Текст книги "Игра с тенью"

Автор книги: Джеймс Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– Да где этот чертов парень? – пробормотал полковник Уиндэм себе под нос.

Словно отвечая ему, дверь открылась, и появился лакей. Через несколько минут – всего через полчаса после того, как я проходил здесь, направляясь к хозяину, – я снова оказался у привратницкой и явно заметил, что дворецкий из окна скалится на меня, будто хочет сказать: «Так и думал, надолго вы здесь не задержитесь».

Как ты можешь себе представить, настроение у меня на обратном пути в «Ангел» было ужасное. Оно было вызвано естественным огорчением по поводу того, что моя поездка оказалась напрасной. Но помимо этого меня тревожило неуловимое раздражение, будто я чувствовал, что меня надули при игре в карты, но доказать этого не мог. Я будто бы чувствовал себя испачканным чем-то непристойным и не мог идти обедать, пока не умылся и не надел свежую рубашку.

Когда я устроился за столиком у огня, служанка расстелила передо мной чистую скатерть, и вокруг расположились веселые гости, а старик, провожавший меня в комнату, теперь уже в качестве официанта спешил выполнить мой заказ, я почувствовал, что слегка пришел в себя. Но я знал, что мое настроение улучшилось ненадолго. Это поможет мне добраться до постели, но покой покинет меня ночью, когда я проснусь один и буду лежать в темноте и холоде, страдая от унижения.

И тут удача, которая уже столько раз в тот день помогала мне – судьба ли это, провидение или что-нибудь еще, но я сам вижу действие добрых сил, – снова взялась за дело. Я как раз доел суп и взялся за мясной пирог, когда женский голос у меня за спиной сказал: «Да это же мистер Хартрайт!» Обернувшись, я увидел изумленные и радостные глаза своей спутницы из дилижанса. Рядом с ней стоял бородатый мужчина. Я, конечно, тоже был рад ее видеть, но в то же время и удивлен, потому что не помнил, чтобы называл ей свое имя, и уж точно не знал ее имени. Должно быть, она заметила мое удивление, потому что рассмеялась и взяла ключ от моей комнаты, который я положил рядом со своей тарелкой.

– Тут нет никакого секрета, – сказала она. – Джайлз сказал мне, что седьмую комнату занял мистер Хартрайт. Хотя, признаюсь, я и не подозревала, что это вы.

– Джайлз? – повторил я.

Она мотнула подбородком в сторону официанта-носильщика, который как раз выходил из кухни с полным подносом тарелок.

Я не сразу понял значение ее слов, и, пока я соображал, она стояла и улыбалась, будто ребенок, загадавший трудную загадку.

– Ах, – сказал я наконец, – так вы?…

– Да, – ответила она, – мы содержим «Ангел». – Она кивнула на бородатого мужчину, вовлекая его в разговор. – Дорогой, это мистер Хартрайт, джентльмен, о котором я тебе говорила.

– Как поживаете, сэр? – спросил он.

Голос у него был серьезный и уверенный, но он слегка покраснел, кивая мне.

– Мистер Хартрайт, это мой муж, мистер Уайтекер.

Я встал и пожал ему руку.

– Не присядете ли выпить со мной по стаканчику вина? – спросил я.

– Нет, сэр, пожалуйста, – вы окажите нам честь и в нашем доме выпейте с нами, – сказала миссис Уайтекер.

Я начал было протестовать, но она настаивала, и скоро я понял, что если откажусь, то обижу их.

– Что ж, с удовольствием, – сказал я.

– Джайлз! – позвала она. – Иди сюда, пожалуйста!

Они придвинули стулья к моему столу, и, как только перед нами оказалась новая бутылка и вино было разлито по стаканам, она наклонилась ко мне и спросила негромко:

– Ну, как полковник?

– Точно так, как вы его описывали, – сказал я, – и даже хуже.

