Текст книги "Темницы, Огонь и Мечи. Рыцари Храма в крестовых походах."

Автор книги: Джон Робинсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

Закаленные в боях конные мамелюки, прекрасно вооруженные и защищенные кольчугами, устояли перед христианами, застопорив наступление. Воины Хомса стояли упорно, но соседствующие с ними войска Дамаска в конце концов дрогнули и ринулись наутек. Вскоре их примеру последовали и войска ан-Насира. Полки из Хомса без труда пробились из окружения, потому что хорезмийцы, не обращая внимания на дезорганизованных мусульман, выполнили приказ обойти христианскую армию сзади. Маневр увенчался полнейшим успехом. Христиане, зажатые в клещи между двумя армиями и оказавшись без мусульманских союзников в чудовищном меньшинстве, были обречены.

Завязались сотни рукопашных стычек, но христианам нечего было и надеяться возобладать над численно превосходящим противником, атаковавшим каждого рыцаря одновременно спереди, с боков и сзади. В сражении сложили головы свыше пяти тысяч христиан, в том числе Маршал тамплиеров и их Великий Магистр Арман де Перигор. Великого Магистра госпитальеров взяли в плен египтяне, а хорезмийцам удалось захватить графа Вальтера Яффского. Горстка уцелевших сумела добраться до Яффы, в том числе и тридцать три брата из прежних трех сотен тамплиеров. На поле сечи остались девять рыцарей из каждых десяти. Удрученно созвали они Великий Собор, дабы избрать Великого Магистра взамен погибшего при Ла Форби.

После сражения египетская армия разделилась. Мамелюки предприняли тщетный штурм Аскалона, чересчур хорошо укрепленного, чтобы его можно было взять без осадных орудий, а хорезмийцы повезли графа Вальтера под стены его города Яффа, где привязали его к грубому подобию креста, сработанному из развилки дерева, и угрожали убить на глазах у подданных, если город не сдастся. Надо отдать графу должное, он крикнул воинам, чтобы они держались стойко и не смели менять целый христианский город на жизнь одного человека. Хорезмийцы отступились, из уважения к отваге графа Вальтера сохранив ему жизнь, с каковой он впоследствии расстался в убогой египетской темнице.

А Бейбарса в Каире превозносили за разгром недругов султана, вознаградив его богатыми дарами и еще большей властью. Бездомные хорезмийцы тоже рассчитывали на награду, прежде всего на земли, каковых жаждали всем сердцем. Однако султан счел, что оставлять их в собственных рубежах чересчур опасно, и для пущей уверенности расставил войска вдоль границы, чтобы не подпускать их. В ответ хорезмийцы развернулись и предприняли очередной грандиозный уничтожительный рейд по Палестине, после чего свернули на север, подойдя к самым стенам христианской столицы Акры. Но никто не вышел, чтобы остановить их.

На сей момент у христиан пропала всякая охота воевать. Во всем королевстве не было христианской семьи, не оплакивавшей погибших при Ла Форби. Военные ордена, понесшие сокрушительный урон, встали перед настоятельной необходимостью требовать от своих европейских прецепторов новых прозелитов и новые средства. Катастрофа оглушила людей, повергнув всех в состояние уныния и отчаяния. Совсем недавно они безмерно гордились отвоеванными землями, особенно полным возвращением Иерусалима, упиваясь похвалами всего крещеного мира, – и вдруг все эти завоевания (и даже сверх того) утрачены за считанные недели.

Надумай султан Айюб перейти к решительным действиям, он без труда изгнал бы из Святой Земли всех христиан до последнего, но Айюб понимал, что ради собственной безопасности должен в первый черед разгромить не христиан, а собственного брата Измаила. И отправил армию на Дамаск. Пройдя но Палестине, она двинулась вверх по западному берегу Иордана, захватывая земли ан-Насира, и прибыла под стены Дамаска в апреле 1245 года. Бесприютные хорезмийцы, не видя, куда бы податься, решили присоединиться к египтянам в чаянии урвать долю трофеев, после захвата сего богатого города.

