Текст книги "Зарубежный криминальный роман"

Автор книги: Джон Кризи

Соавторы: Шарль Эксбрайя,Гюнтер Лофлёр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

IV

Джейн.

Однажды он с отцом Генри обсуждал положение на полях. Вдруг к ним подъехал «мерседес» Бертона. В машине сидела дочь Шмидта. Бертон передал Эдгару конверт, пробормотав при этом: «Лично для вас», затем машина развернулась и, как напившийся крови клоп, поползла прочь. Отец Генри искоса посмотрел на Эдгара и сказал:

– Я всегда думал, что мальчишки мелют вздор. Теперь я знаю, что это верно.

– Что верно?

– Она без ума от тебя.

– Кто?

– Не прикидывайся дурачком. Дочка Шмидта!

Когда через час он пришел домой, его мысли все еще занимали слова Генри. Он выдвинул из-за стола стул, сел, оперся локтями и задумался. В его груди, как загнанное живое существо, билось что-то большое и горячее, оно кричало и рвалось наружу. Потом он вспомнил о письме Бертона. В своем смятении он даже не подумал о нем. Надорвав пальцем конверт, он высыпал на стол его содержимое. Там оказалась карточка «Шмидта и Хантера». Он не верил своим глазам. Фирма, по-видимому, позволила себе шутку, пригласив его. Он взял карточку в руки, повертел ее, оглядел каждую букву и убедился, что она настоящая. «Шмидт и Хантер» оказали ему, Уиллингу, честь, пригласив его на сегодняшний вечер. Его, именно его, неимущего, их заклятого врага. Неужели надо кинуться в логово льва? Слишком глупо. Они что-то хотят от него. Но что? Пригрозить ему? Шантажировать, соблазнять, покупать? Или что-то похуже? Или получше? Возможно, они собираются вытянуть щупальца, чтобы поискать возможности какого-нибудь соглашения? Или даже капитуляции? В сотый раз обойдя свою комнату, он решил наконец пойти.

Эдгар принял душ. Это его освежило. Пыль, приставшая к телу в поле, сползала вниз, смешивалась с мыльной пеной, скапливалась возле стока и, захваченная водоворотом, исчезала в канализации.

Чистый и опрятно одетый, Эдгар остановился перед зеркалом и провел рукой по выбритому подбородку. Он видел перед собой Джейн, ее ясные глаза, чувствовал легкий аромат ее волос. Он начинал испытывать нетерпение. Может быть, старик Генри ошибся? Но другие твердят то же самое. А если Джейн действительно поднимет его на смех? Он попытался представить ее лицо, как она выглядела, когда они встречались. Огонек в ее глазах вполне мог сойти за простую приветливость. А потом… в автомобиле… Она была так близка к нему, как никто другой в его жизни. С этих пор он начал казаться самому себе глупым мальчишкой. Он не хотел о ней думать – и не мог прогнать собственные мысли. Наверняка этим вечером он ее встретит. Он глубоко вздохнул, резко выдохнул воздух и покачал головой. Он все еще надеялся, что старик Генри и все остальные ошиблись.

Через пыльную улицу он зашагал на площадь Линкольна. Вдоль огромной стены дома мигала реклама «Антиблистера», самого большого обувного магазина округа. В уши Эдгара проникала музыка из Литтл Гарлема. Он любил деревянные постройки с небольшими цветниками вокруг них, окна, стекла которых были собраны из осколков, добрые, открытые лица своих друзей, лай лохматых собак, копоть, дым, тысячи запахов, крики детей – короче, весь Литтл Гарлем с его музыкой, всю черную часть Ивергрина. Теперь же он направлял свои шаги в роскошный центр, к широкой, вымощенной латунными плитами площади, посреди которой, как нарезка огромного толстого, заостренного шурупа, буравила небо спираль из стали и бетона – самое высокое здание Ивергрина, фантастический дворец Шмидта и Хантера, твердыня нового, сильного, властолюбивого и тщеславного мира, логово льва, образчик лишь недавно появившегося великолепия.