Она рассмеялась шаловливым смехом человека, который собирается услышать сочную сплетню и получить от этого удовольствие.

– Ну, рассказывайте, – сказала она уверенно, будто мы были не хозяева и постоялец, а трое друзей, которые случайно встретились в клубе.

И, как это ни странно, я рассказал; я не был ничем обязан полковнику Уиндэму, и мне нечего было терять, так как стало ясно, что теперь он мне уже не поможет. Честно говоря, я почувствовал облегчение, рассказав все внимательным слушателям, которые к тому же были расположены ко мне сочувственно.

– Ох ты, господи! – воскликнула ехидно миссис Уайтекер, когда я закончил. – Это даже для него слишком уж недружелюбно!

Ее муж усмехнулся и посмотрел себе в бокал; видно было, что его смущала прямота жены (торговцу в Петуорте наверняка опасно вслух критиковать полковника), но он знал, что не сможет ее остановить.

– И вы уже думаете, – продолжила она, – что вы вообще напрасно сюда ехали, раз это все, что вы получили за свои старания?

– Да, – сказал я, удивленный ее чуткостью. (Я признаюсь в этом со стыдом – она была умна, да и почему хозяйка гостиницы должна хуже нас понимать, что такое разочарование?)

Она наклонилась к мужу и что-то прошептала ему на ухо. Тот явно удивился, но почти сразу – с быстротой, показавшей, что его не впервые застают врасплох идеи жены, с которыми приходится потом соглашаться, – кивнул и пробормотал что-то, чего я не расслышал.

– Мистер Хартрайт, – сказала она, снова повернувшись ко мне, – вы готовы к приключению?

– Думаю, да, – ответил я, – если из него выйдет какой-то толк.

– Ну, тогда слушайте, – сказала она, понизив голос и наклонившись поближе. – Племянник Уайтекера Пол служит в доме лакеем. Он хороший мальчик и все для нас сделает.

– Это потому, что он надеется унаследовать гостиницу, – сказал Уайтекер. – Так что ему важнее мнение дяди, чем хозяина.

Он кивнул и слегка улыбнулся, будто говоря своей улыбкой: «Может, я и под каблуком у жены, но не думайте, что я сентиментальный дурак».

– Ой, – сказала миссис Уайтекер с притворным упреком и игриво хлопнула его по руке, а потом снова повернулась ко мне. – Мы передадим ему, что вы хотите осмотреть студию Тернера, а потом устроим вам встречу возле коровника.

От вина она разрумянилась, глаза заблестели, а в голосе появилось бесшабашное возбуждение.

– Но наверняка это будет для него опасно, – сказал я. – Если его обнаружат…

Она покачала головой:

– Мы скажем, что вы родственник из Лондона с визитом.

– Вот именно, – добавил ее муж с мрачным смешком. – Из благородной ветви семьи. Прибыл приятно провести время в гостиной для прислуги.

– Тсс, – сказала миссис Уайтекер. Она откинула голову и, прищурившись, внимательно меня разглядывала, будто целящийся лучник. – В твоей шляпе и твоем сюртуке, дорогой, он вполне сгодится.

Она посмотрела еще немного/а потом, явно довольная, спросила:

– Ну, сэр, что скажете?

Я до сих пор не знаю почему – поверил ли я, что узнаю что-то полезное, или мне просто хотелось перехитрить человека, который меня унизил, – но я даже не колебался.

– Я согласен, – сказал я.

И вот так-то через полтора часа я во второй раз отправился в Петуорт-хаус в котелке с загибающимися полями, в старом шарфе и тяжелом шерстяном пальто, которое было слишком туго в плечах, слишком широко в талии, а руки из манжет торчали сантиметров на пятнадцать. Если бы ты была тем вечером в Петуорте и столкнулась со мной на одной из узких улочек, уверен, ты не узнала бы своего мужа, а приняла бы меня за человека совсем другого сорта и перешла бы через дорогу, чтобы со мной не столкнуться.

