Текст книги "Темницы, Огонь и Мечи. Рыцари Храма в крестовых походах."

Автор книги: Джон Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

Все больше и больше христианских рыцарей и солдат покидали сражение, чтобы спасти собственные жизни, и те немногие, кто избрал стоять до конца, уже не в силах были сдерживать мусульман долее. Разя противостоявших им христианских воинов, победившие мусульмане буквально запрудили все улицы и площади, врывались в дома, церкви, склады и мастерские. В первые часы убивали всех крещеных мужчин подряд, невзирая на возраст, в том числе и толпу воющих от страха беглецов в гавани, не сумевших прорваться на суда. Дальше на очереди стояли грабежи. Следуя обычаю, в рабство забирали всех женщин и всех малолетних отроков, способных идти. Старух и младенцев убивали. Когда же резня закончилась, из всех мужчин христианской веры в городе остались только человек двести тамплиеров в твердыне Храма, решивших лучше остаться для боя, чем бросить на произвол судьбы женщин и детей, пришедших искать у них защиты от татя.

Храм, находившийся в самом юго-западном углу города, двумя сторонами был обращен к морю. Дополнительные припасы можно было бы доставить на судне, но некому было этим заняться. Прибегнув к тактике, уже не раз успешно сокрушавшей городские стены и башни, султан приказал саперам начать подкоп под фундамент Храма.

Через пять дней аль-Ашраф Халил начал терять терпение, досадуя, что его планам мешает одно-единственное строение, и послал парламентера к тамплиеру Петру де Севери, командовавшему замком. Буде храмовники сдадут крепость, поведал тот, все находящиеся в ней будут помилованы. Далее, тамплиеры смогут оставить при себе оружие, а также все, что смогут унести. Многие из тамплиеров предпочли бы дать бой, но прежде всего надлежало порадеть о спасении женщин и детей. Де Севери условия принял, и ворота открыли, пропустив эмира с отрядом из сотни мамелюков, чтобы проследить за сдачей.

Но в стенах крепости надменные, властные повадки победоносных мамелюков в конце концов уступили грязной похоти, и они начали домогаться женщин и мальчиков. Охваченные гневом тамплиеры выхватили мечи, каковые им позволено было оставить при себе, и перебили всех мамелюков до последнего. Ворота заложили засовами, а знамя султана заменили стягом тамплиеров, прокричав со стен, что теперь будут сражаться насмерть. С наступлением сумерек де Севери выделил казначею ордена Тибальду де Годену охрану, и тот, взяв челн, пришвартованный у морских врат Храма, погрузил в него казну тамплиеров, заодно прихватив нескольких матерей с детьми, и отплыл на север вдоль побережья, в Морской замок в Сидоне.

Наутро от султана явились парламентеры, выразившие сожаление, принесшие извинения и слово султана, просившего командира тамплиеров оказать ему честь визитом, дабы испросить прощения лично. При сем он слал заверения, что условия сдачи сохраняются до буквы, а пребывающим во Храме христианам будет выказано всяческое уважение. Избрав нескольких рыцарей в сопровождение, Петр де Севери покинул стены крепости. Но едва группа приблизилась к мусульманам, дожидавшимся их, чтобы отвести к султану, как тамплиеров схватили, силком поставили на колени и обезглавили на глазах у братьев, взиравших на сие из Храма.

С виду ситуация выглядела ничейной, но в глубине, под землей саперы султана добрались до фундамента Храма. И принялись расширять подкоп под двумя сторонами могучего оплота, обращенными к суше, по мере продвижения подпирая фундамент толстыми бревнами. Когда же все было готово, бревна крепи пропитали нефтью, и саперы отступили, по пути поджигая опоры одну за другой. 28 мая фундамент нача1 оседать, обрушивая стены, лишь частично подпертые обуглившейся, но еще не угасшей крепью. Тогда султан приказал штурмовому отряду силой в две тысячи человек прорваться через брешь в крепость, но под их дополнительным весом полуразвалившаяся кладка фундамента рухнула окончательно. Все исполинское строение рассыпалось, как карточный домик, погребая под камнями всех, кто оказался внутри – и христиан, и мусульман.