Эдгар вошел в этот непривычный мир, охваченным мыслями о Литтл Гарлеме. Он вынул из кармана пиджака волшебный ключик, обеспечивавший ему доступ, – клочок бумажки «Шмидт и Хантер Лтд» имеют честь… «Шмидт и Хантер Лтд» – какая власть! Жадная, жестокая, не считающаяся ни с кем. Глубоким поклоном – скорее не ему, а карточке с могущественными именами – приветствовали его вступление во дворец из стали, бетона и стекла. Огромное зеркало явило ему помятое лицо Меньшикова, с усмешкой взглянувшего на него через плечо. Служанка в гардеробной приняла его пальто. Мальчик в ливрее открыл двери. Эдгар прошел через них и оказался в салоне отдыха. От тысяч невидимых лампочек в мир Шмидта и Хантера, как тонкий цветной туман, падала пелена яркого света. Этот мир, запертый в зале, скрывал до времени свою пустоту, прикрытую потоком парчи, шелка, нейлона и несминаемого сукна.

Несколько секунд он молча стоял перед чужими непонятными людьми. Они с важными лицами сидели в нишах или вихлялись перед проигрывателем. Он слышал разнузданную музыку секс-грампластинки Шмидта и Хантера, чувствовал ядовитый запах опиума и сигарет с марихуаной, смешанный с ароматами парфюмерии, и непременно обратился бы в бегство из этого спиралевидного гиганта, если бы в ту же минуту не появился рядом с ним другой человек, который помешал ему: «правая рука» Бертона – Меньшиков.

– Мистер Уиллинг, – пробубнил Меньшиков, – мистер Шмидт попросил меня отвести вас к нему. – Он невольно засмеялся, его лицо при этом оставалось пепельно-серым. Пока они шли рядом через зал, Меньшиков сказал: – Вам сделают предложение. Поступайте разумно, соглашайтесь, даже если вам это не по вкусу. Вам не будет лучше.

– Как мне вас понимать? – рассеянно спросил Эдгар. – Он думал о Джейн.

Меньшиков безучастно смотрел перед собой. Чуть двигая губами, он прошептал:

– Как можно быть таким любопытным!

Еще тише, едва слышно, он добавил:

– Сделайте мне одолжение, придите ко мне завтра. Мне надо срочно поговорить с вами.

Шмидт с Бертоном и двумя женщинами сидел в полускрытой нише, обвитой виноградом. Увидев подходившего к ним Уиллинга, он расплылся в приветливой улыбке. Ему льстило, что враг номер один принял брошенный вызов. Он попытался выпрямить свое грузное тело, но слой жира мешал этому. Меньшиков с женщинами удалился. Шмидт поглядел им вслед.

– Он постарел, – сказал Шмидт, устремив рассеянный взгляд на Меньшикова. – Отслужил свое. Он выполнил свое предназначение.

Уиллинг сел рядом с Бертоном. Полуголые девушки поднесли шампанское и виски. Шмидт усмехнулся.

– Как вам нравятся наши крошки? Высшее качество, экстра-класс, все как на подбор. Потом, если малышкам станет жарко, они разденутся В гардеробе. Скоро начнется наш праздник. Вам будет чему удивиться.

Эдгар взял виски с содовой. «Надо сохранить ясную голову», – думал он.

Бертон бросал на него пытливые взгляды. «Какие красные у него глаза», – отметил Эдгар. В третий раз он видел менеджера «Шмидта и Хантера» так близко. Шмидт, смакуя, медленно выпил большой стакан виски и тут же покраснел, как рак. Вытерев лицо, он простонал:

– Больше я не выдержу. Печень, сердце, кровообращение – все на пределе.

Эдгар задумчиво пригубил бокал. Он с трудом скрывал свое разочарование: здесь не было Джейн.

Зачем они его пригласили? Он был настороже, не говорил ни слова и тщательно прислушивался. Он снова поймал на себе взгляд красных глаз Бертона. Шмидт был навеселе.

– Он увидел наших красоток и проглотил язык. Да-да, секс и доллар правят миром.

«Чьим миром?» – хотел спросить Эдгар, но промолчал.

– Хотите, я дам вам совет? – сказал Шмидт. – Не прикасайтесь к опиуму и марихуане. Яд разрушает нервы. Но низко поклонитесь доллару. – Он взял бокал с шампанским, вытянул руку, чтобы пестрый свет упал на пенящийся напиток. – Да здравствует секс, мистер Уиллинг! Выпьем за секс и доллар. В их владычестве лежит счастье нашего существования. Посмотрите, например, на ту даму. – Движением головы он указал на жену мэра. Та сидела на белоснежном проигрывателе и болтала ногами. – Первая леди прославленного Ивергрина. Она не очень умна, но вполне понимает нашу мудрость: секс и доллар – братья, они правят миром. Мистер Уиллинг, хорошо бы вам взять пример с первой леди города.

