Текст книги "Зарубежный криминальный роман"

Автор книги: Джон Кризи

Соавторы: Шарль Эксбрайя,Гюнтер Лофлёр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

XI

– Начало я пропускаю, – говорит Шульц-Дерге в телефон. – Во-первых, оно менее важно, во-вторых, я его неплохо запомнил и могу довольно точно пересказать.

– Хорошо, – оживленно отвечает Антоний. Из его голоса исчезла чопорность. Хорошо, хорошо, давайте стреляйте, я готов для записи самой важной стенограммы в моей жизни.

И Шульц-Дерге диктует написанное Уиллингом:

«Наутро после бессонной ночи, в течение которой я бесплодно пытался пролить свет на скопившиеся бесчисленные проблемы, я пересек высокий портал спирального дворца „Шмидта и Хантера“, чтобы приступать к моей более чем сомнительной службе. Напряженный, готовый к неожиданным событиям, которые принесет день, я открыл дверь бюро Бертона. Бертон сидел за письменным столом и читал утренние газеты. Когда я вошел, он встал и вышел мне навстречу. Без лишних слов он приступил к объяснению моего первого задания.

– Будучи представителем такой крупной фирмы, как наша, вы можете оказаться в различных ситуациях. Поэтому на фирме существует неписаный закон – каждый сотрудник, прежде чем ему доверят важные задания, доказывает свою квалификацию. Мы должны быть убеждены, что он обладает теми качествами, которые мы считаем необходимыми для зачисления в штат: мужеством, хладнокровием, находчивостью, умением хранить тайну. Вы готовы позволить нам испытать ваши качества?

Я усмехнулся. Мне показалось, что за время моей трехлетней борьбы во главе профсоюза полевых рабочих Ивергрина я не раз перед „Шмидтом и Хантером“ демонстрировал эти качества.

Так как я ничего не ответил, Бертон сунул мне в руки маленький пакетик и продолжил:

– Я считаю вашу улыбку знаком согласия. С этой вещицей вы отправитесь в обувной магазин „Антиблистер“, где вы должны незаметно проникнуть в апартаменты хозяев и положить ее под кровать супружеской четы Гольдмунд.

Я потряс пакетик и мне показалось, будто в нем что-то звякнуло.

– Ради Бога, будьте осторожны, – недовольно заворчал на меня Бертон, но его лицо при этом осталось неподвижным. – Иначе вы провалитесь еще в начале экзамена. Содержимое пакета очень хрупкое, это тонкое стекло. Вторая часть вашего задания состоит в том, чтобы завтра эту вещицу извлечь оттуда и принести сюда. Потом я должен убедиться, что стеклянные трубочки остались в целости и сохранности.

Я покачал головой.

– В спальню? – пробормотал я. – Как же я туда войду?

– Решить эту проблему – часть вашего задания, – лаконично ответил Бертон. – Вам придется так спрятать пакетик под кроватью, чтобы никто его не нашел, а назавтра вы бы сумели вытащить его. В доказательство того, что вы действительно отыскали спальню, этим фотоаппаратом вы сделаете снимок индийского настенного ковра, который там висит.

Я засмеялся.

– Снимок настенного ковра? Его наверняка можно раздобыть другим способом.

– Нет, – резко возразил Бертон. – Не получится. Объект, о котором идет речь в данном случае, существует в единственном экземпляре. Он изготовлен Исааком Порфирогенетосом.

– Исааком Порфирогенетосом? – тихо переспросил я.

– Исааком Порфирогенетосом.

– А если ковер там не висит?

– Он там висит. Причем в спальне. Другого такого вы нигде не найдете.

Я пожал плечами и собрался идти. Бертон удержал меня.

– Подождите. Никому ни слова. Молчание – наш высший принцип. Зарубите это себе на, носу.