Еще 18 мая, когда в стенах Акры появилась первая брешь, аль-Ашраф понял, что победа у него в руках, хотя изрядная часть его рати не только не вступала в бой, но даже и не могла пригодиться. Воинов было настолько много, что места в Акре на всех не хватило бы, посему он тотчас же отрядил часть войска на север – на город Тир. В то время Тиром правил королевский брат Амальрик Кипрский, убывший в Акру и назначивший комендантом кипрского дворянина, малодушного и не горевшего желанием умереть вдали от дома. И едва мусульманская рать замаячила на горизонте, комендант Тира без отлагательств отплыл на Кипр. Никто даже не попытался помешать мамелюкам завладеть городом вкупе со всем его добром и людьми. Так что мусульманский полководец эмир Шуджай смог отправить к султану гонцов с докладом об очередной победе во имя Аллаха.

Продвигаясь дальше на север, войско Шуджая дошло от Тира до Сидона. Казначей тамплиеров Тибальд де Годен уже прибыл в Морской замок, доставив казну тамплиеров из Акры. И там узнал, что уцелевшие рыцари Храма избрали его двадцать вторым Великим Магистром. Погрузив казну на галеру храмовников, он отплыл на Кипр, пообещав вернуться с подкреплением. Но обещания так и не сдержал.

Замок, вознесенный на скалистом уступе вдали от берега, был недосягаем ни для катапульт, ни для мин, поскольку любому тоннелю постоянно грозило затопление. Посему мусульманские саперы начали сооружать широкую насыпь, ведущую к замку, чтобы подвести катапульты поближе к цели, а, если получится, то и войска со штурмовыми лестницами прямо к стенам твердыни. Насыпь приближалась с каждым днем, и вскоре стало очевидно, что замок обречен на погибель вместе с гарнизоном. Тогда командир тамплиеров приказал рыцарям грузиться на корабли, вместе с ними отправившись еще дальше на север, чтобы усилить оборону замка тамплиеров Тортоза. А мамелюки 14 июля вошли в Морской замок, и эмир Шуджай отрапортовал аль-Ашрафу об очередной победе. После чего дал задание саперам, и вскоре громадные камни, на обтесывание и подъем которых на высокие стены и башни ушли месяцы изнурительного труда, рухнули в море.

Продолжая марш на север, Шуджай привел войско под стены Бейрута. Договор между Бейрутом и Каиром все еще не утратил законной силы, и христиане города отчаянно цеплялись за надежду, что их-то война не коснется. И обеими руками ухватились за предоставленную возможность, когда посланец эмира Шуджая пригласил отцов города на пир в свой шатер в качестве почетных гостей. Но стоило лишь христианам, ради такого случая разодетым и умащенным благовониями, оказаться в шатре, как всех их скопом взяли в плен. Оставшись без руководства, ни горожане, ни солдаты не знали, как быть, – и ударились в панику. Похватав самое ценное, в том числе и святые реликвии из собора, они ринулись в гавань, где в ход пошло все, мало-мальски годившееся для плавания, только бы убраться подальше от беспощадных мамелюков.

Шуджай, премного довольный тем, что удалось взять город совсем без боя, вступил в него во главе войска 31 июля. Просто замечательно, что удирающие горожане унесли святые реликвии, ибо все христианские образа и украшения нужно было вышвырнуть из собора, чтобы освятить его иод мечеть. А стены города сравняли с землей.

Пока Шуджай успешно продвигался на север, аль-Ашраф вел свою армию на юг, избрав главной мишенью Хайфу, не оказавшую сколь-нибудь значимого сопротивления. За день до того, как Шуджай вступил в Бейрут, аль-Ашраф взял Хайфу. Присутствие по соседству христианской религиозной общины уязвляло его исламские чувства, в силу чего он послал кавалерийский эскадрон в монастырь на вершине горы Кармель. Не зная пощады, кавалеристы вырезали всех христианских монахов до последнего, а там, забрав все сколько-нибудь ценное, спалили монастырь дотла.