Первая леди вытянула ноги. Теперь она лежала на проигрывателе, подперев голову левой рукой, закрыв глаза и томно улыбаясь. Она, казалось, полностью отдавалась страстным ударам секс-ритмов, сыплющихся с этой дурацкой пластинки.

– Обратите внимание на ее лицо, – чавкая, сказал Шмидт. – Видите, как оно внутренне преображается от наслаждения секс-музыкой? В нем разлита какая-то сладкая опьяняющая мука. Избавление наступит потом, когда начнется праздник.

Эдгар огляделся по сторонам. Аристократия Ивергрина устроила массовое свидание. Джейн, наверное, не придет. Он все представлял себе по-другому. Что хочет Шмидт? Конечно, не только показать ему экстаз жены мэра города. Он чувствовал нарастающее желание выбежать отсюда, но, с другой стороны, желал узнать, зачем он приглашен. Чтобы спровоцировать Шмидта, он сделал вид, будто подавляет зевок, и спросил со скукой в голосе:

– Который из господ мистер Хантер?

– Мистер Хантер? – Шмидт покачал головой. – Его здесь нет. Мистер Хантер не любит общества.

«Как это странно, – думал Эдгар. – Любой ребенок в Ивергрине знает толстого Шмидта, но, я не встречал никого, кто мог бы похвастаться, что когда-либо видел Хантера».

– Что же значит «Шмидт и Хантер»?

Шмидт опустошил стакан, вытер губы и задумчиво сказал:

– Знаете ли вы, что такое власть?

Уиллинг улыбнулся:

– Земная, разумеется? Она имеет свои границы.

Бертон зажег сигарету с марихуаной. Дым ее, по-видимому, переменил его настроение. Худое лицо преобразилось. Он широко разинул рот и вместе с вырвавшимся оттуда дымом с его губ слетели две гнусаво произнесенные фразы.

– Та единственная власть, с которой следует считаться. Завтра она правит Техасом, послезавтра – Америкой.

Эдгар сделал вид, что не слышал. Замечание Бертона показалось ему смешным. Он поглядел на Шмидта и спросил:

– Вы не можете выразиться яснее?

Шмидт, вливший в себя очередной стакан виски, вытер с лица пот.

– С удовольствием. Если, конечно, вы способны выдержать без подготовки на трезвую голову. Надеюсь, вы это проглотите.

Эдгар скривил лицо и сказал:

– Разумеется. Не хуже, чем вы – виски. – Бертон потянулся за новой сигаретой и еле слышно шепнул своему соседу на ухо:

– Вы в первый раз сидите за одним столом с миллионером, Уиллинг. Следующая бестактность такого рода станет для вас последней.

Шмидт наморщил мокрый лоб.

– Перейдем к делу. Обстоятельства складываются так, Уиллинг, что завтра вы будете уволены.

– Что вы сказали? – вырвалось у Эдгара. – Позвольте спросить, это шутка такая?

Бертон недовольно заворчал под нос.

Шмидт затрясся.

– Вовсе нет, – сказал он. – Не шутка.

– И откуда у вас такие сведения? – небрежно осведомился Эдгар.

– Секрет фирмы, – ответил Шмидт, – Мистер Уиллинг, – продолжил он, глотнув из стакана и усевшись поудобнее в кресле, – вам должно быть ясно, что у «Шмидта и Хантера» есть в городе свои осведомители. Короче говоря, завтра утром вас письменно уведомят о немедленном увольнении.

Эдгар схватил стакан. Он следил за Бертоном, который беззаботно сосал сигарету, и уговаривал сам себя: «Все это выдумки, чистый вздор производства компании „Шмидт и Хантер Лтд“. Я исполнял свои обязанности честно и добросовестно. Почему они должны меня выгонять?» Но выражение лица толстяка не оставляло сомнений, что Шмидт говорит всерьез.

Эдгар отпил глоток шампанского. Помолчав, он спросил:

– По какой же причине меня можно уволить?