Со смешанным чувством досады и веселья я покинул бюро. Перед шахтой лифта я поднял голову. Наверху жила Джейн. Наверное, можно поехать наверх. Я взглянул на часы. Еще слишком рано. Чем кончится вся эта история? В задумчивости я вышел из здания. На сверкающих металлических плитах отражалось горячее солнце. На небе ни облачка. Я осторожно взял пакетик за бечевку и зашагал в сторону площади Линкольна.

По дороге я раздумывал, а не плюнуть ли мне на странное поручение моего нового шефа. Не вышвырнуть ли пакетик в ближайший мусорный ящик и бросить только что начатую работу? Но старик Генри говорил, что людям Литтл Гарлема я могу принести немало пользы, если приму предложение Шмидта. Значит, мне нужно проявить выдержку. Главное, чтобы удалось сохранить хорошую мину в плохой игре. Вот лозунг настоящего момента!

Охотнее всего я бы отправился к Меньшикову, но меня предупредили, чтобы я этого не делал. Старого алкоголика, который тосковал по жизни, как старая дева по Святому Духу, я решил отыскать только потом, если не будет другого выхода.

Я нерешительно прогуливался взад и вперед перед обувным магазином, рассматривая при этом модели на витрине. Рядом беспрерывно вертелись створки широких дверей. „Антиблистер“ был процветающим магазином, самым большим в области. Наконец я собрался с духом и вошел.

У одной стены стоял огромный аквариум. В неярком свете лампы плавали причудливые, словно нарисованные кистью художника, рыбы. Над ним висел широкий ковер работы индийского мастера. Чудесными сияющими красками был изображен уголок дикой природы: неподражаемой красоты Гранд-Каньон с голубой, пенистой, кипящей водоворотами Колорадо.

Было трудно оторвать глаза от чудесной картины. Но если я все же так сделал, то лишь потому, что искал другой шедевр. Примеряя одну за другой несколько пар ботинок, я шарил взглядом по огромному помещению. Три двери из салона вели во внутренние помещения.

Я выбрал ботинки среднего качества, не преминув заметить при этом, что искал нечто другое. Продавщица попросила меня прийти попозже – с минуты на минуту магазин ждет поступления товара. Я поблагодарил ее, расплатился и медленно побрел по впечатляющему залу с произведениями искусства на стенах к двери цвета слоновой кости в левом заднем углу. В правой руке я держал два пакета – один от Бертона со стеклянным трубочками, другой с только что приобретенными ботинками, а левой – осторожно нащупал сверкающую серебром дверную ручку. Одновременно я сделал вид, будто хочу идти дальше. Мой взгляд был устремлен туда, где между высоких этажерок висела написанная маслом картина. Я склонил голову набок, чтобы полностью прочувствовать красоту этого пейзажа. Я тянул и дергал ручку двери, одновременно делая вид, что всерьез размышляю, рукой какой знаменитости могло быть написано это полотно.

Разумеется, я не остался незамеченным, на что так надеялся. Я уже снял руку, раздосадованный, что дверь закрыта, как вдруг за спиной прочирикал звонкий, как колокольчик, голос:

– Оригинальное изображение моря, господин, – гордость нашего дома. Выход находится на противоположной стороне.

Я вздрогнул, вежливо поблагодарил за подсказку, бросил на „оригинальное изображение моря“ еще один оценивающий взгляд, будто сомневаясь в его подлинности, и вышел из магазина.

Не спеша я завернул за угол. От площади Линкольна отходила Хантсвилл-роуд, одной из ее боковых улиц была Дарк-лейн. Этот исключительно мрачный переулок начинался в Центральном парке с его хрустящими гравийными дорожками и высокими, посаженными в незапамятные времена столетними деревьями. На Дарк-лейн выходила ограда обувного магазина, за которой находился огромный двор с сараями и гаражами. Оттуда можно было, наверное, проникнуть внутрь здания.