Теперь от всех завоеваний крестоносцев в Святой Земле остались лишь два непоколебимейших замка рыцарей Храма – Тортоза, далеко на севере, и южный Замок Паломников на Атлите. Орден тамплиеров был сотворен, дабы оберегать крестоносные державы, но ныне не осталось никаких крестоносных держав. Храмовники пришли на свет, дабы защищать христианских паломников в Святых Местах, но отныне паломников не стало. Тамплиеры оставались здесь и по-прежнему могли сражаться, да только ради чего? У них не осталось ни смысла жизни, ни надежды.

Четвертого августа тамплиеры Тортозы погрузили все, что смогли, на корабли и покинули свой замок, чтобы присоединиться к Великому Магистру на Кипре. А десять дней спустя тот же путь избрали и тамплиеры Атлита. В тот день – 14 августа 1291 года – когда они отплыли из Замка Паломников, во всей Святой Земле не осталось ни единого католика, избегшего цепей и не дрожащего в каком-нибудь тайном убежище.

Свой замок на острове Руад – примерно в четырех с половиной километрах от берега близ Тортозы – тамплиеры удержали, но он не представлял ценности, а снабжать его было нелегко: даже питьевую воду приходилось доставлять на кораблях. И через пару лет его попросту бросили на произвол судьбы.

Арабский летописец Абу-ль-Фида заканчивает описание положения дел молитвой: «По сих завоеваниях все береговые земли целиком вернулись к мусульманам, о чем не осмеливались и мечтать. Так франджи были… изгнаны по всей Сирии и из прибрежных краев. Дай Бог, чтобы они уж никогда не ступили на землю сию!»

Его желание исполнилось. Крестовым походам пришел конец. Что касается тамплиеров, впервые с момента основания ордена после Первого крестового похода они лишились ставки в Святой Земле. Им казалось, что настал самый черный день, хуже и быть не может, – но лишь потому, что им не дано было предугадать бедствия и пытки, каковые обрушатся на них всего через несколько лет по воле короля Филиппа IV Французского и Папы Климента V.

28. Иисус прослезился 1292-1305.

тплыв из Сидона на Кипр с обещанием вернуться с припасами и подкреплением, сдержать свое слово Великий Магистр Тибальд де Годен даже не пытался. Он не сумел возглавить тамплиеров в самую черную годину, так что никто не скорбел о его смерти на следующий год. Настало суровое время, требовавшее сильного вождя. Главных кандидатов было двое. Первый – Гуго де Перо – казначей ордена и

завзятый политик, наладивший добрые отношения с королем Филиппом IV Французским, подкрепленные ссудами Филиппу из казны тамплиеров. Ему отдавали предпочтение храмовники юга Франции, составлявшие большинство ордена. Тамплиеры же севера Франции недолюбливали южных братьев, перенявших у соотечественников более свободный образ бытия, интересовавшихся книгами и поэзией, каковым не было места в жизни воителя. И северяне прочили в магистры рыцаря из мелкопоместного дворянства Бургундии, принадлежавшего к ордену всю свою сознательную жизнь. На славу послужив на бранном поле, на посту Магистра тамплиеров в Англии он зарекомендовал себя столь же славным управляющим. Звали его Жак де Молэ.

Соперники были столь равны, а споры столь жарки, что тамплиерам пришлось прибегнуть к весьма необычному выходу, просив Великого Магистра госпитальеров рассудить их по совести. С его помощью Великий Собор встретился снова, наконец избрав двадцать третьим и последним Великим Магистром ордена Жака де Молэ.