– Причине? – передразнил его Шмидт. – Причины всегда найдутся. – Он засмеялся. – Но будем честными. На самом деле вас очень интересует нечто другое. Вы хотите знать, зачем мы вас пригласили. Вы все время спрашиваете себя Об этом, не так ли? Очень заметно со стороны, как вы мучаетесь этим вопросом. Итак, выложим карты на стол. Я хотел бы предложить вам после увольнения работать на фирму Шмидта и Хантера.

– Я не ослышался? – всерьез встревожился Эдгар. – Или это очередная шутка?

Шмидт прикоснулся к сверкающему багровому лбу.

– Когда речь заходит об интересах дела, я не позволяю себе шуток. Повторяю: мы предлагаем вам работать на нас. Скажите да – и вы состоятельный человек. Мы предлагаем вам две тысячи в месяц – головокружительная сумма, если учесть, сколько вы зарабатывали раньше.

Эдгар не верил ни единому его слову. Но чтобы все-таки узнать, какие цели преследует Шмидт, он сделал вид, что заинтересовался, и спросил:

– Что я буду делать, если соглашусь?

– Не очень много, – немедленно заверил его Шмидт. – Вы станете «правой рукой» Бертона.

– «Правая рука» Бертона – Меньшиков. Это известно каждому ребенку, – возразил Уиллинг грубо, так как его, очевидно, считали за дурака.

Шмидт задумчиво склонил голову.

– Конечно, Меньшиков… до завтрашнего дня. Потом вы вступите в эту должность – если хотите.

– А Меньшиков?

– Меньшиков займет вашу.

– Нет, – сказал Эдгар. – Это действительно не шутка. Ваше предложение бесцеремонно.

Шмидт поднял мясистые плечи и пробубнил:

– Думайте, что хотите. Это ваше право.

Эдгар решил промолчать. Если молчание продлится долго, надеялся он, они выпустят кота из мешка и наконец объяснят ему, чего в действительности от него хотят. Шмидт опять стал беседовать с Бертоном. «Они игнорируют меня, – разочарованно думал Эдгар. – Делают вид, будто меня нет». Через минуту Шмидт заметил, что гость теряет терпение, и закончил:

– Да, Уиллинг, на сегодня все. Мы ждем вашего ответа. Теперь вам лучше всего пойти к гостям. Здесь вам будет скучно. Вы в таком возрасте, когда постоянно хочется новых впечатлений.

Теперь Эдгар понял, что Шмидт и на этот раз говорит всерьез. Но он все еще не знал, на каком основании его могут уволить, зачем он должен быть «правой рукой» Бертона, а Меньшиков – занимать его место. Все это казалось ему чудовищным и совершенно непостижимым, таким тревожным, что он решил отправиться домой или разыскать старика Генри, или сделать еще что-нибудь, чтобы получить в руки ключ от этой загадки. Поэтому он устало произнес:

– Нет. Лучше я попрощаюсь с вами теперь.

– Что ж, я вас понимаю, – пожав плечами, ответил Шмидт и, встав, добавил:

– Итак, до завтра. Фирма ждет вашего решения. Теперь я хотел бы выполнить один приятный долг и представить вас дочери в качестве моего будущего сотрудника.

Его замечание настолько сбило с толку Эдгара, что он затеребил галстук, не зная, куда деть руки.

До сих пор Эдгар с разочарованием думал, что Джейн не пришла. Теперь он вместе с ее отцом через заднюю дверь прошел к лифту, чтобы подняться к ней. Перед ним возникла новая загадка.

Шмидт тихо икал. Когда лифт стал подниматься, он вдруг сказал:

– Комнаты моей дочери находятся на пятом ярусе. У нее немного странный вкус. Общество такого рода ей не нравится.

Почему он рассказал ему это? Эдгар не мог взять в толк, что именно заставляло старого Шмидта представить его своей дочери.

Через широкую стеклянную дверь они вошли в светлую комнату, украшенную множеством цветов. Джейн Шмидт сидела в кресле, погруженная в книгу.

– Джейн, – сказал Шмидт. – Это мистер Уиллинг, наше новое подкрепление.

Джейн подняла голову и удивленно посмотрела на Эдгара. Эдгар поклонился. Одновременно он осознал, что покраснел. Раздосадованный, он стиснул зубы. Его серьезное лицо выглядело замкнутым, почти неприветливым, неприступным.