Ворота оказались закрытыми. Я решил ждать. Заказанный товар привезут, разумеется, не к главному входу в магазин. По прибытии его откроются ворота. Если поставка товара по каким-то причинам не состоится, я решил с наступлением темноты попытаться перелезть через ограду.

Я бродил взад и вперед по переулку, как бездельник, у которого слишком много времени. Опустив глаза, я делал вид, что считаю камни мостовой или ломаю голову над какой-то проблемой. Тот, кто меня видел, никогда бы не догадался, что я задумал.

Примерно через час за угол завернул грузовик, за ним второй, потом третий и, чуть позже, четвертый. Передняя машина затормозила перед воротами, и я понял, что ждал не зря. Очевидно, прибыла большая партия товара. Как только колонна машин остановилась, я медленно пошел вперед, засунув левую руку в карман, а правой небрежно покачивая обоими пакетами.

Вскоре я добрался до последнего грузовика и осмотрелся, не заметил ли кто-нибудь меня. Затем я вскарабкался наверх. Через несколько секунд я уже сидел перед большими штабелями коробок с обувью. Автомобили стояли недолго и вскоре тронулись с места. Через дыру в тенте я видел удаляющиеся дома Дарк-лейн. Наконец грузовик свернул во двор, теперь я заметил на противоположном дворе еще один дощатый забор.

Ворота закрыли. После этого машины остановились. Я раздвинул тент. От ворот через двор сюда ковылял пожилой мужчина. Вскоре он исчез из моего поля зрения. Недолго думая, я спрыгнул и тут же ощутил неуверенность в себе. Мне было неудобно, как непрошеному гостю, вторгшемуся в чужой дом. Но тут я обнаружил вход в здание, и моя неуверенность прошла, но вместо нее появилась тоска. Ссутулив плечи, все время боясь услышать за спиной чей-то окрик, я пересек двор. Пока грузовики разворачивались и друг за другом въезжали на платформу, я дошел до двери, открыл ее и оказался в просторной прихожей. Дом, по-видимому, построили лет пятьдесят назад. Это было одно из пятнадцати кирпичных зданий, которыми Ивергрин – по праву или нет, кто как считает – мог бы гордиться. Одного только взгляда на грязные двери с захватанными ручками мне хватило, чтобы сообразить, что личные покои семьи Гольдмунд находятся явно не здесь. Я решил подняться этажом выше. Там стены коридора были чисты и оклеены модными обоями, входные двери сияли белизной. Осторожно я продвигался вперед, прислушивался, медленно поворачивал ручки дверей, заглядывал в них, все больше убеждаясь, что здесь исключительно жилые комнаты и гостиные.

Я прокрался обратно к лестнице и поднялся еще выше. На пятой или шестой ступеньке, услышав сверху шаги, я быстро вернулся и скрылся в комнате на первом этаже. Неподвижно застыв за прикрытой дверью, я подождал, пока затихли шаги, по-видимому, принадлежащие женщине, вероятно, горничной – и раздался щелчок дверного замка. Затем я поднялся на следующий этаж.

Там было пять комнат. В одной из них играла музыка. Работало радио или телевизор. Посмотрев в замочную скважину, я обнаружил растения с большими мясистыми листьями. Не останавливаясь, я двинулся дальше, прислушался и, убедившись, что все спокойно, осторожно нажал на ручку следующей двери и чуть-чуть приоткрыл ее. Перед мной возникло зрелище накрытой шелковым покрывалом двуспальной кровати. Я снял ботинки, скользнул в спальню, прополз по коврику до кровати, задвинул поглубже под кровать, пока не наткнулся на преграду, пакетик Бертона, затем вскочил, выхватил из сумки фотоаппарат и, не обращая внимание на расстояние и освещение, сделал пять снимков висевшего на стене ковра.