Ведшие к коровнику ворота, как оказалось, располагались на дороге в Лондон, чуть дальше от центра города – и это было даже хорошо, потому что мне пришлось ждать минут двадцать, и, будь я на виду у привратника или любопытных прохожих, меня бы кто-нибудь наверняка остановил и спросил, что я тут делаю. Хотя я держался в тени, мне было не по себе; меня мучила мысль, раньше не приходившая в голову, что племянник Уайтекеров может оказаться тем самым лакеем, который впустил меня утром. Вряд ли это было так, потому что они называли его мальчиком; но я все равно сомневался, пока не увидел, как из тьмы ко мне спешит высокий молодой человек в голубом плаще. Уже было темно, и он опустил голову, но я заметил свежее румяное лицо, золотистые, почти белые волосы и наконец убедился, что никогда прежде его не видел.

Он огляделся по сторонам и сказал негромко:

– Добрый вечер, сэр. Я Пол Уайтекер. Извините, что заставил вас ждать тут.

– Ничего страшного, – сказал я, – спасибо, что помогаете мне.

– Я бы пришел вовремя, – сказал он, – только миссис Смит велела к ней зайти, а она экономка, и я не мог отказаться.

– Разумеется.

– Дело-то мелкое оказалось, – сказал он явно для того, чтобы я не вообразил, будто он украл серебро или убил помощника дворецкого.

Он быстро провел меня по мрачному сырому двору, вонявшему навозом и влажной соломой, а потом – сквозь арку во второй двор, отличавшийся от первого, как день от ночи, полный шума, запахов кухни и света из кухонных окон. Его план (который я полностью одобрял) состоял в том, чтобы идти тихо, в тени, не привлекая к себе внимания, но не слишком уж скрытничать, чтобы, если кто его остановит, не создалось впечатления, будто что-то не так.

Внимательно посмотрев, не заметил ли кто нас, он открыл боковую дверь кухни и провел меня в широкий, ярко освещенный коридор, который, если не считать тусклой желтой краски на стенах и неизгладимого запаха маринада и вареной капусты, очень напоминал тот, через который я входил в дом раньше. Беззубый старик с облезлой седой бородой, который как раз выходил, при виде нас замер и с открытым ртом следил за нашими движениями. Я испугался, что он что-то заподозрил и немедленно выдаст нас, но как только мы отошли подальше, молодой Уайтекер прошептал:

– Не бойтесь, старик ничего не скажет, а если и скажет, никто ему не поверит, потому что он полусумасшедший.

Тут, однако, он явно почувствовал более серьезную опасность, потому что взял меня за локоть и подтолкнул вперед, когда дверь справа приоткрылась и в коридор выплеснулись смех, разговоры и густой запах вина. Я только успел разглядеть толстяка в черном сюртуке и изящные ножки старомодного буфета красного дерева, как мы повернули за угол и стали спускаться по каменным ступеням.

– Столовая для старших слуг, – пробормотал Уайтекер. – Если можно, лучше держаться от нее подальше.

Теперь мы оказались в длинном низком подземном тоннеле с изогнутым потолком и потертыми каменными плитами на полу. Он был выложен трубами и освещался газовыми фонарями, хотя в его стенах, ледяных на ощупь, были на равных расстояниях проделаны ниши, где, очевидно, раньше стояли факелы. Справа, примерно на середине нашего пути, оказалась кирпичная арка, перекрытая железной калиткой, которая словно вела в пропасть. Уайтекер ткнул в ее сторону большим пальцем.

– Колодец, – сказал он, а потом прибавил, будто вспомнил о моем невежестве и понял, что должен объяснить подробнее: – Вход в большой дом вон там.