Он стоял перед ней с руками, сложенными за спиной, и не мог вымолвить ни слова. Она улыбнулась. Все было между ними иначе, чем несколько дней назад. Как уверенно он чувствовал себя в автомобиле!

Тут он увидел ее улыбку и почувствовал себя спокойно и легко.

Она заметила его ответную улыбку. Лицо Джейн помрачнело. Она швырнула на стол книгу, вскочила и выбежала вон. За нею с грохотом закрылась дверь.

Эдгар облизнул сухие губы, некоторое время помолчал, затем глухо произнес:

– Теперь я хочу уйти.

– Это понятно, – фыркнул Шмидт и позвонил слуге, чтобы тот проводил Эдгара до лифта.

– А где, собственно, живет мистер Хантер? – спросил Уиллинг прежде, чем выйти из лифта на свежий воздух.

Лицо слуги было непроницаемым.

– Наверху, – сказал он, – на самом верху, в последнем ярусе. Мистер Хантер любит одиночество.

V

В доме номер три на улице Нахтигаленвег во Франкфурте-на-Майне за гардиной стоит Эдвард Шульц-Дерге. Из окна отчетливо видно, что происходит на улице. Он наблюдает, как Уиллинг расстегивает портфель, как Бертон хватает кипу бумаг и листает, как Уиллинг недоуменно поднимает плечи. За его спиной все время звонит телефон. Шульц-Дерге не снимает трубку. Сегодня праздник, его нет дома. Но телефон вопит и заливается, пробует нервы на разрыв.

– Великий Боже! – стонет Шульц-Дерге. – Когда же этот идиот поймет, что в праздник мне не до деловых разговоров! – Он решает пять раз глубоко вздохнуть и, если телефон все еще будет звонить, снять трубку, потому что уже нет мочи выносить это дребезжание. Вздохи издателя столь глубоки, что лицо его густо краснеет.

Телефон звонит.

– Уф! – раздраженно фыркает Шульц-Дерге. – Это же безобразие! – Он берет трубку, некоторое время нерешительно держит ее в руке и раздумывает, назвать или нет свое имя. Из мембраны ему в ухо кричит знакомый голос, заставляющий его сразу откинуть мысль о чьих-то уловках. Он откашливается и с интересом спрашивает:

– Дорогая, почему ты так волнуешься и нисколько не щадишь мои нервы?

– Ты сам их не щадишь, а почему-то требуешь этого от меня, – возмущается фрау Шульц-Дерге, и он ясно представляет, как она в раздражении кивает головой. «Женщины – это сущее наказание, – думает он. – А моя жена – особенно. Какого черта я тогда на ней женился? Номер в гостинице и брак – ночь и день!»

– Ты приедешь или нет? Нет, ты был и остался шутом, – издевается фрау Шульц-Дерге. – Если бы я не вышла за тебя замуж, ты вполне бы мог клоуном в цирке…

– …зарабатывать деньги, – раздраженно обрывает он ее. – Я знаю, деточка, знаю, что природа одарила меня многосторонними талантами. – «Почему она вообще звонит? Хочет разнюхать, выведать, проконтролировать, не развлекаюсь ли я с Лило или Жаклин, больше ничего. Что за буйные представления у нее о моей истощенной потенции? Она – кобыла, даже хуже – для кобылы у нее маловато мозгов – шакал, ихтиозавр – вот она кто! Рептилия с мозгами курицы».

– Ты совершенно права, – успокаивающе воркует он. – Но дай мне, пожалуйста, поработать. У меня действительно срочные дела.

Убежденная в своей правоте, фрау Шульц-Дерге успокаивается. Она уже жалеет мужа.

– Не раздувай проблему, – утешает он. – Все это я делаю для семьи. Как только закончу, приеду.

Он это делает для семьи. Она понимает его и первая кладет трубку.

Он спешит к окну. Уиллинг исчез, Бертон тоже, а вместе с ним – человек на микропорках и черный «мерседес».

– Конечно, – громко ворчит Шульц-Дерге. – Эта дура всегда звонит в самый неподходящий момент.

Он отодвигает в сторону гардины, рывком открывает окно и выглядывает на улицу. Вот гуляют господин и дама с двумя детьми. Семейная идиллия, не то, что у него. И тут тоже. Позади них бредет по солнечной стороне улицы влюбленная парочка. Легко и уверенно скользит девушка, заглядывая в лицо мужчине, рука которого обнимает ее плечи. На другой стороне улицы – никого.