Измаил продержался полгода, но в конце концов пошел на переговоры, сдав Дамаск в обмен на получение в лен Баальбека с прилегающими землями. Хорезмийцы опять остались не у дел. Султану Айюбу они были больше не нужны и потому без труда предложили свои услуги Измаилу, воспринявшему их как ниспосланную Аллахом возможность вернуть себе Дамаск. Собрав собственных приверженцев в помощь туркам, он без отлагательств начал осаду города, рассчитывая, что мусульманские союзники поддержат его, но те не забыли унижение, испытанное на равнине Ла Форби, равно как друзей и близких, загубленных теми же самыми хорезмийцами. И с куда большей симпатией отнеслись к послам султана Айюба, предложившего им шанс отомстить турецким варварам. Взяв сторону султана Египта, бывшие союзники Измаила выступили на Дамаск.

Измаил и хорезмийцы, вышедшие им навстречу, нежданно столкнулись с врагами, проникнутыми высочайшим боевым духом и бившимися, как дьяволы. Хорезмийцев истребили едва ли не поголовно. Кучка уцелевших покинула эти края навсегда, а голову их предводителя, насаженную на острие копья, торжественно носили по улицам Халеба. Хорезмийцам больше не суждено было сыграть в сирийских событиях ни малейшей роли. А Измаила, подвергнув публичной порке, сослали обратно в Баальбек сетовать на свое невезение.

Зато султан Айюб вместе с новыми мусульманскими союзниками бросил все силы на то, чтобы отобрать у ослабленных христиан города и замки, выуженные у Измаила. Первым делом захватили Тибериас – столицу Галилеи. Потом пал Бельвуар, за ним настал черед замка на горе Табор к югу от Назарета. Отныне Галилея полностью перешла под власть мусульман.

Последним правоверные вернули себе Аскалон. Айюб сам уступил его, торгуясь с госпитальерами, но теперь пробил час забрать его обратно: Аскалон, расположенный в стратегически важном для христиан пункте, являл Египту неизменную угрозу. Как только Айюб осадил город, христиане поспешили на выручку единоверцам. Из Акры вышел флот с подкреплением, в числе коего была и сотня рыцарей с Кипра, а также изрядный запас провизии. Флотилия египетских боевых галер устремилась на перехват, но неистовый шторм разбил египетские суда о скалистый берег, и христианское подкрепление высадилось благополучно.

Осадных орудий мусульмане с собой не взяли, а леса для их постройки в окрестностях не было, но в конце концов некий мусульманский умелец придумал, как обратить катастрофу к собственной выгоде. Солдат отправили на берег собирать обломки разбитых кораблей, после чего связали из них мощный таран и сколотили длинный низкий навес для защиты тех, кто будет с ним управляться. И принялись осыпать ударами участок городской стены, одновременно составлявший и часть стены цитадели.

Воины гарнизона не придавали должного значения ударам, сотрясавшим стены день и ночь, полагая, что те могут выдержать любой натиск. Но они заблуждались, и когда часть замковой стены рухнула, это застало их врасплох. Внезапно глухие удары сменились воплями «Аллах Акбар!», и в пролом с пылающими взорами хлынули мамелюки, оглашая воздух боевыми кличами. Пленных почти не брали. Большинство защитников крепости – в основном госпитальеров – убили, а раненым попросту перерезали горло, чтоб они истекли кровью.

Не имея намерения оставлять в Аскалоне войско, Айюб приказал сравнять цитадель и городские стены с землей. Перебравшись в Дамаск, он учредил двор там, и вся сирийская знать принесла ему присягу на верность. Потратив на это много лет, Айюб все-таки взял верх над своими могучими недругами, над собственной родней и возродил империю, выстроенную трудами его дяди Саладина. Объединив все мусульманские государства под единым началом, он мог теперь позаботиться и о христианах.

