Текст книги "Зарубежный криминальный роман"

Автор книги: Джон Кризи

Соавторы: Шарль Эксбрайя,Гюнтер Лофлёр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

VIII

Как же говорил Меньшиков?

Из бетонного дворца Шмидта и Хантера Эдгар снова зашел к Меньшикову. Он решил осведомиться, что означают слова Бертона: ходить к Меньшикову опасно для его, Эдгара, здоровья.

Меньшиков утверждал:

– Если ты у Шмидта и Хантера попадешь в немилость, дела твои плохи. Тогда тебе ничто больше не поможет.

Меньшиков отпил глоток из бутылки.

– Приведу пример, – прокряхтел он и снова отпил; его глаза остались тусклыми. – Например, ты должен умереть.

Возможностей умереть бесконечно много. Один умрет в результате несчастного случая, другой отравится испорченным мясом, третий упадет в шахту лифта, но никто не избежит смерти, если решено, что его убьют.

Эдгар покачал головой:

– Эта философия мне не нравится. По-моему, вы слишком пессимистичны, вы парализуете собственную волю – это вас и погубит. Что касается меня, и привык защищаться. Когда на меня нападают, я отражаю атаку.

– Будучи молодым, я думал так же, – торжественно провозгласил Меньшиков. – Я был офицером и отбивал нападение. Когда я заметил, что нет больше шансов бороться, я сбежал. Я пересек Атлантический океан, чтобы, по крайней мере, спасти свою свободу. Но годы укатали меня. Они всех укатывают. Я научился только одному: человек должен повиноваться, ведь сопротивление ни к чему хорошему не приведет, особенно у «Шмидта и Хантера». Фирма сильнее всей армии с пушками. Ее власть безгранична. Она питается долларами. Против этого ты бессилен. С долларами они загонят тебя в ловушку.

Эдгар прошел через неприбранную кухню.

– Мне кажется, вы слишком много пьете. Вам мерещатся призраки.

Меньшиков снова выпил, вытер губы и прохрипел:

– Я пью не много, а слишком мало. Если бы я пил достаточно, я бы не гнил живьем.

Уиллинг оглядел его с ног до головы. Все это он уже слышал. Этот человек, как испорченная пластинка, его мысли спотыкаются на поцарапанном желобке.

Меньшиков встал, подошел к окну, закрыл его и снова сел. На его впалых щеках появился слабый румянец.

– Не верьте сказкам с моралью в конце. На это ловят только дураков. Все идеалы – хлам, одна только ложь. Пока ты молод, обманываешь сам себя. Кем же я стал? Посмотрите на меня. Я созрел для удобрения земли. Когда я понял правду, было уже поздно. Вы тоже однажды все поймете и тоже слишком поздно.

– Мистер Шмидт сказал, что фирма хочет послать меня за границу? – уклончиво спросил Уиллинг.

– Если мистер Шмидт это сказал, так и будет.

– Значит, я не буду «правой рукой» Бертона?

– Вы будете представлять интересы фирмы за границей и вести семейную жизнь. Мистер Бертон поначалу немного натаскает вас. Свою «правую руку» он подыщет себе сам.

– А почему я должен вести семейную жизнь?

– Мистер Шмидт ничего не предпринимает просто так.

Эдгар вплотную подступил к Меньшикову и глухо произнес:

– Я обязан жениться на его дочери, не так ли?

Меньшиков глотнул из бутылки.

– Так оно и будет, – невнятно промямлил он.

– Но почему именно на его дочери?

– Это вы спросите лучше у нее самой.

Эдгар встал.

– Я ухожу. Почему Бертон не желает, чтобы мы поддерживали контакт?

– Мистеру Шмидту очень хочется видеть свою дочь замужем. Поэтому он боится за ваше здоровье.

– А не за ваше? Чего он боится?

– Вашего любопытства и моей болтливости.

– Я считаю эту фирму чудовищно бессовестной организацией.

– Сначала и я так считал.

– Сначала? – спросил Эдгар. – А теперь?

– Не стройте чрезмерных иллюзий о моей болтливости, – огрызнулся Меньшиков. – Вы далеко заходите с вашим любопытством, вы еще не знаете жизни.

Поколебавшись, Эдгар спросил:

– Но как вы могли жить, будучи «правой рукой» этого Бертона?

– Позднее вы и это тоже поймете.

– Можно мне прийти к вам снова?

– Не тратьте попусту время.

– Вы боитесь?

– Я созрел для могилы, но я боюсь.