За дверью я обулся, легкими, пружинистыми шагами пробрался к лестнице и побежал вниз, перепрыгивая через три ступени. Около первого этажа я остановился. Опять щелкнула дверь. Кто-то шел по коридору. Возвращаться было слишком поздно. Поэтому я решительно пошел вперед, но медленнее, не пропуская ни одной ступени. Уверенно ступая, я размахивал картонкой с обувью и насвистывал мелодию какого-то идиотского марша. Незнакомка – она и в самом деле оказалась горничной – свернула за угол и пошла вверх по лестнице. Я заметил облегающую юбку, изысканного покроя блузку и симпатичное лицо девушки. Ее кроткие глаза вопросительно посмотрели на меня. Я нахмурился, ответил дерзким пристальным взглядом, чуть сильнее качнул картонку с обувью и, когда мы поравнялись с ней, усмехнувшись, выдавил: „Здрасьте“. Не знаю, заподозрила ли она что-то. Наверное, она приняла меня за курьера. В любом случае, я беспрепятственно выбрался во двор.

Перед воротами стояли две разгруженные машины, две другие стояли бок о бок перед платформой. Рабочие занимались перевозкой коробок на склады.

Я снова неторопливо пересек двор, миновав водителей, громко споривших между собой с сигаретами в зубах. Мой план был предельно прост. Я хотел смыться на Дарк-лейн, но вскоре пришлось убедиться, что обувной магазин „Антиблистер“ снова застраховался от непрошеных гостей. Ворота были закрыты. Не оставалось ничего иного, кроме как вернуться. На обратном пути я надеялся незаметно забраться в пустой грузовик, чтобы он вывез меня за ворота. К сожалению – или как позднее оказалось, к счастью – никто не выезжал. Все машины стояли развернутыми к воротам, ветер развевал свободно свисающие концы тента, и всегда кто-либо из водителей глядел в мою сторону. Я страстно желал, чтобы открылось окно и выглянула девушка. Тогда, конечно, все обернутся к ней. Но мое желание не исполнилось. Поэтому мне не осталось другого выбора, кроме как с бравым видом вернуться обратно в дом, и я еще должен был благодарить судьбу, что никто не встал у меня на пути, хотя меня провожали до дома несколько пар удивленных глаз.

Через нижний коридор я добрался до двери, через которую недавно хотел попасть из зала магазина внутрь здания. Она и теперь оказалась закрытой, но с этой стороны торчал ключ. Я повернул его и осторожно толкнул дверь. В уши ударили разнообразные звуки: голоса – высокие, низкие, цоканье каблучков продавщиц – взад и вперед, туда-сюда, звон монет в кассах, хлопанье картонок с обувью, шелест упаковочной бумаги.

Через несколько секунд я стоял перед светящимся сочными красками настенным ковром и делал вид, будто снова наслаждаюсь величественной, романтической роскошью Гранд-Каньона и необузданной силой бурлящей реки.

Поскольку продавщица, которая утром указывала мне выход, подошла ко мне, я восхищенно потряс головой и пробормотал:

– Впечатляющая картина Гранд-Каньона, не правда ли? Разве он не заслужил право называться великим каньоном? А какими красками все исполнено! Могу поспорить, работа сделана в мастерской Исаака Порфирогенетоса.

Продавщица задумчиво улыбнулась – немного критически, как мне показалось, но все же проявила достаточно служебного рвения, чтобы вежливым тоном заметить:

– Нет, господин, насколько я знаю, этот шедевр был куплен мистером Гольдмундом в Эстервилле.

– Этого не может быть, – выразил я свое удивление. Действительно, этот факт был поразителен, но я осознал это гораздо позже. – Неужели в Эстервилле? Но ради Бога, скажите, где, если позволите вас спросить?

– В „Эврибоди Джайэнт Стор“, насколько мне известно, – ответила продавщица с постепенно иссякающим запасом вежливости. В конце концов, ей платили, чтобы она сбывала товар „Антиблистера“ Гольдмунда, а не отвечала на глупые вопросы какого-то клиента, которого давно обслужили и которому нечего больше делать в магазине.

