучают реагировать на команды из произвольного набора звуков, дабы в обращении с ними не использовать человеческую речь вообще. Если хозяин окажется недоволен темпами дрессировки, женщину, конечно, ждёт дополнительное наказание, впрочем, как и любое другое животное в подобной ситуации. Ну и конечно используют её для своих удовольствий исключительно в позиции четвероногого животного. Подобное отношение к рабыне часто используется не только в качестве наказания, но также может фигурировать в приучении новой девушки к её теперешнему состоянию. Оно помогает ей понять, кем она теперь является, то есть животным, полностью подчиняющимся своему владельцу. Спустя некоторое время, иногда всего несколько анов, нахождения в таком состоянии, она начинает безмолвно, но красноречиво умолять, теми способами, какими только может, разрешить ей служить своему владельцу путями, более типичными для нормальной рабыни, путями, в которых её неволя может проявиться гораздо более полно и приятно для него, теми путями, в которых задействована большая сложность и широта сознательного подчинения, возможного только у человеческого существа. Чтобы удостовериться, и избежать возможного недопонимания, вполне возможного в такой ситуации, рабовладелец, обычно на короткое время, несколько инов, не больше, дает женщине возможность говорить, и за отпущенное время она должна высказать свои просьбы, в надежде заслужить его расположение. Если хозяин окажется не удовлетворён её мольбами, конечно, она будет быстро возвращена к прежнему состоянию четвероногого животного, а кроме того, за то, что ему пришлось потратить впустую своё время, женщину может ждать дополнительное наказание, обычно плеть.

Мы продолжали двигаться по территории лагеря. По моим расчётам, если нас не задержат, то через несколько енов мы должны упереться во внешний ряд укреплений, скорее всего представляющий всё те же насыпи и рвы, защищающие осаждающую армию от возможного нападения извне деблокирующих войск.

– О, глянь-ка, – ткнул пальцем Хурта немного в сторону от нашего маршрута, – там загон для лагерных девок.

Мы как раз проходили мимо огороженного забором загона, частично разбитого на небольшие ячейки-загоны, частично заставленного клетками. Судя по размеру воинского лагеря, я бы предположил, что этот загон далеко не единственный. В таких местах держат общественных женщин, рабынь для удовольствий солдат. Гореанин редко обходится без женщин. Таких девушек поставляют, обычно сразу большими партиями, работорговцы имеющие контракт с армией. Рабынь могут использовать по назначению прямо в их загонах или, что более распространено, их посылают в палатки мужчин, заплативших арендную плату, обычно за ночь. Утром женщин возвращают в загоны их владельцев. Снаружи, неподалёку от входа в этот загон, в таком месте, где все приходящие и уходящие девушки могли видеть, была установлена нехитрая конструкция трех толстых деревянных брусков, два из которых были вкопаны в землю вертикально, я третий, горизонтальный, соединял их поверху. В нижней грани горизонтального бруса имелось стальное кольцо, с которого свисали шнуры. Эти шнуры заканчивались на скрещенных запястьях поднятых над головой рук весьма привлекательной пленницы. Из внешнего торца горизонтального бруса, с обращённой к нам стороны, торчали два крюка, на которых висела табличка. Крюки были вбиты намертво, а вот таблички можно было менять в зависимости от допущенных ошибки, недостатка или нарушения. Конкретно на этой табличке было написано: «Я не доставила полного удовольствия своему владельцу ночи. Накажите меня. Используйте плеть слева». Слева от девушки, на вертикальном брусе, с вбитого в него крюка свисала пятиременная гореанская рабская плеть.

– Подождите, – сказала Боадиссия.

– Что ещё? – спросил я.

– Ей не были полностью довольны, – заметила Боадиссия.

Девушка, привязанная к конструкции, услышав наши голоса за своей спиной, испуганно напрягалась.

– Похоже на то, – кивнул я.

– И Ты не собираешься бить её? – поинтересовалась Боадиссия.

– Думаю, что она уже хорошо наказана, – ответил я.