– Что же еще худшее может произойти?

– Меня могут приговорить к смерти. Возможно, и вас тоже.

– И что вы тогда будете делать?

– Ждать.

– Чего?

– Смерти.

– И ничего не предпримете?

– Нет. Я буду бояться и ждать.

– Почему вы ничего не предпримете?

– Бесполезно.

– И вы не убежите?

– Никогда. Если суждена смерть, никто не избежит ее. Я буду сидеть перед холодильником, пить виски и ждать.

IX

В тот вечер, выйдя от бывшего сотрудника Бертона, на пути к дому старика Генри, Эдгар размышлял о разговоре с Меньшиковым и не понимал, в какой степени виноват алкоголь в его странных идеях. Прежде всего, Уиллинг не верил, что Бертон или кто-то еще всерьез может решить убить его.

С тех пор прошло несколько дней. Повинуясь обстоятельствам, он поменял место жительства, уехал из Ивергрина во Франкфурт-на-Майне и порядочно поумнел. Но в одном и поныне он резко расходился с Меньшиковым. Нужно наносить ответный удар, защищаться. Он прошел суровую школу профсоюзного деятеля. Никогда он не будет сидеть перед открытым холодильником, пить виски и безропотно ждать конца, он нанесет ответный удар по противнику, потверже и побольней. Он не знает, куда приведет его улица, но и сегодня он не верит, что на финише его ждет холодное, окончательное уничтожение.

В облаке он видит людей, пестрые одежды, белые лица, частью бодрые, частью усталые, сияющие глаза, грязную обувь, покрытую полевой пылью. Сотни людей отделяются от опушки леса – мужчины, женщины, молодые, старые; впереди них огромный транспарант: «Мы хотим жить, а не сгорать заживо. Атомную бомбу – вне закона! Мы против войны! Присоединяйся к нам!»

И он присоединяется, шагает позади транспаранта, слышит молодой голос:

– Такого пасхального марша до сих пор еще не было, друзья!

Просыпаются воспоминания о демонстрации в Вашингтоне. Август тридцать шестого, песни, оптимизм, решительно настроенные люди. Он чувствует, что теперь не одинок. Вокруг него люди, шествие, которое кажется бесконечным, так как из леса на проселочную дорогу выступают широкие колонны людей.

Буря сметает с пути трех преследователей: человека на микропорках, черноволосого и коренастого, похожего на боксера-победителя. Они сразу пробираются к транспаранту, но среди сотен – или уже тысяч? – они неуклюжи и беспомощны, как дети.

Эдгар ощущает силу этих людей. Ее излучают глаза, она звучит в песнях, разносящихся над зелеными всходами вплоть до садов. Он поворачивает голову, смотрит в лица слуг Бертона, опустошенные и бледные.

Он чует запах сирени, цветущей за оградами садов; она охватывает душистым облаком демонстрацию тысяч людей.

Теперь люди идут по главной дороге. Вдали виднеются кирпичные крыши домов на окраине. Вскоре, окруженный со всех сторон людьми, он бежит по улицам Франкфурта и, с тех пор, как он находится в городе, впервые с уверенностью осознает, что он не одинок.

Ему чудится, будто сидит он в церкви Литтл Гарлема. Проповедник Генри обещает счастье второго пришествия Спасителя, и аплодисменты, нарастающие крики верующих поднимаются над крышей, как ураган, проносящийся над Ивергрином и разбивающий ворота железобетонного дворца.

Подняв голову, он замечает, что демонстрация движется к центру. Здесь он знает каждую улицу. Через четверть часа он обнаруживает справа красноватую висячую лампочку, примету «Вечной лампады».

Толпа извивается змеей мимо припаркованных автомобилей. Эдгар как во сне достигает входа, проходит через двери и видит в заднем левом углу Вендлера, сидящего за столиком с женщиной. «Размалеванная красотка, – думает Эдгар. – Волосы – как высушенные водоросли, лицо – как корзиночка со взбитыми сливками, жирное, морщинистое… Где он такую откопал?»

– Здравствуйте, господин Вендлер, – приветствует он Вендлера, кинув недоверчивый взгляд на размалеванную даму. – Я должен извиниться, я на полчаса опоздал.

– Это не страшно, – успокаивает его Вендлер. – Здравствуйте, господин Уиллинг, эта дама пытается помочь мне провести время. Благодаря ей я потратился на два мартини. Теперь закажите ей еще одно. Думаю, потом она сделает нам одолжение, оставит меня с вами наедине, поскольку прибыли три новых гостя.