Наконец мы вышли в небольшой двор, напоминавший старые дворики оксфордских колледжей; судя по обработке стен и простоте квадратных окон, он был старше остального дома. Однако, к собственному удивлению, я не чувствовал перемены воздуха, как бывает, когда выходишь из глубины наружу, и когда я поднял голову, то увидел не звезды, как ожидал, а грубые балки, и за ними – черноту темнее самого темного неба. Я мгновенно понял, что громадный замок выстроен вокруг другого дома, который все еще стоял внутри него, невидимый окружающему миру, вроде призрачных костей ног, которые, если верить анатомам, располагаются у тюленя под кожей.

– Студия Тернера вон там, – сказал Уайтекер, кивая на темное окно наверху.

Он открыл узкую дверь и, потянувшись во мрак, достал фонарь – доказательство его ума и предусмотрительности, поскольку он явно подготовил фонарь заранее, чтобы не вызывать подозрений, – и быстро зажег его. Потом, подняв фонарь повыше, он тихо повел меня по старой каменной витой лестнице, которая так воняла пылью и плесенью, что запах этот прилипал к моему нёбу будто жир – вкус этот чувствуется даже сейчас, когда я пишу тебе письмо. И мне вдруг ясно вспомнилось совсем другое место. Это было так неожиданно, что его название кружилось несколько секунд в тени моего сознания, будто мощная, но полузабытая картина из сна, пока я ее не вспомнил: Хэнд-корт.

– Минутку, сэр, – прошептал Уайтекер, когда мы добрались доверху.

Теперь вид у него был куда более взволнованный, и он осторожно выглянул вперед, чтобы убедиться, что все чисто. Когда он вышел на площадку и подал мне знак идти за ним, двигался он так быстро, что следующее мое воспоминание – это большое темное пространство вокруг, а Уайтекер закрывает дверь и прислоняется к ней, тяжело дыша и беззвучно смеясь от облегчения.

– Простите, сэр, что не зажигаю газовые фонари, – сказал он, отдышавшись, – но я боюсь, что нас заметят.

Хотя утверждение, что комната заперта на зиму, было неправдой, но вид у нее точно был заброшенный. Воздух казался прохладным и влажным, а об огне напоминал только затхлый запах давно погасших углей. В студии было большое арочное окно без занавесей и ставней, и в пробивающемся через него слабом сером свете я увидел силуэты софы, нескольких стульев и контуры изогнутой фигуры, поднимавшейся с пьедестала огромным неровным конусом, напомнившим мне сбившуюся набок высокую шляпу, как у ведьмы в сказке. Судя по всему, она изображала какое-то мифическое сражение двух людей или человека и зверя. Яснее разобрать было трудно, потому что фонарь, качавшийся в руке Уайтекера, освещал всего несколько квадратных футов ковра, но, когда мои глаза больше привыкли к темноте, я заметил, что полки уставлены книжными стеллажами, и понял, что это еще одна библиотека. (Господи, сколько же книг у полковника Уиндэма? И сколько из них он прочел?) Не было никаких следов того, что комната когда-либо использовалась как студия – не было вообще ничего, связанного с живописью, за исключением нескольких картин над камином.

И все же я не мог не ощущать присутствие Тернера с необыкновенной силой – с такой силой, что на мгновение я будто увидел его тень у окна перед мольбертом: одна кисть сжата в зубах, другая в руке, а глаза ярко блестят от азарта. Может быть, я и правда теперь его лучше узнал, а может, просто продолжаю мысль, пришедшую в голову на лестнице, но на мгновение я, кажется, понял, почему ему здесь нравилось: это словно идеальная Мэйден-лейн, которая в большем масштабе и с куда большим комфортом дает ему то же равновесие между обществом и уединением, которое он знал, когда рисовал мальчиком у себя в комнате. Большая дверь, которая надежно защищала его от любопытного мира, с той же легкостью могла вернуть его к людям, потому что за этим уединенным островком тянулся огромный сад, полный слуг, детей и товарищей-художников, и над всеми возвышался его добрый покровитель. Точно так же и Хэнд-корт когда-то был полон знакомых лиц.