Озираясь вокруг, новый Великий Магистр увидел малоутешительную картину. С утратой Святой Земли тамплиеры перенесли свою ставку на Кипр, но их не очень-то жаловали в островном королевстве, некогда целиком принадлежавшем ордену. Удержи они остров, и теперь были бы властителями королевства, а уступив свои права Лузиньянам за малую мзду, стали просто незваными гостями.

Насколько незваными, стало ясно, когда король Генрих Кипрский уведомил де Молэ, что король – единственный верховный командир над всеми войсками в королевстве, к каковым совершенно ясно и недвусмысленно относил и тамплиеров. В ответ Великий Магистр уведомил короля, что Гранд Мастер – единственный командир тамплиеров, где бы они ни пребывали, не подчиняется никому на свете, кроме верховного понтифика, и далее, что на тамплиеров законы Кипра, равно же как и любые постановления его государя, не распространяются. Оба вступали в жаркую перебранку при всякой встрече, и настроения их начали мало-помалу передаваться подданным. Наконец, во избежание откровенных кровавых стычек, сошлись на том, что спор надо представить на суд Папы Бонифация VIII. Папа вынес вердикт в пользу Великого Магистра, укорив короля Генриха, что-де надобно благодарить Господа за присутствие доблестных тамплиеров в его островном королевстве, ибо оные суть дополнительная защита на случай нашествия сарацин.

Великий Магистр упивался папским решением, заодно заслужив некую толику уважения у иных из тамплиеров, недовольных его руководством. Когда де Молэ принял командование, моральный дух тамплиеров пребывал в плачевном состоянии, а сей рубака старой школы верил, что боевой дух напрямую зависит от дисциплины. «Дивно ли, что вы пали духом, – вещал он им, – коли Устав блюдется из рук вон плохо, а то и вовсе никак?» Донимая подчиненных исправительными мерами, он неукоснительно пекся об исполнении оных. Пожитки тамплиеров обыскивали, изымая всякий исписанный листок, будь то письмо из дома или страничка Писания. Не зная грамоты, де Молэ никогда не испытывал потребности в чтении чего бы то ни было. Если приходили письма, приказы или даже папские декреталии, всегда находился брат-клирик, чтобы зачитать их вслух. Если рыцарь получал письмо, его зачитывали адресату в присутствии командира, но в руки не отдавали. От предметов одежды и снаряжения, не предусмотренных Уставом, велено было избавиться. Все религиозные обряды отправляли строго по Уставу. Правила трапезы ужесточили и устранили все послабления в несении службы в конюшнях, мастерских и на учебных плацах. Де Молэ готовился к следующему крестовому походу.

Без очередного крестового похода для отвоевания Святых Мест тамплиеры лишались цели и смысла жизни, им попросту незачем было существовать. Несмотря на самозабвенную преданность делу, несмотря на опыт, они были чересчур малочисленны, чтобы достичь чего-то в одиночку, что стало предельно ясно после полнейшего краха попытки отбить замок Тортоза и провала похода с местными баронами на Александрию. Выход из этого тупика мог дать только Папа, провозгласив вселенский крестовый поход при содействии всех христианских монархов Европы. А тамплиеры заняли бы почетное место в авангарде, дабы повести Христово воинство вновь утвердить Святой Крест Господень на Храмовой Горе в Иерусалиме. Каждую свободную минуту Великий Магистр посвящал разработке грандиозного прожекта, очевидно, не ведая о событиях на родине, ниспровергающих его мечту о возрожденном величии Ордена, – или умышленно закрывая на них глаза.

Вскоре после утраты Акры и Святой Земли Папа Николай IV почил, и соперничество в курии заставило кардиналов позабыть строгие правила о выборах нового Папы, иначе всем им грозила голодная смерть: добрых полтора года спустя дебатам и интригам не видно было ни конца ни краю. Проблема же заключалась в том, как воспринимали Папу римляне. Для всего остального христианского мира он был Папой, и точка. Но для римского народа он прежде всего был епископом Римским. А уж как епископ епархии блаженного Святого Петра он и жалован – будучи преемником

Петра – саном Папы. Раз он их епископ, полагали римляне, то они имеют право назвать претендента, как народы других краев зачастую избирают своих епископов.