Эдгар поворачивает голову и смотрит, как толстощекий, черноволосый и коренастый мужчина, похожий на боксера-победителя занимают столик у входа.

X

Шульц-Дерге наливает себе коньяк. На письменном столе лежит отредактированная повесть Уиллинга. Если она появится во франкфуртской «Вспышке», дела «Шмидта и Хантера» плохи. Наверное, найдется достаточное количество людей, которые на основании этих фактов возбудят уголовное дело против американской фирмы. Большая часть европейских покупателей потеряет к ней доверие. «Шмидт и Хантер» не проглотит «Мьюзик-Эндерс», и «Вспышка» – в честной конкуренции с «Франкфуртской вечерней звездой» – будет и впредь добиваться благосклонности читателей. «Помимо прочего я, наконец, справлюсь со всеми неприятностями», – говорит себе Шульц-Дерге, с удовольствием втягивая в себя тяжелый, удушливый дым сигары. Этот смешной тип на «мерседесе», разумеется, любой ценой помешает выходу повести и – если придется – будет шагать по трупам. Но, как только появится повесть, и будет выпущен кот из мешка, «Шмидт и Хантер» воздержится от применения насилия, ведь новое преступление только подольет воды на мельницу Уиллинга.

Шульц-Дерге берет третью копию и прячет ее в письменном столе под стопами копировальной бумаги. «Это золото, – думает он, – чистое золото. Если события будут развиваться по программе, бомба взорвется в среду. Будет чудовищный грохот. Весь мир навострит уши. Мы выпустим специальный номер гигантским тиражом. „Вспышка“ пойдет нарасхват».

А теперь Шульц-Дерге поедет на Майн, чтобы в кругу семьи, и, прежде всего, в обществе Рикардо, его позднего ребенка, отпраздновать Воскрешение Господа. Нужно взять такси. Его светло-серым «рено» завладела жена.

Заказав по телефону такси, он набрасывает на плечи пальто, запирает на ключ дверь квартиры, дверь дома и ворота сада. Не спеша направляется к углу улицы.

На скамейке рядом с кустами бузины, нагнувшись вперед, сидит человек. Оперевшись локтями на разведенные в стороны колени, он читает газету.

Шульц-Дерге нравится некоторая небрежность в одежде. Он идет в расстегнутом пальто, засунув руки в карманы брюк. Широкими, свободными складками струится сукно. Десять шагов туда, десять обратно. Слегка покачивая бедрами, шагает взад и вперед мимо кустов бузины маленький журнальный король в ожидании такси. После каждого поворота он вскользь задевает взглядом человека на скамейке. Утром другой сидел на том же месте, черноволосый, бледный. Этот – блондин и, очевидно, с головой погружен в свое чтение. Странно, как притягательна эта скамья в пасхальный праздник для читателей газет.

В облаке пыли приближается такси. Шульц-Дерге небрежно вынимает правую руку из кармана, взмахивает ею. Он чувствует себя сильным, бодрым, в великолепном настроении, словно победитель. Благодаря его умной, решительной политике, его осмотрительности, относительно небольшая, но зато отважная «Вспышка» с таким достоинством и успехом защищается от прожорливого техасского титана «Шмидта и Хантера».

Водитель останавливает автомобиль вплотную к тротуару, приглашающим жестом распахивает дверцу. Шульц-Дерге вынимает и левую руку из кармана брюк и не спеша влезает в машину. Как только он хочет закрыть дверцу, кто-то весьма резко вырывает у него никелированную ручку дверцы.

Рядом с автомобилем стоит светловолосый молодой человек, который только что сидел в углу на скамейке и читал газету.

– Простите, господин, – вежливо, но очень твердо говорит он, подчеркивая слово «господин», чтобы другой пассажир правильно расслышал. – К сожалению, вышла ошибка. Это такси заказывал именно я.

«Не нервничай, – внушает себе Шульц-Дерге. – Иначе будешь выглядеть старым брюзгой». Он скрещивает на груди руки, откидывается на сиденье, зевает и говорит:

– Я заказывал машину по телефону.

Но молодой человек со светлыми волосами не отступает.

– Слушайте, – небрежно говорит он. – Это мое такси. Я его заказал. Если вы мне не верите, спросите у водителя. Я заказал на Нахтигаленвег, 3.

– Разумеется, это так, – подтверждает водитель. – Мне поручено приехать на Нахтигаленвег, 3.