Только на углу между двумя кустами бузины сидит на скамейке одинокий черноволосый мужчина. Он греется на солнышке. «Холостяк, – догадывается Шульц-Дерге. – Хочет в пасхальное воскресенье взять скромный минимум из того, что предлагает природа».

Шульц-Дерге закрывает окно и несколько минут стоит за гардиной. Ему хочется думать о Лило. У Лило красивое тело.

– Глупости, – бормочет он и семенит обратно к курительному столику.

Он падает в кресло, хватает отчет Уиллинга, пропускает предисловие и начинает читать с первой главы.

VI

Эдгар пишет:

«Я бродил по дому и пытался во всем произошедшем найти смысл, но не мог. Удрученный, я прилег на кровать.

После трех часов сна я пробудился. Мысли мои опять возвратились к событиям прошедшего вечера. Я спрашивал себя, какая связь может соединить труднообъяснимые подробности вечера в одно целое.

Я считался надежным и популярным профсоюзным деятелем. Полевые рабочие уважали и ценили меня. Почему же меня захотели уволить?

Как случилось, что именно Шмидт узнал о предстоящем увольнении?

Для чего он представил меня дочери?

Почему Джейн сначала улыбнулась, а потом выбежала из комнаты?

В задумчивости я пошел на кухню, высыпал в чашку хрустящие кукурузные хлопья, залил их холодным молоком и приступил к своему завтраку.

Услышав шаги, я отодвинул чашку в сторону, выбежал на веранду и увидел, что прибыл почтальон. Среди газет лежало письмо от окружного комитета нашей организации. Я вскрыл конверт – в нем лежало сообщение о моем увольнении.

Три года я возглавлял профсоюз полевых рабочих Ивергрина. Теперь я был уволен чиновниками. Более того, мне сообщали, что руководство округа, выполняя желание многочисленных членов, постановляет исключить меня из профсоюза. В основании для увольнения было указано, что дальнейшее пребывание в профсоюзе агента Фиделя Кастро несовместимо со статусом демократической организации.

Я застегнул на груди рубашку цвета хаки, сунул письмо в карман брюк и отправился в Литтл Гарлем. Профсоюз полевых рабочих за редким исключением состоял из цветных. Несколько недель бастовали поля „Шмидта и Хантера“. На глинистой земле еще была вода, оставшаяся от осенних и зимних дождей.

Перед дощатым домом отца Генри стояла толпа людей. Я чувствовал, как в воздухе витало волнение. Старик залез на крышу. С пафосом проповедника он держал свою знаменитую речь. Его слова, горячие, как искры, сыпались на людей. Казалось, он сейчас взорвется. Увидев меня, Генри махнул рукой.

– Давай наверх!

Я вскочил на крышу. Он сунул мне под нос листок бумаги. Пока я читал, он следил за мной. Меня просто тошнило от этого чтения, я вытащил носовой платок и вытер со лба пот. Чем дольше я читал, тем труднее становилось дышать. Листок имел фирменный заголовок „Шмидта и Хантера“, был адресован Генри Лютеру Шарку и подписан Бертоном.

„Мистер Шарк, – гласил этот листок, – поскольку руководство профсоюза полевых рабочих города Ивергрина и области, начиная с сегодняшней пятницы, решило возобновить работы на полях фирмы „Шмидт и Хантер Лтд“ с повышением зарплаты на 10 центов за один рабочий день, предлагаем Вам в качестве проповедника общины Литтл Гарлема оказать положительное влияние в деле добровольного и взаимовыгодного соглашения сторон и как можно скорее популяризировать упомянутый договор между руководством профсоюза и работодателем“.

У отца Генри буквально стали волосы дыбом.

Я показал ему уведомление о своем увольнении. Он прочел его с угрюмым лицом, прищурив глаза.

Он спросил у меня, когда я получил письмо.

– Час назад, – сказал я и сообщил о том, что произошло прошлым вечером.

– Заговор между миллионерами и нашими боссами в округе, – проворчал старик Генри. – Чисто сработано.

Люди, стоящие внизу, прекратили разговоры.

Я выругался.

– К черту такие решения! Кто их просил об этом?