Мало-помалу борьба за власть привела к образованию двух партий, возглавляемых двумя римскими династиями, Колонна и Орсини, и обе могли подкрепить свои притязания грандиозными богатствами, каковыми не в последнюю очередь обязаны были тому, что их представители неизменно занимали посты священников, епископов, кардиналов и пап. Усопший Папа принадлежал к клану Орсини, не желавшему упускать из рук прибыльный источник власти. Колонна же вознамерились прибрать сей источник к своим рукам. В описываемое время лишь два из девяти кардиналов-выборщиков принадлежали к клану Колонна.

И вот однажды, после целого дня изнурительных пререканий кардинал-диакон Малабранка поведал остальным, что получил письмо от святого отшельника с горы Монте-Морроне в Абруцци, прорицающее всем им суровую кару свыше, если они и дальше будут тянуть с выборами Папы. Сей анахорет Пьетро дель Морроне являл собой сущее воплощение ветхозаветных отшельников, обитавших в египетской пустыне – облаченных во власяницы, препоясанных вервием самобичевателей. Он истязал свою плоть постом, самобичеванием и веригами, отрекся от всех мирских угех и посему считался святейшим человеком. Паломники совершали долгие странствия, только бы повидать его, а последователей набралось столько, что даже образовался новый орден, посвященный Духу Святому, посему и члены его называли себя духовниками [впоследствии – целестинцы]. Название весьма уместное, ибо Пьетро не дозволял им никаких радостей помимо духовных. Наставник даже не разрешат монахам смеяться, ибо сказано в Писании, что «Иисус прослезился» [Ин. 11:35], но нигде не говорится, что Он рассмеялся. Следовать этому правилу было нетрудно, поскольку строжайшая дисциплина Пьетро почти не оставляла возможностей для смеха. Дабы еще более удалиться от света, Пьетро перебирался со своей паствой все дальше и дальше в горы, пока не обосновался в пещерной келье высоко на горе Монте-Морроне.

Ассамблею же кардиналов более всего заинтересовало в анахорете то, что ему далеко за восемьдесят, и его тщедушной, истощенной телесной оболочке уже недолго служить вместилищем души. И они прибегли к соломонову решению, приходившему кардиналам на ум и прежде, и после: попросту на время отложить решение своей политической дилеммы, избрав Папой человека, стоящего одной ногой в могиле, не имеющего собственной программы преобразований и не приверженного ни к одной из фракций. Их решение выразил кардинал Малабранка: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа, я выдвигаю брата Пьетро дель Морроне». Он прошел с первого же раза, к великой радости Бенедетто Гаэтани – пожалуй, честолюбивейшего из кардиналов, не один месяц бившегося, чтобы отыскать весомые резоны заполучить папскую тиару – предмет всех своих вожделений. А эти выборы давали ему время получше подготовиться к следующим. Будучи на двадцать лет моложе Пьетро, он не сомневался, что его час еще пробьет.

Депутация, совершившая пятидневное странствие в южные горы, чтобы доставить нового Папу в Рим, с удивлением застала там подоспевшего первым короля Карла Неаполитанского. Венценосец заявил, что прибыл лично засвидетельствовать почтение Папе – подданному его южного королевства до помазания на Престол Петра. Истинную же цель королевского визита делегаты проведали весьма скоро. Когда наконец удалось опровергнуть все возражения старика против восшествия на престол и убедить его, что негоже противиться Божьей воле, нового Папу свели с горы, намереваясь доставить в Рим. Однако король Карл тотчас же взял понтифика под свою опеку, свернув вместе со свитой на дорогу домой, в Неаполь.