Но султан еще не знал, что из Франции к нему уже направляется новое могучее воинство, чтобы поумерить его пыл. Рыцари Храма тем часом сошлись на Великий Собор, дабы избрать нового Великого Магистра. Ришар де Бур, служивший на этом посту со времени гибели Великого Магистра де Перигора в сражении при Ла Форби, скончался от недуга. Теперь им нужен был опытный воин, способный возглавить их во время великого крестового похода, и тамплиеры выбрали одного из лучших – брата Вильяма де Соннака. Ему суждено было сложить голову в дельте Нила, сражаясь за единственного крестоносца, причисленного к лику святых.

21. Причисленный к лику 1244-1250.

1244 году, когда малярия едва не свела короля Людовика IX Французского в могилу, он принес Богу клятву возглавить крестовый поход во спасение Святой Земли, буде останется в живых. Когда же здоровье монарха пошло на поправку, он уразумел, что Бог свою часть уговора исполнил, и настал его черед сдержать обещание. Родные, вассалы и отцы французской церкви пытались отговорить его, ведь в пору политических невзгод в Европе покидать королевство на произвол судьбы, отправляясь с армией за море, было попросту опасно. Епископ Парижский умолял его:

«Государь мой король, припомните, что когда Вы принесли обет, совершив сие второпях и ни с кем не советуясь, Вы были недужны и ум Ваш был нетверд. Кровь ударила Вам в голову, отчего рассудок Ваш помутился, и слова, произнесенные в тот час, лишены были весомости и достоверности. Зная пагубное положение дел королевства и Ваши телесные недуги, владыка наш Папа в милосердии своем разрешит Вас от клятвы. С одной стороны, надлежит опасаться могущества Фридриха… с другой – козней короля Англии, каковой богат деньгами… Германия охвачена волнениями, Италия – беспокойством; добраться до Святой Земли будет нелегко, а как примут Вас там – неведомо…»

Видя, что епископ ничуть не преуспел, королева-мать Бланш де Кастиль попробовала зайти с другой стороны: «Дражайший сыночек! Чем противиться собственному благоразумию, внимай советам своих дальновидных друзей. Памятуя о добродетели, заметь, как угодно Богу послушание и угождение материнским желаниям. Так останься же, и не будет Святой Земле никакого урона… Господь не жуликоват и не придирчив. У тебя, сынок, довольно оправданий уж и тем, что потерпел ты за время хвори – утрата рассудка, помрачение чувств, подступавшая смерть и умопомешательство».

Английский монах Мэтью Пэрис повествует, что в один прекрасный день старания всех окружающих заставить венценосца отречься от клятвы на том основании, что клятва-де принесена в припадке помешательства от якобы смертельного недуга, стали несносны Людовику IX. Собрав вкруг себя главнейших из доброхотов, король провозгласил: «Вы твердите, что рассудок мой вернулся оттого, что я принял крест. Так вот же, как вы желали и настаивали, я слагаю сей крест, препоручая его вам». С этими словами король ухватился за красный крест, приметанный к его плащу на левой стороне груди, сорвал его и вложил в ладонь напуганного и в то же время обрадованного епископа Парижского. Впрочем, епископ неправильно понял, что имел в виду король. Если прежний обет недействителен, потому что принесен во время болезни, – значит, надо принести обет снова, когда нет никаких сомнений, что король пребывает в здравом уме и трезвой памяти. «Друзья мои, ныне мой рассудок и чувства определенно не помрачены, да и телом я крепок и бодр. Ныне же я требую свой крест обратно». И дал понять окружающим, что сам покарает себя голодной смертью, буде не сумеет исполнить новый обет: «Тот, от чьего ведома не укрыто ничто, знает, что никакая пища не войдет в мои уста, доколе я снова не приму его». Перед этим противники короля спасовали.