– Тогда заявим, что они для нас – ничто, – ответил старик Генри.

– И я так думаю! – в ярости воскликнул я. – Профсоюз не просиживает кожаные кресла в бюро и не дымит сигарами. Там сидит дебильная верхушка! Профсоюз – это мы. Будем бастовать дальше. Разумеется, я останусь на своем посту.

Старик Генри заморгал глазами. Собравшиеся молча смотрели на него.

Но он сказал, обратившись лишь ко мне:

– Так не пойдет.

– Что не пойдет?

– Нельзя игнорировать решение боссов.

– Ты помнишь стихотворение Шелли? – спросил я. – Их мало, нас много.

– Все равно так нельзя, – заупрямился он. – Десять лет назад была та же история. Кого-то исключили из окружного руководства. Он настаивал на своем и не поддавался на уговоры.

– Вот видишь, – торжествовал я, – значит, все-таки можно.

– Нет, – сказал он. – Нельзя. Он настаивал на своем, а через два дня его не стало. Так мы и похоронили человека.

– Похоронили?

– Да, он умер. Был сбит автомобилем и скончался на месте.

– Кто его сбил?

– Этого никто не знает. Все случилось ночью, в тумане.

Я подумал о президенте Кеннеди, убитом среди бела дня в Далласе на глазах ликующей толпы.

Через час мы слезли с крыши – сначала я, потом старик Генри. Он оперся на мое плечо.

Собрание постановило принять предложенное повышение зарплаты, но одновременно перейти в наступление и без профсоюза бороться за осуществление гражданских прав.

Старик Генри не таил своей печали.

Мы шагали рядом.

– Почему Меньшиков не вышел? – тихо спросил я.

Проповедник провел рукой по копне седых волос.

– Я считаю, что это собрание не в его вкусе, – сказал он.

Помолчав, он спросил:

– Ты примешь место у Шмидта и Хантера?

Я покачал головой.

– Ни в коем случае.

– Это неумно, – заявил он. – Если ты примешь, ты сможешь, наверное, принести нам пользу.

Я остановился и задумался.

– Возможно, ты и прав. Надо об этом подумать. С новой точки зрения.

Он одновременно остановился и стал уговаривать меня:

– Непременно подумай об этом. Но такое дело – очень опасно. Сам знаешь.

– Прощай, Генри, – сказал я. – Держи ухо востро, старина. – Я уже решил. Займу это проклятое место.

– До скорого! – ответил проповедник и по-дружески дал мне тычка. Он пошел было дальше, но потом еще раз обернулся и посоветовал мне: – Будь осторожен. В этом городе есть большой убийца.

Я подождал, пока он исчезнет за деревьями. „Старик Генри, – думал я, – из той породы людей, которым и в сто лет слишком рано умирать“. Я поражался ему.

Я вдруг осознал, что имею прорву свободного времени. Я присел на полоску цветущего газона рядом с дорогой. Из-под сухой ветки выкарабкался черно-коричневый скорпион. Когда я пощекотал его травинкой, он поднял узкий хвост и выпустил жало в воздух. Если его пощекотать подольше, он так сильно выпустит жало, что в слепом гневе в конце концов попадет в себя самого. Я выбросил былинку. Скорпион исчез между стеблями травы. Я подумал о Бертоне, человеке без души и совести, мысленно увидел его тонкое неподвижное лицо с покрасневшими глазами. „В этом городе есть большой убийца“, – говорил старик Генри. Десять лет назад кто-то не захотел подчиниться чужой воле и погиб. Его сбил автомобиль – коварно, в туманную ночь. У фирмы был план сделать меня „правой рукой“ Бертона. Наверняка фирма знала, что я совершенно неподходящий для этого человек.

Что же тогда могло побудить Шмидта предложить мне это место? Неужели он так твердо уповал на власть Его Величества Доллара, что возомнил, будто все можно купить, даже мои взгляды? Или он замышлял что-то другое? Наверное, существовал человек, который помог бы мне во всем разобраться. Я вспомнил о бывшей „правой руке“ Бертона, Меньшикове, и его просьбе срочно отыскать его.