Конечно, свой вывод я сделал взглянув на спину девушки. Думаю, что лишь часть из тех полос, что сейчас украшали её спину появилась благодаря проходящим мимо мужчинам, а большинство, скорее всего, досталось ей от хозяина ещё до того как она оказалась здесь. Рабовладелец должен гарантировать себя, что произошедшее этой ночью, независимо от того, что именно произошло, не повторялось впредь, а сама женщина раз и навсегда уяснила, что ни на что меньшее, чем прекрасная работа её господин не согласен. Рабыне не позволены недостатки в её служении. Не для того её покупали. Ей нечего ожидать предупреждений и уговоров. Коррекция её действий будет незамедлительная и всегда жестокая.

– Мужчины слабы, – заявила Боадиссия и, подойдя к крюку и сняв с него плеть, позвала: – Девка!

– Да, Госпожа, – отозвалась напуганная рабыня.

– Оставь её в покое, – сказал я. – Ты же видишь, что ей уже и так основательно досталось.

– Кто Ты? – спросила Боадиссия.

– Рабыня, Госпожа, – задрожав, ответила невольница, и её маленькие ладошки вцепились в шнуры над тугими петлями.

– Это значит, что твои владельцы должны быть довольны Тобой, – напомнила ей Боадиссия.

– Да, Госпожа.

– Полностью довольны, – добавила она.

– Да, Госпожа, – всхлипнула рабыня.

– Но Тобой они довольны не были, – заметила Боадиссия.

– Нет, Госпожа, – дрожащим голосом призналась девушка.

– Значит, Ты должна быть наказана, – подытожила Боадиссия.

– Да, Госпожа, – простонала привязанная невольница.

– Она уже наказана, – попытался я успокоить Боадиссию. – Окажи ей милосердие.

– Нет, – бросила та.

– Девушка, – обратился я к рабыне.

– Да, Господин! – страстно крикнула она.

– Ты намерена улучшить своё служение в будущем? – спросил я.

– Да, Господин! – воскликнула наказанная.

– И Ты будешь стремиться стать мечтой о совершенстве для твоих владельцев, независимо от того как долго Ты будешь служить тому или иному из них?

– Да, Господин! Да Господин! – выкрикнула она.

– Вот видишь, Боадиссия, – сказал я.

– Она врёт, – заявила Боадиссия. – Я – женщина. Я это вижу.

– Нет, Госпожа! – заплакала рабыня.

– Ты врёшь мне? – спросил я девушку.

– Нет! Нет, Господин! – залилась та слезами.

– Я ей верю, – кивнул я. – Давайте уже продолжим наш путь.

– Похоже, Ты оказался терпимее меня к проштрафившейся рабыне, – усмехнулась Боадиссия.

– Пойдем скорее, – позвал я её.

– Ещё нет, – отрезала она.

– Да хватит Тебе уже, – проворчал Хурта.

– Я знаю женщин, – заявила Боадиссия. – Я сама, одна из них. Если Вы будете слабы с ними, то они заберут Ваше мужество и уничтожат Вас. Зато, если Вы будете с ними решительны, то они вылижут ваши ноги, и сделают это с благодарностью.

Она коснулась тела рабыни плетью, и спросила:

– Ты со мной согласна?

– Да, Госпожа, – всхлипнула невольница.

– Если Вы не проявляете к рабыням строгости, – заметила Боадиссия, – они становятся небрежными, затем высокомерными, а затем начнут притворяться свободными людьми.

– В этом я с Тобой, пожалуй, соглашусь, – кивнул я.

– Их должно держать в безукоризненной дисциплине, – сказала Боадиссия, – в абсолютно бескомпромиссной и безупречной дисциплине.

– Конечно, – признал я.

Боадиссия занесла плеть. Как же она ненавидела эту рабыню! Иногда мне трудно понять ненависть свободной женщины к её порабощенной сестре. Полагаю, всему виной, злобная ревность женщины, которой достался печальный жизненный путь, дорога, рекомендуемая ей многими, но оказавшись на которой она обнаружила, что ведёт эта дорога в никуда, что в конце её ждут лишь предельное расстройство, страдания и полное отсутствие удовольствия от жизни. Ни одна женщина не может быть счастлива, пока она не займёт своё место предназначенное ей природой.

– Не бей её, – сказал я.