Рассказ этот не только демонстрирует преданность короля Богу, но и выказывает его стремление настоять на своем вопреки любым советчикам и противникам. Монарх не только повседневно предавался молитвам и благочестивым раздумьям, но и свято веровал, что избран Богом на престол Франции. Будучи воинственно набожным, он всячески подчеркивал свое ничтожество и непритязательность пред ликом Господа, но проявлял не меньшую воинственность и в отправлении своих обязанностей государя, равно как и в защите собственной власти. Подданных он держал в строгой узде, а в отношении язычников выказывал неистовую жестокость. Он сумел войти в сонм святых, не принося обетов бедности, послушания и целомудрия. Дабы расширить свои владения, он женился на Маргарите Провансальской – девушке пылкой, восторженной, с сияющим взором. Но всего пары лет замужества за Людовиком оказалось довольно, чтобы обратить ее в строгую, угрюмую королеву.

Могучий дух Людовика был помещен в немощную телесную оболочку. Высокий, стройный и хрупкий венценосец часто болел, всю жизнь страдая от малокровия. Одна лишь неукротимая сила воли заставляла это тщедушное тело сносить все испытания, коим оно подвергалось.

Решимость короля отправиться в крестовый поход приводила в восторг лишь одного из приближенных – прецептора тамплиеров Франции Рено де Вишье. Сказанный заверил Людовика, что во французском крестовом походе примет участие отряд тамплиеров, каковой де Вишье возглавит самолично. Он же способствовал королю в сборе и надежном помещении средств, и Людовик поручил ему позаботиться о доставке крестоносной армии за море, для чего прецептор зафрахтовал тридцать восемь генуэзских кораблей, готовых отплыть по первому же требованию. Как оказалось, они понадобились только в 1248 году, после трехлетних сборов.

Людовик призвал своих подданных – и в первую очередь высшее дворянство, ведавшее содержанием корпуса рыцарей, – последовать своему примеру. Крест приняли и два его брата, оба весьма заносчивые и оказавшие решительное влияние на будущее Святой Земли – Робер, граф д'Артуа, принявший в грядущем крестовом походе гибельное решение, и Карл, граф д'Анжу, ради собственных политических амбиций потрясший будущее и Европы, и христианских государств Ближнего Востока. За ними последовал цвет французского дворянства – герцог Бургундский, граф Петр Бретанский, граф Гуго де ла Марш, граф Гийом Фландрский и множество других. Был среди них и человек, достойный особого упоминания – Жан де Жуанвиль, сенешаль Шампани, неукоснительно пекшийся о ведении дневника. И хотя его летописи зачастую страдают однобокостью из-за стремления автора избежать претензий со стороны короля, они представляют собой самую полную хронику надвигавшейся катастрофы.

Этого крестового похода Папа Иннокентий IV явно не желал. Летом 1245 года войска императора Фридриха вынудили Папу бежать из Рима, и ныне он пребывал в изгнании в Лионе. Оттого ему хотелось, чтобы Людовик выступил крестовым походом против германского императора, а не против султана Египта. Как он ни усердствовал в убеждениях, даже сан и духовное могущество верховного понтифика не могли поколебать решимость Людовика Французского, связанного обязательствами непосредственно с Богом.

Допускать германцев до своего крестового похода Людовик не желал, зато приветствовал участие англичан – в чаянии увлечь как можно больше английских рыцарей за собой в Святую Землю, подальше от искушения вторгнуться во Францию в отсутствие короля. Руководствуясь в точности теми же соображениями, Генрих III Английский не хотел участвовать в крестовом походе, влекущем Людовика вместе с войском прочь из Франции. Несмотря на его старания, некоторые из английских рыцарей решились, поправ волю монарха, принять крест – отчасти по причине вспышки религиозного рвения, охватившей Англию в октябре 1247 года.

Возможно, ее инспирировал новый Великий Магистр тамплиеров в своем стремлении изгладить давние разногласия с Генрихом III и добиться его благорасположения к новому крестовому походу. Еще в бытность Магистром Англии Великий Магистр Вильям де Соннак тяжко оскорбил Генриха III. Дело в том, что короля все более раздражали гордыня и высокомерие тамплиеров королевства, и он напомнил магистру храмовников, что владения, опекаемые ими столь ревностно, могут быть изъяты так же легко, как и дарованы. Магистр же не смирился, как рассчитывал Генрих, а ответствовал, что королю следовало бы попридержать язык, ежели он не желает ни с того ни с сего остаться без трона, – лишний раз доказав, что заносчивость рыцарей Храма, взбесившая Генриха, не знает ни меры, ни разума.