Коронация Пьетро, при которой он нарекся Целестином V, состоялась 29 августа 1294 года. А месяца полтора спустя он ошарашил и без того озадаченных иерархов объявлением, что отныне папский престол будет находиться не в Риме, а в Неаполе. Король Карл разместил его в величественном Кастелло Ноуово («Новый замок»), и по сей день царственно высящемся над Неаполитанской гаванью. И первым делом Папа приказал построить ему в королевском дворце тесную деревянную келейку.

Все владыки, политики и прихлебатели от католической церкви поспешили в Неаполь, дабы пожать благодать Божью, изливавшуюся из рук сего дряхлого старца, ибо он подписывал всякий документ, положенный перед ним – вероятно, отчасти и потому, что не мог прочесть латыни, на которой все они были составлены. И вскоре церковные бенефиции, должности и земли потекли в руки этой алчной своры. Некоторые даже выставляли на продажу официальные приказы, скрепленные папской подписью и печатью, но с пробелом во главе, дабы покупатель заполнил его сообразно своим притязаниям. Французский же король Карл Неаполитанский был чуточку дальновиднее, нежели большинство, но куда амбициознее, намереваясь раз и навсегда отобрать у итальянцев контроль над церковью. И понудил Целестина V назначить тринадцать новых кардиналов, трое из которых были его собственными неаполитанскими подданными, а семеро – французскими прелатами, отобранными по совету его царственного кузена Филиппа IV Французского. Будучи сыном Карла д'Анжу, он стремился поддерживать прочный союз с французской королевской династией, связанной с ним родственными узами. Вербовкой «своих» кардиналов занимались вовсе не для нападения на тамплиеров, но без их поддержки заговор против ордена бы не состоялся.

Из всех документов, подписанных Папой, Бенедетто Гаэтани мог порадовать только один – отречение. Впоследствии Колонна распространили байку, будто Гаэтани пробуравил в стене деревянной кельи Целестина крохотное отверстие, чтобы сквозь оное по ночам вещать дряхлому Пане тихим, загробным голосом, якобы он ангел Господень, посланный уведомить Целестина, что ежели оный не отречется, не миновать ему геенны огненной. А днем с виду добрый и заботливый Гаэтани сочувствовал Папе, жаждавшему мира и покоя своего горного скита. Опытный сутяга Гаэтани без труда просветил Папу на предмет разнообразнейших правовых и прочих вопросов, возникающих при рассмотрении редкостной перспективы отречения от папства. А пребывая вдали от Папы, Гаэтани при всякой возможности стремился снискать благорасположение короля Карла.

Для неаполитанцев 13 декабря – именины покровительницы города Святой Лючии – радостный праздник, сопровождающийся карнавалом. Вот как раз посреди этого празднества Целестин V и созвал свою последнюю консисторию кардиналов, дабы провозгласить о своем отречении, проведя на престоле Петровом менее четырех месяцев.

Орсини и Колонна, как всегда, были твердо настроены не подпускать кандидатов противоположной стороны к папскому трону, но теперь появилась еще одна, более крупная клика – французы. Французские кардиналы охотно избрали бы Папу-итальянца, – но только с одобрения французских монархов в Неаполе и Париже. Карла Неаполитанского убедили выказать расположение к Бенедетто Гаэтани, а поскольку тот был не Колонна, Орсини предложение поддержали. Колонна воспротивились, но потерпели поражение. На выборы ушло всего-навсего четыре дня, после чего Гаэтани был коронован как Папа Бонифаций VIII. И через месяц перенес папство обратно в Рим, намереваясь взять с собой и Целестина V, но друзья бывшего Папы сообщили, что его жизнь в опасности, и коннетабль Неаполя Вильям д'Эстанар устроил ему тайный побег.