– Я – свободная женщина, – напомнила мне Боадиссия, – и я могу делать то, что и как мне нравится.

– Оставь её в покое, – поддержал меня Хурта. – Пойдём уже.

– Мужчины слабы, – заявила Боадиссия. – Сейчас я покажу Вам, чего заслуживают женщины, и в чём они нуждаются.

– Пожалуйста, не надо, Госпожа! – взмолилась девушка.

Но Боадиссия ужа взялась за рукоять плети двумя руками, занесла её над головой.

– Пожалуйста, нет, Госпожа-а-а-я-я! – завопила рабыня от боли.

Боадиссия нанесла пять ударов. Она не собиралась жалеть невольницу, и остановилась только тогда, когда наказанная девушка обвисла на шнурах, задыхаясь от плача.

– Ну, что? Теперь Ты будешь стараться доставить своим владельцам удовольствие? – спросила Боадиссия.

– Да, Госпожа, – сквозь рыдания проговорила рабыня.

– Теперь Вы выучила этот урок? – не отставала от неё Боадиссия.

– Да, Госпожа. Да Госпожа! – прорыдала девушка.

– Вот теперь она говорит правду, – сообщила нам Боадиссия, возвращая плеть на её законное место на крюке.

Я посмотрел в глаза наказанной рабыни. И не смотря на то, что она торопливо опустила голову, я успел разглядеть в них, что сказанное Боадиссией было совершенно верно. Отныне ни один рабовладелец не пожалуется, что он ей недоволен. Она извлекла урок из произошедшего.

– Теперь, пойдёмте, – как ни в чём не бывало, позвала нас Боадиссия.

– Интересно, – протянул я.

– Тебе стоит научиться тому, как следует обращаться с женщинами, – заявила Боадиссия. – Это Тебе может пригодиться.

– Ты тоже женщина, – напомнил я.

– Не умничай, – фыркнула она. – Я – свободная женщина.

– Туда, туда, – указывал Косианский солдат. – Не растягиваться.

Мы вернулись в колонну беженцев и продолжили свой путь через лагерь. В моём кошеле лежал мешочек наполненный монетами, плотно наполненный, хотя и главным образом невысокого достоинства, того, которое, не должно было привлечь внимания. Получив деньги от офицера в Торкадино, а не стал отказываться, оставив их себе. Оставалось только попытаться оправдать его доверие. На первый взгляд, средств было более чем достаточно, чтобы добраться до Ара. А ещё в моих ножнах лежали его письма, и мои охранные грамоты. Ещё бы знать, что меня ждёт впереди.

– Туда, – показал нам направление следующий солдат.

– Кстати, Ты так и не выслушал моё стихотворение целиком, – напомнил мне Хурта.

– Верно, – неохотно признал я.

В следующие несколько енов я был потчеван последним произведением Хурты. Он читал его с необузданной экспрессией, на ходу то тут, то там изменяя строки, без каких-либо предрассудков подвергая целые части немедленным и ошеломительным пересмотрам, необузданным и массовым, несомненно, частью оправданным, а чаще спорным, если не ужасным.

– Ну, как? – поинтересовался поэт, наконец-то, добравшись до конца.

– Я ничего никогда не переживал ничего подобного этому, – признал я.

– Правда, – нетерпеливо спросил он.

– Конечно, – заверил его я, – кроме, конечно, некоторых из твоих стихов.

– Само собой, – довольно сказал он. – А как Ты думаешь, это станет бессмертным?

– Трудно сказать, – покачал я головой. – Ты волнуешься по поводу этого?

– Немного, – скромно сказал Хурта.

– С чего это? – удивился я.

– Но ведь оно посвящено Тебе, моему другу, – объяснил он.

– Не понял, – сказал я.

– Предположите, что оно станет бессмертным, – предложил парень.

– Ну и что?

– А это вполне может произойти, – заявил он, – ведь это настоящее произведение Хурты.

– Ну и? – поощрил я его.

– Но ведь тогда Ты, возможно, навсегда останешься в истории, как не более чем презренный, отвратительный, печально известный соня.

– Я понял причину твоего беспокойства, – кивнул я.