Ее недовольство поразило меня, как удар электрическим током. Оно вспыхнуло, как яркий свет в потемках, и так ошеломило меня, что я едва промямлил: „А… а!“ Большего выдавить из себя не мог.

В лихорадочном состоянии я выскочил на улицу.

Площадь Линкольна сверкала на солнце, по ней стремительно неслись автомобили.

Эстервилл – средний по размерам город в Луизиане, в десяти милях от Ивергрина, а „Эврибоди Джайэнт Стор“ по праву мог рассчитывать на звание самого большого торгового дома области. Там имеется буквально все, что только может пожелать душа покупателя – от булавок до телевизоров и автомобилей последних марок. Владельцем предприятия считается прославленная и самая богатая фирма „Шмидт и Хантер“. Все это я узнал с тех пор, как умерла моя мать и судьба закинула меня в эти края. Раньше я не догадывался, и только сейчас узнал: там предлагали покупателям ковры, которые до сих пор продавал исключительно Исаак Порфирогенетос.

Как в тумане я дошел до дома, сел в дребезжащий „форд“, приобретенный пять лет назад из третьих рук, и помчался через центральный парк на восточную окраину города.

За городом начинались поля. Здесь выращивали хлопок, сахарную свеклу, кукурузу и рис. Вся земля, насколько хватало взгляда, принадлежала „Шмидту и Хантеру“, этой длиннорукой, прожорливой, ненасытной гидре.

Я вспомнил Шмидта, его жирное багровое лицо, и постепенно в памяти возникла история фирмы, как ее мне рассказывали эпизод за эпизодом в Ивергрине.

В 1930 году гессенский крестьянин Вальтер Шмидт, увязнув по уши в долгах, эмигрировал в Америку, заполучил в свои руки из неизвестного источника некую сумму денег и, используя трудное положение в экономике во время кризиса, купил огромный участок земли. Очень скоро, когда Шмидт нажил немалые средства и ловко научился спекулировать, он начал скупать и другие участки, подминая под себя соседние поместья. Фермеры один за другим теряли землю и ступали на путь разорения. Так случилось с Батлером, Голдфингером, Джексоном и многими, многими другими.

Когда фирма-монстр прогрызла себе путь до Луизианы, появился – никто не знал, откуда – странный человек, бумаги которого были составлены на примерного американского гражданина Хантера и который вел своеобразную уединенную жизнь. Ивергринцы ломали себе головы, кто он такой? Самое удивительное, что этого человека, о существовании которого никто раньше не знал, можно было причислить к самым богатым людям штата. Банковские служащие перешептывались о его миллионных вкладах. Но, как водится, среди белых жителей Ивергрина уважением пользуется тот, кто имеет что-то в банке. Вот почему нелюдимого незнакомца встречали везде с большим почтением. Ведь насколько он был богат, очень скоро стало для всех очевидным.

Мистер Хантер слил свой капитал с баснословно богатым фермером Шмидтом. Таким образом появилось могущественное предприятие, а именно „Шмидт и Хантер Лтд“, что-то вроде универсальной монополии, единственный на протяжении многих миль владелец земли, оптовый покупатель и продавец всевозможных товаров первой необходимости, производитель различных изделий, в том числе и пресловутых секс-грампластинок.

В последние годы спрут перекинул свои щупальца через Атлантический океан и умудрялся даже там, за морем – во Франции, Италии, Германии – высасывать кровь из своих жертв.

Вот сколько я уже знал на тот день, когда, гонимый отвратительным подозрением, покинул Ивергрин и поехал в Эстервилл, надеясь поближе познакомиться с товарами луизианского „Эврибоди Джайэнт Стор“.