«Слишком наглый для своего возраста», – с негодованием думает о блондине Шульц-Дерге. Едва он решает запротестовать, как молодой парень торжествующе повторяет, что это его такси, а водитель объявляет:

– Очень жаль, господин, но молодой человек заказывал такси и, несомненно, имеет право сесть в машину.

– Конечно, – живо поддерживает его блондин. – Вот, слышите: имею право.

«Как можно не волноваться от такой вопиющей наглости! – с яростью думает Шульц-Дерге. – Тогда надо быть совсем непробиваемым. Лучше на месяц раньше лечь в гроб, чем позволить себя оскорблять».

– Молодой человек, – Шульц-Дерге багровеет от гнева. – Молодой человек, я не ручаюсь за себя, если… если вы не перестанете лгать. Не удивляйтесь, если я скоро вдруг отброшу хорошие манеры. Конечно, такси заказано на Нахтингаленвег, три. Но кто живет на Нахтингаленвег, три – вы или я?

– Вот именно, – уступчиво замечает водитель, которому жаль бесполезно потраченного времени. – Это же можно выяснить.

– Да, конечно, – фыркает Шульц-Дерге и запускает руку в карман пиджака – конечно, можно выяснить. Вот, пожалуйста, мои документы.

– Ну и что? – протягивает блондин, чуть менее нагло, чем раньше. – Что вы хотите этим доказать? Что вы – господин Шульц-Дерге? Будто я сам этого не знал! Вас здесь знает каждая собака. Но это не оспаривает того, что я заказывал такси. Разумеется, к Нахтигаленвег, три, к вилле Шульца-Дерге, чтобы на скамейке между делом немного погреться на солнышке.

– Я заказывал это такси не только к моей вилле, но и под моим именем, – возмущается Шульц-Дерге. – А теперь я советую вам отпустить дверцу. У меня мало времени.

Водитель, предчувствуя стычку между ними, успокаивающе обращается к блондину:

– Такси действительно заказано для господина Шульца-Дерге. Конечно, это не исключает того, что вы тоже заказывали, останьтесь пока здесь. Пожалуйста, потерпите немного.

Блондин твердит свое.

– Я так не думаю, – упрямо кричит он. – Я заказывал это такси и поеду на нем. Вот так!

– Поезжайте, куда хотите, – кричит в ответ Шульц-Дерге, – лучше всего к черту! Но не на этом такси. – Ну, давай, – угрожающе обращается он к водителю.

Водитель давит на педаль акселератора.

– Куда вас отвезти?

– Аппельвойсштюбхен, – недовольно ворчит Шульц-Дерге, но уже с видом победителя. Он скрещивает на груди руки и отодвигается в самый угол. Такси быстро уезжает.

Повернув голову, издатель видит, что блондин все еще стоит на прежнем месте. Рядом с ним останавливается черный «мерседес». «Этого еще не хватало! – с досадой думает он. – Неужели придется с ними связываться? Я уже считал, что перехитрил их, но все возвращается на круги своя».

Шофер старается изо всех сил. До Аппельвойсштюбхен ему понадобилось не более двадцати минут езды. Абсолютный рекорд Франкфурта. Элегантно развернувшись, автомобиль тормозит. Водитель с лукавой улыбкой оборачивается к пассажиру, словно хочет сказать: «Ну, первый класс, или нет?»

– Вы просто ас! – с видом знатока хвалит его Шульц-Дерге и раскрывает бумажник, чтобы свое восхищение подкрепить материально. Когда дело серьезное, он не мелочится. Но пока его пальцы осторожно вытаскивают из желтоватого кожаного бумажника банкноты, его вдруг охватывает мучительное подозрение. А что, если во время его отсутствия кто-то попытается проникнуть на виллу? Он мысленно видит молодого дерзкого блондина, который подбирает ключи ко всем замкам. Сначала садовая калитка, затем дверь дома, потом подходит очередь двери квартиры, потом – ящика письменного стола…

Видения, как кошмар, ужасают, поражают, сковывают волю.

Банкноты не спеша передаются вперед и, когда шофер берет их, удивленно улыбаясь, не ожидая такой щедрости от пассажира, Шульц-Дерге слышит, как в нескольких метрах от такси останавливается тяжелый автомобиль. Объятый жутким предчувствием, он резко оборачивается и видит тот же самый «мерседес», от которого они отделались пять минут назад.

За рулем сидит невысокий мужчина с тонким лицом, иссиня-черными волосами, тщательно зачесанными на косой пробор, бледный и неподвижный.