– И даже если это и верно, – продолжил Хурта, – все равно, Ты мой дорогой друг, и я просто не могу позволить себя, так с Тобой поступить. Я просто не знаю, что мне делать!

– Посвяти это стихотворение некому мифическому человеку, – посоветовал я, – кому-то, кого Ты сам придумал.

– Изумительное предложение! – обрадовано закричал Хурта и, обернувшись к шедшему вслед за нами беженцу, поинтересовался: – Извините меня, Сэр, как Вас зовут?

– Гней Сориссиус из Брундизиума, – представился тот.

– Спасибо, Сэр, – поблагодарил его Хурта, и радостно сообщил мне: – Я посвящаю стихотворение Гнею Сориссиусу из Брундизиума.

– Чего? – не понял Гней Сориссиус из прибрежного города.

– Радуйся, – объявил ему Хурта. – Ты теперь можешь умереть с чистой совестью, поскольку только что стал бессмертным.

– Чего? – несколько встревожено переспросил Гней Сориссиус, опасливо косясь, на большой топор, висевший на плече Хурты.

– А что, если Ты откажешься от своего стихотворения, – решил уточнить я, – вдруг почувствовав, как это часто с Тобой бывает, что оно, возможно, не дотягивает до твоих невероятно высоких стандартов, или если Тебя сильно ударят по голове, а я такие случаи знавал, и Ты просто забудешь его?

– Я понимаю, что Ты имеешь в виду, – серьезно сказал Хурта. – В этом случае я отказал бы бедному Гнею в его месте в истории.

– Конечно, – закивал я. – Не справедливо делать его настолько зависящим от Тебя.

– Это точно, – признал мой друг.

– Предположи, что он, считая себя бессмертным, начинает поступать опрометчиво, ничего не опасаясь, рискуя почём зря и, возможно, отвечает за свои неудачные и печальные действия?

– Об этом я как-то не подумал, – признал Хурта.

– Ты мог бы почувствовать себя ответственным за печальные последствия, – заметил я.

– Ага. Я – чувствительный товарищ.

– А, кроме того, он может всё жизнь жить в тревоге, не зная, отставил ли Ты это стихотворение или нет, и таким образом не зная, бессмертен ли он всё ещё или уже нет.

– Правда, – простонал Хурта. – И что же мне делать?

– Эй, это Ты не про то ли часом стихотворение говоришь, про товарищей, что спят допоздна, – вмешался в нам разговор Гней, – которое декламировал в течение прошедших десяти енов?

– О нём самом, – признал Хурта.

– Отлично, – сказал Гней, – но я привык вставать каждое утро в четвёртом ане.

– В четвёртом ане? – крикнул ошеломленный Хурта. – Так рано!

– По моему мнению, – бросил мужчина, казавшийся в довольно дурном настроении, подозреваю, вызванным тем, что его выставили из Торкадино, оставив из имущества немногим более его одежды, – люди, которые остаются в мехах дольше, ничем не лучше ленивых слинов.

– Ох, – вздохнул Хурта.

– Вот именно, – подчеркнул свои слова Гней.

– Боюсь, я не смогу посвятить Тебе свое стихотворение, – признал Хурта. – Ты встаёшь слишком рано.

– А, кроме того, – продолжил Гней, – я ещё и взыскиваю плату с тех, кто посвящает мне стихи.

– Что? – поражённо вскрикнул Хурта.

А мне понравился этот Гней. Он оказался неплохим парнем, даже не смотря на то, что происходил из Брундизиума.

– Серебряный тарск, – заявил он.

– Это очень дорого, – сказала Хурта.

– Именно такова моя обычная плата, – сообщил брундизиумец.

– А у нас есть серебряный тарск? – поинтересовался Хурта.

– Ты продал бы свои бесценные посвящения просто за деньги? – уточнил я.

– Никогда! – решительно заявил Хурта.

Это были верные слова. Я сохранил серебряный тарск, или его эквивалент в мелких монетах.

Гней Сориссиус тем временем поторопился обогнать нас и скрыться впереди.

– Какой негодяй, – прорычал Хурта, глядя ему вслед.

– Действительно, – признал я.