Представь себе мои ощущения, любовь моя, когда посреди этих размышлений я вдруг услышал в десятке ярдов от себя сдавленное девичье хихиканье. Любой храбрец на моем месте – если он не полный чурбан без капли воображения – ахнул бы, почувствовал мурашки на коже и вспотел от неожиданности.

– Нэнси! – сказал Уайтекер. Он, похоже, был удивлен почти так же, как и я, и фонарь у него в руке задрожал, бросая брызги желтого света на пол и стены.

В этом лихорадочном свете я увидел, как из-за софы поднимается девушка, отряхивая пыль с юбки в цветочек. Она все еще смеялась, но это был неуверенный смех человека, который надеется избежать упреков, представив свой поступок забавной выходкой.

– Я думал, ты еще не пришла! – воскликнул Уайтекер.

– Я ждала на лестнице десять минут, – сказала она обиженно. – Но тебя все не было и не было, и я решила, лучше уж я тут спрячусь…

Он не мог больше ее упрекать, но все же по его тону чувствовалось, что он с трудом сдерживает гнев на то, что его застали врасплох и заставили испугаться.

– Ну, – сказал он отрывисто, – ты принесла?

– А как же, – ответила она и двинулась к нам вокруг софы мелкими неуклюжими шажками. Когда она вышла на свет, я понял, в чем дело: под фартуком она что-то держала.

– Нэнси, – сказал Уайтекер уже мягче, – это мой кузен из Лондона, мистер… мистер…

Признаюсь, на мгновение я растерялся; если Нэнси, что было очевидно, участвовала в заговоре, почему не представить меня моим собственным именем? Но я почти сразу нашел ответ: он все с тем же похвальным благоразумием старался защитить и ее, и нас. Если нас обнаружат, так будет меньше шансов, что она нас выдаст. И сама она не так провинится, если окажется, что она не знала, кто я такой, а просто помогала развлекать заезжего родственника Уайтекера.

– Дженкинсон, – сказал я, и если бы ты меня слышала, наверняка сказала бы: «Вот человек, рожденный в Ковент-Гардене, но добившийся успеха».

– Здравствуйте, мистер Дженкинсон!

Она была молоденькая, лет пятнадцати-шестнадцати, смуглая, как цыганка, и с тонкими четкими чертами лица. Руку мне она пожала со скромной учтивостью, которая заставила меня подумать, что ей хотелось мне понравиться – возможно, произвести впечатление подходящей жены для моего предполагаемого кузена.

– Давайте посмотрим, – сказал Уайтекер.

Нэнси присела, достала из-под фартука старый клеенчатый мешочек и положила его в круг света на полу.

– Он это маме моей подарил, – сказала она, вытащив завернутый в бумагу плоский предмет и начиная его разворачивать.

– Тернер? – спросил я.

Я не знаю, ответила она или нет, потому что в этот момент я увидел у нее под пальцами первое пятно знакомого жгучего красно-оранжевого цвета, потом темную полосу фона и яркую кнопку солнца, пылающего, как свежая рана, истекающего сиянием на разлинованное тучами небо.

– Ну, вот, – сказала она.

Взяв картину в руки, я увидел, что это небольшая акварель с видом парка, может быть, послужившая наброском для большого полотна маслом. Мазки были такие грубые и смазанные – иногда предмет был обозначен всего одной линией или пятнышком краски, – что трудно было что-то различить ясно, но я сумел опознать греческий храм, стадо оленей (просто россыпь точек) на склоне холма и что-то вроде пустого кресла в нижнем левом углу, очевидно, на террасе перед домом.

– Твоя мама хорошо его знала? – спросил я.

– Ну, она его часто видела, – сказала Нэнси. – Она здесь служанкой была, как я.

– И почему же он ей подарил эту картину? – спросил я с ухмылкой, от которой мне самому стало неловко.