Я поднялся и дошел до центральной гостиницы. Там я взял такси. Через несколько минут я уже пересекал пустой палисадник Меньшикова. Рядом с домиком был припаркован его грязный автомобиль. Над деревянной дверью обосновался блестящий черный паук. Я вошел без стука и осмотрел весь дом. Когда я уже хотел вернуться, разочарованный, что хозяина нет дома, я увидел Меньшикова в кухне. Он сидел спиной к двери перед открытым холодильником, держа в руке стакан с какой-то выпивкой.

Я откашлялся. Он, вздрогнув, обернулся ко мне с выражением неописуемого ужаса в тусклых глазах.

– Это всего лишь я, – мягко заверил я его. Он постепенно успокоился. – Но на моем месте мог быть любой другой. Открытая дверь даже святого введет в соблазн. Я удивляюсь вашему легкомыслию.

Он жестом пригласил меня войти. Я взял стул и сел рядом с ним. У холодильника царила приятная прохлада.

Он сказал:

– От смерти не запрешься на ключ. Можно забаррикадировать дверь. Но смерть прогрызет все замки. Если запрешься, слышится ужасный шум, когда смерть грызет замок и в него входит. Я хочу избавиться от этого. Поэтому пусть каждый входит и выходит, как хочет. Если на то пошло, пусть я умру неготовым, не подозревающим ни о чем, в своей домашней обстановке, лучше всего перед холодильником и со стаканом в руке, нетрезвым, блаженным и беззаботным.

Я подумал, что вижу призрак, и попытался встряхнуть его:

– Вам надо меньше пить.

– Хуже уже ничего не будет, – сказал он, выпил содержимое своего стакана, скривил лицо и меланхолично продолжил. – Все разлагается. В запое не замечаешь, как это отвратительно. Наша жизнь так устроена, что от отчаяния допиваешься до цирроза печени, а потом топишь в алкоголе свои боли в печенке. – Он вдруг завизжал.

„Допился до белой горячки“, – с омерзением подумал я.

Он снова налил себе и предложил мне выпить, я отказался, но, подумав немного, согласился. Если я выпью с ним, он, возможно, станет более откровенен. Я протянул ему чистый стакан. Он наполнил его до краев.

Равнодушным голосом я сказал:

– Вы празднуете похороны забастовки?

– Мне нечего здесь праздновать, – возразил он. – Что должно происходить в Ивергрине, определяют другие.

– Кто?

– Богу было угодно поставить над нами Шмидта и Хантера, а не меня над ними.

Несколько минут я ломал голову, как лучше всего продолжить разговор. Наконец я начал так:

– Я еще понимаю, когда Шмидт и Хантер идут на крайние меры. Ведь если поля еще неделю пробудут в воде, урожай пропадет. Фирма стоит перед выбором: либо нас поставить на колени, либо отказаться от нынешнего урожая сахарной свеклы. Но то, что в окружном руководстве профсоюза они найдут союзников, мы никак не могли предположить. Меня интересует теперь насколько существование этого союза подкреплено чеками или банкнотами.

Меньшиков затрясся:

– Вы не должны ставить такие вопросы, это опасно для вашего здоровья, опаснее, чем выпивка и марихуана.

Мы выпили. Потом я сказал:

– То, что для фирмы важно видеть в моей должности опытного человека, мне понятно. Но зачем именно меня захотела она поставить на ваше место? Это не умещается у меня в голове. Может, чтобы вырвать у профсоюза зуб?

– Это не главная причина, – медленно произнес он, – хотя и существенная. Желание сделать вас „правой рукой“ Бертона исходит от мистера Шмидта, в этом деле между ним и Хантером нет единодушия.

– И мне так кажется, – громко сказал я. На самом деле ничего подобного мне не приходило в голову. Я удивился, что их точки зрения на меня не совпадают. Что могло заставить Шмидта сделать шутом гороховым такого решительного противника, как я? Но я удержался от вопроса, который вертелся на языке и попытался подъехать к нему с другого конца.

– Кстати, о Хантере. Что он, собственно, за человек? Я слышал, что его характеризуют как убийцу.

– Опять нездоровый вопрос, – неодобрительно проворчал Меньшиков. – Вижу, скоро придет для вас время пахать землю носом.

Я решился идти до конца.

– Поговоривают даже, будто раньше он часто вынимал пистолет.

– Ни о чем подобном я не знаю, – уклончиво возразил Меньшиков и отпил из стакана.

Я сделал то же самое и решил без передышки бомбардировать его вопросами.