Мне даже стало жаль, что мне не удавалось обращаться с моим крупным другом, столь же аккуратно как это сделал Гней Сориссиус, пусть он и был из Брундизиума. Возможно, у него прежде уже были деловые отношения с поэтами аларов. Почему бы и нет?

– Возможно, в конце концов, мне придётся посвятить это стихотворение Тебе, – вздохнул Хурта.

– Смотри-ка мы уже дошли до края лагеря, – заметил я.

Поднявшись на небольшой холм, мы задержались, чтобы оглянуться назад.

– Насколько красиво он смотрится отсюда, – сказала Боадиссия.

Лагерь, раскинувшийся перед нами, на фоне стен Торкадино действительно представлял собой потрясающее зрелище.

– Думаю, – сказал оглянувшийся назад Хурта, – я сочиню новое стихотворение в честь этого настроения.

– А что относительно того стихотворения о тех, кто спит допоздна? – полюбопытствовал я.

– Думаю, что откажусь от него, – ответил он. – Тема тривиальна, и возможно не достойна моих усилий. Надеюсь, Ты не возражаешь?

– Нет, – облегчённо вздохнул я.

– Ты хороший человек, – сказал Хурта.

– К тому же это также решает твою проблему о его посвящении, – заметил я.

– Ага, а ещё я сохранил наш серебряный тарск, – вспомнил он, – возможно, Ты будешь столь же любезен, и разделишь этот серебряный тарск со мной поровну, как всегда.

– Очень хорошо, – буркнул я.

Алары, конечно, отнюдь не всегда дружат с математикой, зато многие из них – весьма крупные и устрашающие товарищи.

– Спасибо, – искренне поблагодарил меня Хурта.

– Не за что, – проворчал я.

– Вот видишь, как зачастую ловко можно сэкономить тарск! Эх, было два товарища, мы, возможно, спасли бы два тарска.

– Нет, – успокоил я его энтузиазм. – У Тебя было только одно посвящение.

– Ты прав, конечно, – вздохнул он. – Может, уже пойдём дальше?

– Подожди немного, – остановил его я.

– Что случилось? – полюбопытствовал алар.

– Ты ничего необычного в этом лагере не замечаешь? – спросил я.

– Ну красиво, конечно, – признал Хурта, – это даже Боадиссия заметила, хотя она только женщина.

– А больше ничего? – уточнил я.

– А что? – не понял он.

– Мы вне лагеря, – намекнул я.

– Ну и? – снова не понял он.

– С этой стороны нет никаких тыловых укреплений, – подсказал я, – никакой защиты вообще, даже мелкой канавы не выкопано, ничего, что могло бы защитить лагерь от нападения извне.

– Интересно, – задумался Хурта.

– Косианцы, очевидно не опасаются прибытия войск из Ара, для снятия блокады с Торкадино, – предположил я.

– И это кажется весьма странным, не так ли? – спросил Хурта.

– Скорее это кажется очень тревожным, – заметил я. – Я не понимаю этого. Это же не что иное, как вопрос элементарной военной предосторожности.

– Как они могут быть столь уверены, что Ар не пришлёт свои войска на выручку Торкадино? – поинтересовался Хурта.

– Не знаю, – пожал я плечами.

Однако я счёл такую деталь, как отсутствие внешнего ряда укреплений, наряду со многими другие виденными мной за прошлые недели, очень нехорошим сигналом. Это показалось мне полностью нелогичным с военной точки зрения. Это, как и отсутствие укрепленных лагерей вдоль дороги, и конвоирования продовольственных обозов, раньше казавшееся мне необъяснимым и странным, теперь, рассмотренное всё вместе, необыкновенно тревожило меня.

– И как Ты думаешь, чем можно объяснить это, – поинтересовался Хурта.

– Понятия не имею, – признался я. – Но они меня тревожат.

– Я думаю, что лучше бы Вам уходить отсюда подобру-поздорову, – заметил мужчина, проходивший мимо, ещё один беженец. – Если вас поймают здесь, то могут решить, что Вы бродяги или шпионы.

– Это верно, – поддержал я его.