«Где блондин?» – ударяет в голову Шульца-Дерге. Он опять видит дверь дома, дверь квартиры, письменный стол. Отвратительные мысли, как пауки, копошатся в голове.

Шофер убирает деньги в свой бумажник. Теперь он откидывается на сиденье и услужливым толчком открывает дверцу машины, но Шульц-Дерге медленно качает головой.

– Я передумал, – мрачно говорит он. – Отвезите меня обратно на Нахтигаленвег.

Шофер морщит лоб, но держит свое мнение при себе – не подобает спорить, если у пассажира изменилось настроение. Ведь он десять лет провел за рулем и многое видел. Раздраженно ворчит мотор, такси поворачивает и, управляемое умелыми руками, возвращается на исходное место. На углу Нахтигаленвег Шульц-Дерге снова берет бумажник. Его пальцы ищут подходящие банкноты. Взгляд через плечо шофера ловит светловолосого молодого человека, сидящего на скамейке среди кустов бузины и читающего газету.

На определенном расстоянии позади такси следует черный «мерседес», «эта проклятая труповозка», как окрестил ее про себя Шульц-Дерге.

Издатель высаживается из машины, тщательно ощупывает карманы брюк, извлекает связку ключей, открывает ворота сада. Убедившись, что дверь дома закрыта, он с облегчением вздыхает.

Он тяжело поднимается по лестнице.

Копия Уиллинга лежит на том же самом месте, куда он положил ее около часа назад – в письменном столе, под стопкой копировальной бумаги. Он вынимает листы и кладет их перед собой.

Следующее, что делает Шульц-Дерге, происходит как бы само собой. Он не замечает, что уже держит правой рукой бутылку, а левой – стакан, рывком наливает и медленно выпивает жгучую коричневатую жидкость. Только когда он обнаруживает на верхнем листе большую коньячную лужу, до него доходит, что он выпил и, наливая, неловко наклонил бутылку. Вяло, как лунатик, он отодвигает стакан, отставляет в сторону бутылку, смахивает коньяк с бумаги и бездумно кладет копию снова в письменный стол.

«Нужно что-то делать, и немедленно. Собаки разнюхали, что существует третья копия, – говорит себе издатель, – и что эта копия находится у меня. Блондин задерживал меня, пока не подъехала „проклятая труповозка“, потом он позволил мне уехать и наблюдал за виллой, возможно, не без мысли в удобный момент проникнуть в дом. Но поскольку они точно не знали, лежит ли копия дома – ведь я мог взять ее с собой – этот Бертон прицепился к такси».

Тяжело вздохнув, Шульц-Дерге встает, семенит к окну и осторожно выглядывает. На углу стоит черный «мерседес», двумя метрами дальше него – такси. Бертон вышел из машины и через опущенное стекло говорит с шофером. «Так-так, – думает Шульц-Дерге. – Теперь он допрашивает шофера; наверняка подкупит его головокружительной суммой на тот случай, если я во время поездки суну ему пачку бумаг, и шофер не замедлит передать ее Бертону».

Маленький журнальный король шепчет ругательства, но потом все же говорит себе, что это совершенно бесполезно, отходит назад к курительному столику, пьет коньяк, зажигает толстую сигару, падает в кресло и закрывает глаза. Как жаль, что сейчас праздник. В противном случае он мог бы позвонить в редакцию, надиктовать рукопись на машинку и передать ставшую уже ненужной копию Бертону. А если его насторожит эта копия? Нет, долго так продолжаться не может. Он не хочет иметь дома ничего опасного. В любом случае, не исключено, что его навестит Бертон или кто-то из его людей и, если они найдут копию, последствия будут ужасными.

У Шульца-Дерге мелькают мысли нанять для охраны дома и его лично несколько крепких молодчиков или под охраной полиции доставить третью копию в редакцию. Но он отбрасывает их, едва они рождаются в голове. Бертон привык идти до конца, это отчетливо сказано в записях Уиллинга. Пока этот тип знает, что существует третья копия, он не успокоится, пока не достанет ее и не уничтожит. Если не окажется других возможностей ликвидировать копию, он вполне может поджечь виллу Шульца-Дерге или взорвать типографию «Вспышки». Значит, издатель оказывался перед выбором – либо капитулировать, либо найти путь обмануть Бертона, усыпить его бдительность, хотя бы до среды. В этот день, как гром с небес, грянет спецвыпуск «Вспышки». Так как капитуляция равносильна самоуничтожению, нужно что-то сделать, чтобы добиться перелома событий и спасти издательство.