Настало время принести дар, да такой, чтобы монарх не остался бы равнодушен. Свершившееся было столь значительно, что Генрих созвал высочайшее духовенство и знать, дабы те услышали благую весть собственными ушами. Впрочем, препоручим изложить сие Мэтью Пэрису. В присутствии собрания дворян и епископов провозгласили, что «…магистры тамплиеров и госпитальеров, удостоверив сие немалым множеством печатей, а именно таковыми патриарха Иерусалимского, архиепископов и епископов, аббатов и прочих прелатов, а к тому магнатов Святой Земли, прислали частицу крови Господа нашего, пролитой на кресте ради спасения мира, в прекраснейшем хрустальном сосуде, при попечении некоего общеизвестного брата-тамплиера».

Назавтра по улицам Лондона двинулась красочная процессия. Король шел пешком, неся перед собой обеими руками истинную кровь Христову. Крестный ход проследовал от собора Святого Павла до Вестминстерского аббатства, оттуда к дворцу епископа Дурхэма и обратно в Вестминстер. Он так затянулся, что пришлось приставить к Генриху помощников, дабы те поддерживали его уставшие руки, и хрустальный флакон не упал на дорогу. Епископ Норвичский справил в тот день мессу, увенчав ее трогательной проповедью, в коей подчеркнул значимость сего бесценного дара. «Из всех священных для человека вещей, – возгласил он, – кровь Христова есть вещь наисвященнейшая, ибо… пролита во спасение рода людского».

Отныне английскому народу уже незачем было завидовать французам, чей король владел частицей Животворящего Креста Господня. «Воистину сей крест есть предмет священнейший, но лишь потому, что на нем пролита кровь Христова; сама же кровь священна вовсе не оттого, что пролита на кресте». Англичане завладели реликвией даже более священной, нежели Крест, и епископ прибавил (наверное, потому что среди паствы находился и Генрих III), что сие осуществилось лишь благодаря святости монарха. «Прежде всего вследствие благочестия и святости государя Англии, каковой признан благодетельнейшим из всех мирских христианских владык, прислано сие несравненное сокровище…» По Англии прокатилась волна такого религиозного восторга, что Генриху было просто не с руки отговаривать подданных от участия в крестовом походе, а уж тем паче наказывать принявших крест было и вовсе неблагоразумно. В результате собралось небольшое английское войско в помощь французам, под началом Вильгельма, графа Солсбери.

Французский флот отплыл 25 августа 1248 года, после грандиозного пиршества, на каковое пригласили и прецептора тамплиеров де Вишье в знак признания его заслуг перед крестоносцами, ведь это он раздобыл флот, на корабли которого сейчас погрузились люди, кони и припасы, в том числе и отряд тамплиеров, а также предметы обихода и платья французской королевы и фрейлин ее двора.

Решив сделать Кипр сборным пунктом войск, присоединившихся к крестовому походу, Людовик 17 сентября остановился в порту Лимассола. Король Генрих Кипрский оказал ему радушный прием, пообещав отрядить в экспедицию собственных рыцарей. На поклон к королю прибыли многие бароны Святой Земли, а также Великий Магистр тамплиеров де Соннак вкупе с тогдашним Великим Магистром госпитальеров. Все они сошлись в том, что первым делом надо выступить в Египет, но не могли прийти к единому мнению о времени начала похода. Людовик высказывался за немедленное выступление, наивно полагая застать египтян врасплох, но местные бароны, а особенно Великий Магистр тамплиеров, старались его разубедить в страхе перед тем, что могут учинить с христианским флотом зимние штормы. Опасности были настолько очевидны хтя Великого Магистра де Соннака, что он сумел настоять на своем, но его несколько ошеломило повеление Людовика тамплиерам тотчас же прекратить все приватные переговоры с султаном и сирийскими мусульманами. С того дня и впредь всякое обращение к нехристям могло происходить только с одобрения Людовика Французского. Вообще-то официально он был над тамплиерами не властен, но время идти наперекор французскому королю было неподходящее, и его наказ исполнили.