Пять месяцев разыскивали старца войска Папы и Карла Неаполитанского, и, наконец найдя в противоположном конце Италии, когда он пытался бежать за Адриатическое море, привезли в Рим в кандалах. Бонифаций VIII приказал заточить его в папское узилище Фумоне за пределами города, но народ почитал узника по-прежнему, ввергая Бонифация VIII в гнев, разраставшийся с каждым днем. Все больше и больше людей исповедовали идею, что человеку не дано просто отречься от великого Божьего промысла. Для них истинным Папой оставался Целестин V, а трон Петров ныне занимал самозванец. Посему 19 мая 1296 года Бонифаций устроил так, чтобы и эта мысль, и дряхлый Папа наконец-то ушли в небытие. Когда палачи вошли в темницу, истощенный восьмидесятишестилетний страстотерпец даже не нашел сил сопротивляться. Прижав подушку к его лицу, удерживали ее до тех пор, пока дыхание его не остановилось навсегда.

Но мысль, что истинный Папа – Целестин V, не умерла вместе с ним, повергая Бонифация в ярость, разгоревшуюся еще более, когда выяснилось, что к ее сохранению и распространению причастен Дом Колонна. Папа обрушился на кардиналов Колонна, но те спокойно отвечали требованием сойти с престола, узурпированного махинациями и жульничеством. Чтобы продемонстрировать, кто тут всему голова, Бонифаций лишил двух кардиналов Колонна всех доходов и привилегий князей церкви. Они же в ответ огласили список преступлений Бонифация: мошеннические притязания на папство, расхищение церковной казны и целый ряд непристойностей.

Обвинение в расхищении было вовсе не надуманным. Ради обогащения своих родных Бонифаций пользовался средствами церкви столь щедро, приобретал столь обширные земельные наделы и города, что вскоре владения его рода могли запросто посостязаться с владениями Орсини и Колонна. В его представлении церковь была неотделима от Папы: что принадлежит церкви, принадлежит и Папе. И ни укоры, ни обвинения не могли умерить его пыл в разграблении папской казны.

И тогда кардинально укротить его решил Стефано Колонна, 3 мая 1297 года устроив засаду среди холмов в окрестностях Рима. Секретные сведения, которые привели его сюда вместе с группой всадников клана Колонна, оказались верны: через долины под солидной охраной шел караван тяжело завьюченных мулов. Везли же они золото церкви на приобретение новых земель и городов для папских кровных. Ринувшись в атаку, кавалеристы Колонна уже через пару минут покинули поле боя, увозя папское золото.

Реакцию Бонифация угадать было несложно. Даже после того, как родные Стефано понудили его вернуть золото, Бонифаций требовал, чтобы юношу выдали ему на расправу, но Колонна отказали. Тогда Бонифаций отлучил их – втуне. Может, простолюдины да горстка богобоязненных дворян и считали, что папская анафема как-то повлияет на их отношения с Богом, но с распространением просвещения в среде светских владык последние уразумели, что отлучение – просто-напросто оружие Папы, идущее в ход, когда ему надо добиться своего. Не в пример действенней оказался список проступков Бонифация, приколоченный к двери каждой римской церкви. А некий герой Дома Колонна даже пронес экземпляр списка сквозь царские врата на горнее место алтаря храма Святого Петра. В длинный ряд преступлений вошло и убийство Целестина V.

Пребывающий на Кипре Великий Магистр тамплиеров диктовал письмо за письмом, умоляя Бонифация VIII объявить крестовый поход, и теперь Папа так и поступил – да только не против нехристей, а официальный священный крестовый поход против Дома Колонна. Теперь уже не было нужды растрачивать время и деньги, добираясь далеко на восток ради духовного вознаграждения в виде полного отпущения грехов и вечного блаженства в раю, ибо сказанные имелись под рукой, прямо в Италии. А взявшись за оружие на службе Господу в этом крестовом походе, можно было еще и подзаработать, поелику сей святейший Папа объявил, что не жаждет ничего ни для папства, ни для церкви, и всю добычу, взятую в городах и дворцах означенных Колонна, крестоносцы могут оставить себе. Они были вольны лишать жизни членов, друзей, сторонников и приживателей и клиентеллу рода Колонна, невзирая на возраст и пол, равно как и продавать в рабство таковых из сказанных, коих рассудили более ценными живыми, нежели мертвыми. Таковые же, кто не способен выйти на вселенскую резню, могут заслужить отпущение грехов, послав приличествующий денежный взнос на покрытие военных расходов. Ну и разумеется, поелику сей официальный крестовый поход провозгласил сам Всеблаженный Отец, сказанный августейший владыка мог без зазрения совести запускать обе руки в мошну, скапливаемую в Риме за счет пожертвований, пеней и епитимий в оплату очередного крестового похода. На глазах у европейской знати, взиравшей на священную войну Папы против политических соперников, Бонифаций VIII вверг в скверну саму идею крестового похода.