«Будьте вы все прокляты! – мысленно ругается Шульц-Дерге. – Почему не может все пройти гладко, почему опять возникают сложности? Откуда только Бертон добывает информацию? Неужели Уиллинг раскололся и запросил пощады или здесь замешан кто-то другой?» Все эти мысли отвлекают от главного. Шульц-Дерге – человек с выдержкой. Он призывает себя к порядку и все мысли, отклоняющиеся от его собственных проблем, отодвигает в сторону, как не относящиеся к делу. В данный момент важно только одно: найти возможность основательно одурачить Бертона и его людей, прежде чем будет поздно.

Шульц-Дерге вдыхает табачный дым и, выпуская его через нос, действительно находит выход: Антоний Эндерс, стоящий накануне разорения король грампластинок Рейна и Майна!

«Он дома, надо же, как повезло!» – обрадованно думает Шульц-Дерге, слыша в телефонной трубке высокий голос Эндерса.

– Звонит Шульц-Дерге, – взволнованно кричит он. – Господин Эндерс, если я не ошибаюсь, в вашей квартире я замечал неоспоримые свидетельства вашего необычайного стенографического таланта.

– О да, – подтверждает Антоний. – Вполне возможно, ведь я многократный призер соревнований. Хотел бы я быть таким же предпринимателем, как и стенографистом.

Эти слова звучат, как музыка. Шульц-Дерге ликует. Если он уломает этого старого козла, спасение обеспечено.

– Господин Эндерс – приготовьтесь к работе. Заточите два десятка карандашей. Через минуту вы будете писать самую важную стенограмму в своей жизни.

– Лучше воздержусь, – чопорно возражает Антоний. – Думаете, я забуду о празднике для того, чтобы писать стенограмму моей жизни? Эти годы прошли, вы должны это знать. Я приношу эту великую жертву, чтобы спокойно отдохнуть и привести в порядок книги.

– Книги? – стонет Шульц-Дерге. – Чем вам помогут книги, если у вас на шее сидит этот техасский кровопийца! Господин Эндерс! Вы так же хорошо, как и я, знаете, что стоите под ураганным огнем «Шмидта и Хантера», не имея шансов выжить. В любом случае, конец «Мьюзик-Эндерс» – вопрос времени, а миллионы секс-грампластинок уже лежат наготове, чтобы сыграть траурный марш на похоронах обанкротившейся фирмы.

– И на ваших тоже вместе с вашей прославленной «Вспышкой», – раздраженно отвечает Эндерс, и Шульц-Дерге мысленно представляет, как Антоний нервно теребит свой безупречно завязанный галстук. – Не забудьте это. Люди, которые сами сидят в стеклянных домах…

– …не должны в других бросать камни, – прерывает его издатель. – Я знаю. Еще будучи мальчиком, я это понял. Жаль только, что потом я поступил опрометчиво и немалую часть моего состояния инвестировал в тогдашнего короля музыки, потому что поверил слухам о якобы солидности этой фирмы.

На этот раз Антоний еще сильнее теребит галстук.

– Нет, – хрипит он, тяжело дыша от негодования. – Нет, господин Шульц-Дерге, так нельзя! То, что вы говорите – чудовищное оскорбление. Неужели вы не хотите по-деловому…

– Разумеется, – тут же уступает издатель. – Разумеется, хочу, дорогой господин Эндерс. Вот почему я и звоню вам. Я хочу полюбовно решить с вами одно необычайно серьезное дело. Как вы смотрите, если мы прижмем к стенке и совместными усилиями раздавим огромную техасскую вошь?

Шульц-Дерге делает паузу, чтобы дать партнеру подумать над своими словами. Эндерс тоже пока молчит. Когда наполовину переварил услышанное, он медленно произнес:

– Ну-ну, до сих пор целью моей жизни было не давить вшей, а выпускать грампластинки. Но, если можно, поподробнее объясните мне…

– Непременно, непременно, именно это я и собираюсь сделать. – Шульц-Дерге смеется. – Если позволите, я немедленно введу вас в курс дела.

Антоний утвердительно бормочет:

– Да-да, прошу вас. – И Шульц-Дерге торопливо объясняет ему обстановку.

Когда Эндерс отходит от телефона за карандашами и бумагой, издатель смотрит на часы, тикающие над письменным столом. С тех пор, как он вошел в квартиру, прошла четверть часа. Все еще может окончиться хорошо. Быть самым быстрым в стрельбе, опередить противника – это очень важно в жизни.