Теперь же королю надлежало позаботиться о пополнении запасов и доставке войск. Генуэзцы, подрядившиеся доставить их сюда, давным-давно отправились на родину. За долгую зиму, проведенную в ожидании, французские крестоносцы подъели все свои запасы провизии. Местных купцов просили позаботиться об их восполнении, что таковые с радостью и исполнили, но расчеты с ними, равно как и поиски кораблей, порядком опустошили казну Людовика. Он надеялся на помощь итальянских морских держав, но Венеция, наладившая с Египтом прибыльную торговлю, воспротивилась этому крестовому походу и отказывалась способствовать французам в чем бы то ни было. У Генуи и Пизы подобных препон не было, но некоторые корабли предстояло привести издалека. Разумеется, у тамплиеров имелись собственные суда, как и у многих местных баронов. К примеру, граф Иоанн Яффский пригнал свою великолепную галеру, приводившуюся в движение тремя сотнями гребцов.

Предприятие потребовало больше времени, нежели полагали, и крестоносцы были готовы к отплытию в Египет лишь в середине мая 1249 года – через девять месяцев после отплытия из Франции. Долгое ожидание с лихвой обеспечило египтян временем на подготовку ко встрече незваных гостей. Для перевозки собрали сто двадцать кораблей, и на их погрузку и выход в море потребовалась не одна неделя. А затем их разметало штормом до того, как они успели собраться в походные порядки. Группу судов, оказавшихся при нем, Людовик направил к побережью близ устья восточного рукава Нила, но она составляла лишь четверть от общего числа. Берега они достигли 4 июня.

Султан Айюб, в жилах коего текла негритянская кровь, осложнившая ему восшествие на престол, продержался на троне очень долго. Теперь годы брали свое – престарелый султан страдал от серьезных приступов то ли астмы, то ли язвы, то ли туберкулеза; впрочем, он был так болен и так страдал, что, может статься, его донимали все три недуга разом. Однако он был не настолько немощен, чтобы не отрядить войско в Дамьетту, удаленную от моря на восемнадцать километров, – в тот самый город у Нила, что был завоеван, а после утрачен крестоносцами под началом кардинала Пелагия. Командовать войском поручили эмиру Фахр ад-Дину, в числе офицеров коего находился и молодой великан-мамелюк Рукн ад-Дин Бейбарс. Как только принесли весть, что у берега замечены корабли крестоносцев, эмир приказал войску выступить на побережье, чтобы воспрепятствовать высадке недруга.

Для французов идея захвата берегового плацдарма была в диковинку: прибрежные войны еще оставались епархией скандинавских и итальянских морских держав. Впрочем, чутье их не подвело – а может, они просто последовали примеру наиболее здравомыслящих полководцев. Так, Иоанн Яффский приказал надсмотрщику гребцов на последних метрах увеличить скорость до предела, так что галера с разгона врезалась в мягкий песок пляжа. Воины, стоявшие на носу, перешли на сушу, а занимавшие позицию у бортов, спрыгнули на мелководье и добрались до берега вброд. Прочие галеры последовали их примеру, и вскоре рыцари и пехотинцы собрались на пляже. А египетская армия, наблюдавшая за высадкой с расстояния более полета стрелы, чересчур замешкалась с атакой.