– Я даже и не знаю, мистер Дженкинсон, – сказала она. – Мама об этом не рассказывала. А вы как думаете, почему?

Она смотрела мне прямо в глаза, слегка улыбаясь, но я заметил, что она краснеет.

Я почувствовал, что не могу дальше задавать вопросы, не выходя при этом из рамок персонажа, который я изображал; так что я усмехнулся, отдал ей картину и сказал с видом человека, ограниченное любопытство которого было вполне удовлетворено:

– Очень интересно, девочка. Спасибо.

Ты можешь подумать, что эта встреча мне мало что дала; но все же мой визит в Петуорт приобрел смысл, и у меня появилось ощущение – пока не могу сказать, верное или нет, – что я узнал нечто ценное о Тернере и понял его характер.

Я ушел бы совсем довольный, если бы не случай на обратном пути. Мы как раз снова вышли из тоннеля в служебное крыло, и я уже вздохнул с облегчением, как вдруг увидел, как ко мне приближается, направляясь к дому с полным подносом бокалов и кувшином, человек, встречи с которым я боялся больше всего, – лакей, провожавший меня сегодня утром к полковнику Уиндэму. Отворачиваться или прятать лицо в воротник смысла не было – он уже наблюдал за мной с озадаченным выражением лица и наверняка счел бы любое колебание или уклончивость признанием вины. Я понял, что единственный выход – заставить его усомниться в правоте его собственных глаз. Поэтому, когда он замедлил шаг и собрался нас задержать, я остановился, улыбнулся ему и сказал:

– А это кто, Пол?

– Мистер Бонд, – сказал Уайтекер. – Мистер Бонд, это мистер Дженкинсон, мой кузен из Лондона.

– Рад познакомиться, мистер Бонд, – сказал я. Я не предложил ему руку, потому что он все равно не мог ее взять, но уважительно кивнул. – Пол хороший мальчик, он часто пишет и всегда упоминает, как вы ему помогаете осваивать его обязанности.

Бонд не ответил, только внимательно посмотрел мне прямо в глаза, потом на Уайтекера и снова на меня. Наконец он спросил:

– А где вы остановились, мистер Дженкинсон?

Не успел я ответить, как Уайтекер – спеша, без сомнения, показать, что не нарушил правила, пригласив меня остановиться в доме, – ответил:

– В «Ангеле», мистер Бонд.

Бонд больше ничего не сказал, кивнул и пошел дальше. Но сворачивая в тоннель, он оглянулся, и в его прохладном взгляде я ясно прочел, что он все еще сомневается. Я понял, что он может рассказать о встрече экономке, а та – полковнику Уиндэму; и тогда полковник пошлет в «Ангел» расспросить обо мне. Поэтому я решил, чтобы не создавать проблем для моих добрых хозяев и избежать неприятностей – или даже увольнения – для их племянника, уехать из Петуорта через час.

Поэтому у ворот коровника я поблагодарил Пола Уайтекера, дал ему соверен за труды и пять шиллингов для Нэнси, вернулся в отель и заказал повозку до Хоршема, где, по моему предположению (правильному, как оказалось), я смогу сесть на ранний поезд до Лондона. Мистер и миссис Уайтекер умоляли меня остаться, уверяли, что ничего ни с ними, ни с Полом не случится, но я был неумолим. Потом они отказались взять деньги за комнату, раз я не собирался там ночевать, а я настаивал. Мне удалось их уговорить, и мы расстались, преисполненные добрыми чувствами с обеих сторон.

Я так устал, что на обратном пути ночью даже холодный воздух не мог взбодрить меня. Я то и дело соскальзывал в сон и грезил, что убегаю откуда-то из темноты с Тернером, который довольно усмехался, радуясь побегу, – или что я и есть Тернер, и это я усмехаюсь.

Но сейчас я полностью пришел в себя – я уверен, ты будешь рада это слышать.

Твой любящий муж

Уолтер