Филипп Французский воздержался от вмешательства в итальянский крестовый поход – видимо, храня верность уговору, повлекшему согласие Бонифация канонизировать деда Филиппа – крестоносного короля Людовика IX. Будучи же потомком человека, причисленного к лику святых, Филипп имел полное право претендовать, что на престол Франции он помазан самим Господом.

Зато на зов откликнулись алчные наемники, оставшиеся не у дел, и разбойники, предводительствуемые полными энтузиазма Орсини, с восторгом взявшимися за истребление своего вековечного врага. Э.Чемберлен утверждает, что Бонифаций приглашал к участию и тамплиеров, но нет никаких свидетельств о том, что они откликнулись, – впрочем, в том и не было нужды. Алчная орда прокатилась по землям Колонна, убивая, насилуя, грабя и зарабатывая духовные блага, пока владения Колонна не сократились до одного – их древнего города Палестрина. Возрастом почти не уступая Риму, город был полон произведений искусства и сокровищ античной Римской империи. Главы рода собрались в своем последнем оплоте, возглавляемом неистовым полководцем Джованни Колонна, за свою извечную агрессивность заслужившим прозвище Шарра – «Забияка». Он был готов биться насмерть, но город пал из-за самого действенного осадного орудия на свете – вероломства.

Бонифаций заверил Колонна, что помилует их и не тронет остатков их имущества, если они принесут публичные извинения, прилюдно склонившись перед Папой и признав его верх. За стенами расположенного неподалеку городка Рьета установили папский трон в окружении всех пышных регалий церкви, и Колонна приблизились к нему, как кающиеся грешники, с удавками на шеях, дабы пасть ниц у ног Бонифация, твердя предписанную формулу покаяния. Но как только все вожди покинули город, Папа пренебрег своим обещанием, разрушив Палестрину. Летописец церкви Мартин Малаки писал, что в октябре 1298 года «в городе Палестрина убили каждого мужчину, женщину, ребенка и животное, а все здания – за исключением собора – сравняли с землей». Среди разрушенных зданий был и величественный дворец, якобы возведенный Юлием Цезарем.

Колонна отправились в изгнание, и Шарра попал в плен к средиземноморским пиратам. Каково же было его изумление и радость, когда выкуп за него уплатил Филипп IV Французский, пригласив Шарра в Париж. В свете событий последних лет всякого заклятого врага Бонифация VIII ждал при французском дворе теплый прием.

Папы приходили и уходили, но одно обстоятельство неизменно донимало короля Филиппа IV, прозванного Красивым. Всю свою сознательную жизнь Филипп воевал с королем Эдуардом I Английским – опасным, хитроумным недругом, в борьбе с которым даже ничья сошла бы за победу. Искусно обороняя и даже распространяя свои французские владения на материке, Эдуард вынуждал Филиппа бросать деньги в горнило войны без счета. Филипп взвинчивал налоги, одалживал и изымал каждый доступный грош, но все было мало. Он занимал огромные суммы даже у тамплиеров. А его зависть к церковникам во Франции сменилась гневом при виде того, как епископы и аббаты, контролирующие треть всех земель его королевства, неустанно умножают доходы, отправляя их в Рим. И в 1296 году Филипп постановил, что они должны потратиться на оборону королевства, дающего им такие барыши, и посему обложил десятиной все церковные владения и доходы во Франции.