В подобной ситуации крестоносцы уже знали, как себя вести, и тамплиеры с энтузиазмом их поддержали. Остроконечные щиты вонзили в песок, уперев тупые концы копий и пик в грунт и подняв их острия, чтобы они выдержали столкновение с грудью коня, напоровшегося на них на всем скаку. Лучники и арбалетчики заняли места позади щитов, а экипажи кораблей за их спинами тем временем поспешно выгружали коней. Вот как описывает Жуанвиль успешную оборону: «Мы же, узревши их приближение, уперли концы наших щитов в песок и рукояти копий в песок же, обратив острия кверху, навстречу оным. Но когда сказанные, будучи настолько близко, увидели, как копья вот-вот вонзятся в их утробы, они обратились вспять и бежали». Мусульмане подскакали достаточно близко, чтобы пустить стрелы, но те не принесли почти никакого вреда. А христианский плацдарм все расширялся с каждым высадившимся крестоносцем.

Пока мусульманские кавалеристы тщетно предпринимали атаку за атакой, разбивавшиеся о стену щитов, с кораблей успели спустить столько оседланных коней, чтобы высадившиеся рыцари предприняли контратаку. Египтянам ничего не оставалось, как отступить под защиту высоких стен Дамьетты. Для кочевых бедуинских всадников, составлявших изрядную часть египетского войска, витязи в тяжелых доспехах на невиданно крупных лошадях оказались совершенно новым противником. Многие из кочевников даже не задержались в Дамьетте, спеша оказаться как можно дальше от поля сечи.

Из Дамьетты к султану в Каир послали почтового голубя с вестью, что высадились крестоносцы. Когда же пришел ответ, по египетскому войску разлетелся ложный слух, что престарелый султан покинул сей мир. Теперь могло стрястись что угодно, вплоть до гражданской войны, и многие воины, недолго думая, дезертировали. Охваченные паникой горожане начали разбегаться, и Фахр ад-Дин, видя, как его войско сокращается прямо на глазах, а боевой дух оставшихся совсем пал, надумал под покровом тьмы покинуть Дамьетту, приказав арьергарду уничтожить понтонный мост от берега до островного города-крепости, когда все уйдут. Но воины, спешившие поскорей убраться, приказом пренебрегли.

Наутро депутация коптских христиан из Египта поведала крестоносцам, что войск в Дамьетте не осталось вовсе, и воинство Христово по уцелевшему мосту вошло в распахнутые ворота города триумфальным маршем. Мало того, в городе их ждал приятный сюрприз: султан не один месяц пекся о доставке в Дамьетту провизии и боеприпасов на случай затяжной осады, и все богатства попросту бросили.

Людовик повелел всему войску возблагодарить Господа за скорую победу, но развить успех не мог из-за разлива Нила, на несколько долгих месяцев обрекшего его на ожидание момента, когда воды реки спадут. В городских стенах всем крестоносцам места не хватало, так что изрядная часть армии встала лагерем под открытым небом, равно как и подкрепление, приведенное третьим братом Людовика – Альфонсо, графом де Пуатье. Коротая время ожидания, крестоносцы очистили главную мечеть Дамьетты и освятили ее как собор, а заодно поделили добычу между главными баронами и военными орденами. Людовик же отправил нарочных на Кипр за королевой, прибывшей в Дамьетту вместе с фрейлинами.

Тем временем, выше по течению, в Каире, султан Айюб тоже хлопотал о делах. Утрата Дамьетты ни за грош повергла его в такой гнев, что вожди отступников-бедуинов поплатились головами, а с ними заодно и все, кто дезертировал из города. Мамелюков он унизил настолько, что довел их до мятежа, и если бы не стремительность эмира Фахр ад-Дина в усмирении бунтовщиков, не миновать бы ему отсечения головы за приказ отступить из Дамьетты. Видя, что от армии остались только воспоминания, султан прибег к той же мере, что и его предшественник во время Пятого крестового похода, предложив обменять Иерусалим с прилегающими землями на Дамьетту. Однако Людовик, убежденный, что Богу неугодны какие бы то ни было сделки с язычниками, отверг предложение, едва дослушав его до конца. Дескать, сперва крестоносцы возьмут Каир и покорят весь Египет, а уж после будут диктовать условия.