Но прежде чем отправиться в путь, а окинул взглядом Фэйку, прежде бывшую Леди Шарлоттой из Самниума. Теперь она носила короткую рабскую тунику с вырезом, который заканчивался у её живота. Из выреза соблазнительно выглядывали нежные холмики её грудей. Так и должно быть у рабынь. Я любовался ей. Что и говорить, она просто прекрасна. Не выдержав, я подошёл к ней, встав так, что она оказалась между мной и лагерем. Женщина посмотрела на меня снизу вверх, и я развёл полы её туники в стороны, просунул внутрь руки, и нежно провёл ими по её телу. Ремни моего мешка на её плечах были влажными и горячими. Туника под ремнями и вокруг них насквозь промокла от пота и собралась складками. Отпечатки от этих складок ещё какое-то время будут видны на её коже. Её груди на ощупь была заманчивой, теплой, совершенной и влажной от пота. А ещё на её горле был замкнут ошейник. Мой ошейник. И она тоже была моей.

– Может, пойдём уже, – ехидно заметила Боадиссия.

– Сегодня вечером, – улыбнувшись, сказал Фэйке, – Тебя нужно будет отмыть. Ты вся пропотела, а ноги грязные по колено.

– Да, Господин, – отозвалась она, мягко прижимаясь к моим рукам своим телом, и мурлыкая, как маленькое, милое животное, которым она, кстати сказать, и была.

Я опустил голову, и наши губы на короткое мгновение встретились.

– Ах, – тихонько вздохнула она, но я уже выпрямился, и мои губы снова оказались для неё на недосягаемой высоте.

Я оторвал руки от её тела и, задёрнув на место полы туники, взял женщину за плечи. Ей нечего было даже думать о том, чтобы вырваться из моей хватки.

– Ты – рабыня, не так ли? – спросил я.

– Да, Господин, – ответила Фэйка, – полностью, и полностью Ваша!

Я повернул её лицом к лагерю, раскинувшемуся между нами и Торкадино.

– Как Ты думаешь, Ты заслужила благосклонность своего владельца? – поинтересовался я.

– Я страстно надеюсь на это, – сказала она.

– Ты видишь, что там? – спросил я, указывая на одно место в лагере.

– Да, Господин, – признала она.

– Скажи, что Ты там видишь, – приказал я.

– Это – загон для лагерных девушек, – ответила моя рабыня.

– Правильно, – кивнул я. – А Ты помнишь ту девушку, временный владелец которой оказался не полностью доволен её обслуживанием?

– Да, Господин.

– Что с ней сделали за это? – спросил я.

– Её беспощадно выпороли, – вздохнула Фэйка.

– Сегодня вечером, Ты будешь служить мне, – сообщил я.

– Да, Господин, – улыбнулась она.

– Ты знаешь, что будет сделано с Тобой, если я не буду полностью удовлетворён? – поинтересовался я.

– Меня будут беспощадно пороть, как и её, – ответила женщина.

– Ты возражаешь? – спросил я.

– Нет, Господин. У меня нет никакого иного пути.

Я отошёл от неё, и присоединился к остальным своим спутникам.

– Это – дорога сокровищ, – сообщил я, указывая на узкую ленту видневшуюся вдали. – На другом её конце находится Ар.

– Ну, так давайте начнём наш путь, – предложила Боадиссия. – Мне не терпится поскорее достигнуть Ара.

Я оглянулся и окинул взглядом ладную фигуру Фэйки. Она улыбнулась мне. Как же она красива! Я собирался взять её этим вечером, и можно не сомневаться, что она будет стараться изо всех сил доставить мне удовольствие. Ведь если она этого не сделает, то я выпорю её, и так, что она это запомнит надолго. Нельзя идти на компромисс с рабынями. Они же женщины.

Мы отправились вниз по склону холма, медленно приближаясь к дороге. Большинство беженцев направлялось в ту же сторону, а кое-кто уже почти достиг дороги. В моих ножнах скрывались охранные грамоты, а под ними лежали письма, выданные мне офицером, который теперь был хозяином Торкадино. На всех письмах имелась его размашистая, чёткая, легкочитаемая роспись – «Дитрих из Тарнбурга».

Я обратил внимание, что невысокий мужчина с узкими глазами и тонкими усиками опять оказался поблизости. Очевидно, он отстал от основной группы. Я не придал этому большого значения.