Я ехал медленно по полевой дороге мимо отдельно стоящих домов. С правой стороны тянулась широкая водная поверхность, серо-голубая, грязная, но сияющая и такая огромная, что, казалось, сливалась на горизонте с полыхающим огнем небом. Дорога была твердой, наезженной и ухабистой. Месяцами здесь не было троп, только илистое озеро. Потом вода отступила и автомобили переезжали огромные лужи и утопали в глинисто-вязкой земле. Машины буксовали, и жидкая глинистая каша выбрасывалась наверх из-под их колес, образуя узкие, глубокие борозды и холмы.

Так возникли крошечные горы, которые сотни раз меняли свое лицо, постепенно высыхали на солнце и, казалось, ждали, пока летом их раскатают в гладкую равнину.

Водная гладь была мутной и все-таки блестящей, словно жидкий дымящийся свинец. Поток солнечного света слепил глаза. Я увидел отражаемые искристым зеркалом воды черные силуэты работающих людей. Я сам испытал тяжесть их труда и знал: на изможденных лицах сверкает пот. Люди тяжело погружали лопаты в воду и скользко-вязкую землю и рыли канавы. Спины болели, руки от шершавого черенка покрывались мозолями и стирались до крови.

Скупа любовь полевых рабочих под жаркими лучами южного солнца, тяжела их жизнь от рождения до смерти.

Рядом со мной лежала под мутной водой земля „Шмидта и Хантера“, и не существовало достаточно высокой башни, чтобы окинуть всю ее взглядом.

Тяжела работа жителей Литтл Гарлема, скудную плату получают они, стоя по колено в воде, роя канаву за канавой. Над согнутыми спинами поднимается заунывная песня, в ритме ее поднимаются и опускаются лопаты, поблескивает на солнце металл, хлюпает вода.

Заметив отца Генри, я вылез из машины. Он улыбнулся, провел обеими руками по серебристым волосам и пошел мне навстречу.

– Настоящий океан, – воскликнул я. – Еще неделя и фирма рухнула бы на колени. Самое важное, что вода теперь ушла с полей.

Глаза Генри сверкнули.

– Мы теперь обходимся без профсоюза. Будем действовать сами. Завтра отведем наших детей в школу. Им нужно образование. Неужели им жить впроголодь, как старикам?

Это было самое смелое решение из всех когда-либо возникавших в головах жителей Литтл Гарлема. Уже давно пришло предписание из Вашингтона во всех учебных заведениях ликвидировать расовые барьеры. В Ивергрине до сих пор этому препятствовали. Полевые рабочие ограничились борьбой за повышение зарплаты. Я понял, что старик Генри поступил правильно, когда он выбрал этот единственный путь к действительному равноправию рас.

Я дружески хлопнул его по плечу и пожелал удачи.

– У меня нет никаких сомнений, – спокойно сказал старик Генри. – Что было возможно в свое время в Алабаме, завтра перестанет быть мечтами на техасско-луизианской границе. Впрочем – с профсоюзом мы расстались и сегодня утром заявили о нашем выходе из него. Или нас возглавляешь ты, или нас больше ничего не касается.

Я забрался в свою колымагу. Колеса поднимали клубы тончайшей пыли. За лесом исчезли согнутые спины старика Генри и других рабочих. Вдали виднелись клочья тумана, повисшего над водой, которая должна наконец схлынуть и освободить плодородную землю, чтобы взошли и развивались молодые растения и богатый урожай посыпался в ненасытную пасть „Шмидта и Хантера“.

Эстервилл был построен так же, как и многие города штата: вокруг широких авеню и современных домов городской знати группировались кварталы бедноты, заселенные цветными, жившими в мрачных, сколоченных из досок и ящиков хижинах.

Навстречу мне летело высокое угловое здание главной улицы. Я присоединился к бесконечной веренице машин и подъехал к дому, кричащему огромными огненными буквами: „Покупайте в гигантском торговом доме для всех, одном-единственном настоящем универмаге Эстервилла“».