К исходу пятого месяца стояния христиан в Дамьетте воды Нила пошли на убыль, но вместе с ними – и запасы провизии. Летний зной изнурял крестоносцев, а с ним – и некие болезни, распознать каковые они даже не могли. Жуанвиль сетовал, что христиане, как водится у любых солдат, пребывающих в праздности, предались пьянству и беспутству. Каирский двор объявил денежную награду за каждую христианскую голову, и на биваке что ни утро находили обезглавленные трупы жертв полночных мусульманских охотников поживиться.

Граф Петр Бретанский, выступивший с планом захватить портовый город Александрию, встретил горячую поддержку компатриотов, ведь тогда египтяне будут отрезаны от моря и атаковать Каир можно будет с воды сразу обоих рукавов Нила. План весьма здравый, но ему категорически воспротивился королевский брат граф д'Артуа, убедивший Людовика, что единственный достойный образ действий – двинуться прямиком вверх по течению на Каир. Единственной реальной преградой на пути сего замысла стал город-крепость Мансура, выстроенный специально как форпост столицы, но уж, конечно, победоносная христианская армия возьмет его без труда. Людовик отдал необходимые приказания, и крестоносцы приготовились к выступлению. Оставив в Дамьетте сильный гарнизон для защиты королевы, 20 ноября 1249 года Людовик повел свое войско вверх по дороге вдоль Нила.

Прослышав о начале похода, египетский полководец послал отряд легкой кавалерии изводить крестоносцев по пути, дабы замедлить их продвижение. Людовик же повелел не обращать на досаждающих иноверцев никакого внимания и ни под каким видом не покидать строй. А дневники Жуанвиля донесли до нас пример неповиновения тамплиеров: «…король повелел нам готовиться к выступлению, в то же самое время возбраняя всякому таковую вольность, чтобы напасть на обступившего нас недруга. Однако же случилось так, что когда наша армия выступила, и турки уразумели, что атаки тем опасаться незачем (ибо шпионы сказанных донесли, что король возбраняет таковую), оные, набравшись дерзости, устремились на храмовников, каковые шли авангардом. Некий из сказанных турков поверг рыцаря Храма на землю прямо под копыта коня, каковой пребывал под седлом брата Рено де Вишье, тогдашнего Маршала Храма. Узревши же сие, Маршал воззвал к своим братьям-храмовникам: «Ради Бога, зададим им жару! Я не в силах более сносить подобное!» С оными словами пришпорил коня, и все войско устремилось за ним вослед. Опять же сказать, наши кони были свежи, а таковые турков – измотаны; и посему, как я слыхивал, ни один из татей не избег, но все сказанные полегли». Нет никаких свидетельств того, чтобы король распекал своего друга де Вишье за сие опрометчивое, зато успешное неподчинение.

Христианнейшему королю было еще невдомек, что всего через три дня после его выступления египетский султан скончался. Не ведали о том и подданные самого султана, поскольку в Каире разыгралось диковинное и нелепое действо. Любимая жена султана Айюба – армянка Шаджар ад-Дурр («Жемчужные брызги») – прекрасно знала, какое замешательство и неурядицы всегда сеет смерть восточного властелина, каковые в годину заморского нашествия могут навлечь на державу погибель, и в сговоре со старшим евнухом утаила кончину султана, строго-настрого запретив кому бы то ни было входить в его покои. Наловчившись в подделке подписи покойного владыки, они издали его именем указ, назначавший эмира Фахр ад-Дина главнокомандующим и наместником султана вплоть до того часа, пока последний не оправится от недуга. Сей же документ удостоверял, что законным наследником трона будет султанов сын Тураншах. Сам Тураншах в то время пребывал весьма далеко, в долине Евфрата, посему к нему тайно отправили гонцов сообщить о смерти отца и понудить поторопиться в Каир. Долго скрывать труп было невозможно, и слухи о кончине султана все-таки просочились, но к тому времени Фахр ад-Дин и Шаджар ад-Дурр уже крепко держали правительство в руках, а Тураншах поспешал во дворец.